скачать книгу бесплатно
Венциан ответил, что идёт выполнить одно поручение, а темноты совсем не боится.
Вскоре дошли до деревни, где жила старушка. В окошке дома горел огонёк. Зашли. Очаг был растоплен, и в домике было очень тепло и уютно.
– Садись вот сюда, в кресло, поближе к очагу, – пригласила старушка. – Я сейчас поставлю чай и угощу тебя лепёшками моей сестры. Ты таких никогда не пробовал!
Но принц вежливо поблагодарил и отказался. Он сказал, что очень спешит, и шагнул за порог. Фонарик в доме старушки всё время тревожно мигал. Да и сам принц заметил, что не всё там ладно. Кто, спрашивается, затопил очаг, если старушка ушла к сестре рано утром, а живёт она одна, сама говорила! Нет, что-то там не то.
А старушка вышла на крыльцо и проводила Венциана глазами, пока тот не скрылся из виду. Тогда она топнула ногой, и всё сразу исчезло: и дом, и деревня, а на гнилом пне, оказавшемся на месте стола, вместо лепёшек лежала болотная тина, да дорожная грязь.
– В этот раз не попался, в другой раз оплошаешь! – прошипела старушка (впрочем, она уже снова стала Золиндой). – Не родился ещё человек, которого я не смогла бы провести!
А принц шёл всё дальше. Он немного жалел, что ему нельзя было попробовать лепёшку. Уж очень они аппетитно выглядели. Но тут свет фонарика потускнел, и Венциан постарался выбросить из головы глупые мысли. Он достал свой ломтик хлеба (тот нисколько не уменьшился за несколько дней!), откусил кусочек, запил водой и почувствовал, что бодр и сыт.
Еще через день фонарик начал мигать на опушке леса. Принц заметил, что в чащу ведёт малозаметная тропка. Когда мальчик ступил на неё, фонарик вспыхнул с прежней силой. Дальше путь Венциана шёл через лес. Тропинка то и дело терялась из виду. Дорогу преграждали поваленные деревья, валежник и заросли колючих кустарников. Лес был очень старым. Высоченные деревья сплелись кронами и почти не пропускали солнечный свет. А ночью вообще была непроглядная тьма. Но фонарик горел ярко, а это было самым главным. Значит, принц идёт правильно. Часто попадались следы каких-то зверей, иногда слышался вой, но ни волка, ни лисицы, ни какого-нибудь другого зверя принцу не встретилось. Видимо, их отпугивал свет фонарика.
И вот, однажды Венциан услышал детский плач. Он пошёл на звук и увидел девочку лет пяти в грязном и рваном платьице. Она размазывала слёзы по чумазому личику. Принц постарался успокоить ребёнка, и девочка рассказала, что её отец – лесник. Мать и отец сегодня ушли из дома и оставили дочку одну, строго-настрого велев из дома не выходить. Но девочка оказалась непослушной. Она решила сходить за грибами и заблудилась. Прошло уже несколько часов, стемнело, и она очень боится волков, которых много в этих местах. Принц сказал:
– Я отведу тебя домой. Только вот я понятия не имею, где избушка лесника. Но тебя я не брошу. Пойдём, может быть, мы выйдем на дорогу, или встретим кого-нибудь, кто знает, как разыскать твой дом.
И они пошли вместе. Шли медленно, потому что девочка то и дело садилась передохнуть, а нести её на руках Венциан не мог.
И вот, когда уже наступило утро, они вдруг вышли прямо на домик лесника.
Родителей они застали в слезах. Отец поведал, что весь день и всю ночь безрезультатно искал ребёнка в лесу. Наконец, он решил, что дочку утащили волки, и вернулся домой, не зная, как сказать жене о своём страшном предположении.
Родители и ласкали дочку, и ругали за непослушание, и, не переставая, хвалили принца за спасение их чада. Они ни за что не соглашались отпустить Венциана. Он должен отметить с ними счастливое возвращение их любимого, единственного ребёнка. Если мальчик торопится, то лесник запряжёт лошадку, и доставит его куда угодно. Но только после того, как они посидят вместе за столом, и мальчик расскажет, как нашёл их дочку, и как сумел разыскать в лесу сторожку лесника.
Но фонарик тревожно моргал, и принц, с трудом вырвавшись от благодарных родителей, почти бегом удалился в лесную чащу. Если бы он вернулся, то очень бы удивился. Домика на поляне уже не было, как и самой поляны. На этом месте громоздилась куча валежника, на которой сидели две вороны. А рядом стояла Золинда. От маленькой беззащитной девочки остались только грязные разводы на щеках.
– Ну, что же! Сумел на этот раз вырваться, в другой раз может повезти меньше! – сказала колдунья, И, обратившись к воронам, прибавила:
– Вы свободны. Благодарю за службу.
Вороны каркнули и улетели, на ходу обсуждая, понравилось ли им изображать безутешных родителей.
30. Первая фотография (продолжение)
Граф какое-то время молчал. Поль ничего не спрашивал – он понял, что только до этого места успела рассказать сказку его бабушка.
Затем граф продолжил:
– На следующее утро я проснулся, няня помогла мне одеться и умыться, и я по своему обыкновению ещё до завтрака выскочил во внутренний двор замка. Каково было моё удивление, когда я увидел, что около конюшни стояла карета, конюх запрягал четвёрку выездных лошадей, а лакей грузил в карету какие-то картонки и саквояжи.
Я помчался в столовую. Родители уже сидели за столом. Они пожелали мне доброго утра, но я не ответил, а сразу стал спрашивать, куда мы едем.
– Едем только мы с мамой, – ответил отец, – а ты нас подождёшь в замке.
– Не хочу, чтобы вы ехали без меня, хочу с вами, – закричал я.
– Рольфи, милый, – сказала мама, – мы уезжаем ненадолго, всего на неделю, ты не заметишь даже, как быстро она пролетит.
– Мы приглашены на ежегодный бал по поводу годовщины коронации нашего короля. Он прислал нам приглашение. Согласись, невежливо не явиться на королевское приглашение, – сказал папа.
Я продолжал упрямиться и капризничать:
– Ты недорассказала сказку! – обратился я к маме.
– Дорасскажу, когда вернусь, – пообещала мама.
– Рольфи, ну что ты, в самом деле, – нахмурился отец. – Мы и в прошлом году уезжали, ты слова не сказал. А сейчас ты уже совсем взрослый мальчик, и вдруг такие капризы…
Я не уступал, но, несмотря на все мои слёзы и уговоры, родители вскоре после завтрака уехали.
Я дулся и едва буркнул: «До свидания». Мог ли я тогда подумать, что вижу их в последний раз? Но какое-то предчувствие беды тяготило моё детское сердце.
Я всё время плакал, не хотел ничем заниматься, а вечером не пожелал слушать сказку, которую, было, начала рассказывать няня Лиззи.
Следующий день прошёл без происшествий. Я продолжал сердиться и слегка капризничать, но, поскольку я был, в общем-то, спокойным ребёнком, мне уже самому надоело моё поведение. Просто сразу признать, что вчера я вёл себя плохо, мне не позволяло моё самолюбие.
Итак, день, а затем и ночь прошли спокойно, но в середине следующего дня всё изменилось. Сначала прискакал верхом какой-то, неизвестный мне человек. Он что-то быстро сообщил слугам, которые вышли его встретить, и сразу ускакал. Его приезд вызвал у всех бурную реакцию. Женщины заплакали, мужчины нахмурились и стали что-то энергично обсуждать. Так продолжалось довольно долго. Я сначала наблюдал из окна, но потом любопытство выгнало меня во двор.
– Няня Лиззи, что случилось? Кто этот человек, зачем он приезжал? – пристал я к няне. Но она только утирала слёзы и шептала:
– Не спрашивай, мой бедняжечка…
– Почему ты зовёшь меня бедняжкой? – обиделся я.
Но няня больше ничего мне не сказала. Остальные слуги тоже молчали и отводили глаза, когда я обращался к ним с вопросами.
Обед в этот день пригорел, мною никто не занимался. Только няня Лиззи была рядом, но всё падало у неё из рук, отвечала она невпопад и всё время плакала.
Ближе к вечеру приехал ещё один посетитель, на сей раз в коляске. Он прошёл в замок и велел всем собраться в столовой. Меня туда не пустили. Няня увела меня в мою спальню.
Через какое-то время незнакомец уехал. Перед отъездом он пожелал на меня посмотреть. Несколько секунд он так сверлил меня взглядом, что я вспомнил папин рассказ про кроликов, которых удав гипнотизирует перед тем, как съесть.
Но подкрепляться мной незнакомец не стал. Он отвёл глаза и сказал:
– О дальнейшем вам будет сообщено в своё время. Ваше ходатайство о том, чтобы молодой граф находился до улаживания всех формальностей на вашем попечении в замке, будет рассмотрено в установленном порядке. Однако, я ещё раз предупреждаю вас, что, если будет установлено, что вы причинили какой-либо ущерб имуществу семейства Вундерстайнов, вас будет ждать уголовная ответственность. Пломб не срывать. За благополучие наследника вы тоже отвечаете головой.
С этими словами он отбыл.
Я снова кинулся к няне:
– Кто этот молодой граф, и почему он должен жить в нашем замке? И кто такой наследник? И что за пломбы, которые нельзя срывать?
Но ответил мне дворецкий, а не няня:
– Мужайтесь, ваше сиятельство. Так случилось, по воле Божьей (мы все в его руках!), что ваших родителей больше нет с нами. Мост, по которому ехала их карета, обрушился, и они погибли. Сейчас они на небесах. А вы теперь – граф Вундерстайн и наследник. Одному Всевышнему известно, что теперь ждёт вас и всех нас, грешных.
То, что я услышал, не вмещалось в моё сознание. Жизнь была простой и ясной и приносила только радости. Папа и мама всегда были рядом. Другого в жизни я не знал, не представлял, что может быть иначе. Сначала я молчал, потом начал кричать, что это неправда, что я так не хочу. Я требовал, чтобы меня немедленно увезли к родителям. Но слуги только плакали и шептали слова утешения. Кроме потери хозяев, которых они очень любили, Микельсы понесли и личную утрату. Погибла их дочь Ленни, горничная мамы. Кроме родителей и Ленни погибло ещё двое: камердинер отца Филипп и кучер Христофор. Всего пять человек.
Никто особенно не расследовал, как я полагаю, отчего обрушился мост. То ли он был ветхим, то ли кто-то это подстроил. Трудно сказать. Это был деревянный мост через глубокий и узкий овраг, на дне которого протекал ручей. Сейчас этого места не узнать. Ручей взят в трубу, овраг засыпан. Я тебе показывал, где это. Много лет спустя, когда я вступил в права наследства, я решил в память о трагедии, унесшей жизни пяти человек поставить на этом месте памятную часовню. Впрочем, ты сам хорошо это знаешь.
Следующие дни я помню смутно. Припоминаю, что вся прислуга ходила в трауре, а я никак не хотел надевать чёрный бархатный костюмчик, потому что отказывался верить в смерть родителей. Все комнаты, кроме моей спальни и малой гостиной были заперты и опечатаны. Кругом сгустилась атмосфера скорби и неопределённости.
Именно в это время я вообразил, что смогу вернуть родителей, если, как принц Венциан, пойду на их поиски. Но у меня не было ни мудрого учителя Гнозиуса, который смог бы мне всё объяснить, ни волшебных предметов. Я требовал у няни Лиззи, чтобы она мне дорассказала до конца сказку о принце Венциане, но няня уверяла, что такой сказки она не знает.
Не помню, сколько дней прошло с того ужасного дня. Думаю, недели две – три. Время от времени приезжали какие-то люди, подолгу сидели с дворецким, показывали ему какие-то бумаги. Микельс-старший что-то доказывал, просил. Уже много позже, через двенадцать лет я узнал, что всех слуг рассчитали и предложили покинуть замок. Все так и поступили. Осталось только семейство Микельсов. Идти им было некуда. Все Микельсы испокон веку жили в замке и другого жилья не имели. Наконец те, кто решал мою и их судьбы, согласились, чтобы Микельсы перебрались в самый маленький и ветхий флигель, прилепившийся к замку (сейчас его уже снесли). Там было всего две комнатки. Камин (причём неисправный и дымящий) был только в одной из комнат. В таких условиях предстояло жить верным Микельсам. При этом их ещё обязали платить арендную плату. Им объяснили, что раньше бесплатная крыша над головой им полагалась, как часть оплаты за службу, но сейчас в их услугах больше никто не нуждается.
Сразу расскажу тебе, как жили Микельсы дальше. Прочистили дымоход камина, собрали в лесу сухие ветки и валежник и кое-как пережили зиму. Следующей весной засадили огород в тайном садике. Хорошо, что про это место никто из посторонних не знал, а то наверняка запретили бы Микельсам пользоваться этим клочком земли. Нужны были деньги на жизнь и на оплату аренды. И все Микельсы искали в городе любого заработка. Анне вскоре исполнилось семнадцать лет, и её взяли горничной в гостиницу. Место было хорошее, и Анна старалась изо всех сил. В миловидную и работящую девушку влюбился сын хозяев Антоний. Родители не возражали против этого союза. Все обитатели замка, независимо от того были это хозяева или слуги, пользовались в городе большим уважением. Анна была умна, прекрасно воспитана, имела хороший, добрый характер. На бедственное материальное положение будущие родственники закрыли глаза, тем более что жених не имел денежных затруднений. Самой Анне тоже нравился хозяйский сын, и вскоре дело было слаженно.
Надо сказать, что Анна переняла от своей матери (моей няни Лиззи) умение хорошо готовить, знала рецепты многих редких изысканных блюд, которые подавали к столу в замке и в господском доме в Флизберге. Анна предложила готовить эти блюда в трактире при гостинице, и доходы трактира сразу выросли.
Прошло ещё несколько лет. В трактире появилась новая горничная Фанни. Анне понравилась скромная и трудолюбивая девушка и вскоре они подружились. Наш теперешний дворецкий частенько приходил в гостиницу к сестре. Для него всегда находилась работа. Он колол дрова, помогал с ремонтом, закупал и привозил продукты. Родители к тому времени постарели, часто недомогали и уже не могли зарабатывать на жизнь. Поэтому вся надежда была только на сына и дочь – Анна тоже помогала родителям.
Стариков очень волновала моя судьба. Они ничего обо мне не знали. Несколько раз в замок наезжала моя опекунша. Каждый раз она что-то увозила с собой. Микельсам очень хотелось спросить её обо мне, но они не решались попадаться опекунше на глаза, опасаясь, что та рассердится и изгонит их из последнего пристанища. Старика дворецкого терзала мысль о том, что, если со мной что-то случится, род Вундерстайнов прервётся, и замок унаследуют какие-нибудь дальние родственники, или он отойдёт в государственную казну. Тогда и роду Микельсов, много лет состоявшему на службе Вундерстайнов и замка придёт конец. Всё же он надеялся, что я, достигнув совершеннолетия и вступив в права наследства, посещу замок и вспомню своих старых слуг. Сам он уже не мечтал дожить до этого времени, поэтому настойчиво обучал сына всем тонкостям службы. И, как ты знаешь, сын всё твёрдо усвоил, мне даже порой хочется, чтобы он хоть иногда не так рьяно соблюдал все многочисленные правила и обычаи. Но когда вижу, что ему это доставляет огорчение, стараюсь потерпеть.
Ещё родители переживали, что сын до сих пор не женат. Он был молод, хорош собой, мастер на все руки. Но отсутствие жилья и постоянной работы отпугивало многих невест.
Обрёл свою вторую половину молодой Микельс тоже в гостинице. Он давно поглядывал на горничную Фанни. От сестры узнал, что девушка – сирота, к тому же родня после смерти родителей фактически вытеснила её из родительского дома. Так что Фанни жила в небольшой каморке при гостинице. Несмотря на все трудности, Фанни не утратила живого и лёгкого характера. Микельс обрадовался, что девушка была ему ровней. Ты ведь его знаешь. Гордый характер никогда не позволил бы ему ухаживать за богатой невестой, рассчитывая на её приданое.
Анна, увидев склонность брата к Фанни, осторожно выяснила у той, нравится ли ей её брат. И увидев, что чувство взаимно, сделала всё, чтобы знакомство завершилось свадьбой. Теперь Фанни каждое утро преодолевала путь от замка до гостиницы, а вечером возвращалась обратно, но у молодости много сил, а любовь увеличивает их многократно.
Старики полюбили свою невестку. Они приняли её в клан Микельсов. Лиззи обучала её кулинарному искусству и работе горничной. А старый Микельс нашёл в её лице благодарную слушательницу всевозможных семейных историй и преданий.
Чета старых Микельсов немного не дождалась моего возвращения в замок. Сначала не стало моей дорогой нянюшки Лиззи. Супруг пережил её ненамного. Так что встретил меня только их сын с семейством. Произошло это через долгих двенадцать лет.
Но я отвлёкся. Вернёмся снова к тем трагическим дням. Всё казалось каким-то дурным сном. Я никак не мог утешиться. Ах, если бы я только знал, что ждёт меня в недалёком будущем!
Как-то днём во двор замка въехала карета. Из неё вышел невысокий человек средних лет совершенно непримечательной внешности и примерно того же возраста дама. Поскольку ей пришлось сыграть в моей жизни довольно значительную роль, опишу её поподробнее.
Это была худощавая особа со скучающим и недовольным выражением лица. Волосы были сильно зализаны и собраны в маленький пучок на затылке, что ей вовсе не шло. На лоб была надвинута небольшая шляпка с вуалеткой, из-под которой зорко выглядывали глаза, беспрерывно бегающие из стороны в сторону. Один только раз они остановились на мне, и мне очень захотелось провалиться сквозь землю. Тонкие губы особы были крепко сжаты, и, казалось, никогда в жизни улыбка их не касалась.
Прибывшие зашли в замок и в присутствии Микельсов зачитали мне (именно мне!) какие-то бумаги. Тогда я ничего не понял. Поэтому расскажу тебе то, что узнал об этом документе впоследствии.
Приехавший господин был представителем опекунского совета. Он объявил мне, что в результате розыска опекунскому совету удалось найти мою ближайшую родственницу – троюродную сестру моей матери госпожу Диану Шмерц, и указанная госпожа дала согласие быть моей опекуншей до совершеннолетия. Дальше излагались многочисленные юридические условия, которые я, шестилетний ребёнок не в состоянии был понять, а тем более опротестовать.
Слугам было велено собрать мои вещи, так как через час мне предстояло уехать с совершенно незнакомыми людьми.
За этот час произошло ещё одно событие, которое снова вызвало у меня слёзы. Пришёл какой-то мужчина и вывел из конюшни, а потом и увёл неизвестно куда всех лошадей, включая и моего пони. Напрасно я кричал, что пони – мой собственный, что это подарок родителей. Господин из опекунского совета и госпожа Шмерц смотрели на меня, как на пустое место.
А дальше последовало прощание со слугами. Няня Лиззи плакала навзрыд. Старый Микельс наклонился и шепнул мне на ухо:
– Мы будем ждать вас, ваше сиятельство! Возвращайтесь скорее.
В его глазах тоже блестели слёзы.
Меня оторвали от няни и запихали в карету. Уже давно выехали мы из замка, и даже из города, а я всё продолжал плакать. И тут впервые я услышал голос моей опекунши:
– Какой капризный мальчик. Чувствую, что с ним будет много мороки…
31. Первая фотография (окончание)
Я плохо помню нашу дорогу. Окна в карете были маленькими и тусклыми, вдобавок, вскоре зарядил долгий и нудный дождь. Меня утомили мои переживания, и я задремал.
На ночлег мы останавливались в каких-то унылых постоялых дворах, грязных и плохо освещенных. Маленькие поселения за окном кареты сменялись лесами, полями, и так, казалось, будет без конца. Но на третий день колеса кареты застучали по мостовой, дома стали выше и стояли, плотно прижавшись один к другому.
Карета остановилась. Представитель опекунского совета вылез из нее, напоследок обратившись ко мне и выразив надежду, что я буду послушным мальчиком и всегда буду благодарен госпоже Шмерц за то, что она взвалила на себя непосильный труд по моему воспитанию. А мы поехали дальше. Через какое-то время кучер остановил лошадей перед неприметным двухэтажным домом. Через минуту из дверей выскочил слуга, помог нам выйти из кареты, забрал багаж, и вскоре мы, поднявшись на второй этаж, вступили в квартиру господ Шмерцев. Здесь мне предстояло провести два самых грустных и одиноких года моей жизни.
Квартира занимала весь второй этаж. Сколько в ней было комнат, сказать не могу. Мне выделили маленькую комнату, в которой из мебели были только кровать, шкаф для одежды, маленький столик и стул. Слуга занёс чемоданы с моими вещами, и в комнате сразу стало очень тесно. Когда стали распаковывать вещи, оказалось, что там была только одежда. Ни одной игрушки, ни одной книжки. Уже потом Микельс рассказал мне, что все "лишние вещи" госпожа Шмерц выбросила из чемоданов.
Слуга поместил мою одежду в шкаф и удалился. Я остался совершенно один. За время долгой дороги я устал, поэтому прилёг на кровать и, кажется, заснул.
Проснулся я от того, что надо мной стояла госпожа Шмерц. Она теребила меня и ругала за то, что я в дорожной одежде улёгся на кровать. Она сказала, что я плохо воспитан, если так поступаю. Потом она сказала, что через полчаса будет обед и велела слуге помочь мне переодеться и привести меня в столовую.
Надо сказать, что все комнаты в квартире Шмерцев были какими-то неприветливым и мрачными. Тяжёлые бархатные портьеры были всегда наполовину задернуты, и в комнатах царил полумрак. Резная старинная дубовая мебель была покрыта темным, почти черным лаком. Такими же были панели, которыми до половины были обшиты стены. Пыльные ковры тусклых расцветок довершали картину.
Я вступил в довольно обширную столовую с длинным столом посредине. Во главе стола сидел какой-то толстяк. Лица его я не видел, поскольку оно было заслонено газетой, которую толстяк внимательно читал, и от которой и не вздумал оторваться при моем появлении.
– Дорогой, – непривычно нежным и робким голосом обратилась госпожа Шмерц к своему супругу, – это Рольф Вундерстайн – тот мальчик, которого мне поручено опекать.
Ворчание, раздавшиеся из-за газеты, могло бы принадлежать очень раздражённому и недовольному своею жизнью цепному псу.
– Рольф, – повернулась госпожа Шмерц ко мне, – это мой супруг, господин Шмерц. Он занят очень серьезными делами, поэтому его нельзя отвлекать болтовней и прочими выходками. Кроме того, господин Шмерц часто страдает головными болями, которые могут усилиться от громких звуков, беготни и тому подобного. Прошу про это никогда не забывать.
Обед прошел в полном молчании. Лица господина Шмерца я так и не увидел. Он продолжал читать свою газету до тех пор, пока по распоряжению госпожи Шмерц слуга не увел меня в мою комнату.
В последующие дни обеды проходили точно так же. Несколько раз, когда я, забывшись, произносил что-нибудь за столом, из-за газеты раздавалось:
– Я же просил соблюдать тишину! Нет покоя в собственном доме!
Госпожа Шмерц бросала на меня укоризненный взгляд, делала страдальческое лицо, и я умолкал.
К счастью, завтракал и ужинал господин Шмерц у себя в кабинете. Там же он проводил всё свое время, за исключением тех часов, когда уходил из дома. Возвращался он чаще всего в дурном настроении и снова уединялся в своем кабинете.
Много позже я узнал, что господин Шмерц был подвержен пагубной страсти: он был игрок. Но играл он не за карточным столом, а на бирже. И играл, как правило, неудачно, постоянно терпел убытки. Сначала промотал свое состояние, доставшееся ему от родителей. Потом решил поправить дела женитьбой. У его невесты не было никаких привлекательных черт, кроме более чем приличного приданого. Кроме того, она была единственной дочерью у родителей, и после их смерти могла получить неплохое наследство. Эти соображения определили выбор господина Шмерца, и он женился. Госпожа Шмерц к этому времени почти отчаялась создать семью, поэтому предложение господина Шмерца стало для нее самым счастливым событием в жизни.
Она обожала своего мужа, преклонялись перед ним и во всем ему потакала. Поэтому безропотно позволила ему промотать всё своё приданое, а затем и наследство её родителей.
Не хочется говорить об этом, но опекунство надо мной открыло перед Шмерцами новый источник дохода. Конечно, деньги на банковском счёте родителей (а теперь моем) она беспрепятственно трогать не могла, так как должна была отчитываться перед опекунским советом. Приходилось изворачиваться, придумывать несуществующие траты. Но главным способом добычи денег была продажа вещей, которые она забирала из нашего дома и из замка, пользуясь тем, что полной описи имущества составлено не было. Исчезли многие картины, столовое серебро, другие ценные предметы. Микельсы сокрушались, наблюдая, как она во время очередного наезда в замок набивает карету разными вещами, но сделать ничего не могли. Так что я встретил свое совершеннолетие значительно обедневшим.
Впрочем, не в этом был главный для меня вред от опекунства госпожи Шмерц.
Потянулись один за одним скучные, серые и одинокие дни. Никто не собирался уделять мне ни минуты своего времени, ни в ком не встречал я любви и заботы. Меня кормили и одевали. На этом все труды опекунши по моему воспитанию заканчивались. Иногда я думаю, что она просто понятия не имела о том, что нужно маленькому человечку.
Только одна горничная – иностранка, почти не говорившая по-нашему, жалела меня. Поздно вечером, когда в доме все затихало, она бесшумно проскальзывала ко мне в комнату, садилась на мою кровать, обнимала меня, гладила по голове, совала мне в руку какую-нибудь конфетку или печенюшку, говорила мне что-то ласковое, и мне иногда в темноте, когда свет фонаря падал из окна на её лицо, казалось, что в её глазах блестели слёзы. Однажды её выследила госпожа Шмерц, и бедняжке сильно досталось. Вскоре её рассчитали, не знаю, был ли я невольным виновником тому.
По вечерам к госпоже Шмерц часто заглядывали приятельницы. Они пили чай в маленькой гостиной и болтали обо всём на свете. Очень часто темой их разговоров становился я. Моя опекунша в трагических красках описывала свой колоссальный труд по моему воспитанию. Я, по её словам, был мрачным, угрюмым, необщительным и вообще очень странным и трудным ребенком. Приятельницы восхищались ее благородным решением принять на себя заботы о сиротке, её терпением и добротой и выражали ей своё сочувствие.
