скачать книгу бесплатно
Прижаты к ним его уста
И пальцы развивают кольца.
Зачем в очах покоя нет,
Блестят мучительно огнями?
Все для того, чтоб синий свет
К нему проник двумя лучами.
Зачем дрожат мои уста
И полымем пылают щеки?
Затем… что я люблю тебя,
Что ты мой милый, черноокий.
14 октября 1921 г.
Ты вчера предо мной свое сердце раскрыл,
Как весна раскрывает цветок.
А сегодня ты чужд и жестоко-уныл,
Как порою ночной, когда холод и мрак
Закрывается нежный цветок.
Ты вчера был так нежен, как будто бы я
Бесконечно тебе дорога.
А сегодня сурово глядишь на меня,
И так горько подумать, что близость твоя
Далека… далека… далека…
Несколько лет спустя жизнь подарила ей встречу с человеком, для которого она стала другом и опорой на всю жизнь.
16 июля 1924 г. Кинешма.
«Милая, дорогая, хорошая, золотая, единственная и любимая Антонина Николаевна! Только сейчас смог написать Вам это письмо. Как только приехал – тотчас меня закрутили, и почти все эти дни мы провели вне города на велосипедах. Ездили за 20 верст – катались, объедались земляникой и разными ягодами. А сейчас пошли страшные дожди с грозой и бурей – как будто бы я занес из Питера питерскую погоду. Приняли меня хорошо. Остановился там, где хотел. Несколько человек обиделись, что не остановился у них. Приехал я в субботу в полдень и хотя до сих пор нигде не бывал, уже в тот же день вечером разлетелась весть о моем приезде. Сейчас я спасаюсь и скрываюсь от знакомых и скоро удеру из города в деревню, как только пройдут дожди. В самом городе – скука и тоска. Люди мне не нужны, а кругом Кинешмы хорошо.
Здесь вдали – еще сильнее чувствую, как Вас люблю, мою единственную, золотую, нужную мне как воздух, как свет. Когда иду по полям, думаю – вот бы Вы были со мной… Я уже сильно загорел и чувствую себя бодрее. Целую Вас много, много раз, Ваши волосы, глаза, лоб, руки. Знаете, моя единственная и любимая, что так, как я Вас люблю, – я не любил никогда и никого уже не полюблю…»
К семейному архиву Б. П. относился очень бережно. Он хранил, порой, совсем незначительные бумаги и документы, которые сейчас приобретают особую значимость и смысл. Велись и «семейные записи», где одной, двумя строчками фиксировались наиболее значимые события.
«Всерьез, надолго, навсегда (1925 г.) – три слова о начале семейной жизни. Б.П. окунулся в литературную жизнь Петербурга после военной службы, отнявшей у него пять лет, и его короткие, дневниковые записи – как бы вехи в поиске своего пути – в итоге пути литературоведа-исследователя: «Зимой вел газетные кружки в «Ленинградской правде» (1926 г.), «Поступил в Гос. университет», «Зачислен лектором по художественной литературе в Губпросвет» (1928 г.), «Выдвинут в аспирантуру» и т. д.
В 1931 году он пишет в письме к жене: «Сейчас я пишу неторопливо (какое это хорошее чувство – писать неторопливо) и продумываю каждое слово (именно начинаю продумывать) и после долгого отсутствия этого – сейчас неторопливое продумывание приносит чувство почти физического удовлетворения. Короче, я медленно выздоравливаю, становлюсь самим собой. «Выздоравливаю», очевидно, в переносном смысле. Я весь этот прошлый период… торопился, работа была внешняя… Но сути-то не было, это я сам чувствовал очень хорошо. Все эти кружки, лекции и т. д. потому у меня (только у меня) и не срывались, потому что мы на них жили ряд лет, ибо надо было давать каждый раз что-то новое, может быть, интересное, но по-существу – в глубине я не шел.
Дома я один. Тихо. Балкон открыт. У нас дивно хорошо. В промежутке между окон в ванной голубиная мама снесла яичко и сидит на нем. Думаю, что будет маленький голубок».
В 39-м, после многолетнего перерыва Б.П. записывает: «Будем продолжать эти семейные записи. За это время случилось: 1935 г. – закончил аспирантуру и получил звание кандидата филологических наук.
Читаю в качестве доцента основной курс русской литературы ХIХ века в Ленинградском педагогическом институте им. Покровского».
Но следующая, сентябрьская запись 1939 г., кажется, была последней. «В ночь с 6 на 7 сентября был мобилизован как командир запаса и отправлен к польской границе под г. Моздырь». Это случилось через неделю после того, как (Б.С.Э. т.34 стр.92) «1 сентября 1939 г. произошло нападение гитлеровской Германии на Польшу. Начало Второй мировой войны».
Началась война, и большинство страниц большой, красивой в мягком кожаном переплете книги (Б.П. очень профессионально сам переплетал и реставрировал дорогие ему книги) остались нетронутыми.
Жизнь семьи в годы войны – в письмах.
1
30 июня 1942 г. Ленинград.
«…Вы чувствуете, что мы стали ближе, научились любить и ценить друг друга. И это особенно видно по письмам, которые я получаю от вас… Кстати, сохраняете ли вы мои письма? Дело не в том, что я ими очень дорожу, а дело в том, что они, эти письма – целая полоса нашей жизни. Ваши письма я тщательно храню, подбирая их в хронологическом порядке. Когда все кончится – будем читать и вспоминать те месяцы, которые провели в разлуке».
Эти строки письма из блокадного Ленинграда моего деда к жене и дочерям, которые выехали из города с лагерем Литфонда под Ярославль, а затем на Урал, в Молотовскую (Пермскую) область. «Ведь целая жизнь семьи в этих письмах», – повторяет он в другом письме.
Не знаю, перечитывались ли эти, полные любви и заботы письма в кругу семьи в послевоенные годы. Думаю, что нет. Жизнь была сложной, нахлынуло много другого…
Я никогда не решился бы придать гласности (опубликовать) эти, порой очень личные, семейные реликвии, если бы не был уверен, что каждым словом в них движет энергия любви и долга.
8 сентября 1939 г.
«Милые и дорогие мои… Пишу вам подъезжая к Витебску. Доеду до Орши, а там, вероятно, будет пересадка до ст. Козенки.
Сели мы хорошо и, хотя вагон был переполнен, удалось занять верхнюю полку и хорошо и спокойно провести ночь.
Выехал я неожиданно… Очень беспокоит, что редактура V тома (Истории литературы) совершенно законченная, лежит дома. Ее тот час нужно снести в издательство. Я даже не был в состоянии на титульном листе сделать разрешительную пометку к печати. Посылаю ее сейчас на отдельном листочке: пускай приклеют к титульному листу.
Знают ли на местах, где я работаю, что я мобилизован? Представь себе, я как будто предчувствовал, что 7-го уеду, пошел 6-го [в выходной день] к В.В.Гиппиусу[3 - Гиппиус Василий Васильевич (8(20).VII.1890—1.III.1942). Русский литературовед, переводчик. Погиб во время блокады. С 1922 г. – профессор Пермского, а затем Ленинградского университетов. Переводил Горация, Мольера, Гейне, Р. Тагора и др. Выступал как поэт. Основные работы посвящены Н.В.Гоголю. В.В.Гиппиус также автор работ о И.С.Тургенева, Н.Г.Помяловском, Н.Г.Чернышевском, М.Е.Щедрине и др.], редактору пятого тома и согласовал с ним все мои поправки, которые он все принял (и еще благодарил меня за внимательный просмотр), 6-го вечером запаковал все в пакет, думая, что ты 7-го отнесешь в издательство, т.к. у меня 7-го с 9 ч. утра должна была быть лекция, а с 11 экзамен у аспирантов. Очень также беспокоит и то, что работа по Гоголю откладывается на месяц.
P.S. Очень беспокоился, оставив дочку одну дома, беспокоился, что она уйдет в школу, не выключив электрический чайник. Но уже с вокзала, позвонив домой, успокоился».
9 сентября. Моздырь.
«Вчера ночью добрались до места. Я уже в полной форме со всем снаряжением. Здесь стоят такие же дни, как у нас в июле. Это и понятно – южнее. Такая резкая перемена, что к ней надо привыкнуть.
Из последних сообщений ты знаешь, как обернулось дело. Пожалуйста, не падай духом – сохраняйте бодрость и будьте веселы. Как это важно и нужно – я знаю по себе. Пишите, мои дорогие, все будет хорошо…»
21 сентября 1939 г. Ленинград
«…Я приехала в 7.35, как раз в ту минуту, когда ты выехал из Ленинграда. И как Света, встретив меня в дверях, сказала мне: «А папа в армию уехал», так я до сих пор опомниться не могу. Все как-то непривычно дома. Вещи с дачи все перевезены в Ленинград. Велосипед водворен на свое место, шина передняя не спускает. Вот и все наши семейные дела.
Теперь институты: в институте Покровского я была только в кассе и у Анны Львовны. Это было как раз в тот момент, когда передавали речь Молотова о начавшемся наступлении Красной Армии. Я так перепугалась, что едва сдержала слезы. Получила 328 р. В Институте литературы меня встретили очень тепло. Там все на месте. В ДХВД (Дом художественного воспитания детей) теперь призывной пункт, и он закрыт. Поэтому Света не занимается музыкой».
20 сентября 1939 г.
«Милые и дорогие мои! Сразу же скажу: очень меня беспокоит, что не получаю от вас ни одного письма. Напишите скорее – как у вас, все ли здоровы, все ли в порядке? На всякий случай, без меня – во всяком затруднительном положении знайте, что вам всегда поможет парторганизация Академии Наук. Единственная просьба к вам – это чтобы в бытовом отношении вы жили бы так, как раньше. Обо мне не беспокойтесь – я здоров и ничего со мной не случится. Ждите меня домой. Для моих девочек я набрал много больших зеленых желудей, величиной с большую марку. У меня в чемоданчике они созрели и стали коричневыми.
Как поживает Пуха и много ли она наловила крыс?
У нас очень тепло, ходим в одних летних рубашках. Какая погода в Ленинграде?
Очень меня интересует, как идут дела в институте Покровского. Как вышли карточки. Приеду – напечатаем еще.
Ходите в театры, а зимой будем кататься все на коньках.
Пишите чаще…»
30 сентября 1939 г. Ленинград.
«Все хорошо: цветы распускаются, филодендрон выпускает теперь только вырезные большие листья, фикус дал еще новые листы, в горшке у большой луковицы появилась маленькая вторая, я не знаю, что делать, вероятно, нужно отсадить? Детки растут, о нас не беспокойся. Только у нас очень холодно. В театр ходить не хочется.
Между прочим, твои письма такие спокойные, такие хорошие, что я надеюсь, что у тебя хорошее настроение. Пусть оно сохранится, потому что дома у тебя все хорошо и спокойно».
25 сентября 1939 г.
«Какая у вас погода? У нас похолодание и дожди…
Иногда бывает, что проживешь немного в другой, непривычной обстановке, и на многое уже глядишь иными глазами и, кажется, сейчас многое сделал бы по-иному и, главное, вел бы себя иначе…
У нас еще желтых листьев почти совсем нет – все зелено – как летом, а у вас, наверное, листья уже валяются. Пожалуйста, не падай духом – у меня есть некоторые основания скоро возвратиться».
6 октября 1939 г.
«Милые и дорогие мои! Получаете ли Вы мои письма? …Недавно я говорил с вами по телефону. Для этого я с ординарцем приехали в город издалека по сплошному проливному дождю. Часа два дожидался вызова, совершенно мокрый. Но тебя не оказалось дома. Бабушку я слышал очень хорошо, а она меня очень плохо. Она меня совсем не поняла. Спрашиваю я ее: „Как у Нины с деньгами?“, а она мне кричит: „Прислать ли тебе теплое белье?“. Так же происходил разговор и с дочкой, которая все повторяла: „Папа, папа“, а меня, по-видимому, совсем не поняла. Часов в 9 вечера под проливным дождем по сплошной темноте ехали мы из города домой. Лошади пугались и спотыкались в темноте».
10 октября 1939 г.
«…Как вы, мои хорошие, поживаете? Боюсь, что у вас не так хорошо с деньгами. Скоро вам пришлю немного. Продержитесь еще немного. Думается, что все скоро кончится. И мы все опять будем вместе. Мне ничего посылать не надо. Живите спокойно и обо мне не беспокойтесь. Я здоров. …Если случится делать затемнение окон, то склеенные газетные листы на все окна лежат аккуратно свернутые в трубочку на антресолях в ванной. Жаль, что не успел потребовать от ЖАКТа починить балконную дверь, а нужно бы. Может быть ты, на положении «солдатки» потребуешь этого, сошлись на меня. [Балконная дверь так никогда и не была починена.] Чему бы мне Светланушка позавидовала – так это лошади. Вот она покаталась бы на настоящей строевой, верховой, резвой, красивой лошади, на настоящем седле. Ну ничего, следующее лето она вдоволь накатается в Ситенках. Между прочим – не махнуть ли нам всем на следующее лето, разумеется, если все будет спокойно, – на юг? Я даже ничего не имею против Евпатории…
Сегодня я чувствую себя очень хорошо, строю всякие планы будущего и думаю о вас, моих дорогих.»
Но все обернулось иначе. Огонь был заглушен огнем, пущенным навстречу. Потом рылись рвы по границам, вырубались деревья…
Стихи о певце, короле и маркизе
ВСТУПЛЕНИЕ
Где-то над зреющим хлебом
Веют чуть зримо зарницы,
А в голубеющем небе
Плавают белые птицы.
Ветер, летящий над морем,
На волны пал, как на струны, —
Песня проснулась в просторе,
Глухо запели буруны.
Звонко завторило море, —
Синие, шумные воды, —
Песню великого горя,
Песню великой свободы.
I
Из края в край, из града в град
Гудит, бежит, зовет набат.
Вставай, измученный народ,
Бросай поля – твой враг не ждет!
Чужой король идет войной,
В крови потонет край родной.
И виноградники горят —
В колодцы брошен страшный яд.
Гудит, бежит, зовет набат —
Из края в край, из града в град.
II
И прокатился по равнинам
Родной страны с конца в конец,
Мать разлучая с мужем, сыном, —
С приказом короля гонец.
Страна оделась в багряницу,
Плыл черный, похоронный звон…
А над землей метались птицы,
Кричали стаи злых ворон…
И тяжко по полям забытым
В ручьях кровавого вина
Брел черный конь, звеня копытом,
С зловещим всадником – Война!
III
Земля, пресыщенная кровью,
Рождала красные цветы.
Цветы склонялись к изголовью —
Будили грешные мечты.
И по полям, где прежде стлался,
Шуршал и колосился злак —
Дурманным морем разливался
Кровавый и огнистый мак.
И были странно-бледны лица,
И странно-тихой стала речь.
Все стали верить в небылицы
И ждать предсказанных предтеч.
А по холмам и по долинам
Весь день, всю ночь – всегда, всегда,
Даль застилалась едким дымом,
Горели сели, города…
IV
«Маркиза, Царица лилий!» —
Король сказал, склонясь, —
«Сегодня меня рассмешили:
Он, право, шутник, этот князь!
Он говорит, что народу
Тягостна эта война,
Что народ желает свободы
И мира просит страна!»
Маркиза, Маркиза, Маркиза!
Король – во власти чар!
