Роман с продолжением

Однажды Офира вернулась из командировки не веселой, как обычно, а озабоченной и нервной. В ней тоже словно что-то надломилось. В тот же вечер, в откровенной беседе с Одедом, она сказала, что случилось. Ей предложили постоянную должность за границей с проживанием. Она попросила дать ей срок на размышление, чтобы посоветоваться со спутником жизни.

Мы должны принять решение вдвоем, и быстро, – говорила она, когда они вечером сидели в маленькой кухне за ужином. – Все зависит от тебя. Почему бы тебе не уехать со мной?

Уехать с тобой? – вытаращил глаза Одед, никак не ожидавший такого.

Ну да!

Как ты себе это представляешь? – резонно уточнил Одед.

Очень просто, – затараторила она. – Твое образование закончено. Ты знаешь английский. Имеешь опыт работы по специальности. Оформить наши отношения мы сможем везде. Нам вовсе не обязательно свадьбу играть. В первое время у нас будет оплаченное жилье от моей работы. Очень скоро мы обзаведемся своим… Что ты так смотришь на меня? Жизнь там намного дешевле, чем здесь. Намного! Когда у нас родится ребенок, мы позаботимся о няне для него…

Это – все причины, по которым мы должны уехать? – прервал ее недовольный Одед.

А какие еще? – недоуменно спросила Офира. – Что нас держит здесь? Друзья? У них всех своя жизнь. Родственники? Они будут только рады за нас. Работа? Ты с таким же успехом устроишься в любую библиотеку в любой точке планеты. Эта съемная квартирка? Как я уже сказала, там нас ожидает совершенно другой уровень жизни… Решайся, любимый мой!

Одед прошелся по кухне и встал позади своей гражданской жены, оперевшись о спинку ее стула. Вот и настало время для их неизбежного объяснения! Оттягивать дальше было невозможно.

Его голос зазвучал мягко и приглушенно, но в нем слышались нотки отчужденности:

Ты как-то нарочито обрисовываешь ситуацию в выгодном для себя свете. Я не настолько наивен, чтобы с бухты-барахты польститься на твое предложение.

У нас есть время подумать и все устроить, – возразила ему Офира. – В крайнем случае, ты присоединишься ко мне чуть попозже.

Послушай меня, дорогая…

Одед взял ее руки в свои и вкрадчиво произнес:

Ты – деловая женщина и оптимистка, и мне это в тебе нравится. Всегда нравилось. Но я – не такой, как ты. Я очень рад твоим успехам и благодарен тебе за предложение. Однако, пока ты моталась по командировкам, я многое понял и примерил на себя. Я не уеду с тобой.

Почему? – похолодела Офира.

Потому, что судьба журналиста – это неоседланность. В особенности – журналиста твоего уровня. Одно дело – путешествия, каких у нас было немало, а совсем другое – жизнь в перемещении. Я – человек укорененный. Для меня каждое изменение и неожиданность – это стресс. Если я переступлю через себя и присоединюсь к тебе, то что меня там ожидает? Разве работа для меня будет прямо-таки валяться на улице? А есть ли гарантия, что на новом месте тебя не будут посылать в командировки? Что я снова не буду оставаться один? Один! Как перст! Только теперь – в совсем чужом для меня месте, оторванным от всего, что мне близко? Увы, такой гарантии нет. Более того: именно после релокации тебе придется вкалывать, как никогда, чтоб закрепить за собой должность. Я знаю, как тебе важна твоя работа, и не хочу тебя ограничивать. Но и себя ломать не буду. Поэтому, ты уедешь сама. Прости. Я не стану тебе обузой.

Офира, с бешено бьющимся сердцем, вскочила на ноги и с силой обняла его. Она поняла, что теряет его, но все еще пыталась его убедить:

Одед, это не навсегда! Через несколько лет мы, наверно, вернемся сюда, только с деньгами и положением, и заживем так, как нам захочется!

Ты себе не представляешь, как я намучился один, когда тебя не бывало дома! – отвечал ей Одед, обнимая ее в ответ, хоть и не так сердечно, как она его. – Как скучал за тобой! Наши расставания, и то, что тебя постоянно отвлекают, опустошили меня.

Но ведь я каждый раз возвращалась к тебе!.. И буду возвращаться!.. – восклицала Офира.

Этого не достаточно для счастливой совместной жизни.

А если бы не релокация?

Боюсь, многого бы это не изменило. Пойми, мне такая жизнь не подходит. И мы ни к чему хорошему не придем, если будем и дальше так жить. Офира, – произнес он настойчиво и пылко, – я сделал тебе предложение летом. Сейчас апрель. По моим подсчетам, мы должны были быть сейчас как минимум после медового месяца, максимум – будущими родителями. Сама подумай, сколько времени потрачено! Еще раз спрашиваю тебя: как мы собираемся так жить?

Ты хочешь, чтоб я отказалась от должности? – насторожилась она.

Нет, конечно! Я всегда желал тебе удачи, и поддерживаю тебя и сейчас!

Тогда поехали со мною! Плевать на все! Поедем вместе!

Нет. Прости.

Одед снял с себя руки молодой женщины, спутницы своей жизни, и отошел на несколько шагов, словно показывая этим, что его решение принято. Офира, близкая к слезам, смотрела на него в упор.

Слова человека, который даже свои старые стихи публиковать не хотел, – попыталась она его уколоть. – Человека без амбиций, живущего своими вечными сомнениями.

Задетый за живое мужчина промолчал.

Ты меня любишь?

Что?

Ты любишь меня, Одед? – спросила она его в лоб.

Конечно люблю! – ошарашенно, но нетерпимо ответил тот. – Если бы не любил, то не жил бы с тобой вместе все эти годы, и уж подавно не предложил бы тебе выйти за меня замуж.

Возможно, ты любил меня достаточно сильно для того, чтоб жить со мной, но не достаточно сильно для того, чтоб решиться пойти за мной хоть на край света, – констатировала ужасно разочарованная Офира. – Если бы на моем месте была Галь, ты бы наверняка уехал с ней, не раздумывая. Да какое там уехал! Побежал бы за ней, как пес! Так ведь? Признайся!

В первый раз с момента окончания школы она позволила себе попытку ревности по отношению к их бывшей однокласснице. Той, из-за которой, или благодаря которой, этот мужчина, тогда еще юноша, обратил на нее внимание.

Одед Гоэль, которому, к великому его стыду, снова было нечего сказать ей в ответ, словил себя на мысли, что она была права. Невзирая на все их счастливые годы вместе, его чувства к Офире во многом уступали той экзальтированной тяге, какую он испытывал к Галь. Эта, пускай иллюзорная, тяга заполняла ему в прошлом все бреши в его чувствительной душе. Именно поэтому он никогда не посвящал стихов своей реальной спутнице жизни. Жесткие жизненные препятствия с Офирой привели лишь к тому, что брешь в душе Одеда расширилась. По этой причине, он не был готов все бросить и сорваться с ней туда, где, по ее словам, их ждало достойное будущее.

Впрочем, судя по всему, Офира тоже была себе на уме. Если ее чувства к нему были так сильны, то она вполне могла бы перевестись в другой отдел, или выставить свою кандидатуру на более подходящую для будущей новобрачной должность. Но она ни разу не заикнулась даже о такой попытке. Значит, она сама, хотя бы отчасти, внутренне была готова поломать то, что другим не удавалось даже построить.

Могу сказать тебе одно: я всегда был верен тебе одной, Офира, – нарушил он свое долгое молчание, одновременно уходя от ответа и точно оправдываясь. – Никогда, даже в мыслях, не предал тебя.

А я – тебя, – сдавленно проговорила она, пуская две слезы из глаз.

Поэтому, чтоб и в дальнейшем не допустить между нами предательства, я освобождаю тебя от твоего слова. – Он еще немного помолчал, собираясь с мыслями, и добавил: – Мы уже взрослые люди, дорогая. Уже не те бывшие школьники, что начали с чистого листа накануне выпускного. Нам давно следовало понять, что эта проклятая, зрелая и ответственная, жизнь разлучила нас. Теперь у тебя своя дорога, а у меня – своя. Мне тоже трудно. До безумия. Но хорошо, что это происходит с нами сейчас, до того, как мы успели пожениться, потому, что официальный развод с тобой я бы не пережил. В особенности с ребенком. Поэтому, я не держу тебя и благодарен тебе за все. Будь счастлива на новом месте!

Ты абсолютно уверен, Одед?

Да. К глубокому сожалению.

С этими словами несчастный молодой мужчина отвернулся к раковине и принялся мыть стоящую там посуду.

Офира, плача, подошла к столу, за которым они только что ужинали, сложила свои тарелки в стопку и отнесла их уже бывшему гражданскому мужу. Потом сняла с пальца и положила перед ним обручальное кольцо.

Одед оторвался от своего занятия и посмотрел на нее с состраданием. Он не представлял, что был способен причинить другому – близкому – человеку столько боли. Но, много раз все передумав и прочувствовав, увы, не видел для себя других вариантов. И, вместе с тем, он не хотел, чтобы она ушла ни с чем.

Оставь его себе, – мягко предложил он ей, указывая на кольцо. – Это – подарок. На долгую и добрую память обо мне, лопухе.

Офира подавленно вернула кольцо на палец. Потом она закрыла за собой дверь спальни, а Одед провел ночь на диване в гостиной.

Каждому хотелось верить, что до утра кто-то из них сломается и изменит свое решение. Но чуда не произошло. На следующий день Офира собрала вещи и переехала к родителям, а еще через месяц

покинула страну. С нового места она написала Одеду по электронной почте, что, невзирая на то, как они расстались, она все еще любит и ждет его, что ее дверь всегда открыта для него.

Одед раздумывал над этим. Охватывая мысленным взглядом их путь длиной почти в десять лет, и заново проверяя свои чувства, он несколько раз был готов откликнуться на ее зов. Но в последний момент оставлял все, как есть. Такая жизнь, действительно, была не для него, и, как бы ему ни было тяжко, он должен был оставить в прошлом и Офиру. Воистину, время ничего не значит!

Он пытался снова начать писать стихи на фоне их расставания. Думал, что эта эмоциональная встряска заставит его снова искать утешения в рифмованных строках. Но, либо он «заржавел», либо Офире так и не суждено было стать его музой.

Поскольку расходы на съемную квартиру были слишком высоки для него одного, мужчина, все-таки, вернулся к маме-папе и сестричкам. Его целью было подсобрать немного денег, чтобы потом сделать первый взнос за свое собственное, недорогое, жилье. Работа-дом – вот все, что заполняло его будни, но ничего другого он не желал. Его душа была пуста до невозможности.

Когда же денег было собрано достаточно, Одед отправился в ипотечный банк для консультации. Дождавшись своей очереди, он сел напротив светловолосой молодой женщины, на бирке которой было напечатано ее имя: «Эйнав Ганор». Так они и познакомились.

На консультации он, к своему огорчению, понял, что, несмотря на сэкономленную сумму, не потянет покупку квартиры. А если и потянет, то это будет ему не выгодно по многим, не только материальным, причинам. Таким образом, Одеду пришлось отказаться и от этой мечты тоже. Но взамен он приобрел новую подругу, вскоре ставшую его женой.

Эйнав оказалась абсолютной противоположностью Офире. Насколько та была обаятельной и гибкой, настолько эта – надменной и чопорной. Насколько для первой имели значение свобода и уважение к чужим границам, настолько вторая проявляла зависимость и собственничество по отношению к тем, от кого, якобы, зависела. У Офиры, журналистки большого таланта, на роду было написано блистать, но при этом она ничего из себя не строила. Эйнав же, педантичная сотрудница банка, ни к чему не стремилась, но окружала себя ореолом важности и значимости. Друзей и подруг у нее почти не было, а проводить время в коротких отпусках она предпочитала в одной позиции: горизонтальной.

Казалось бы, что могло быть общего между такой, как она, и Одедом? Тем не менее, рамки, поставленные ему Эйнав, создали для него зону комфорта, к которой он давно стремился. Характер Эйнав сулил ему душевный покой и определенность в жизни. В конце концов, что было нужно ему от жены? Чтоб та его ценила, вела домашнее хозяйство и не преподносила ему сюрпризов. Дважды обжегшись на молоке, он теперь дул на воду. Поэтому, встретив понравившуюся ему женщину, он решил ни в коем случае не тянуть, и не прогадал. После двух месяцев свиданий, Эйнав сразу дала ему согласие.

Ни бриллиантовых колец, ни круизов на яхте на этот раз не было, не говоря уже о свадьбе. Скрепив свое общее желание росписью в курортном городе на острове, где они провели неделю, молодожены переселились в другую съемную квартиру и стали жить.

Эйнав вполне оправдывала возложенные на нее супругом надежды: занималась домом, готовила еду, аккуратно вела все счета, не создавала лишнего шума. Одед помогал ей походами в магазин, мытьем посуды, планированием семейного бюджета. Всем этим он соответствовал определению, приклеевшемуся к нему еще в школе: что он-де идеальный партнер для домохозяйки и домоседки.

Поскольку Эйнав, как банковской служащей со стажем, полагались определенные льготы, они не отказались от видов на собственную квартиру. Нужно было только еще немного подсобрать денег. Следующим их шагом было рождение ребенка. Тогда Одед, наконец, смог бы сказать, что получил от жизни все, что хотел. Его мещанский брак с Эйнав обещал быть удачным. А вот о том, счастлив ли он в этом браке, мужчина предпочитал не думать.

Конечно, ему пришлось рассказать жене об Офире и подробно объяснить причины их разрыва. Но о Галь он никогда не обмолвился ей ни словом. Не углублялся он также в рассказы о школе. Да, у него была компашка, да, они хорошо проводили вместе время, а потом – разбежались. Что уже было говорить о стихах, которые он написал? Они, погребенные в своей коробке, точно в склепе, хранились здесь, в комнате, где он сидел. Этот свой скарб души Одед перевозил вместе с собой из дома в дом, хоть и не открывал его никому. Даже себе.

И вот, он получил звонок от «Рандеву», и этот звонок неожиданно вызвал в нем трепет. Почему? Он жил себе тихой, размеренной жизнью, которую заслужил. В его сердце, уставшем от потерь, не было уже места никаким страстям. Но, словно по волшебству, школа, с которой у него было связано столько тяжелых воспоминаний, позвала его, и он откликнулся.

Он рассказал о приглашении Эйнав, будучи уверенным, что она не заинтересуется. Однако, к его изумлению, Эйнав, которая, как правило, избегала общественных мероприятий, изъявила желание присоединиться к нему. Одеду и в голову не пришло, что она усмотрела в этом приглашении вызов для себя, что в своей душе она почуяла, что он таит в себе со школьных лет намного больше, чем делится с ней. Поэтому, ей захотелось самой взглянуть на тех, кто составляли круг близких друзей ее мужа и на обстановку, о которой была, пусть вскользь, но наслышана, и понять, какое место она занимает наряду с ними в его жизни.

Самое ироничное: Офира, бывшая гражданская жена Одеда, не представляла для Эйнав никакой угрозы, даже если бы и появилась на встрече. По внутреннему убеждению Эйнав, обручальное кольцо и штамп в паспорте служили для нее надежным щитом от этой успешной женщины, променявшей такого человека, как ее обожаемый муж, на карьеру.

Что же касалось Одеда, то его поразило другое: Галь, встречи с которой спустя столько лет он побаивался, оказалось, тоже была за границей, и тоже по работе! У него одновременно кольнуло сердце и свалилась с плеч гора. Последнее – от того, что, в отсутствие обеих женщин, которых он любил, этот вечер прошел для него спокойно. Первое – от осознания, что обе они ему не подходили, и что он, наконец, сделал правильный выбор супруги.

…Что же гложет его тогда? Почему же он просто не пошел сейчас спать со своей женой, а уселся поздней ночью в кабинете и мысленно переворошил свое прошлое? Может быть, потому, что понял, что, невзирая на все годы и на внешние факты своей биографии, он – все тот же Одед Гоэль, так же, как Хен и Шели – это все те же Хен и Шели, а Шахар – тот же Шахар? Стоя возле него в их бывшем классе, он прекрасно ощутил его волнение, и невольно испытал то же самое. А предложение Хена продолжить встречу в «Бар-бильярде», бывшем «Подвале», вызвало в нем сожаление об упущенных раньше моментах общения с его пьющими и гулящими одноклассниками.

Тот мальчишка, каким он был, и все, что было им пережито, вернулось к нему. Именно этого он опасался, и именно это, несмотря ни на что, привлекало его теперь. Хватит прятаться в серости своего благополучного бытия! Да, он будет в «Бар-бильярде», когда там все соберутся! Да, он будет встречаться с ними вновь и вновь. Пусть даже, задним числом, ради той незримой ниточки, что вела через них к заказаной для него Галь. Эйнав придется принять его друзей. А, может, она, все же, войдет в их компанию?

Рука Одеда потянулась к тайнику, где находилась коробка с его школьными стихами. Как же он изголодался по ним! Офира была права: ему стоило опубликовать хоть что-то из своего творчества. Но тогда он не был готов к самораскрытию. А теперь?

Коробка, обклееная цветной бумагой с сердечками и крупной надписью: «Моей единственной» имела потрепанный вид, страницы в пронумерованных тетрадях пожелтели. Последние записи в последнюю тетрадь он сделал спустя два года после выпускного. Она обрывалась на середине коротеньким стихом, как будто подытоживающим его юность:

Тех, кого память моя не покинет,

 Вместе со мною, по-прежнему, нет:

 Дети, которым вовеки не минет

 В сердце моем восемнадцати лет.

 Столько ж и мне, рядом шедшему, было

 В тот черный год, когда… Чу, тишина!

 Всех, кто меня, в свое время, любили,

 Песней уже одарил я сполна.

«Сполна!» Вот он и заколдовал сам себя. С тех пор, он больше ничего не создал. И заржавел, как дровосек из всем известной сказки.

В мозгу Одеда, любовно держащему на коленях коробку, промелькнули две мысли. Первая: как же хорошо, что знаменитую фотографию Галь, которая тоже лежала в этой коробке, он вернул ее владелице! Было бы очень неприятно, если б Эйнав обнаружила его стихи, и с ними – ту фотографию, как обнаружила их тогда Галь. Вторая: если он возродится к творчеству, ему продолжать писать в эту тетрадь, или завести новую? Или же вообще писать в компьютер?

Эти вопросы остались пока без ответа. Он устал, у него был длинный и волнительный день. Как хорошо, что завтра он дома! До прихода Эйнав с работы он отдохнет и, возможно, примет решение на свежую голову. А еще, нужно будет сходить в магазин.

Возвращаясь к действительности, Одед еще немного подержал в руках коробку, словно заново привыкая к ней, и приветствуя через нее свою «неразлучную» шестерку и их роковую, любимую школу. Потом вернул ее на место, погасил в комнате свет и пошел в кровать к Эйнав.

Глава 3: СЮРПРИЗ

«Бар-бильярд», расположенный на месте достопамятного «Подвала», выглядел совершенно не так, как его предтеча. Из бара он превратился в клуб. Клуб любителей поиграть, послушать музыку и поесть. Исчезла его интригующая обстановка: светильники в форме факелов, полумрак, деревянная мебель. Его перекрасили, переоборудовали. Стойка сдвинулась, уступив место маленькой эстраде, на которой в определенные дни недели шли выступления. Бильярдных столов прибавилось – как-никак «Бар-бильярд»! Изменилась даже кухня. Если раньше здесь можно было заказать изысканные блюда, то теперь подавались преимущественно гамбургеры и отбивные с жареной картошкой. И, тем не менее, от посетителей не было отбоя. Поэтому, Хену пришлось заблаговременно заказать столик на всю компанию.

Шахар, отложивший свои дела, пришел, как и обещал. Одед на этот раз был один: Эйнав, которой было пока достаточно шапочного знакомства с его одноклассниками, отказалась. Керен привела Нааму, но обе предупредили, что они ненадолго: сын Наамы еще хворал, а Керен нужно было на работу в ночную смену. Ран Декель, Янив и Шири и, разумеется, Шели и Хен, собирались оставаться до конца.

Верные старой своей традиции, все заказали пиво. Даже Одед, который всегда в таких случаях предпочитал вино. Кроме пива, на их длинном столе выстроились крупные блюда с отбивными и гамбургерами и прилагающимися к ним овощными салатами.

Учтивое и расторопное обслуживание нового молодого персонала не противоречило тому факту, что дух заведения был уже не тот. Он стал… шаблонным. Как будто его уникальность покинула его вместе с рыжей официанткой и сменой названия. Но, все равно, придраться было не к чему.

За встречу! – произнес Ран Декель, торжественно поднимая свой бокал.

За встречу! – подхватили все и чокнулись.

За встречу, подобные которой происходят один раз в жизни, – добавил Ран.

Сделай одолжение: не порть мне удовольствие! – обиженно воскликнул Хен. – Встречи со старыми добрыми друзьями являются лишь вопросом желания и организации.

С желанием я не поспорю, – резонно ответил Ран, – но вот по части организации все совсем не так просто. Сам подумай: сколько лет прошло с нашей последней встречи? Разве мы все не были заняты под завязку, и разве сегодня мы заняты меньше? Сколько усилий пришлось приложить каждому, чтоб наша встреча состоялась? Не говоря уже о тех, кто не смогли прийти, как на прошлой неделе в школе, так и сейчас? А когда мы увидимся в следующий раз? Вот поэтому я говорю: наслаждайся!

Да, – поддержал приятеля Янив. – Давайте же насладимся нашим сегодняшним общением по полной программе.

Хен, уже собиравшийся подискутировать на эту тему, решил не возражать. В глубине души он знал, что его друзья правы. Сам он потерял счет времени. С тех пор, как он, еще юношей, занялся своей военной карьерой, время стало для него чем-то расплывчатым, несмотря на глубокие и сильные чувства к тем, кто всегда возвращали его к обыденности: к его жене и детям.

Сидевшая рядом с ним Шели, от которой также следовало ожидать возражений на этот счет, не только не высказала своего мнения, но и выглядела несколько напряженной. Она то и дело брала в руки свой смартфон и проверяла на нем сообщения.

Они подняли несколько других тостов: за их юность, насыщенную вечеринками, за их школу, за их бывших учителей, за бывший персонал «Подвала», за свободу, которой некоторым из них так

теперь не хватало. Они фамильярно обращались один к другому по старым прозвищам и обсуждали тех, кого сейчас с ними не было: обращенного в религию Авигдора, Эреза, который шлялся непонятно где и с кем, Лирон, которая, судя по слухам, стала даже еще более скандальной, чем была, и прочих. Само собой разумеется, все ощущали себя так, словно только вчера расстались после выпускного. Потом Шахар сказал:

Ребята, я очень растроган нашей встречей и очень рад, что вы вытащили меня. Сегодняшнее событие пробуждает во мне столько воспоминаний, что мне впору захлебнуться в них. Ведь до сих пор все мои воспоминания о прошлом были расплывчаты. Я отчетливо помню только свои эмоции, отчасти светлые, отчасти глубокие и мрачные. Но то, что мы снова вместе, лишь доказывает, что это все не сон. Извините меня, – смущенно усмехнулся он. – Наверно, я стал слишком сентиментален к своим тридцати годам. Это так непохоже на меня!

Ладно тебе, заумник ты наш! – доброжелательно вскрикнул Хен, хлопая его по плечу, как встарь.

Одед добавил:

Ты очень красиво сказал! Молодец! Я, как и ты, растроган нашей встречей. Действительно, мы провели вместе целую эпоху, прекрасную эпоху, которая, увы, не вернется.

Да уж! Какими же мы были наивными… детьми! – согласилась с ним Шели.

Рационалистка до мозга костей. Всегда была ею. И просто очень красивая женщина. Все еще стройная и подвижная, с тонким загорелым лицом, но теперь на этом лице лежала печать усталости и озабоченности.

Ну нет! – запротестовала Керен. – Вы с Хеном никогда наивными не были!

Мы с Раном тоже! – подхватил Янив. – Уверен: половина наших одноклассников поминают нас отнюдь не добрым словом.

И он с деланным самохвальством пригладил свою бородку.

Что касается меня, – заговорила Наама, – то я вычеркнула мой школьный период из памяти и из старых фотоальбомов. Не хочу, чтобы мой муж узнал, какой я была… стервой.

Это было правдой. Прямолинейная и высокомерная в школьные годы, Наама стала более ласковой и снисходительной. Видимо, так повлияли на нее замужество и рождение сына, которого ей пришлось доверить сиделке, чтобы провести время с друзьями. Муж ее, врач-педиатр, сегодня не сумел подменить ее.

А вот мы с Янивом сохранили все, что смогли, и даже принесли сюда избранное, чтобы показать вам, – сказала Шири, доставая из своей сумки пакет.

На стол перед одноклассниками легли раритетные фотографии, которые Янив и Шири бережно сохранили и тщательно отобрали перед приходом сюда. Разумеется, изображения бывшей «неразлучной» шестерки, четыре представителя которой присутствовали за столом, были редки на этих фотографиях, но и те ребята и те моменты, что были запечатлены на них, вызвали у всех новый шквал воспоминаний и эмоций.

Когда все с интересом кинулись рассматривать фотографии, Шахар внезапно ощутил острую боль в груди, словно в нее вонзили нож. Этот момент отчетливо напомнил ему о фотографиях и коллажах Галь. Мужчине пришлось совершить над собой большое усилие, чтобы ничем не выдать своего волнения.