banner banner banner
Тайна замковой горы
Тайна замковой горы
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Тайна замковой горы

скачать книгу бесплатно


Но я продолжу. Конечно, я не могу сейчас рассказать тебе о тех почти десяти годах, когда каждый свободный день я проводил под гостеприимным кровом бабушки Генри. Закончилось детство, прошло отрочество, наступила юность. Уже был недалёк тот день, когда я, наконец-то должен был получить самостоятельность. Я строил грандиозные планы: переехать в свой дом, купить автомобиль (тогда они всё чаще встречались на улицах, и я буквально бредил ими), съездить в замок, и, если возможно, найти Микельсов (я бы почти забыл про них, но бабушка Генри мне всё время о них напоминала). К тому же, я заканчивал обучение в лицее, и мне предстояло поступление в университете. Жизнь рисовалась мне исключительно в розовых тонах.

Огорчало меня только состояние здоровья госпожи Фрюлинг. Нет, она не болела, а как-то таяла. А, может быть, и болела, но не в её характере было огорчать окружающих своими жалобами. Часто бабушка Генри с улыбкой говорила извиняющимся тоном:

– Что-то я сегодня совсем разленилась, хочется полежать в постели.

Между тем, голова её была совершенно ясной, память не подводила, и на исхудавшем бледном лице светились совершенно молодые глаза. Мы много разговаривали, иногда я читал вслух (зрение её ослабело), а после мы беседовали о прочитанном. Всё так же интересовалась бабушка Генри моими делами в лицее.

Однажды она сообщила мне, что скоро приедет её сын с семьёй.

– Я попросила их приехать. Хочу, чтобы они были рядом, когда ЭТО случится.

Мы с Летицией поняли, что значит ЭТО, и с жаром принялись её уверять, что она ещё долго проживёт.

Но бабушка Генри покачала головой:

– Я чувствую. И поверьте, это вовсе не так страшно, если человек прожил свою жизнь до конца, если у него чиста совесть и, если рядом любимые и любящие люди. Я верю, что с ними меня не сможет разлучить и смерть. А когда-нибудь мы снова встретимся с теми, кого любили, чтобы больше никогда не расставаться.

Через несколько дней, действительно, приехали её сын, невестка и внучка. Но не только. Внучка (ей уже исполнилось девятнадцать лет) привезла с собой своего жениха. Бабушка Генри была счастлива. Жених ей понравился, и она благословила молодых. Так среди самых близких людей провела она свои последние дни. Меня она тоже просила приходить как можно чаще. Директор лицея уважал бабушку Генри, и разрешил мне навещать её каждый вечер.

Все собирались вокруг постели госпожи Фрюлинг и беседовали. Она с интересом слушала рассказы сына о его работе, о той далёкой стране, где они жили, и где ей самой не пришлось побывать. После одного из таких вечеров я вернулся в пансион и лёг спать. А рано утром меня разбудил стук в дверь. Бальтазар доложил, что ко мне пришла посетительница. Это была заплаканная Летиция. Она, задыхаясь от слёз, сообщила, что бабушка Генри скончалась той ночью во сне.

Потом наступили печальные дни похорон, дни прощания. Госпожа Фрюлинг упокоилась рядом со своим супругом, и только сейчас я понимаю, как ей не хватало его в последние годы её жизни. Теперь они были вместе.

После заупокойной службы я вернулся в пансион. Через два дня меня снова навестила одетая в траур Летиция. Она сообщила, что в полдень будет оглашение завещания, и я обязательно должен на нём присутствовать. Я, было, хотел отказаться, но Летиция сказала, что так хотела бабушка Генри, и я обещал быть.

Госпожа Фрюлинг не забыла в своём завещании никого. Основное имущество она, конечно, оставила своим родным. Какая-то то часть средств была завещана благотворительным фондам. Своей верной Летиции она приобрела небольшой, но очень уютный домик с полной обстановкой, где та и прожила последние годы с семьёй своей старшей дочери. Кроме того, ей было назначено ежегодное денежное пособие, позволявшее вести безбедную жизнь.

К моему удивлению, я тоже был упомянут в завещании. Бабушка Генри оставила мне кабинетный мебельный гарнитур, когда-то заказанный господином Фрюлингом в Индии. Ты хорошо его знаешь, Поль. Бабушка Генри написала в завещании, что верит в то, что я буду заниматься наукой, поэтому мне пригодятся и письменный стол, и книжные шкафы, и удобное кресло.

Я пытался отказаться от такого дорогого дара, но семья бабушки Генри не хотела и слушать. Её сын сказал мне:

– Мы очень благодарны вам, что вы все эти годы были рядом с нашей мамой и бабушкой. И вы были для неё настоящим, любимым внуком. Поэтому имеете полное право на то, чтобы быть в числе наследников, как один из самых близких и дорогих людей.

Поскольку я пока не мог забрать кабинет – ключи от дома по-прежнему были у госпожи Шмерц, то было решено, что до моего совершеннолетия мебель постоит в доме госпожи Фрюлинг, а, когда я смогу забрать её, то мне откроет дом Летиция, у которой оставались ключи от дома бабушки Генри.

Скажу, что этот дом был продан только через несколько лет, когда родня бабушки Генри сделала выбор и решила остаться навсегда в той стране, где они прожили долгие годы. Мне было очень грустно, что в этом дорогом для меня доме, где прошло много счастливых часов моей жизни, теперь жили совершенно посторонние люди, но такова жизнь.

Летиция прожила после ухода бабушки Генри ещё восемь лет. Я её часто навещал. Мне нравилось её семейство, я видел, что Летиция окружена заботой и любовью, но что-то в ней изменилось. Она вроде бы бывала и весёлой, и хлопотливой, как раньше, но не было в ней той жизнерадостности, что при госпоже Фрюлинг.

37. Между второй и третьей фотографией. Встреча с Микельсами

Через три месяца мне исполнилось восемнадцать лет.

Почти полтора месяца: с окончания лицея до моего дня рождения я жил один в опустевшем пансионе. Директор объяснил мне, что моя опекунша по некоторым обстоятельствам не может забрать меня к себе. В таком случае меня полагалось сдать в приют, но директор похлопотал, и мне разрешили оставшееся до совершеннолетия время пожить в пансионе. Он разрешил мне выходить в дневное время, и я употребил свободные дни на обучение вождению автомобиля.

И вот наступил долгожданный день.

В присутствии нотариуса госпожа Шмерц очень быстро и нервно сложила с себя обязанности моей опекунши. Выглядела она неважно, сильно похудела, глаза ввалились, и их окружали синие тени. Одета она была очень бедно. Мне показалось, что госпожа Шмерц боится смотреть мне в глаза. Несмотря на то, что я не видел от неё ничего хорошего, в тот момент мне стало её жаль. Я подписал какие-то бумаги, которые мне подал стряпчий, получил целую стопку каких-то документов. Госпожа Шмерц почти кинула мне две связки ключей: от дома и от замка. Я пробормотал:

– Спасибо, – но она мне ничего не ответила.

После этого мы расстались, и больше я ее никогда не видел. Может быть, мне следовало проявить милосердие, навестить её, возможно чем-то помочь. Но я чувствовал, что она будет совсем не рада. Ведь я являлся для неё живым укором. Она понимала, что растратила существенную часть моего имущества и очень боялась разоблачения.

Не могу передать тебе, Поль, с каким чувством я вступил под крышу моего родного дома. Я совсем забыл, как он выглядел. Но как только шагнул через его порог, мне сразу показалось, что я никогда его не покидал.

Летиция помогла мне на первых порах. Она наняла женщин, которые провели уборку, вытерли многолетнюю пыль, выбили ковры, помыли окна и простирали шторы. И дом снова стал приветливым и гостеприимным. Я освободил одну комнату и там разместил наследство бабушки Генри – мебель работы индийских кустарей. Сюда же я принес и все подарки бабушки Генри. А их много накопилось за эти годы. И все они были со смыслом. На моё шестнадцатилетие бабушка Генри подарила мне модель каравеллы «Санта Мария» Христофора Колумба. Она заказала её специально для меня.

– Смотри, – сказала она, – парусники прекрасны, они как птицы, летящие над водой в неведомые страны. Но для меня это ещё и символ вечного поиска, стремления к чему-то новому, неизведанному и прекрасному. И ещё мне почему-то кажется, что и ты когда-то тоже устремишься на поиски чего-то загадочного и никем пока не открытого на таком же или похожем корабле…

Ну, Поль, ты знаешь, что этой догадке бабушки Генри не суждено было сбыться, разве только в переносном смысле. Мои поиски неизвестного проходят только в архивах, библиотеках, да иногда на раскопках.

Один раз бабушка Генри подарила мне диковинную вещицу, работу китайских мастеров: девять ажурных резных сфер находящихся одна внутри другой и выточенных из цельного куска слоновой кости без единой склейки.

– Погляди, какая тонкая и чистая работа. Сделать такое можно, только если у мастера есть огромное терпение и виртуозное мастерство. Если сразу представить себе, что должно получиться, то работа покажется невыполнимой. Но если всё делать тщательно и аккуратно, шаг за шагом, то в результате можно создать вот такое чудо.

Дарила она мне и множество других интересных вещей, и, конечно, книги. Ты, Поль, всё это видел много раз, не буду долго тебе рассказывать. А одним из самых дорогих подарков для меня стала вот эта фотография, на которой я запечатлён с моими родителями. Все годы, что я учился в лицее, она стояла на моём столике, и я иногда, глядя на неё, мысленно беседовал с моими родными.

То лето было переломным моментом в моей жизни. Я закончил лицей, был свободен и самостоятелен и жил в своём доме.

Печалила меня только мысль о том, что бабушка Генри не дожила до этого времени.

За оставшийся летний месяц мне предстояло сделать три важных дела: поступить в университет (тогда вступительные экзамены сдавали позже, чем сейчас – в сентябре), съездить в замок, и купить автомобиль.

До экзаменов оставалось недели три, а сразу после них начинались занятия в университете. Поэтому все дела надо было делать побыстрее. Я решил начать с покупки автомобиля. Мне очень хотелось въехать в замок на личном авто. Конечно, это было юношеское тщеславие, но я всё-таки решил исполнить свою мечту. Оправдывал я себя тем, что на автомобиле можно добраться до замка гораздо быстрее, чем в экипаже. Большими средствами я не располагал, поэтому купил сравнительно недорогую модель и отправился в путь.

Я ехал почти без остановок, только перекусил один раз в придорожном трактире, да постоял недолго у того места, где когда-то находился злополучный овраг, в котором погибли мои родители.

Когда я въехал в Вундерстайн, то мой автомобиль произвёл настоящий фурор. Люди бросали все дела, чтобы поглазеть на диковинную повозку без лошади. Автомобили заезжали к ним нечасто. Когда моя машина приблизилась к замку, то в просвете полуразрушенных ворот показалась мужская фигура. Она устремилась ко мне навстречу, и когда мы почти поравнялись, я остановился.

Микельс, а это был он, тогда ещё статный молодой мужчина, был взволнован почти до слёз.

– Ваше сиятельство! Вы приехали! Вы всё-таки приехали! А я верил, что вы приедете, я вас ждал. Недели две уж прошло, как вам восемнадцать сравнялось, а вы всё не едете. Я уже в столицу собирался, узнать, как у вас дела, сказать, что ждём вас…

Я почувствовал, что должен был хотя бы написать. Но я и предположить не мог, что про меня кто-то помнит, что меня ждут.

Я пригласил Микельса сесть в машину, и мы въехали во двор замка. Здесь нас встретила молодая женщина – жена Микельса Фанни. Она немного робела, и старалась держаться позади мужа.

Вместе мы открыли дверь и вошли в замок. Я и Микельс – через двенадцать лет после того, как покинули его, а Фанни – впервые.

Со смешанным чувством радости и печали вступил я под эти своды. Здесь я провёл самые счастливые и беззаботные дни моей жизни, и здесь же я испытал самое огромное горе.

А Микельс всё говорил и говорил. Он сообщил мне о смерти своих родителей, о том, как они мечтали снова увидеть меня, да вот, не пришлось… Рассказал о замужестве своей сестры, о своей женитьбе. Поведал и о том, как переживали верные слуги, когда в замок наезжала госпожа Шмерц, как выносила и запихивала в экипаж какие-то вещи. И как они старались не попадаться ей на глаза, хотя очень хотелось спросить, куда и зачем она увозит господское имущество. Я понимал, что они чувствуют передо мной вину за это, и поспешил успокоить Микельсов, сказав, что важно только одно: они сохранили для меня самое дорогое – самих себя. Они были тронуты, но я увидел в глазах Микельса невысказанный вопрос. Я попросил прямо сказать, что его беспокоит.

– Я хотел бы узнать, ваше сиятельство (если это дерзость с моей стороны, простите меня): можем ли мы считать себя по-прежнему слугами дома графа Вундерстайна, или вы предпочтете нанять другую прислугу, а нам надо искать иное место?

Я понял, что дело не только в работе или жилье. Нет. Самое главное, они не мыслили другой жизни, чем жизнь в замке, иных хозяев, кроме нашего семейства. Бабушка Генри часто рассказывала мне, что семейства Вундерстайнов и Микельсов веками жили рядом, и говорила, что такие связи разрывать нельзя.

Я поспешил успокоить Микельсов, сказав, что и не представляю никаких других слуг, кроме них, но выразил сожаление, что моё теперешнее финансовое положение не позволит мне платить им большое жалованье, которого они, безусловно, заслуживают за свою верность.

Они не могли скрыть свою радость и облегчение. Микельс заверил меня, что размер жалования для них неважен, самое главное – что они снова получили работу и кров.

– Отец мечтал об этом дне, – сказал он. – Думаю, он сейчас радуется на небесах вместе с матушкой и Ленни.

Мои вновь обретенные слуги сразу же начали хлопотать по хозяйству. Но замок был мало пригоден для ночлега. Воздух был сырым и затхлым. Постельное бельё за долгие годы приобрело неприятный запах. Растопить печь и камины было нечем.

Немного смущаясь, Микельс спросил, не соизволю ли я провести несколько дней в местной гостинице, где хозяином был его зять Антоний.

– Анна будет так уж рада! Она тоже вас ждала… Хотя и негоже вам жить в гостинице, да всё же лучше, чем здесь. А мы уж приложим руки, через несколько дней вы замок не узнаете.

Микельс сел со мной в машину, а Фанни отказалась. Тогда она побаивалась этого транспортного средства.

В гостинице меня встретили с распростёртыми объятьями. До Антония и Анны уже дошли слухи о том, что некий молодой человек на новомодном средстве передвижения проехал через город, но нигде не остановился, а сразу направился в замок. Никем иным, кроме как графом Вундерстайном этот незнакомец быть не мог.

Меня ожидал самый радушный приём. Был подан роскошный ужин, которым не стыдно было бы угостить и короля. Где-то в середине трапезы явился сам мэр города, который услышал о моём приезде и решил лично меня поприветствовать и узнать о моих планах. Я сказал, что мне ещё предстоит учеба в университете, но в свободное время я обязательно буду приезжать в своё родовое гнездо. Мэр пожелал мне успехов и выразил надежду, что я буду способствовать процветанию родного города.

Я очень устал в этот день, ужин затянулся за полночь, и я был рад, когда он, наконец, закончился. Мне отвели самый лучший номер, и я заснул, едва положив голову на подушку.

Проснулся я поздно. Микельс ждал моего пробуждения в коридоре, и услышав, что я поднялся, сейчас же появился с предложением своих услуг. С детских лет я всё делал сам, поэтому желание Микельса непременно помогать мне умываться и одеваться сильно меня смутило. Я сказал, что привык одеваться самостоятельно, что очень огорчило Микельса. Он объяснил, что все годы отец обучал его обязанностям камердинера, которые были освящены вековыми традициями. Отказ от них Микельс считал величайшим кощунством. Я же попытался ему объяснить, что я, напротив, с этими традициями совсем не знаком, поэтому не считаю их исполнение обязательным.

Микельс хоть обиделся, но спорить не стал. Впрочем, он вскоре снова обрёл хорошее настроение. Ведь ему предстояло изрядно потрудиться, чтобы привести замок в пригодное для жизни состояние. Я выдал ему деньги на необходимые расходы, и он, препоручив меня заботам Антония и Анны, удалился почти бегом.

Три дня я провёл под гостеприимным кровом гостиницы. Хозяева, кажется, задались целью откормить меня, как на убой. Завтрак плавно перетекал в обед, а тот в ужин. Мне предложили приносить еду в номер, но я отказался, и столовался в общем зале. Приток посетителей увеличился во много раз: кажется, всем жителям городка понадобилось хоть на минутку заглянуть в трактир при гостинице. Всем хотелось хоть одним глазком посмотреть на молодого графа Вундерстайна. Анне пришлось нанимать дополнительную прислугу на кухню, иначе бы они не справились.

Мне же очень хотелось удрать из гостиницы и побродить по городу, но, представив, что за мной будет ходить толпа любопытствующих зевак, я от этой мысли отказался. Микельс являлся ко мне дважды в день: утром и вечером. Он осведомляться о моем самочувствии, спрашивал, нет ли у меня каких-то поручений к нему. На мой вопрос, когда можно будет вернуться в замок, он неизменно отвечал:

– Скоро.

И вот, вечером третьего дня он торжественно объявил, что утром можно будет снова вернуться под крышу замка.

Как Микельсам удалось за столь короткий срок проделать такую работу, я не понимаю до сих пор.

Все жилые помещения были приведены в тот вид, какими я их запомнил с детства (конечно, насколько это было возможно).

Я зашёл в свою детскую. Все мои игрушки, книжки были на своих местах. Как будто и не было этих двенадцати лет… Всё-таки это было очень грустно, тут всё было без изменений, а я стал другим.

В спальню родителей я заходить не стал, это было выше моих сил. Я запер её на ключ, и прошло несколько лет, прежде чем я понял, что прошлым жить нельзя, и велел все устроить в этой комнате по-другому. Да, Поль, нам порой хочется сохранить зримые воспоминания о тех, кого мы любили, и кого потеряли. Но нельзя всё время жить в мемориальном музее. Память надо хранить в сердце, а не в вещах. Я оставил на память только некоторые личные вещи моих родителей.

В моей детской спальне стояла маленькая кроватка, застеленная белым кружевным покрывалом. Было ясно, что на таком ложе я не помещусь, даже если сложусь пополам.

Микельс спросил меня, где я хотел бы устроить свою спальню. Я выбрал одну из гостевых комнат, и к вечеру она была готова. Во всех комнатах топились камины, и сырость и застой воздуха уже совершенно не чувствовались. С кухни неслись вкусные запахи – там колдовала Фанни.

Одну неделю провёл я в замке. За это время я привык к семейству Микельсов, и мне казалось, что они всегда были со мной.

Но, хоть и хорошо мне было в замке, но надо было возвращаться в столицу: предстояли вступительные экзамены, а к ним ещё надо было подготовиться.

38. Между второй и третьей фотографией (продолжение)

Микельс немного помнил наш дом в столице, а Фанни никогда не покидала мест, где родилась и выросла. Переезд в город был для них огромным событием, но они без колебаний отправились со мной. Я к тому времени уже немного обучил Микельса вождению автомобиля, и он заменял меня за рулём на более спокойных участках дороги. А Фанни сидела на заднем сидении с зажмуренными глазами – ей казалось, что автомобиль несётся с огромной скоростью, и мы вот-вот разобьёмся.

В городском доме Микельс ориентировался хорошо, всё-таки ему было пятнадцать лет, когда он в последний раз был в этих стенах. Он сразу нашел те комнаты, в которых жила прислуга и занял комнату своего отца.

Вообще, я заметил, что он изо всех сил старался подражать нашему старому дворецкому. После первого излияния чувств при нашей встрече он стал сдержан и немногословен. Микельс старался неукоснительно соблюдать всё, чему научил его отец, это был своеобразный кодекс чести идеального слуги. Увы, я в первое время не мог оправдать его надежд. Я никогда никем не повелевал и не видел, как повелевают кем-то другие: в доме Шмерцев я был слишком мал и слишком подавлен, чтобы обращать внимание на взаимоотношения слуг и хозяев. Летиция и вовсе была не в счёт, они, скорее, были добрыми подругами с госпожой Фрюлинг. Кроме того, у меня вообще не было никакого жизненного опыта, и я был очень молод. Микельс был девятью годами старше меня, а в нашем возрасте эта разница казалась очень большой. Я едва вышел из подросткового возраста, а Микельс был взрослым, уже женатым мужчиной. У него был большой жизненный опыт, опыт выживания, опыт лишений, опыт борьбы с трудностями. Но почти не было опыта слуги. Все свои знания он получил теоретически и, наверное, очень переживал за то, что вдруг не сможет поддержать фамильную честь рода Микельсов.

По отношению ко мне он испытывал двойственные чувства. С одной стороны, я был его господином, чьи слова всегда должны были беспрекословно исполняться, с другой стороны, я, наверное, казался ему несмышлёнышем, почти ребенком, к тому же не разбирающимся в традициях, принятых в доме Вундерстайнов.

Через какое-то время мы всё-таки сумели найти общий язык, притёрлись друг к другу. Микельсы стали моей семьёй, сейчас я не мыслю жизни без них.

Я успешно поступил в университет, на исторический факультет. Как я уже упоминал, любовь к истории привила мне бабушка Генри. Она много рассказывала мне о родителях, потом разговоры перешли на более отдаленных предков. Очень большое впечатление на меня произвела история рыцаря Валента Вундерстайна и его подвиг. Я старался найти более подробные сведения о Битве при перевале. И меня увлекли исследования, научный поиск. У кого-то изучение старых, всеми забытых документов вызывает скуку и раздражение, а для меня это было сродни поискам клада. Ты вот тоже не захотел копаться в пыли веков. Но я сейчас думаю, что это неплохо. Литература и история могут идти рука об руку, и, возможно, ты когда-нибудь напишешь книгу о наших теперешних поисках, особенно, если они увенчаются успехом.

Начались занятия в университете. На лекциях рядом со мной почти всегда сидел высокий светловолосый парень, очень обаятельный и дружелюбный. Когда он улыбался (а улыбался он очень часто), то на душе становилось как-то светлее. Мы представились друг другу. Он назвал себя – Фрид. А потом и фамилию – она совпадала с фамилией короля. Я заметил, что он – полный тёзка младшего сына короля, принца Фридерика.

– А я – он и есть! – заявил юноша.

Я смутился:

– Простите, что обращался к вам недостаточно учтиво, ваше высочество.

– Брось ты с этим «высочеством»! Оно мне и во дворце надоело. А то я тебя буду звать «сиятельством»! Ты ведь граф Вундерстайн, верно? Давай по имени и на «ты», без церемоний!

Так я стал не «другом короля», как Валент Вундерстайн, а «другом принца». И эта дружба длилась все студенческие годы.

У Фрида любовь к истории возникла по иной причине, чем у меня. Он был страстным нумизматом. Как-то в детстве на день рождения ему подарили небольшую коллекцию старинных монет, среди которых были и редкие. И принц «заболел» ими. Ему хотелось как можно больше знать о каждой монете: что на ней изображено, в какую эпоху она имела хождение, какие события с ней связаны. Отсюда и возникло желание изучать историю.

Венценосные родители не возражали. Наследным принцем был старший сын – Николаус. Ему предстояло со временем унаследовать отцовский престол.

Для наследника существовал особый порядок обучения. Он не учился на определенном факультете, а изучал на разных факультетах, а также и индивидуально все те дисциплины, которые могли понадобиться ему при управлении страной: право, международные отношения, экономику, военное дело, языки и многое другое. Иногда обучение растягивалось лет на десять. И брат Фрида – Николаус, который был на семь лет старше его, усердно постигал всё необходимое. А младший брат смог избрать себе занятие по призванию.

Мы очень сдружились с Фридом, он оказался прекрасным другом, интересным собеседником, обладал лёгким и весёлым нравом и прекрасным тонким чувством юмора. Он как бы дополнял мою немногословность и сдержанность. Часто противоположности сходятся.

Годы нашей учёбы пришлись на нелёгкое время: через год началась первая мировая война. Хотя Медиленд напрямую в ней не участвовал, но тяготы войны задели и нас. Сразу же в наше королевство хлынул поток беженцев. Наша маленькая страна не в состоянии была прокормить всех. Рабочих мест не хватало, безработица и голод толкали людей на преступления. Всё резко подорожало, особенно продукты. Я думаю, именно потому, что король помнит о тех тяжёлых временах, он старается не допустить такой ситуации сейчас, после второй войны, потрясшей мир.

Когда мы заканчивали обучение, нам предложили продолжить совершенствовать свои знания и заняться научной работой на университетской кафедре.

Но вышло по-иному. Старший брат Фрида, наследный принц Николаус неожиданно заболел испанкой, которая тогда уносила тысячи жизней, и вскоре скончался. Где он мог заразиться? Предполагали, что во время одного из зарубежных визитов, в которых он часто принимал участие.

И наследным принцем стал Фридерик. Теперь ему в срочном порядке надо было получать все знания, необходимые для монарха. У нас с той поры совсем не было времени на встречи. И ещё меньше времени стало через пару лет, когда от удара скончался его отец – король Максимилиан (он так и не смог пережить смерти старшего сына), и власть перешла в руки Фридерика.

С тех пор мы виделись всего несколько раз. Нет, он не загордился, не забыл меня. Ты помнишь какое трогательное письмо с соболезнованиями прислал он, когда не стало нашей мамы? А ведь он был в это время за границей, но нашёл время написать и поддержать меня. Король не принадлежит себе. Поэтому и я не навязываюсь к нему с воспоминаниями о нашей дружбе. Знаю, он помнит всё, как и я.

39. Третья фотография. Глория

Фридерик правил, а я занимался наукой. Писал научные труды и книги, получал степени, участвовал в конференциях и симпозиумах, читал лекции.

Только одно оставалось без изменений: я был одинок. Виной тому была и замкнутость моего характера, и отсутствие знакомых, в чьих домах я мог бы найти свою избранницу. Нет, мне, конечно, приходилось знакомиться с девушками, но очень скоро я понимал, что не могу представить ни одну из них спутницей своей жизни. А если так, зачем морочить девушке голову, подавать ей надежды?

Микельс с огорчением взирал на всё это. Пару раз он даже взял на себя смелость и намекнул мне, что роду Вундерстайнов никак нельзя без наследника. У него самого уже подрастал один сын и ожидался второй.

Я к этому времени совсем разуверился в том, что могу создать такую семью, о которой мечтал, и подумывал о том, что следует вступить в брак без любви с какой-нибудь хорошей девушкой для продления рода. Такая мысль была мне неприятна. Очень не хотелось жениться «по расчёту», пусть и не связанному с материальной выгодой.