Вразумление красным и комфорт проживания

Вернулся на учебу и прямо под собрание комсомольское, где, отсаженная на отдельно стоящий стул Танечка, бледная и прозрачная, давала объяснения, как она прогуляла семестр и как оценивает свое поведение в свете комсомольской дисциплины. От деканата присутствовал куратор курса и лихо подбадривал выступающих называть вещи своими именами. Протокол вели аккуратно, со всеми эпитетами и запятыми. Ощущение было, что изобличают военного преступника, ловко маскировавшегося долгие годы под советского, а значит, хорошего человека. Все были правильными и твердыми. Особенно злобствовали недавно начавшие бриться мальчики. Я больше не хотел учиться плохому, и меня понесло по мальчикам. В мою сторону никто даже не смотрел, кроме куратора. Его глаза выпучивались в зависимости от длины моих предложений. Секретарь собрания Любочка, вся мелких кудряшках, исправно конспектировала мою речь, придавая ей статус официального документа. Я повествовал о том приключении в бараке, в колхозе, о смелости и доблести комсомольцев. Куратор меня перебил, явно из трусости, он настоятельно предложил проголосовать за перенос собрания на другую дату. Все дружно проголосовали. Позже я узнаю, что уже на следующий день снова было собрание, уже без меня, но с присутствием секретаря комитета ВЛКСМ университета и представителя парткома. Первое решение вынесли по Тане, ходатайствуя о ее исключении из комсомола и из числа студентов. Приняли решение, и она сразу стала безынтересна. Я был интересен – тот, кто оскорбил весь ленинский, орденоносный комсомол, обвинив его в немощности и трусости. Оскорбил собрание и персоналии. В общем, на том заседании бумагу по мне составили что надо, а один одногруппник даже вспомнил, что я ругал Ленина и его жену Крупскую в личной с ним беседе. Бумагу в папочку, а папочка в кабинет главного комсомольца учебного заведения. Но пока я всего этого не знал, учился, ходил к Леве на работу. Даже не обратил особого внимания на уклоняющихся при встрече однокурсников и их улюлюканье вслед. Как и нарочитую краткость и холодность в общении с преподавателями. Красная машина начала работать, по траекториям и срокам она была отрегулирована и опробована тысячу раз. Стыдно, но я не смог защитить даже одну маленькую девочку, в будущей своей жизни жестянщицу на консервной фабрике.

***

1619 – 400 лет – 2019

Утром в субботу, 11 мая 1891 года, наследник российского престола, цесаревич Николай Александрович прибыл во Владивосток. Над заливом стоял туман. На следующий день, под гром салюта, он сошел на берег у Адмиральской пристани. Приняв хлеб-соль, цесаревич направился к Триумфальной арке, воздвигнутой в ознаменование его приезда.

В десять часов утра, 17 мая, цесаревич со свитой присутствует при закладке памятника адмиралу Невельскому. После совершения молебна он собственноручно закрепил цементным раствором серебряную доску. В тот же день цесаревич посетил местный музей. Его Высочеству дал объяснения председатель общества Маргаритов. Нежданно Маргаритов обратился к цесаревичу с просьбой о пяти минутах личного разговора.

Маргаритов извинился за столь дерзкую просьбу и без предисловий высказался о мотивации. Разговор касался царской фамилии:

– Ваше превосходительство, два года назад на мое имя пришло письмо, которое имеет прямое отношение к царствующей династии. Но так как автор его – враг августейшей фамилии, принимать его или нет, может быть только Вашим высочайшим решением.

Наследник российского престола немедля задает вопрос:

– Сие писание во благо державе и Отечеству?

Маргаритов отвечает:

– Да, Ваше Высочество.

– Прочтите.

Фамилия писавшего, судя по выражению болезненно бледного лица наследника, была ему знакома. Смысл письма был для него явно волнительным. Дослушав, цесаревич встал и глядя прямо в глаза Маргаритову, спросил:

– Ваше мнение, это истинно так?

Председатель общества был человек небоязливый и решительный:

– За подлинность предмета и его историю я готов подтвердиться сей же час.

–Похвально и смело, – ответил цесаревич. – А можно взглянуть на сей предмет?

Маргаритов открыл дверь в смежную комнату, у стены стоял Крест в три локтя высотой, в черно-грязной накипи почти трехсотлетних странствий по Руси. Наследник встал во фрунт, трижды перекрестился, встал на колено, трижды Крест целовал. Поднявшись, еще трижды перекрестился, подал руку для пожатия Маргаритову и попросил пригласить сопровождение.

Обращаясь ко всем, с волнением в голосе сказал:

– Сию реликвию одеть в цвета флага державного и снарядить вместе с моей персоной в дорогу. Да, еще, – и, повернувшись к Маргаритову, сказал, – Вы проследите и посодействуйте от имени нашего, чтобы к автору письма того был применен объявленный мной манифест моего батюшки, Его Императорского Величества Александра III.

Цесаревич оставил запись в книге почетных гостей, даровал музею личную фотографию и тысячу рублей. Выполняя волю своего державного родителя, наследник престола, утром 19 мая, направился на закладку станции Владивосток. Царственный сын управлял тачкой, вываливая из нее землю. Кто-то посчитал это подрывом святости, боголепия Царя – божьего помазанника. Но в тот год он еще не был обречен, это случится позже. 21 мая был назначен отъезд цесаревича, началось его сухопутное путешествие на лошадях по Приморской области.

***

Партия осуществляла подбор и расстановку кадров в комсомоле снизу доверху. Выбор руководящих органов на комсомольских собраниях, конференциях и съездах представлял собой формальный акт, так как вопрос персоналий решался в партийных инстанциях. Тем самым отменялась внутрисоюзная демократия, продекларированная в ВЛКСМ. Петр Николаевич стоял в передних редутах борьбы за контроль над духовной жизнью молодежи. Но исторический опыт подтверждал, что запретный плод сладок. Социализм сам воспитал образованное молодое поколение, это и таило в себе опасность, молодежь сама стала анализировать положение в стране и в мире. А комсомольско-молодежная номенклатура города и прилегающих районов собиралась на осеннюю конференцию актива, с намерением традиционно и помпезно отметить назначение вожака новой городской организации. Без жен, мужей и галстуков.

***

В этот раз это географически был родной Пете район, да еще и подготовленный для этого корпус той самой пионерской дружины, в лагере родного железнодорожного узла. Районный актив вовсю старался для земляка. Народу набилось два автобуса «ПАЗика», с корзинами, кошелками и рюкзаками. Ехали заранее накрыть и создать уют для конференции. Петр Николаевич на служебной «Волге» выдвигался последним. Он с приглашением заехал к партруководству, но оно традиционно отказалось, предоставив комсомолу самостоятельно проводить такого рода мероприятия.

Водитель, гонец и порученец в одном лице, припарковал черную «Волгу» у пионерского отряда имени Глеба Жеглова. Местные встречали хоть и без хлеба с солью, но вполне радушно. На деревянном, уже подуставшем строении, был натянут здоровенный красный транспарант «Пионерия, бери пример с комсомола!». Все было готово, помещение натоплено, койки раздвинуты, столы расставлены и накрыты. Угощение и питье с номенклатурных лавок. А на тумбочке – здоровенный цветной «Рубин» с видеомагнитофоном. А еще просто магнитофон со звуковыми колонками размером с кинотеатр. Барышень было заметно больше, вечер обещал быть томным. На входе в лагерь дежурил милицейский «УАЗик». Никого больше не запускали, но и не выпускали. Все в ожидании. Петр Николаевич взял слово. Речь короткая, с общим смыслом, что и нам надо когда-то отдыхать. Уселись, налили, выпили под видик. Только для избранных и убежденных буржуазный фильм «Чужой», но через полчаса уже стало плохо восприниматься. И завели опять же буржуазную музыку. Для первого была обустроена комната пионервожатых. Петя очнулся уже в полной темноте, зажатый какими-то голыми телами, он на ощупь выбрался из комнаты в общее помещение. В углах, со сдвинутыми кроватями хрюкали, чавкали и подвывали. Петя облегчился с крыльца. Над сопкой стояло зарево. С трудом туда всматриваясь, Петя различал свиные рыла с рогами и того самого генерала с копытами. Он пошел искать трусы, надо всех поднимать и начинать акт второй праздничного мероприятия. До начала агонии оставался год.

***

Теперь все видится задним числом. Меня не вызвали в комитет комсомола, секретарь бумажки с того собрания со своими измышлениями и резолюциями отнес в КГБ, где давно был сам ангажирован. Там стали меня разрабатывать руками моих, как тогда казалось, друзей с восточного факультета. С ними в общаге с первых дней пили с одной кружки и доедали хлеб черствый, но они, как потенциальные носители языка, были в том ведомстве внештатными сотрудниками, а сейчас регулярно докладывали по моей персоне. Собирали на меня все, с первых дней учебы.

Прямо с лекции вызвали в деканат. Вид у декана был традиционно бодрый, не предлагая мне сесть, он протянул мне бумажку. «Ознакомьтесь», – и уткнулся глазами в стол. Это был приказ о моем отчислении за четыре пропущенных учебных днях в начале года. Мотивация была смехотворная. Декан знал, куда я ездил и по каким делам. Я пытался ему это напомнить, он вскочил, подбоченился и тоном громче среднего высказался: «Ничего не могу добавить или прокомментировать. Иди к ректору, это там решали». Я вышел в коридор. Все, меня вычистили, как элемент вредный и опасный. Пока шел до общежития, не видел дороги. Деканат уже упредил коменданта и актив, встретили с предложением сдать ключ от комнаты и вынести, что есть свое. Так я оказался на улице.

Подумав, решил все же идти к ректору. У него была репутация прогрессивного руководителя. Пошел, записался, через два дня прием. Ночевал в Миллионке, ночь напролет представлял, как буду разговаривать с ректором. Но что получилось, предугадать было никак невозможно. Сижу в приемной и думаю, что если мать узнает, то не переживет. Она же так гордилась своим сыном. На стульях сидели разные люди, но студент, хоть и бывший, похоже, я был один. Скоро девушка-секретарша пригласила меня войти. Двери в кабинет были очень высоки и толщиной необыкновенной, как парадный вход на Лубянку. Но открыл я ее удивительно легко. От двери до стола самодержца лежала очень чистая красная, прямо дорога-дорожка. Я двинулся в путь, ректор сидел за столом, одетый и причесанный, как член Политбюро на праздничном плакате. Я назвался, он взял какую-то папочку со стола, с минуту читал, а потом четким, партийным голосом спросил: «А вы пришли, что хотели?». Я ответил, что мотивы отчисления не понимаю до конца. Он сразу среагировал: «Идите, изучайте мотивы, они изложены в приказе, который у вас на руках». Это надо было понимать, как то, что мое время истекло. Я пошел к двери, взялся за огромную ручку со львами и вдруг услышал: «Вернись-ка, юноша». Я подошел. Он встал во весь свой огромный рост и протянул лист бумаги: «Вот тебе ровно минута ознакомиться с мотивами». Бумага была очень белая и плотная, с аббревиатурой КГБ, текст был длинный, но основные пункты были выделены редким тогда красным курсивом.

«Отчислить, без права обучения в ВУЗах СССР.

За попытку отвлечь молодежь от задач социалистического строительства.

Поклонение идолам буржуазной массовой культуры».

И еще чего-то.

Минута кончилась, он из рук забрал бумагу.

– Иди, устройся на работу, через год принесешь мне оттуда характеристику за подписями руководителя, секретаря местного комитета и партийной организации. И чтобы было выделено, что политику советского государства и КПСС понимаешь правильно. Это все, что могу для тебя сейчас сделать, – закончил он. И я пошел по красной дорожке не в будущее, не в прошлое, а куда-то вбок.

***

1619 – 400 лет- 2019

Преодолев сто верст пути за девять часов, цесаревич благополучно прибыл в Никольское в шесть часов вечера. На следующий день, во второй половине, цесаревич в сопровождении начальника округа Александра Суханова отправился дальше, через село Осиновку, Ляличи и Спасское на реку Малая Сунгача, где остановился в специально построенном шатре. 24 мая 1891 года, при посадке на пароход «Ингода», двигавшийся дальше по рекам до Хабаровска, цесаревич выразил А. Суханову милостивую благодарность, подарив свой фотопортрет и золотые часы с вензелем. Кроме того, после молебна он передал Суханову завернутый в цвета императорского флага Крест и повелел своей милостью воздвигнуть сей Крест на Храме в равном удалении от трех границ иноплеменных. То, в поучении присутствия на этой земле веры Христовой и Империи Российской на веки вечные и торжественно: «Сей Крест руками был принесен с земель московских, и мы, без права увезти с земель, для коих он был предназначен». Повелев Суханову получить подробные разъяснения у председателя общества Маргаритова, наследник престола двадцатитрехлетний юноша отправился в Хабаровск, а дальше, через Сибирь, в Петербург.

Боже, Царя храни!

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

Часть II

Делай, что должен

1619 – 400 лет – 2019

«Когда время приблизится к бездне, любовь человека к человеку превратится в сухое растение. В пустынях тех времен будут расти только два растения – растение выгоды и растение самолюбия…».

Г. Распутин «Благочестивые размышления», Санкт-Петербург, 1912 год.

Время отъезда на Святую землю Григория Распутина было записано рукой царя. Запись в дневнике государя (12.02.1911 год): «Поехали к Анне, где долго беседовали с Григорием». В той беседе губернатор повелел Распутину донести благую вести Иерусалимскому патриарху о том, что Крест святой Елеонский, преподнесенный когда-то в дар Романовым и России, донесен до Тихого океана и его императорским повелением воздвигнут в земле русской, на краю трех границ Отечества.

14 сентября 1911 года в присутствии царской семьи и многочисленных иностранных гостей был убит председатель Совета министров П. Столыпин – инициатор создания военно-полевых судов по подавлению революции 1905-1907 годов, которое стало прологом дальнейших страшных событий. Многие предчувствовали эти события. Крыло Огненного Ангела уже было занесено над этой горестной землей. С вольного или невольного одобрения божьего помазанника, на ту землю пролилась кровь православных, которая из ручейков сольется в бурные реки, которые утопят Самодержца и все сословие вместе с потомками. И запели все «Кресту твоему поклоняемся…», «Крест твой в ограждении чудес послужит, Крест с нами, яко и Бог в нас».

Самым родным и святым местом для себя на земном шаре русские люди считают «Матерь церквей, Божье жилище, святой град Иерусалим». «Отнимите у нашего народа, от нашей русской жизни Православие, и у нее ничего своего, родного не останется», – так выразился Ф. Достоевский. Ибо православие – это то, что славящие правят.

Но грядут другие правители, и вместо того, чтобы дистанцироваться от социалистической идеи, пойдут в полное ей подчинение, признавая полную легитимность и правоту новых атеистических властей. Вместо Христа – Карл Маркс, вместо единства любви Святой Троицы – единство любви к Ленину, Троцкому и Сталину. Они же в каждом селении выставят своего идола и будут требовать ему присягать. На Кресте Христос умирал спиной к Иерусалиму, а его потухающий взгляд был обращен к далекому Северу.

***

А на Севере – это ко мне, третьекласснику, который на новогодних каникулах. Со вчерашнего дня к нам пришел сильнейший буран, мы с мамой сидели закупоренные в своем домишке. Света не было уже давно, провода оторвало от столбов. В окнах даже щелей не было, замело под крыши. Сидели со свечкой и говорили шепотом, под вой и свист бушующего белого зверя. Мама собиралась на работу, она работала в кочегарке сутки. Кочегарка была на газу, опаздывать было никак нельзя.

– Сынок, если хоть чуть успокоится, сможешь сходить за хлебушком? У нас курочки два дня не кормлены, да и мерзнут еще, – мама это говорила как-то тревожно и с плохими, похоже, предчувствиями. – Вот рубль, купи шесть булок по 16 копеек.

Она знала, что давали только по две в руки, но сегодня работала ее знакомая, и она закрывала глаза на переполненную черным хлебом авоську. Рубль у мамы, похоже, был последний, а курей у нас было пять и петух Петя. Мал я был ростом и слаб совсем, но решил собираться. Мама ушла, проталкиваясь выше груди в рыхлом, сыпучем снегу. Курочки голодные, а хлеба вообще дома не было. Папа, похоже, утром съел последний со своей похлебкой из капусты. В сенцах висела на гвозде замороженная рыба, можно отрезать, солить и кушать, но как без хлеба-то, а хлеб можно еще с черничным вареньем. Я взял валенки, они были здоровенные, а подошвы можно было пальцем проткнуть, так они сильно уже протерлись. Но мне подумалось, если накрутить отцовские портянки, то будет плотно и снега не набьется.

Стал я наряжаться за хлебушком. Сетку- авоську сунул за пазуху тоненького пальтеца, завязал шапку на подбородке на узлы и рванул. Ветром сбить не могло, потому что где-то было по грудь, а где-то и по шею. Сначала, лез по проулку, где меньше было наметено, отдыхал. Уже ближе к баракам проулок был забит выше заборов, а вперед было видно не больше двух метров. Повернул влево – и вдоль бараков прямо на встречный ветер, долго шел. Валенки стали очень тяжелыми, снег туда все же попадал и прессовался. Дошел до дороги и вниз, здесь меньше было снега, выметало, поднимало и разметывало боковыми порывами ветра. На этом отрезке меня сдувало и припихивало к сугробам.

Вот и магазин. Дверь открыл еле-еле, света нет, свечки горят. А хлеба полно и весь по 16 копеек, черный, то, что нужно. Хлеба дали, но отпускать не хотели, пришлось врать, что я со взрослыми пришел. Хлебушек наш местный – нелегкий, мокрый и тяжелый. У магазина, как бы в затишке, пытался вычистить валенки от снега, портянки скатались, были мокрые и липкие. Я их вытащил, сунул босые ноги в валенки, портянки не мог бросить – папина одежда. Сунул их сверху, к хлебу в сетку, и стал двигаться вверх. Хуже всего, что вверх идти – задыхался, а когда начинал задыхаться, падал. На правой рукавице, где была дырка, палец обледенел, а этот палец был главным в держании груза. Но я шел вверх, выпадая из валенок коленями в снег. Дошел до верха, повернул налево, теперь как бы вниз, и ветер точно в спину порывами. Он так охлаждал внутренности, что, казалось, кишки теряли свою эластичность.

Плохо различаю, где нахожусь. Разглядел – бараки начинаются. Теперь их надо пройти и идти опять вправо, под боковой ветер, и там снегу по грудь и шею. Я свернул вправо, в овраг, в летнее место наших игр. Из него можно вылезти прямо у дома. Думал, путь сократить и ветра будет меньше, не понимая, что в этой яме снега уже метры. Сразу провалился с головой, назад уже точно было не выбраться. Я стал грести вперед своей тоненькой ручкой, а на второй руке висел тонный якорь, выпустить который я не мог. Я греб и греб, и как бы засыпал – становилось тепло и бело-бело. Только нестерпимо было жалко маму, курочек и петушка Петю.

И вдруг понимаю, что меня кто-то тащит за воротник пальто. Я на другой стороне оврага, дом совсем рядом и никого нет, и даже следов чьего-то присутствия нет. Затащился в двери, выступил из валенок, поставил ноги на трубу парового отопления и начал раздеваться. Почти разделся и заснул. Холод и напряжение разжевали тщедушное тело. Сон быстро прошел, рядом стояла авоська с хлебом и портянками, у авоськи сидела мышь и быстро-быстро двигала усатым носом. Теперь надо сушиться, одежонка-то одна. Валенки все же прохудились, на обеих подошвах были дырки. Покормил курочек и петушка, убрал у них снег, который намело в щели. Сейчас кипятка налью и хлеб с вареньем буду кушать, а перед собой поставлю книгу и буду читать Майн Рида «В дебрях Борнео». Одно сильно огорчало, две монетки сдачи потерял, карман был с дыркой. Не хотелось маму огорчать. А я нарежу хлеба, буду чайник кипятить и маму с папой ждать. И как-то счастья много стало, от того, что выполнил просьбу мамы, сходил за хлебом, и куры сыты. Света так и не было, а счастье было.

***

Сегодня света много, еды впрок и здоровья навалом, а счастья нет. Как и святость, счастье не наложишь в дальние карманы – авось сгодится. Но было предчувствие, что те люди, которые выпихивают меня из сегодняшней жизни, скоро сами будут никому не нужны. Причина моего изгнания из числа студентов не была какой-то большой тайной, и потому среда, еще вчера со мной говорящая, чего-то требующая и предлагающая, сегодня воспринимала меня как сбежавшего из лепрозория. Особенно те интеллектуалы, профессора и доценты, которые работали у власти в обслуге. А шпана говорила мне: «Плюнь на эти рожи комсомольские, живи, насколько тянешь. Даст Бог – все придет». Правила их жизни были чище и понятнее. Один опальный археолог, увидев меня в коридоре, нарочито громко выразил мне свое понимание и долго жал руку. Я, в свою очередь, выразил ему соболезнования по поводу смерти его учителя, замечательного человека Алексея Окладникова. Он прямо расчувствовался.

Год заканчивался знаково. 13 декабря в Польше, в попытке предотвратить крах коммунистического режима, было объявлено военное положение. 17 декабря террористы захватили школу в Удмуртской АССР. Это был первый случай захвата заложников в школах СССР.

***

Первая посленовогодняя неделя 1982 года получилась какая-то без особых новостей, но тревожная. Петиного тестя срочно вызывали в Москву, перед отъездом на нем лица не было. Человек, который мог рядиться в любые маски, проявил себя взволнованным и растерянным. Случайно Пете стало понятно, что его вызвал С. Цвигун. Тестя с ним связывали очень давние служебные отношения, когда тот был первым лицом в КГБ Таджикистана и Азербайджана. Тесть у него был главным из заместителей, а когда Цвигун ушел в Москву первым заместителем председателя КГБ СССР, то по его протекции тестя отправили на Дальний Восток, возглавлять комиссию партконтроля. Тесть был здесь персоной неприкасаемой, все знали про его отношения с Цвигуном, а отношения Цвигуна с Брежневым тоже не были тайной.

Жена-алкоголичка днями вернулась из столицы, но, к удивлению, не пила, а бродила по квартире, курящая, неряшливая и молчаливая. Что-то надвигалось. Тесть уехал и как в воду канул, ни звонков, ни телеграмм. 19 февраля 1982 года, согласно официальной версии, Семен Кузьмич Цвигун, покончил с собой, выстрелив себе в голову. Люди такого масштаба, как С. Цвигун, не стреляются по пути от калитки к дому, не оставив даже записки. В «Правде» некролог сухой и короткий и без подписи генсека Л. Брежнева, тот его хоронить даже не приехал. 25 января того же года ушел из жизни секретарь ЦК КПСС М. Суслов. Становилось ясно, что его место в секретариате займет Ю. Андропов. Освобождалась должность председателя КГБ СССР.

***

В этот день, 25 января, в понедельник, Петр Николаевич входил в дверь своей приемной. Сразу бросился в глаза испуганный вид секретарши Люси и двое сидящих на стульях вдоль стены средних лет мужчин, в одинаковых серых пиджаках в полосочку. Они встали, один достал удостоверение с тремя буквами аббревиатуры, знакомой каждому. Майор. Петя просит их пройти в кабинет. Отказ, беседа будет в их конторе. Петра Николаевича препровождают в белую «Волгу», а его черная сиротливо остается стоять у обочины. Петя испугался очень, прямо дрожь в коленях, и язык высох и затвердел. Думал – рядом ехать, а, оказывается, везут не в КГБ, от того еще страшнее стало. Как вроде сразу на расстрел. Все молчат.

Почти за город выехали, военная комендатура, Петю заводят в кабинет военного коменданта и оставляют одного. Пытается сосредоточиться. Пусто. Пришли те же двое, сказали, что всего-навсего хотят побеседовать доверительно, но под магнитофон. Говорили бесцеремонно и нагло. Спрашивали – допрашивали. Первый вопрос о жене и ее московских контактах, что о том знает, говорила ли она когда-нибудь о своих контактах с семьями первых лиц страны. И что именно. Петя мотал головой в разные стороны, кроме утвердительных. Продолжалось это с час. Потом завели в кабинет и Наташу, по-утреннему растрепанную и криво накрашенную. Пришел еще кто-то и тихо сел в уголке. Дальше было внушение. Что если от них будут какие-либо разговоры по понятным им темам, то их ждут камеры в Лефортово. Жену выгнали, Петя остался в обществе трех сотрудников с Лубянки. Похоже, люди из первого эшелона ведомства, и они видели, как Петя испугался до икоты, но стакан воды не предложили. Петр Николаевич подписал пожизненный договор о сотрудничестве, поставил везде, где были галочки, свою натренированную, красивую подпись.

Похоже старший похлопал Петю по спине тяжелой ручищей и сказал:

– Ну, теперь будешь расти, комсомолец, будем содействовать, а теперь иди, трудись, пешком, конечно. Разомни штиблеты лакированные.

Они расхохотались. Петя вышел из дверей военной комендатуры в ступоре от страха и высказанного неуважения в отношении его личности. Он-то был уверен, что чего-чего, а уж уважения он заслуживает. Похоже, тема с бронированным тестем умирала. Но комсомол и партия ведь продолжались, и Петя будет делать, что должен.