скачать книгу бесплатно
Пока мама крутилась на кухне, я, как заправский психолог, выливала на Гришку свои внутренние проблемы, а он, хоть и позёвывая, честно меня выслушивал.
Я рассказывала о том, что, сколько я себя помню, во мне всегда жили страхи. В детстве это были: старик с мешком, в котором сидят непослушные девочки, красная гитара из пионерских страшилок, электрики, которые отключат свет, если я не стану есть кашу… Электриками меня пугала старенькая няня. Я была такая тощая, хоть и живчик, а ела плохо – вот ей и приходилось включать фантазию на полную катушку. Потом я выросла, и страхи мои повзрослели. Сейчас это страх бедности (например, я боюсь, что льготы отменят или пайковые отберут). И страх старения. Молодость проходит ведь?
Проходит… И страх темноты! У меня ночью всегда горит свет на кухне, в туалете или в ванной. И я ругаюсь с домочадцами, жалующимися, что электричество дорого стоит, и оставляю свет…
– Ой! Пойду Нинке позвоню, – вдруг взглянув на часы, спохватился Гришка.
Он вышел в прихожую, и вскоре я услышала его непривычно мягкий, почти заискивающий голос:
– Слышь, Нинка, я тут к Валерке Фролову заскочил, буду позже. Не сердись, а…
Когда Гришка вернулся на кухню, выражение его лица было по-детски безмятежным. Как будто и не врал жене только что!
А потом пришёл Алексей. Он был хмур, с Гришкой поздоровался сухо, и тот как-то быстро ретировался. И осадок остался, как будто муж своим приходом вспугнул что-то хорошее…
На следующий день я узнала, сколь плохи Гришкины дела.
Напоминаю для тупых, что я ещё и работала! В обеденный перерыв мы с сотрудниками пошли в столовую правительства Ленобласти. Там были вкусные и дешёвые комплексные обеды, и МВД заключило с ними договор на нашу кормёжку.
По дороге мы потеряли Гришку. Заметив, что он отстал, я обернулась и увидела жуткую сцену: Гришка ругался с женой. Растрёпанная, взвинченная, размазывающая слёзы по лицу, его жена сейчас совсем не походила на ту Нинку, гладкую и надменную, которую я видела с Гришкой на балах в ДК милиции.
Нинка работала в коммерческой фирме, зарабатывала в десять раз больше Гришки. У неё были наряды, которые мне не снились. Шуба из каракуля, например. Модная в те годы сумочка-сейф. Платья из Пассажа… Но (вот потому-то я совершенно не завидовала ей!) Нинка была жирная.
Чем сумела женщина, похожая на сытую розовую хрюшку, завлечь импозантного Гришку? И что, кроме пятилетнего сына, связывало их теперь? У меня (и не только у меня) этот брак вызывал большое недоумение.
И вот сейчас я увидела, что с ними стало! Нинка плакала, обвиняя мужа в чём-то. Гришка же выглядел не виноватым, а, скорее, возмущённым. И не оправдывающимся, а нападающим…
Я поняла, что Гришка так и не попал домой вчера вечером. Куда (вернее, к кому) он поехал, догадаться было несложно. Галка, кстати, вообще не пришла на работу сегодня.
Мы уже пили компот, когда Гришка появился в столовой. Плюхнулся за столик напротив меня со своим подносом и, угрюмо сопя, принялся есть. Я его ни о чём не спрашивала.
А через два дня сенсационная новость облетела управление: Гришка бросил Галку!
Я не знала, радоваться или грустить по этому поводу. Вроде к Галке я уже привыкла. Девчонка как девчонка. Хороший следователь. И, во всяком случае, не «хрюшка»…
Неясно было, что произошло, хотя в общих чертах понятно. Нинка напугала Гришку так, что он ещё долго ходил на работу тихий и пришибленный. Что она ему посулила – разлуку с сыном? изгнание из маленькой, но уютной квартирки с видом на пруды? А впрочем, какая разница. Гришка дрогнул, Гришка сдался. И – сдулся.
У Гришки, которому – море по колено, вдруг обнаружилось уязвимое место. И этим местом, как ни странно, оказалась семья.
Месяцы шли, и с деньгами становилось всё хуже. Когда умер папа, администрация предприятия, где работали мои родители, выплатила маме многомесячные задолженности по зарплате. Эта приличная, по нашим меркам, сумма какое-то время удерживала нас на плаву. Но деньги заканчивались, а основные траты даже не начинались.
Считается плохой приметой покупать вещи для малыша, пока живот будущей мамы не вырастет и срок появления на свет нового гражданина не пододвинется вплотную. Вот мы и тянули… позволив ценам на коляску, ванночку, прыгунки, ползунки, пинетки и прочие кукольные принадлежности вырасти в пять, шесть… десять раз…
На этом фоне напугала фраза, вскользь брошенная нашим энергичным шефом Родионом Палычем: придётся переводить на депонент пайковые и квартальные премии, нет денег на выплаты сотрудникам.
А те «пайковые» были – всего-то шестьсот рублей. Или тогда ещё шестьсот тысяч рублей? Впрочем, гроши останутся грошами, как их ни обзови и сколько нулей к ним ни припиши. Но жалко же было терять!
«Вот и отобрали…» – с ужасом поняла я.
Зарплата с обрезанными пайковыми казалась такой мизерной, что её стыдно было приносить домой.
И я решила действовать. Записалась на приём к шефу. Взяла свои многочисленные медицинские справки. Благо «их у меня было». Все – с диагнозами: «патология строения органов малого таза», «аллергия на анальгетики», «отрицательный резус-фактор», «резус-конфликт с будущим плодом», «двойное обвитие пуповины»…
Придя в кабинет к шефу, я плюхнулась в кресло, красноречиво выкатила живот (последний аргумент, запрещённый приём) и бросила на стол кипу бумажек.
– Что это? – удивился Родион Палыч.
В ответ я заплакала… нет, даже взвыла!
Шеф был ошарашен. Он хмуро рассматривал справки, а я говорила, всхлипывая, что если он, Палыч, отберёт у меня пайковые, то мне конец. Вся надежда на него, Палыча. Он – мой единственный шанс родить здорового ребёнка, прокормить его и себя…
Родион Палыч испугался такой ответственности.
– Хорошо, – сказал он поспешно. – Пиши рапорт. Проси выплатить тебе задолженности. Опиши всё, что мне излагала. Сам Самыч тебя любит…
Покинув кабинет шефа, я отправилась к Гришке. Ввалилась в его каморку, упала Гришке на грудь – и зарыдала так, как будто мне не пообещали помощь, а, напротив, отняли всё! Я плакала от пережитого стресса и унижения; от страха, что мои старания окажутся напрасными и Сам Самыч, прочитав рапорт, ничего не даст… Я сама не понимала, отчего реву и никак не могу остановиться. А Гришка гладил меня по плечу и жалел.
– Ладно, – наконец сказал он, когда я ему всё выложила. – Ты давай пиши, а я проверю.
И уступил мне место за своим компьютером.
Вскоре я показала Гришке рапорт. В нём были красочно расписаны и угроза выкидыша, и патология плода, и мои собственные проблемы со здоровьем – а в конце приводилась целая бухгалтерская смета с расшифровкой затрат на моё лечение и комплектацию детского приданого.
Гришка сел за компьютер и принялся править текст. Там, где у меня было написано «необходим курс укрепляющих препаратов», Гришка приписал «три курса». Там, где упоминался дорогостоящий укол иммуноглобулина после рождения малыша (чтобы избавиться от антител в организме и родить последующих детей здоровыми), Гришка исправил на «пять-шесть дорогостоящих уколов».
А потом, перечитав текст ещё раз, фыркнул:
– Вик, сколько же у тебя местоимений!
– А что? – удивилась я.
– А то!
И Гришка с чувством процитировал:
– Я, такая-то, такая-то, для решения проблем, связанных с моим здоровьем, и спасения жизни моего ребёнка, прошу выплатить мне мои задолженности… Мне, моё, я… Ты же психолог, блин! Давай отредактируем это. А то – нож к генералову горлу приставила и требуешь. Бедненькая… хворенькая…
И Гришка так захохотал, что в моём животе, проснувшись, заворочался мелкий Лёшка.
– Дурак ты, – обиделась я. – Как же тут без местоимений…
– Да тут ведь и без мата – никак, – заметил поуспокоившийся Гришка, продолжая веселиться. – Но, однако…
Однако он всё-таки заставил меня улыбнуться в тот день!
Рапорт мы отредактировали. Я отнесла его Родиону Палычу, тот «подмахнул» и отправил «наверх». Потом мы с Гришкой ещё выпили по чашке чаю, и я заторопилась домой: мама одна, её угнетает тишина в квартире. Алексей на дежурстве, он вообще поздно приходит теперь.
– Кстати, – спохватился Гришка, – чуть не забыл! Запиши телефон. Это мои друзья, у них мелкий подрос. Они дёшево продадут коляску и отдадут манеж, ванночку, два мешка детских вещей. Всё – импортное, там тёща челноком катается. Позвони, они ждут. А забирать я с Лёшкой поеду, один-то он всё это не дотащит.
Глава 12
Мать… Мать?
Март выдался серый и хмурый.
Я маялась в пустой палате детской больницы. В палате было двадцать коек, и она предназначалась для молодых мам. Сейчас все разъехались. Только я осталась на ночь.
Перед сном ходила проведать маленького Лёшку в кувезе. Брала его на руки, переодевала, давала грудь. И, убедившись, что младенец уснул (а спал он много: гипоксия давала о себе знать), возвращалась в палату и валялась на своей кровати. Но спать не хотелось, поэтому я снова шла в бокс и сидела над колыбелькой сына. До утра.
Все мамаши, которые уезжали на ночь (кто к своим семейным обязанностям, к старшим детям, а кто – и на ночную дискотеку!), считали, что я – странная. Но как раз это меня не беспокоило.
Оправдались мои страхи: ребёнок практически задавил меня! И теперь непонятно, чего хочу я, а чего хочет он. В тот блаженный период, когда он ещё только должен был появиться на свет, со мной все носились, будто я хрустальная. Сейчас же меня звали: «Мама Лёши Громова». Вик больше не существовало, с нею было покончено.
«Где Лёшкина мать?» – раздавалось в палате. И звучало это как «кузькина мать».
– Мамочка Громова! О чём вы думаете? Малыш опять испачкался, а ему пора на физиотерапию!
– Да-а, таким только позволь рожать, – хмыкала стервозная медсестра.
Ну что на это скажешь? Я постоянно ходила с красными глазами.
Однажды днём прогуливалась вдоль бетонного забора. Маленький Лёшка спал. Я чувствовала себя пленницей. Хотелось поскорее выписаться, забрать малыша домой, к приготовленной уютной кроватке и детскому приданому… но именно в этот день нам продлили курс лечения. В голове, как всегда, крутились стихотворные строчки. На этот раз сочинялся стишок про то, что я решила не писать больше стишков, потому что время, отведённое мне для собственной жизни, закончилось:
Погребены стихи среди старья,
Лежат бумажной неопрятной грудой.
Я их забуду, ворошить не буду
Весна, и в жизнь вступают сыновья…
Почему «сыновья», почему во множественном числе – сама не знаю. Просто на рифму легло. А оказалось пророчеством!
Тут у моих ног упал пакет. Он лопнул, и по асфальту рассыпались яблоки, бананы, мандарины. А над забором выросла чья-то голова и снова исчезла. Пока я соображала, что это за странный грабитель, почему он лезет в детскую больницу (и зачем через забор!) и чем ему, собственно, тут поживиться – появились рука и нога. Человек забросил своё тело на забор, сел на него верхом – и оказался Гришкой!
– Гришка, – крикнула я, – калитка же рядом!
Гришка обернулся и осветился радостью.
– Привет, – сказал он, спрыгивая рядом со мной.
Мы крепко обнялись.
– Какими судьбами?
– Да, понимаешь, девчонка одна здесь каникулы себе устроила. Не подскажешь, где её найти?
– В психиатрическом отделении, – пошутила я (и опять пророчески)…
Мы ползали по земле, собирая фрукты. Потом Гришка торжественно вручил мне грязный пакет, завязав порванное днище узлом.
– Благодарю вас, – произнесла я.
Мы ушли в самый дальний больничный закуток, туда, где пахло кухней и громоздились хозяйственные тележки. Гришка закурил, я вытерла рукавом яблоко и принялась грызть.
– А тебе старшего лейтенанта дали, – сообщил новость Гришка. – Жаль, что не отметить…
– Отметим! После выписки.
– Вик, тебе Лёшка мои приветы передавал?
– А как же.
– А ты молодчина, – Гришка вдруг посерьёзнел. – Лёшка говорит, за шесть часов с родами управилась?
– За пять, – похвасталась я.
– Везёт же! Нинку двое суток черти в белых халатах мучили, – вздохнул Гришка. И вдруг засуетился: – Ну, держись тут. Забирай мальца домой. И готовьтесь к моему юбилею! Через пять месяцев всех вас соберу. Сорок лет – это веха…
– Конечно, мы с Лёшкой придём, – заверила я. – Тебе пора?
– Да, а то отряд заметит потерю бойца. Этот Палыч злее нашего Петровича будет. Пока что мне только в морге прогулы ставят… а на работе – ни-ни.
После Тришкиного ухода стало совсем тоскливо.
Наконец, после месяца в больнице, нас выписали. И потом почти год я возила Алёшку в реабилитационный центр. История о том, как мой несчастный сын, получивший все виды осложнений при родах, выправился и вырос в крепкого, ладного парнишку, заслуживает отдельного описания. Тогда же – не верилось, что это время наступит. Я мысленно торопила его первое слово, его первые шаги, в мечтах воображая своего крикуна солидным господином с портфелем и в галстуке, а себя – воскресшей вольной птицей…
Большую часть времени я проводила дома. Занималась хозяйственными делами, ухаживала за сыном. От скуки постоянно записывала в тетрадку (своего компьютера у меня ещё не было) унылые стишки.
Как уютно под домашней крышей:
Муж, сынуля, чистота, обед…
Гришка, друг, ты где – усатый, рыжий?
Ты меня узнаешь или нет?
Гришка давно не звонил и не заходил. Я даже не обижалась. Другие коллеги-приятели тоже забыли про меня, а студенческие подруги к тому времени сами родили детей и стали «взрослыми». Последнее проявлялось в том, что, когда я звонила им, чтобы поделиться своими переживаниями, рассказать, как однообразно текут дни, какая тоскливая картина за моим окном, где лишь серые строительные вагончики и уныло торчащий подъёмный кран, подруги отвечали одинаково: «Извини, но на эту ерунду у меня нет времени». Одиночество грызло меня изнутри, или я его грызла, как черствый пряник, мечтая о чём-то более вкусном.
В поисках способа найти себя я не придумала ничего умнее, чем… родить второго ребёнка. Я объясняла свой шаг следующим мотивом: чтобы мелкому Лёшке не было одиноко. Хотя тосковал не Лёшка, тосковала моя душа, не находя своего предназначения, пока что мне неведомого. Вероятно, выход следовало искать в социальной активности, в деле, совершив которое я добилась бы признания других и, соответственно, полюбила бы себя сама… Я же выбрала самый простой и малоэффективный способ решения проблемы.
Мы всё ещё жили с моей мамой, в тесноте, мечтая разъехаться. Вопрос размена обострился, когда я вторично забеременела. И я, и Алексей были единственными детьми, поэтому наши родители вывернулись наизнанку, выложили все свои сбережения, чтобы решить жилищную проблему любимых чад. Этот родительский подвиг, впрочем, был принят нами как должное.
Моя мама придумала комбинацию: молодая семья едет в квартиру свёкров, её же квартиру, самую большую, мы продаём и покупаем две маленькие квартирки для родителей. К нам ежедневно стали ходить покупатели. Вскоре оказалось, что, несмотря на приличный метраж и сталинскую планировку, никто не жаждет приобрести «двушку» в промышленном районе с видом на Кировский завод. К тому же помещению требовался ремонт, и не только косметический. Каждый день я вычерпывала лужу под протекающей фановой трубой, а когда приходили люди, загораживала собой эту трубу, выставляя вперёд живот, словно убеждая потенциальных покупателей поторопиться с принятием решения.
Вечерами все переругивались: устало и вяло, если Алексей приходил с работы трезвый, или бурно и драматично, если он приходил подшофе. Потом я делала упражнения для беременных, кормила маленького Лёшку, и – какое блаженство! – отходила ко сну. Мне снилась жизнь, которая когда-нибудь наступит, в которой мы с мужем будем жить под собственной крышей, с умными и воспитанными детьми. К нам будут приходить гости, тоже с детьми, а муж перестанет грубить и окружит меня такой заботой, что подруги начнут завидовать…
Размечталась!
Наконец нашёлся покупатель на мамину квартиру. Им оказалась знатная грузинка, которая приобретала жильё для вдовы и малюток покойного брата.
