Вразумление красным и комфорт проживания

Город-порт стал одним из лидеров кооперативного движения в стране. Цветы, конфеты, торты, рыба, водка. Предпринимательский дух местных комсомольцев реализовывался активно и беспрепятственно. Петр Николаевич активно вкладывался в эту беспрепятственность, но то все мелочевка. Были огромные предприятия, с которых можно было выводить активы и реализовывать их в приграничных государствах. Вот это и было настоящее прибежище Петиных способностей. Деньги там были совсем другие, а беспрепятственность таких проектов должны были курировать обретенные кураторы и советчики. Те последнее время постоянно рядом. И если они говорили, что внешнеэкономическая деятельность сто вложенных рублей превратит в тысячу, то Петя давно посчитал, что это будет не тысяча, а десять тысяч. Эту разницу он ясно представлял, куда денет. Речь на сегодняшний день шла о продаже тысяч тонн меди, бронзы и алюминия. В ближайших портах азиатских государств Петя планировал те грузы оставлять вместе с проданными туда же пароходами.

Так начали складываться российские капиталы, потом будут залоговые аукционы, что будет вторым этапом, когда миллионеры станут миллиардерами, и оформится красное дворянство.

***

Весна в тот год ранняя, теплая, но традиционно сырая. Той весной мне пытаются сделать еще одну судимость – за распущенность и общее негодяйство. А история такова: время околообеденное, паркуюсь на своей любимой 06-й модели прямо на крутом спуске выезда на центральную улицу города. Приткнулся в рядок с двумя «УАЗиками» и «Волгой». Я в ожидании барышни из переговорного пункта. И все как-то быстро произошло.

Первым актом было то, что два водителя с флотских «УАЗиков», похоже только что призванные, попросили по сигарете. Матросики были, как из мультика: худенькие, бледнолицые, но при тяжелых ремнях с якорями и в «гадах». Дал сигареты, потом прикурить. Они так затягивались дымом, как будто это был нектар радости, и что-то щебетали друг другу точно весенние воробушки.

Второй акт был скоротечный, но определивший весь дальнейший ход пьесы. Сзади, как оказалось, был вход в главную флотскую прокуратуру, оттуда и выплыл красный Левиафан. Огромная сущность – и в высоту, и в ширину, и в объеме. Черная, измятая до изнеможения шинель с трехзвездными погонами, которые стояли домиком, даже близко не сходилась в обхвате. Фуражка тоже была какая-то замятая и покоилась не на голове, а на здоровенных свиных складках багрового – хоть прикуривай – затылка. Слева, в полном обхвате, под стать – толстенная красная папка для докладов, из которой торчали бумаги, газеты и еще чего-то. Чудовище было явно взвинчено. Оно кинулось по мостику, что через сточную канаву, к своему «УАЗику», а тут курящий водитель. А воробушек тот не бросил сразу сигарету, а встал смирно, спрятав ее в кулаке. Отец-командир схватил его кулак и, навалившись, прижал мальчишку к асфальту, вопя что-то про устав и дисциплину. И все это происходило в метре от дверей моей машины. Окно было приоткрыто, и я вдруг уловил, что чудовище пахнет праздником, то есть перегаром, обильно сдобренным одеколоном «Шипр», как те полковники в райвоенкоматах, которые всегда говорят, что они и есть Родина. Матрос закричал, похоже, сигарета сжигала ладонь. Я приоткрыл дверь и что-то сказал, пытаясь урезонить красного комкора. В ответ он так пнул по моей двери, что произошло чудо, и локоть в кости хоть и не лопнул, но болью пронзило до последней клетки мозга. А с болью пришла ярость. Когда я выскочил из машины, чудовище поняло, что сейчас будет бито. Он бросил матроса и с завидной прытью кинулся назад, в дверь, из которой так феерически возник. Я – следом, с доброй мыслью пнуть его под жирный зад. Но не успел дотянуться, на мостике он запнулся и всей массой врезался с большим ускорением в дверь. При этом та партийная папка развалилась сотней листов приказов, распоряжений, постановлений и указаний по сточной канаве.

Третий акт. Я бы, конечно, уехал, если бы смог. Выжал сцепление и бодро покатился вниз, но день, похоже, был точно не мой. В руле закрылась противоугонка, и я тупо встал посреди спуска. А покалеченная рука совсем была не помощница. Снизу меня подперла черная «Волга» с номером 0002. Я знал, что это за номер и кого везут в этом «членовозе». Это был ненавидимый всеми начальник горотдела милиции. Маленькая мерзость, но всегда в большой фуражке. «Волга» стояла в подъеме, смирно ожидая, когда с рулем справлюсь. И тут опять возникло чудовище, еще и с двумя мичманами со штык-ножами. Тот сразу загнулся раком перед милицейский полковником и, приложив руку к имитации головы, в окошко доложил о случившемся нападении на его особу при исполнении. Снизу уже собиралась очередь из машин, но видя в центре черную «Волгу» с мигалкой, граждане покорно ждали. Из «Волги» вышел сержант-водитель и попросил у меня права и документы на машину. Сказал, чтобы я проследовал в райотдел милиции. «Волга», буксанув на подъеме, поехала вверх, и я, наконец, завелся и поехал вниз. Не думалось тогда, что до занавеса еще очень далеко. И пьеса будет затянутой и с принуждением.

***

С утра бюро обкома партии Петр Николаевич докладывает по ходу реализации последних решений ЦК и партконференции. Весь партийный содом города и области с радостью делегировал комсомолу в лице секретаря обкома Петра Николаевича обкатывать то, что им самим в данный момент представлялось пришествием из другого мира. Каждый тайно думал, что в момент все обернется к привычному режиму государственной, советской, единой собственности. А пока комсомол пусть активничает. На бюро присутствовали зубры областной промышленности, а у тех «чуйка» была острее, и в лице Петра Николаевича они видели толкача в новое капиталистическое будущее. Два парохода с цветным металлом уже ушли, схема расчета и завоза денег у Пети была готова и казалась ему идеальной. Сумма была внушительная и складывалась из трех частей. Одна для собственников металла, вторая для кураторов проекта, а третья, за счет пересортицы и фактического перегруза, вопреки документам, была лично Петина. Он твердо решил свое всегда отделять от общего, ну и общего, за сделку, еще имел намерение получить.

И первые деньги пришли через неделю. Это были реальные зеленые деньги, ровными пачками они лежали в советском чемодане модели 60-х годов. Свои деньги Петя оставил на счетах за бугром. Здесь предполагалось жить на зарплату да плюс что выделят от щедрот те, на кого он как бы работает. Трасса была налажена, схема заработала. Покупатели просили еще, без ограничения объемов. Петя планировал еще около 20 таких посылок – неликвидов, излишек.

Деньги разложить удалось только в четыре сумки. С одной Петя расстался уже в течение часа, кураторы не дремали. Посмотрели с каменными лицами, пересчитали, выразили надежду на дальнейшее сотрудничество, а также высказали, что по своей сумме Петр Николаевич будет решать с собственниками. Так будет и впредь. Петя обреченно согласился. Расписки, конечно, не осталось, огромная сумма уплыла куда-то по коридорам. На заводе с утра, в режиме ожидания, в большом кабинете с красными стульями и портретом Ильича, напряженно шептались директор с главным бухгалтером. Из багажника Петиной «Волги» достали черные сумки и понесли страждущим. Три сумки, полные валюты, пять лет назад гарантировали расстрел. Петя измывался, попросив их открыть самим и пересчитать согласно договоренности. Главный бухгалтер, похоже, эти бумажки видел только в кино. Лицо его, в большущих очках, оживленно играло дряблыми мышцами, он было кинулся считать, но директор его остановил предложением потом все тщательно осмотреть. Не было и мысли, что член бюро обкома партии мог обмануть. Судя по их внешнему виду, все предстоящее казалось им ненастоящим и фальшивым. Сумма была известна, и Петя забрал свой один процент, заранее оговоренный, честно заработанный, кооперативный. Молодец, Петр Николаевич, это вам не соей и рисом заниматься. Он так уютно переоделся, теперь-то точно в свое.

***

Рука разбаливалась нешутейно и в плече, и в кисти. Крутить тонкое колесо баранки в «шестерке» было уже мучительно. Но ехать, куда обозначили, придется, иначе искать будут. Все данные у них на руках. Приехал в райотдел, благо недалеко. В дежурке сидел знакомый по спорту капитан, в соседней комнате кто-то истошно орал. Капитан кивнул в сторону, оказывается, за стеной орал мой оппонент: он примчался с группой поддержки и сейчас красочно объяснялся с дежурным дознавателем о произошедших событиях. Рука висела плетью, капитан жестом спросил, я кивнул в сторону орущего. Он все понял и сказал:

– Я знаю, что ты ответишь на мое предложение, но из этой ситуации придется выкручиваться. В той самой личности ничего человеческого нет. Сейчас пойдешь с сержантом в травмпункт, он тебя проведет без очереди, и чтобы телефонограмму в дежурку ко мне сразу.

И тут в коридор выскочил потерпевший гражданин, все в том же обличье с трясущимися щеками, видимо, от натуг красноречия. Капитан сказал сержанту: «Исполняйте». Я поднялся к двери, а тот увидел, что я ухожу, и заорал капитану, что тот заодно с преступником, и он сегодня же будет телеграфировать министру МВД. После медпроцедур приехали в кабинет, капитана уже не было, все в дежурке были возбуждены и озлоблены, видимо, пострадавший смог нагреть до белого каления и правоохранителей-ментов. Общаюсь с дознавателем. По версии заявителя, я напал на зам. завотдела политотдела во время его воспитательной речи, свалил наземь, отобрал документы с грифом секретности и пытался скрыться, но он меня настиг и арестовал. Мою версию дознаватель записал молча, на миг задумываясь лишь на знаках препинания. В конце кивнул на руку в локтевом лангете и сказал:

– А ведь можно было подумать, что он к вам применил прием боевого самбо. Требует возбуждения уголовного дела по факту нападения на лицо при исполнении служебных обязанностей, – и добавил, что завтра следователь примет решение по дальнейшему исполнению.

Появился капитан, отдал мне документы, сам сел за руль и отвез домой. Пока вез, дал понять, что придется еще не раз по этому поводу побывать у них, ведь такие рыцари в партийных кольчугах ни чести, ни меры не имеют. Партийное самолюбие – это очень старая история болезни. Я это давно сам знал, но все же влез. Не хотелось опять учиться плохому – учиться проходить мимо.

Ночь не спал. Утром начал жить по-новому, сел писать введение. Тема была совсем неинтересная, но явно проходная, по мнению моего научного руководителя. Меня всегда манила новейшая история, а тут XVII век, освоение Сибири и Дальнего Востока. Но та тема пришла не просто, кто-то где-то видел мое будущее и давал не то, что я хотел, а что было должно. Посидел дома, прошел в библиотеку, да там и просидел всю следующую неделю. Потом научная библиотека университета, потом областная, так и кочевал студент-заочник.

А вот сегодня еду в милицию, пришла повестка от следователя по фамилии Нехорошева. Оказалось, интересная, даже красивая девушка лет 22-23. Представилась как следователь, который будет принимать решение для постановления прокурора по возбуждению или отказу от возбуждения уголовного дела. Сказала, что потерпевший чуть ли не каждый день домогается с речами и коробками с удостоверениями, медалями и значками, почетными грамотами и вымпелами. Но я где-то понимал, что они такой радости предоставлять не собираются. Попросила написать встречное заявление по травме руки, официально подтвержденное, я отказался, она не стала настаивать. Хорошая оказалась барышня, понимающая.

***

К 1988 году практически рухнул идеологический контроль за бытовым поведением советских людей. Начинающаяся агония СССР совпала с высшей точкой его научно-технических достижений. Прежде всего, в авиационно-космической сфере. Последний триумф советского спорта осенью 1988 года – первое место на Олимпийских играх в Сеуле. Торжества, посвященные тысячелетию Крещения Руси, прошли с неожиданным размахом и поддержкой на высшем политическом уровне, что означало кардинальный поворот советской религиозной политики.

В это время многие советские учреждения начали оснащаться персональными компьютерами. Они станут неотъемлемым атрибутом офисной жизни. Именно в сторону современной зарубежной оргтехники и было направлено самое пристальное внимание Петра Николаевича, сегодня еще официально стоящего в авангарде борьбы за великие ценности завоевания Октября. Мировая конъюнктура компьютерного рынка для СССР была очень благоприятна. Общее падение цен на эту продукцию вызывало у Пети большую заинтересованность в закупках. Но чтобы завезти сюда этот желанный товар, нужна была валюта. А чтобы ее получить, нужно было что-то вывозить туда. Сильные послабления по внешней торговле были благодатным источником, к которому активно пристраивался Петр Николаевич. Тащили все, что можно было продать. Цены, как правило, на государственную продукцию были ниже рыночных, в той разнице оказывались посреднические услуги, там же была и Петина доля, только одному ему известно, как сформированная.

Темы, вместе с запуганными владельцами валютоемких товаров, предоставляли кураторы, и Петя решал, стоит эта тема того или нет. Темы работали, и все было в наличке. Петр Николаевич тайно копил в заграничном банке, готовясь через подставные фирмы реализовать свой компьютерный проект. Все виделось в бриллиантовом дыму. Деньги, как идея, которой нужно служить, захватывали Петю все туже и туже. К 44 годикам он, наконец, прозрел, как ненавидит эту страну и все, чему служит. В этой стране он уже не хотел жить ни в какой одежде, и только деньги могли сделать его счастливым и свободным, и конечно, в другой стране. Ее он уже выбрал, и даже город, и может быть, улицу. Надо было теперь как можно больше продать, и Петя спешил, видя, как вокруг много таких же мечтателей. Петя регулярно организовывал себе командировочки в сопредельные страны, что было полезно для бизнеса, да и коридор готовил.

Звонил тесть, голос, как из подземелья. Похоже, на Старой площади настроение похоронное после XIX конференции КПСС и последующих пленумов ЦК. А. Громыко ушел на пенсию, а председателем Комитета партийного контроля утвержден Б. Пуго, бывший комсомольский вожак, которого тесть боялся и ненавидел в равной степени. В стране начинали возникать оппозиционные силы, спонтанно и быстро. Началась резкая демократизация внутри страны, активизировались национальные противоречия и начался распад социалистического содружества. Надо было уметь контролировать оппозицию, а лучше – ее возглавить. Красные агенты внедрялись в оппозиционное движение и становились лидерами демократов и символами независимости. Красный политический сыск активно работал и нуждался в деньгах.

***

Я нашел, наверное, то, что должен был. Нашел полунамек у одного из авторов по истории проникновения Московии на земли Дальнего Востока. Я воспылал. Вопрос был явно затертый в советской историографии, до крайности политизированной, но грамотной. Конечно, на консультации всем поделился с уже стареющим и пьющим руководителем. Он все выслушал заинтересованно и с удивлением, назвал коллегой и похвалил, а потом спросил просто: «Ты хочешь получить документ об окончании?» Я кивнул. «Забудь, – сказал он очень убедительно. – А это приключение потом по желанию реализуешь в своей жизни, и сам понимаешь, сколько в этом вопросе работы». Он был прав. Раскапывать в истории то, что закопали, можно было только с разрешения соответствующих органов, а диплом получался. Голова на вынужденных каникулах соскучилась по такой работе.

Уже белые мухи полетели, рука зажила, дело возбудили. Готовили обвинительное заключение. Мой потерпевший привлек весь репрессивный аппарат, который сумел. Написал много писем в инстанции и газету, подведомственную флоту, статью «Преступник должен сидеть в тюрьме». Хорошая следователь с нехорошей фамилией сказала, что я разбудил вулкан. Я понял ее иронию: тому дяде никогда в жизни не говорили, кто он есть на самом деле, и тем более, не били. Вся жизнь его проходила в активе и в авангарде. Присутствующие при случившемся матросики-одуванчики дружно показали, как я напал на командира, и тот отчаянно боролся за секретные документы. Бог им судья, матросикам, их девушки ждут на гражданке, а там, по-другому, дисбат.

Следователь квалифицировала дело по ст. 131 УК РФСР «Оскорбление личности». Потерпевший категорически не соглашался с обвинением, он желал, чтобы на него напали при исполнении служебного долга. Два раза прокурор возвращал ей дело, вроде как находились какие-то новые обстоятельства. Обстоятельств не было. Дружил их прокурор с военным прокурором, пили вместе. А мне было плевать, я их ненавидел, эти красные рожи, но я верил в Бога и любил свою подраненную Родину, которой еще в детстве принес клятву верности. Следователь сказала, что в следующий раз ознакомит меня с делом, прокурор больше не сможет противиться началу судебного разбирательства. Пообещала позвонить по дате судебного заседания, а когда я уходил, она не сдержалась:

– Я допросила того мальчика-матросика без присутствия командиров. На руке его ожог, глубокий и гниющий до сих пор. Он мне ничего пояснить не смог, он плакал. Прости его…

И она улыбнулась улыбкой Мадонны, пытавшейся спасать младенца.

А я давно его простил, счастья ему и смелости. Опять огонь, опять ожоги. Это было уже однажды в моей жизни. Пьеса подходила к концу. Следователь вообще просила закрыть дело за отсутствием доказательств, а прокурор видел судебные перспективы и на статью 131 еле-еле согласился. Она позвонила где-то за неделю до нового, 1989 года. Суд назначили на 14 часов, через день. Такие статьи давно в судебных постановлениях не фигурировали, суд-то у нас советский, как и кто мог оскорбить личность, да еще какую. Следователь позвонила еще раз, с очень странным разговором. От себя внести на такой-то счет 100 рублей и уже с квитанцией прийти на заседание.

В суде узкий коридор, у стены люди в черных шинелях, и я в кожаной куртке, а судья – в средневековой мантии, над головой герб деревянный. Кабинет маленький, окно зарешечено, холодно. Судья всех выслушал и выгнал в коридор. Приговор был суровым, но видимо, справедливым, а у Левиафана, похоже, сахарный диабет: он все время лакал воду и икал, пытался стыдить судью, но уж больно неудачно у него получилось. Опять всех выгнали. На двери судьи была фамилия «Нехорошев», а в коридоре стояла Нехорошева опять со своей неследовательской улыбкой. Спросила: «Принес квитанцию?» Я отдал. Она: «К вечеру заберу постановление суда и вместе с проплатой отнесу в финотдел суда». А напоследок сказала: «Он мне тоже не нравится».

Так я стал дважды судимым, потом дома долго размышлял, как бы увидеться с тем следователем, отблагодарить. Пока размышлял, она с женихом улетела, далеко и навсегда. Занавес дали, пьеса кончилась, Левиафан был очень грустен. И остался, только не на помостках, но прислонясь к дверному косяку. Улыбка у нее была, как у Галочки из детства моего… Домой хочу, к маме…

***

Петя стал прилично выпивать, любил водочку хорошую, под грибочки с брюшками из красной рыбки. Компании сильно не искал, бывало, и один себе наливал в обед в кабинете. Водочка бодрила, расцветало красноречие и убедительность. И толстеть начал, в ширину раздвинулся, и в толщину округлился. В кого бы это? А в кого было, только для Пети тайна его рождения так и останется тайной. Не было папы героя-фронтовика Николая, и мама его не сбежала, как потаскуха. Мамой его и была та женщина, которую он знал, как свою тетку, с которой жил и которую всегда презирал. Николай был легендой, придуманной чекистом Шпильманом, который в октябре 1937 года на глазах шестнадцатилетней девочки застрелил ее отца, Петиного дедушку. Потом целый день пил, бил и насиловал эту девочку в своем кабинете. Шпильман был толстый, и от него всего воняло мерзко, мочой кошачьей. Раньше он был начальником местных пересыльных лагерей и занимался массовыми захоронениями казненных и умерших. За садистское рвение был награжден и убран в следствие НКВД. По своей прихоти принуждал эту девочку ездить к нему, потом родился мальчик. Но бить ее он меньше не стал, потом помер. А потом и она, забитая, замученная, с ненавистью ко всему миру и собственному ребенку. Шпильман (играющий человек) утащил ее за собой. Палач и жертва. Где красное, там и черное.

Что будет с комсомолом, Петру Николаевичу стало окончательно понятно в этом году. Коммунистический союз молодежи Литвы объявил о своей самостоятельности. А у Петра Николаевича его «комсомольская» экономика работала, и он сам оформлялся как представитель бизнес-класса. Интереса уже не было ни к идеологии марксизма- ленинизма, ни к демократическому социализму. Интерес был к деньгам в форме валюты. Петр работал над задачей создания своего кооперативного банка. Банк был нужен для решения собственных текущих вопросов, для получения прибыли путем прокрутки и отмывания денег. Банк, выполнив свою миссию, должен был исчезнуть вместе с Петром Николаевичем. Схема компьютерной аферы помалу оформлялась. На десять миллионов он собирался привезти компьютеров и реализовать. Потом набрать еще сто миллионов в счет предоплаты в свой банк – и пропасть. План был прост, в условиях почти отсутствующего банковского законодательства практически не наступала ответственность. Как политически активный субъект, своим кураторам Петя был неинтересен, были другие, а вдруг открывшиеся у того способности к наглому делячеству им были очень даже по нраву. Только Пете виделось, что его тут недооценивают, и он полагал плюнуть на них, издалека, но смачно.

Вот уже наступил новый, 1989 год. Костюм синий праздничный уже не натянешь, коротка кольчужка. Петя поздравил комсомол – и с глаз куда-нибудь, с бумажкой цифрами, с водкой и изжогой, а потом пару шлюх по праздничным расценкам. Все свои праздники Петя намерил в другой стране, в других каких-то компаниях, где будет водка, но не будет изжоги, где будут шлюхи, но не такие жадные и воровитые. А что еще надо, чтобы встретить старость?

В конце года под эгидой ЦК ВЛКСМ создается «Коммерческий инвестиционный банк научно-технического прогресса» – будущий банк «Менотэп», один из основателей которого и председателем правления был Михаил Ходорковский, бывший заместитель секретаря комитета ВЛКСМ Московского химико-технологического института. Следующую лицензию от Госбанка за номером 42 получил «Молодежный коммерческий банк» с контрольным пакетом акций у ЦК ВЛКСМ. «Комсомол явно поменял свои идеалы», – отметил лауреат премии Ленинского комсомола Борис Березовский.

***

1619 – 400 лет – 2019

После десяти лет каторги, по ходатайству «Общества по изучению Амурского края» в конце 1898 года приамурский генерал-губернатор разрешил перевод Б. Пилсудского во Владивосток для работы в музее общества, где он и трудился до конца ссылки. По договоренности с Маргаритовым, они решили не писать и не обсуждать историю Креста и его явления Цесаревичу Николаю, оставив то царской семье и их мнениям, доселе неизвестным. Пилсудский вернулся в Польшу в 1905 году, переехал в Швейцарию, а в конце 1917 года – в Париж, где, по свидетельству современников, весной 1918 года на берегу реки Сена в 51 год покончил с собой.

В 1935 году скончался брат Бронислава, Юзеф Пилсудский. Гитлер по этому поводу объявил в рейхе всенародный траур. Мало того, Гитлер приказал организовать в Бременском кафедральном соборе мессу у символического гроба Пилсудского. После отпевания у пустого гроба, фашистский караул отдал гробу военные почести. Это был последний раз, когда Гитлер присутствовал при богослужении. Когда в 1939 году немцы заняли Краков, где была могила Пилсудского, при ней первым делом был выставлен почетный караул.

По всей видимости, Бронислав в устной беседе все же поделился со своим братом Йозефом о своей причастности к вновь обретенной христианской святыне. Это стало понятно из нескольких предложений о миссии брата Пилсудского в стране дикарей, сказанных Г. Гиммлером на собрании германских мистиков в 1940 году. Сам Б. Пилсудский, скорее всего, Крест не видел, но мог его описать по письму Г. Зотова. В фашистской Германии был нескрываемый интерес к Кресту с Елеонской горы. Во второй половине 30-ых годов спецслужбы рейха планировали мероприятие по его изъятию с советской территории. Осенью 1936 года Япония вступает в военно-политический блок с Германией, и начинается активизация агрессивных действий на приграничных территориях СССР. Первым актом в операции была постановка и разъяснение задач по примерным координатам нахождения объекта. Задачи были поставлены по японским дипломатическим каналам резиденту Адлера. Для работы по поиску Креста были привлечены белоэмигранты, члены отряда Асана-15, которые к концу 1937 года прошли подготовку на территории Манчжурии. Их проникновение на советскую территорию планировалось на плечах войск, что должны были вторгнуться в СССР в районе озера Хасан летом 1938 года. Есть косвенные свидетельства, что отношение к разработке этой операции имел также лидер партии русских фашистов К. Радзаевский. После проникновения на советскую территорию отряд Асана-15 должен был заняться активным розыском и вывозом Креста на территорию Манчжурии, но война на о. Хасан для Японии протекала вовсе не по благоприятному сценарию. Тогда попытка группового проникновения была предпринята в районе Гродского погранотряда, которое закончилось убитыми и спешным отступлением. Еще больше обстановка осложнилась после бегства в Манчжурию начальника управления НКВД по Дальнему Востоку Ляшко. Границу закрыли буквально на замок, трясли все структуры, пограничников и НКВД.