Между светом и тьмой. Легенда о Ловце душ

Роберт был мужчиной внушительного телосложения, его широкие плечи и могучие руки казались выкованными самой природой для тяжёлого труда. Грубое лицо, изрезанное глубокими морщинами, говорило о годах, проведённых у горна, где жар и дым оставили свой след. Его тёмные волосы, тронутые сединой, были собраны в короткий хвост, а борода, густая и жёсткая, обрамляла подбородок, делая его похожим на одного из древних героев, о которых пели барды. Он редко говорил – слова для него были лишними, когда молот и наковальня могли выразить всё. Но его взгляд, тёмный и глубокий, как угли в топке, говорил больше: в нём горел огонь, не только кузнечный, но и внутренний – страсть к ремеслу, понимание металла не просто как материала, а как живого существа, способного чувствовать, сопротивляться или подчиняться.

Кузница Роберта была его царством. Здесь, среди грохота молотов и шипения закаляемой стали, он чувствовал себя свободным. Огромный горн, высеченный из камня, возвышался в центре помещения, его жаркий поток огня вырывался наружу, обжигая лица подмастерьев. Рядом стоял массивный молот, которым Роберт вонзал металл в форму, заставляя его принимать нужные очертания. На полках, прибитых к стенам, лежали слитки – серебро, золото, сталь, редкие сплавы, собранные за годы странствий и торговли. В углу, как трон ремесла, возвышалась наковальня – чёрная, отполированная тысячами ударов, с выщербинами, каждая из которых хранила историю сотворённого шедевра. Вокруг неё валялись инструменты – клещи, напильники, долота, изношенные, но всё ещё годные для работы, словно старые друзья, верные своему хозяину.

Шум в кузнице не умолкал ни на миг: стук молота по раскалённому металлу, грохот, когда заготовка падала в воду для закаливания, шипение пара и рёв пламени, пожирающего угли в горне. Подмастерья, молодые парни с обожжёнными руками и сосредоточенными лицами, бегали от верстака к горну, выполняя указания мастера. Но стоило работе завершиться, как наступала странная тишина, глубокая и звенящая. В ней каждый звук – шорох кожаных фартуков, скрип половиц под тяжёлыми сапогами – становился острым, отчётливым, почти осязаемым.

Роберт был в своей стихии. Здесь, среди молотов и наковален, он ощущал, как металл оживает под его руками, как из бесформенной массы рождается нечто большее – не просто орудие, а произведение искусства, хранящее частицу его души. Он создавал не только клинки, но и магические артефакты, в которых таилась сила стихий, и порой в кузнице витала мистическая аура, неуловимая, но ощутимая. Здесь ковались не просто мечи – здесь рождались легенды.

В тот день он работал над очередным личным заказом – кинжалом для одного из военочальников короля, когда тишину разрезал стук в дверь. Роберт, не отрывая глаз от верстака, где остывал раскалённый клинок, буркнул:

– Да, входите!

Дверь скрипнула, и в проёме появилась фигура Совикуса – первого советника короля. Его худощавое тело, закутанное в чёрный плащ, казалось тенью, скользящей по стенам. Узкие, змеиные глаза вспыхнули в полумраке кузницы, отражая свет горна, а на губах застыла холодная, едва заметная улыбка, от которой по спине пробегал озноб.

– Уважаемый Роберт, – голос Совикуса был мягким, но в нём чувствовалась скрытая угроза, – король доволен вашей работой и посылает вам пять тысяч золотых орлов. Мы надеемся, что с новым заказом вы справитесь столь же блестяще.

Роберт медленно поднял голову, отложив клещи. В груди сжалось нехорошее предчувствие, тяжёлое, как свинец. Совикус никогда не приходил сам – обычно заказы передавали через гонцов или стражу. Значит, король не в курсе. Или… уже не в курсе ничего.

– Что нужно сделать? – спросил он, вытирая ладонь о грубый передник, пропитанный гарью и потом.

Советник внимательно посмотрел на него, затем вынул из-под плаща небольшой кусок чёрного металла. Тот блестел в свете кузнечного огня, но не излучал ни тепла, ни холода – он казался чужеродным, вырванным из другого мира, где законы природы не действовали.

– Это мой личный заказ, – Совикус протянул металл, его пальцы, тонкие и бледные, слегка дрожали. – Нужно сделать наконечник для посоха. Первый слой – серебро, второй – золото, третий – этот металл.

Роберт осторожно взял кусок в руки. Прикосновение вызвало странное чувство – не боль, не холод, а давление, будто что-то сместилось внутри его груди. Металл был тяжёлым, но не физически – он давил на разум, на душу, как невидимый груз.

– Что это за металл? – спросил он, с трудом сглотнув ком в горле.

Глаза Совикуса вспыхнули ярким, почти ядовитым светом.

– Не твоя забота, кузнец, – отрезал он, голос стал резче, как лезвие. – Делай, что сказано, и ты будешь вознаграждён.

Когда советник ушёл, оставив за собой лёгкий шорох плаща и холодный сквозняк, Роберт вернулся к верстаку. Он стоял, разглядывая чёрный металл, и чувствовал, как рука слегка дрожит. Это было не просто ремесло – это было испытание. Что-то тёмное поднималось в глубине его души, шептало о беде, о том, что эта работа изменит всё.

Он положил металл в горн, и кузница словно ожила. Тишину разрезал вой ветра в трубе – высокий, пронзительный, как крик заточённых душ. Стены, всегда казавшиеся нерушимыми, задрожали, мелкая пыль посыпалась с балок. Роберт знал: магия в металле – как узник в клетке. Правильный узор, температура, форма – и дух стихии становится слугой. Но этот металл был иным. Он не содержал магию – он сам был клеткой, пустой и голодной, жаждущей заполнить себя.

Работа началась мучительно. Роберт встал к наковальне, сжимая тяжёлый молот, и ударил. Металл сопротивлялся, не поддавался, словно живой. Он был тягучим, как расплавленная ночь, и холодным, как сама смерть. Первый удар отозвался не звоном, привычным для стали, а низким, гулким шёпотом, что пробрался прямо в голову. Роберт вздрогнул, но продолжил. С каждым ударом шёпот становился громче, слова – непонятные, древние – кружились в сознании, как призраки. Воздух наполнился чуждым запахом – не гарью, не металлом, а чем-то забытым, что вызывало смутное воспоминание о тьме. Пламя в горне вспыхнуло алым, затем исказилось, вытянувшись в призрачные очертания – лица, руки, фигуры, растворяющиеся в дыму.

И тогда это случилось. Когда он занёс молот для последнего удара первого слоя, металл завибрировал сам по себе. Воздух сгустился, сдавив грудь невидимой рукой. Сердце забилось резкими, тяжёлыми толчками, глаза заслезились, мир перед ним потемнел. Голос – не человеческий, не свой – прорезал тишину:

– Плата внесена.

Рука дрогнула, молот выскользнул и с глухим стуком упал на пол. Роберт закашлялся, ощутив, как нечто ледяное прошло сквозь него, будто вырвав частицу его сути. Но в следующий миг всё исчезло. Перед ним осталась лишь наковальня и раскалённый металл, медленно остывающий в ночном воздухе.

– Чёртов жар, – пробормотал он, смахивая пот со лба, но голос дрожал, выдавая страх.

Он ещё не знал, какую плату заплатил, но чувствовал – что-то ушло из него безвозвратно.

Работа продолжилась. Каждый удар молота отзывался в его теле тяжёлой болью, руки горели от усталости, спина ныла, но он не останавливался. Пламя в горне вспыхивало всё ярче, багровые и кровавые оттенки плясали в его глубине, отражаясь в глазах кузнеца. Время потеряло значение – дни и ночи сливались в одно бесконечное испытание. Подмастерья, заметив, что мастер не выходит из кузницы, начали шептаться, но никто не осмелился войти. Роберт работал без отдыха, мысли затуманивались, тело двигалось на автомате, подчинённое ритму ударов.

Когда металл наконец принял форму, он не сразу понял, что создал. Наконечник для посоха лежал перед ним – изысканный, с тонкими прожилками серебра и золота, пронизанными чёрным металлом, который теперь пульсировал, как живое сердце. Роберт вынул его из горна, пальцы дрожали от усталости. Он был идеален, но едва кузнец прикоснулся к нему, мир снова потемнел. Молния вспыхнула в сознании, и он оказался в пустом пространстве – чёрном, беззвёздном. Перед ним стояла фигура в плаще, её багровые глаза сверкали, как тёмные звёзды, а вокруг извивались тени.

– Ты позволил этому случиться, внёс плату, – голос резал тишину, как клинок. – Теперь всё изменится.

Роберт отшатнулся, выронил наконечник и рухнул обратно в реальность. Сердце колотилось, грудь сжимало от тревоги. Он вытер пот с лица, поднял изделие – рука дрожала, как у старика. В его пальцах пульсировала магия, но тело сопротивлялось, будто знало, что этот металл – не просто работа, а нечто древнее, вросшее в него самого. Мысли путались, расползались, как пламя по углям. Это был не просто заказ – это было проклятье, и оно уже не отпустит его.

Он завернул наконечник в грубую ткань и направился в замок. Ноги подкашивались от усталости, в голове гудело, как от удара колокола. Когда он вошёл в зал Совикуса, советник уже ждал, стоя у окна. Его тёмные глаза блеснули, как у зверя, почуявшего добычу.

Роберт молча протянул свёрток. Совикус развернул ткань, и его губы тронула довольная усмешка.

– Ты сделал это, – прошептал он, голос дрожал от предвкушения. – Теперь остаётся лишь ждать.

– Чего? – спросил Роберт, чувствуя, как горло пересыхает.

Советник не ответил. Он спрятал наконечник в складки мантии, и тени в комнате дрогнули, словно приветствуя его.

Кузнец вышел в ночь. Холодный ветер пронёсся по улицам, но Роберту казалось, что его касается нечто другое – невидимое, липкое, цепляющееся к коже. Что-то в нём изменилось, но он не мог понять, что именно. Эти перемены уже нельзя было остановить.

Ночь над Вальдхеймом опустилась быстро, словно чёрное покрывало, разорванное лишь огнями факелов. Тишина была слишком густой, улицы – слишком пустынными. Ветер, гулявший между домами, звучал приглушённо, будто боялся разбудить нечто, дремлющее в тенях.

Совикус стоял в своём зале, задумчиво глядя на посох. Новый наконечник из тёмного металла был прикреплён, и магия внутри него дышала, пульсировала, как живое существо. Работа была закончена, но это был лишь первый шаг. Пламя свечей дрогнуло, тени на стенах начали извиваться, и он почувствовал присутствие.

– Ты справился, Совикус, – голос Моргаса зазвучал в его голове, низкий и раскатистый, как гром. – Теперь нам нужно время. Король и его верный пёс-священник мешают нам. Их нужно убрать из города на некоторое время.

Советник медленно кивнул, его пальцы сжали посох.

– Какова ваша воля, мой господин?

– Скоро ты увидишь, – ответил голос, и тени в комнате сгустились, обретая форму. – Скоро…

Глава 12: Тени Моргенхайма

Осень вцепилась в Вальдхейм холодными, цепкими пальцами, словно старуха, что не хочет отпускать своё добро. Небо нависло низко, серое и тяжёлое, как мокрый камень, будто в любую минуту могло рухнуть и раздавить всё под собой. Ветер, резкий и злой, гнал по тропам опавшие листья – жёлтые, багряные, уже подгнившие, – они шуршали под ногами, липли к сапогам, тонули в лужах, где мутная вода отражала угрюмые облака. Воздух был сырым, тяжёлым, пропитанным запахом мокрой земли, гнилых яблок, что валялись под деревьями, и слабого дыма от очагов, что едва теплились в домах. Этот запах был повсюду, горький и удушливый, будто сама природа оплакивала беду, случившуюся где-то далеко, в Моргенхейме, и шептала о ней без слёз, тихо, как мать, что давно смирилась с потерей.

За густыми лесами, где старые дубы и сосны сплетали ветви в тёмный, почти непроходимый полог, а туман лежал на земле даже в полдень, пряталась город Моргенхейм. Когда-то город жил простой, тёплой жизнью: дома из потемневшего дерева уютно грелись под соломенными крышами, поля золотились спелой пшеницей, а пастбища звенели колокольчиками коров и овец. Дети бегали по тропкам, их звонкий смех разносился над лугами, женщины напевали за прялками, а мужчины возвращались с охоты с добычей на плечах, усталые, но довольные. Теперь же Моргенхейм был мёртв. Чёрные остовы домов торчали из земли, как обугленные кости, а тишина давила сильнее, чем любой крик. В одну страшную ночь город исчезл, его имя стёрлось с карт, и только ветер доносил шёпот о том, что там случилось – если кто-то вообще остался в живых, чтобы рассказать.

Огонь пришёл в Моргенхейм, как голодный зверь, что долго ждал своего часа. Красные языки лизали соломенные крыши, трещали и гудели, смешиваясь с воем ветра, что разносил запах горящего дерева и чего-то куда страшнее – палёной плоти. Дома рушились с грохотом, деревянные балки ломались, как сухие ветки под ногами, а искры взлетали в небо, словно стая светлячков, на миг освещая ночь, чтобы тут же угаснуть в холодной тьме. В этом багровом свете мелькали тени – не просто отблески пламени, а нечто живое, жуткое, что двигалось с неестественной грацией. Люди, которые ещё недавно были людьми, теперь стали чем-то другим.

Крестьяне метались по узким улочкам, обезумевшие, с лицами, искажёнными смесью страха и ярости, что не должна жить в человеческой душе. Они бросались друг на друга, как волки, рвали кожу ногтями, кусали зубами, хохотали и выли одновременно, их голоса сливались в безумный хор. Глаза, что раньше светились усталостью, добротой или простой надеждой, стали чёрными ямами – пустыми, бездонными, не отражающими даже огня. Женщина в рваной рубахе ползала по грязи, её окровавленные пальцы царапали землю, оставляя глубокие борозды, а губы шептали что-то бессвязное – то ли молитву, то ли проклятье. Её сын, худенький мальчик лет десяти, с ножом в руке, прыгнул на неё сверху. Его лицо сияло жуткой, детской радостью, будто он играл в догонялки, а не вонзал лезвие в её тело. Высокий мужчина в лохмотьях стоял чуть дальше, напевая колыбельную, знакомую всем в деревне, но его голос был хриплым, а руки нежно, почти ласково вынимали внутренности из ещё живого старика. Тот хрипел, цеплялся за землю слабеющими пальцами, но сопротивление таяло с каждым его вздохом.

Над всем этим висел смех – громкий, чужой, нечеловеческий. Он катился эхом по улицам, проникал в уши, в кости, отравлял душу, как яд, от которого нет спасения. Это были Хаотики – твари, что рождались из чистого хаоса и питались им, как дети, что ломают игрушки от скуки. Они вселялись в людей, ломали их разум, шептались в головах, пока последняя искра жизни не гасла. Их нельзя было увидеть, но чувствовалось каждое их движение в безумных глазах, в судорогах тел, в хохоте, что разрывал ночь на куски.

К утру всё стихло. Огонь догорел, оставив чёрные скелеты домов и горы пепла, что ветер лениво разносил по земле. Дым поднимался к серому небу, клубясь в холодном рассвете, а среди тел бродили длинные тени, извиваясь, как змеи, что ищут новую добычу. Где-то в лесу снова раздался тот смех – тихий, зловещий, как обещание вернуться с новыми дарами смерти.

Через три дня слухи доползли до Вальдхейма, принеся с собой холодный, липкий страх. Всеволод стоял у окна в своих покоях, глядя на утреннее небо, где солнце боролось с тучами, но проигрывало. Его бордовый плащ с меховым воротником висел на плечах, тяжёлый и тёплый, а пальцы сжимали кинжал на поясе, будто он мог отогнать тревогу, что росла внутри. Король выглядел старше – морщины на лбу стали глубже, а глаза, цвета морской воды, потускнели, словно их заволокло туманом. Он слышал обрывки вестей: Моргенхейм, город, где он когда-то пил эль с охотниками и смеялся над их байками, теперь был мёртв. Что-то страшное там случилось, и оно тянуло к себе, как пропасть, что зовёт прыгнуть.

– Ваше Величество, – голос Совикуса, мягкий и скользкий, как шёлк, вырвал его из раздумий.

Всеволод обернулся. Советник стоял в дверях, худой и тёмный, будто тень, что оторвалась от стены и ожила. Его чёрный плащ слегка колыхнулся, когда он шагнул вперёд, а глаза – узкие, острые, как лезвия – блеснули в полумраке. Лицо было спокойным, но в нём таилось что-то хищное, едва уловимое.

– Что случилось, Совикус? – спросил король, стараясь держать голос ровным, хотя внутри всё сжималось, как перед боем.

– Гонец пришёл, – ответил советник, подходя ближе. Его шаги были почти бесшумными, только ткань шуршала по каменному полу, как змея по траве. – Из Моргенхейма. Говорит, там беда. Люди пропадают, тени бродят по ночам, и никто не возвращается. Это не слухи, мой король. Это правда, тяжёлая, как камень.

Всеволод нахмурился, глядя в сад за окном, где голые ветки дрожали под ветром, будто просили о помощи. Тревога холодной рукой сжала грудь, пальцы крепче стиснули кинжал. "Нужно узнать, что там,"– сказал он тихо, больше себе, чем Совикусу. – "Отправлю отряд."

Советник склонил голову, его губы дрогнули в лёгкой, почти незаметной улыбке. "Отряд? Они не вернутся, Ваше Величество,"– сказал он, и в его голосе мелькнула фальшивая забота. – "Вы же слышали ветер, видели сны. Это не разбойники, не пожар. Это нечто большее, нечто, что ждёт вас. Только вы можете понять, что там случилось. Только вы можете остановить это."

Всеволод стиснул зубы. Слова Совикуса звучали разумно, но что-то в них цепляло, как заноза под ногтем. "Я подумаю,"– буркнул он, отворачиваясь к окну, где облака сгущались, словно готовились к буре.

– Подумайте, мой король, – продолжал Совикус, его голос стал ниже, вкрадчивее, как шёпот в темноте. – Если вы не пойдёте, кто защитит Альгард? Тьма не ждёт – она уже здесь, смеётся в тенях, шепчется в ветре. Вы – опора королевства, его сердце. Без вас мы потеряны. А Диана… она сильная. Она останется здесь одна. Ей не впервой."

Имя дочери ударило, как звон колокола. Всеволод резко обернулся, его глаза сузились, в них мелькнула искра гнева. "Диана останется одна?"– спросил он, голос стал жёстче, как удар клинка о щит.

– Она не одна, – спокойно ответил Совикус, разведя руками, будто предлагал подарок. – Я буду рядом, чтобы помочь, присмотреть за ней. Но вы… вы нужны там. Моргенхейм – это знак, вызов. Если вы не пойдёте, люди скажут, что король бросил их на милость тьмы. Ваша честь, ваша сила – всё под ударом. Вы не можете остаться."

Всеволод молчал, глядя на советника. Слова жгли, как угли, впиваясь в разум, разрывая его на куски. Он не хотел идти – каждый его инстинкт кричал, что это ловушка, что Совикус играет с ним, как с марионеткой. Но что-то в его тоне, в этих холодных глазах, заставляло сомневаться. Если он останется, слухи разнесутся по королевству, страх охватит народ, а тьма, что сожрала Моргенхейм, поползёт дальше, к стенам Вальдхейма. И всё же мысль оставить Диану одну с этим человеком резала сердце острее любого клинка. Он вспомнил её глаза – голубые, огромные, полные тревоги, – и сжал кулаки.

– Я подумаю, – повторил он, но голос дрогнул, выдавая смятение.

Совикус кивнул, отступая с лёгкой улыбкой, что казалась ядовитой. "Я подготовлю всё, если решите,"– сказал он и растворился в тенях зала, оставив короля с тяжёлыми мыслями, что гудели в голове, как рой пчёл.

Чуть позже в тронный зал втащили гонца – худого, сломленного человека, больше похожего на призрака, чем на живого. Его лицо было покрыто грязью и запёкшейся кровью, волосы слиплись от пота и дождя, а глаза утонули в тёмных кругах, как у мертвеца. Он дрожал, стоя на коленях, сжимая окровавленный лоскут ткани, будто это было его последнее спасение. Огонь в камине трещал, бросая тёплый свет на стены, но тепло не могло прогнать холод, что шёл от этого человека, будто он принёс с собой дыхание смерти.

– Ваша милость… Моргенхейм… он… – его голос сорвался в хрип, слабый и надломленный, как ветка под снегом.

Всеволод встал с трона, его плащ колыхнулся за спиной, как крылья огромной птицы. Он шагнул к гонцу, стараясь держать лицо суровым, но в груди рос ком тревоги, что душил его. "Говори!"– рявкнул он, надеясь, что резкость скроет страх, что уже пустил корни в его сердце.

Гонец сглотнул, его пальцы стиснули ткань, оставляя новые пятна крови. "Они… убивали друг друга… до последнего…"– прошептал он, его голос дрожал, как осенний лист. Он рухнул на пол, закрыв лицо руками, плечи затряслись от рыданий, что рвались из него, как вой. "Это… страшное… там… что-то… оно жило в них…"

И тут кожа гонца начала трескаться, словно сухая глина под солнцем. Синеватые жилы проступили под ней, зрачки вспыхнули, как раскалённые угли в ночи, а изо рта потекла чёрная слизь, капая на пол густыми нитями. Он больше не был человеком – лишь оболочкой, в которой жила тьма, чужая и голодная. С диким криком он выхватил нож из-за пояса и бросился на короля, его лицо исказилось безумной злобой, глаза горели нечеловеческим огнём.

Гримар среагировал первым – седой, но быстрый, как молния. Он схватил запястье гонца, вывернул его с хрустом, выбив нож. Валрик и Аден подскочили с боков, повалив одержимого на пол, их руки держали крепко, не давая ему шевельнуться. Он выл и извивался, но его силы таяли.

Андрей шагнул вперёд, его лицо было спокойным, но пальцы, сжимавшие деревянный диск с солнцем, побелели от напряжения. Он прижал символ к груди гонца, и тварь внутри взвыла – резкий, нечеловеческий крик разорвал тишину. Гонец отшвырнул стражу с неожиданной силой, рухнул и забился в судорогах, его тело выгибалось, как сломанная ветка. Из груди вырвался чёрный вихрь – тени и дым, что унеслись в воздух и пропали, оставив смрад и шёпот.

Гонец обмяк, его глаза остекленели. Он был мёртв – пустая оболочка, лишившаяся хозяина. В зале повисла тишина, только огонь потрескивал в камине. Андрей шептал молитву, его губы дрожали, но голос оставался твёрдым.

Всеволод смотрел на тело, его лицо окаменело. "Я иду туда,"– сказал он тихо, но твёрдо, словно решение пришло само, подтолкнутое словами Совикуса, что всё ещё звучали в голове. Советник стоял в углу, его тень дрогнула, но он промолчал.

– Вы сами, Ваше Величество? – Гримар шагнул вперёд, его голос был хриплым от тревоги. – Это опасно.

– Я должен увидеть, – ответил король, глядя на стражника. – Возьму небольшой отряд. Чем меньше, тем лучше."

Он повернулся к Андрею. "Ты со мной."

Священник кивнул, его глаза светились спокойной силой. "Да. Но сначала – в храм. Нам нужна молитва."

Через час они стояли в храме Люминора – высоком, белом, с витражами, что сияли даже в сером свете осени. Внутри пахло воском и ладаном, свечи мерцали перед статуей бога в белых одеждах, чьи золотые волосы струились, как солнечные лучи. Король, Андрей и стражники опустились на колени, их голоса сливались в тихой молитве, полной надежды. Всеволод шептал слова, но мысли путались – он чувствовал, как Совикус незримо стоит за его спиной, толкая его вперёд.

Двери скрипнули, и вошла Диана. Её шаги были лёгкими, почти бесшумными, но лицо – бледным, а голубые глаза полны страха. Она подошла к отцу, положив руку на его плечо, её пальцы слегка дрожали. "Отец, не ходи,"– сказала она тихо, но в голосе звенела мольба. – "Это ловушка. Я знаю. Я чувствую."

Всеволод посмотрел на неё, его суровое лицо смягчилось. "Диана, я должен,"– ответил он, стараясь говорить спокойно, хотя сердце сжималось от её слов. – "Если я останусь, тьма придёт сюда. Я не могу это допустить."

– Тогда возьми больше людей! – воскликнула она, её голос сорвался, глаза заблестели от слёз. – Стражу, рыцарей, меня! Не ходи один!"

– Это разведка, – сказал он мягко, сжимая её плечо. – Маленький отряд пройдёт тихо. Я вернусь, обещаю."

Диана отвернулась, смахивая слёзы тыльной стороной ладони. "Совикус останется здесь?"– спросила она, её голос дрожал, выдавая страх.

– Да, – кивнул король. – Он будет управлять замком."

– Нет! – Она резко обернулась, глаза расширились от ужаса. – Не оставляй его! Назначь Эверину, Гарольда, кого угодно, только не его!"

– Диана, хватит, – отрезал Всеволод, его голос стал холоднее, но в нём мелькнула тень сомнения. – Я доверяю ему. Он знает, что делать."

– Ты не понимаешь… – начала она, но замолчала, увидев, как отец нахмурился. Её руки дрожали, ногти впились в ладони, оставляя красные следы.

– Всё будет хорошо, принцесса, – вмешался Совикус, его голос был ласковым, но в нём сквозила насмешка. Он стоял у колонны, склонив голову, тени падали на его лицо, делая его похожим на призрака.

Диана сжала кулаки, её взгляд пылал гневом. Она хотела крикнуть, рассказать о своих снах, о тенях, что шептались в темноте, пропаже своего пажа, о холоде, что шёл от этого человека, но слова застряли в горле. Король вздохнул и мягко сжал её плечо. "Я вернусь,"– повторил он тихо, но в его голосе не было прежней уверенности.

Принцесса ничего не ответила. Она отступила, позволяя отцу уйти, её сердце билось тяжело, как барабан перед битвой. Двери храма распахнулись, впуская холодный ветер, что принёс запах сырости и леса. Но у порога лежал мёртвый ворон – крылья вывернуты, клюв скривился в улыбке, кровь текла из глаз, оставляя тёмные пятна на белом камне. Диана ахнула, прикрыв рот ладонью, её глаза расширились от ужаса.

– Знак, – прошептал Андрей, осеняя себя символом. – Тьма близко."

Совикус кашлянул, прикрыв рот рукой. В его рукаве мелькнул алый блик – будто что-то спрятанное впитало свет свечей и отразило его кровавым отсветом. Диана заметила это, её сердце замерло, она открыла рот, чтобы крикнуть, но король уже шагнул вперёд, переступив через птицу. Тень от его плаща скрыла кровавое перо, прилипшее к сапогу. Двери закрылись с тяжёлым стуком, оставив принцессу одну с её страхом и тенью советника, что стояла за спиной, молчаливая и зловещая.