скачать книгу бесплатно
Дни мои проходили уныло, и ни один из них не отличался от другого.
Молчаливый и чопорный лакей водил меня на прогулки, которые доставляли мне мало радости. Мне не разрешалось бегать, играть. Лакей крепко держал меня за руку и в течение часа водил меня всегда одним и тем же маршрутом по аллеям какого-то скучного, чахлого парка.
За два года, проведенные в этом доме я бы, наверное, совсем одичал, если бы не обнаружил в маленькой гостиной шкаф с книгами. Удивительно, что госпожа Шмерц не стала препятствовать тому, чтобы я читал их, видимо решила, что это самый лучший и лёгкий способ занять меня чем-нибудь. Только предупредила, что книги очень дорогие, и, если я помну или испачкаю хоть одну страницу, она запрёт шкаф на ключ.
Читать я научился очень рано и прочёл до того, как попал в дом Шмерцев, много хороших детских книг. Но библиотека моей опекунши совсем не подходила для детского чтения. Здесь были только примитивные детективы и сентиментальные женские романы. Ни одной детской книги, ни одного классического произведения. Вот на такой низкопробной литературе я и рос. Сначала я надеялся, что в одной из книг найду окончание истории про принца Венциана и узнаю, как вернуть родителей. Но постепенно моя вера в это слабела, и к восьми годам я уже ясно понимал, что никогда не смогу возвратить прежнюю жизнь. Читать я всё же продолжал по привычке, да и заняться больше мне было решительно нечем.
Так прошло два года. Я думаю, что такое положение вещей устраивало мою опекуншу, но к счастью, за исполнением ею своих обязанностей, наблюдали органы опеки. Они вежливо, но решительно напомнили ей, что ребенок, достигший моего возраста, должен начать получать образование.
Сделать это можно было тремя способами.
Во-первых, можно было приглашать приходящих учителей, либо нанять учителя с тем, чтобы он проживал в доме. Но это было бы очень дорого, да и нарушило бы драгоценный покой господина Шмерца.
Во-вторых, можно было отдать меня в гимназию или лицей. Но тогда бы пришлось каждый день отводить меня туда, а потом забирать, так как все подобные заведения находились довольно далеко от дома Шмерцев. А потом надо было следить за выполнением домашних заданий. Это совершенно не устраивало мою опекуншу.
Она выбрала третий вариант: нашла лицей с полным пансионом и содержанием. Таким образом, она полностью освобождала себя от утомительных забот по опеке. Конечно, это было несколько дороже, чем лицей без пансиона, но деньги она тратила не свои, а моих родителей. Для вида она спросила меня, как я смотрю на то, что буду жить и учиться в другом месте. Я тут же согласился. В душе я был рад любым переменам, настолько мне опротивела жизнь в семействе Шмерцев. Вечером, как всегда, пожаловали приятельницы моей опекунши, и я слышал, как она сетовала на мою неблагодарность и бездушие.
– Сколько для него сделано, сколько сил потрачено, а он без сожалений готов покинуть приютивший его дом!
Приятельницы ахали, качали головами и утешали госпожу Шмерц.
32. Вторая фотография
Помнишь сказку о Снежной Королеве? Там у Кая сердце так заледенело, что он видел во всём, что его окружало, только всё самое плохое и гадкое. Вот таким стал и я за два года пребывания в доме Шмерцев.
Весёлый, жизнерадостный ребенок превратился в угрюмого мрачного и, можно сказать без преувеличения, разочарованного во всем маленького старичка (и это в восемь-то лет!)
Свою роль сыграли не только отсутствие любви и интереса к моей жизни, но и те сведения, которые я почерпнул из книг. К счастью, я, в силу своей детской невинности, понимал в этих книгах далеко не всё. Но и то, что я усвоил из их содержания, значительно отравило мою детскую душу. Убийства и грабежи переплелись в моей голове с супружескими изменами и совращением невинных девушек. Весь мир казался вместилищем всевозможных отвратительных вещей, зла и подлости.
Впрочем, жизнь моя стала немного разнообразнее, когда я стал жить в пансионе при лицее. Во-первых, рядом со мной появилось много сверстников. Подружиться ни с кем я, конечно, не смог, слишком велика была между нами пропасть. Но, хотя бы, мог видеть детей моего возраста
Во-вторых, начались занятия. По своей натуре я был любознательным ребенком, и даже пребывание у Шмерцев не смогло до конца убить во мне желание узнавать что-то новое. А кроме того, госпожа Шмерц и её приятельницы постоянно вбивали в мою голову мысли о моей никчемности, и мне хотелось доказать всем, а в первую очередь себе, что это не так. Поэтому учился я хорошо.
В-третьих, при лицее была неплохая библиотека, в которой я сразу стал брать книги. Библиотекарь, господин Клаус заметил мой интерес к чтению и стал предлагать мне то одну, то другую книгу. Так я начал открывать для себя хорошую литературу.
Пансион был дорогой, поэтому у каждого из пяти пансионеров была своя небольшая комнатка. Моя была довольно уютной. Она располагалась на втором этаже. Из окна открывался вид на старинный парк, а вдали виднелись золотые купола и шпили кафедрального собора.
Окно было забрано ажурной чугунной решёткой. Много часов провел я на широком подоконнике этого окна, читая или любуясь пейзажем за окном.
Преподаватели в лицее были самые лучшие, как я думаю. Они хорошо относились к учащимся и умели заинтересовать тем, чему учили. Меня особенно увлекали языки, история и словесность.
К слову сказать, наш лицей был устроен не так, как современные лицеи. У нас не было младших и старших классов. Набрав курс (восемнадцать мальчиков), от начала и до конца обучали только их. Поэтому и внимания к учащимся было больше, и порядок был идеальный, ну и, соответственно, это отражалось и на стоимости обучения.
Как я уже сказал, здание лицея окружал обширный старинный парк. Могучие вековые деревья сплетались ветвями и аллеи напоминали зелёные коридоры. В парке было много таких уголков, куда редко заглядывали люди, и где я любил уединяться с книгой в то время, когда мои сверстники устраивали шумные игры и беготню в других местах парка.
Наверное, я завидовал им. Почти все после занятий уходили домой, за некоторыми приходили слуги, гувернёры или даже родители, а иногда приезжали и экипажи.
Даже у четырех других пансионеров были семьи, и я часто слышал, как они мечтали о том, что будут делать дома на каникулах, и какие развлечения их родители обещали им организовать в это время. Все они были из других городов, а один мальчик даже из другой страны, вот почему им приходилось жить в пансионе. И только я один знал, что здесь, в этом городе, находится мой дом, но он пуст, заперт, покинут и одинок так же, как одинок и всеми покинут я.
Вот такое у меня было состояние души, когда я переселился от Шмерцев в пансион и стал лицеистом.
Прошло, пожалуй, месяца полтора, как вдруг моя жизнь круто изменилась.
Это было в воскресенье. Занятий не было, здание лицея опустело. Погода была замечательная. Четверо других мальчиков-пансионеров во что-то играли в парке, и я слышал из своей комнаты их веселые крики. Я же никуда не хотел идти и сидел у себя, читая какую-то книгу.
В дверь кто-то постучал и, когда я пригласил войти, в дверном проёме появилась крупная фигура нашего служителя Бальтазара. Это была колоритная личность. Высокий могучий старик с пышными бакенбардами, в прошлом солдат, он имел самый добрейший характер, что мало соответствовало его суровой внешности. По нашей просьбе он покупал нам пирожные и конфеты в ближайшем кафе, выполнял другие мелкие поручения. Надо сказать, что по уставу лицея каждый пансионер должен был иметь небольшую сумму наличных денег, так называемые "карманные", на которые можно было приобретать письменные принадлежности, книги и разные мелочи. Бальтазар закрывал глаза на то, что сладости не входили в перечень необходимых вещей, и баловал нас
Так вот, Бальтазар зашёл в мою комнату и доложил, что меня спрашивает дама, и что она ожидает в приёмной.
– Госпожа Шмерц? – поморщился я.
– Нет. Она отрекомендовалась госпожой Фрюлинг. Пожилая дама, – уточнил Бальтазар.
Фрюлинг? Это имя мне ничего не говорило. Возможно, это одна из приятельниц госпожи Шмерц? Но я не мог припомнить среди её знакомых особ пожилого возраста.
Любопытство пересилило во мне нежелание общаться с людьми, и я сказал Бальтазару:
– Передай, я сейчас выйду.
Я наскоро привел себя в порядок и отправился в приёмную.
33. Вторая фотография (продолжение). Госпожа Фрюлинг
В приёмной меня, действительно, ожидала пожилая дама. Она привстала при моём появлении, но я попросил её сесть. Надо сказать, что в доме Шмерцев я вырос достаточно невоспитанным ребёнком (ведь моим воспитанием, по сути дела, никто не занимался). Но в лицее нас с первого дня стали обучать правилам этикета и поведения в обществе. И кое-что я уже усвоил.
Итак, я предложил даме сесть, но что делать дальше, я не знал. Несколько секунд мы рассматривали друг друга.
Да, передо мной была, безусловно, немолодая женщина, но никто и никогда не решился бы назвать её старухой. Стройная осанка сохранилась не только благодаря корсету (который в то время носили все дамы), но и из-за присущего ей чувства собственного достоинства и благородства, при этом без малейшей тени самодовольства и высокомерия. Одета госпожа Фрюлинг была скромно, но изысканно, так, что в первую очередь привлекал внимание не её наряд, а она сама. Обычно она предпочитала носить одежду оливковых или жемчужно-серых цветов, что очень гармонировало с её тёмно-серыми глазами и почти полностью седыми волосами. Госпожа Фрюлинг смотрела на меня доброжелательно и с лёгкой, едва заметной улыбкой.
Я копался в своей памяти и старался припомнить, знаю ли я эту даму. Я чётко понимал, что среди приятельниц госпожи Шмерц её не было. Какие люди навещали моих родителей, когда те были живы, я совершенно не помнил. Странно, но пережитое горе поставило в моей памяти как бы высокую стену, и я очень смутно помнил, что было «до». Я даже стал забывать лица слуг, а знакомых не помнил вовсе.
Однако образ женщины, сидевшей напротив меня, всплывал со дна моего сознания и сразу же исчезал, что очень огорчало меня.
Госпожа Фрюлинг прервала неловкое молчание первая:
– Ваше сиятельство, вы меня не узнаёте?
– Н-нет, – пробормотал я. – А что, мы знакомы?
– Ну, конечно, вы были тогда малы и вряд ли обращали большое внимание на тех, кто бывал в вашем доме.
– Мы – родня? – решился я уточнить (хотя госпожа Шмерц много раз жаловалась своим приятельницам, что у меня не осталось, ну совсем никакой родни, поэтому она должна была взвалить на себя тяжкий крест присмотра за мной).
– В некотором роде – да, родня, но только не кровная, а скорее духовная. Я – крёстная мать вашей мамы, графини Севастианы. Мы с вашей бабушкой были большими подругами, вместе учились в гимназии, были подружками на свадьбе друг у друга. Потом нам приходилось часто разлучаться, потому что мой муж был дипломатом, и наша семья иногда по нескольку лет жила за границей. В очередной наш приезд на родину ваша бабушка поделилась радостной новостью: она ждала ребёнка. Моя подруга уже несколько лет была замужем, но детей всё не было, что её очень огорчало. И вдруг, такая радость! Мы договорились, что если родится девочка, то я буду её крёстной. У нас принято, что у девочек бывают только крёстные матери, а у мальчиков – крёстные отцы.
Так и случилось. Родилась прелестная девчушка, которую в крещении нарекли Севастианой. Я любила крестницу как свою родную дочь. Да её и невозможно было не любить. Она была милым, добрым ребёнком с живой фантазией и богатым воображением. Она была неистощима в изобретении новых игр, обожала читать книжки, и сама придумывала всякие истории. Маленькая Севви росла, и всё ярче расцветала её красота. Она хорошо пела, играла на фортепиано, а в танцах ей не было равных. Вокруг девушки всегда было много воздыхателей и искателей её руки. Но Севастиана не была ветреной кокеткой, поэтому к выбору спутника жизни отнеслась ответственно.
Настал день, моя крестница приехала ко мне и привезла приглашение на церемонию обручения. Её избранником стал ваш отец, граф Маркус Вундерстайн. Отпрыск древнейшего и прославленного рода, он был молод, хорош собой, вращался в высшем свете, имел лёгкий характер и добрую репутацию. Родители графа к тому времени уже отошли в иной мир, братьев и сестёр у Маркуса не было, и он единолично распоряжался своим небольшим состоянием. Да, он был небогат, но на достойную семейную жизнь средств хватало. Граф не был ни игроком, ни кутилой, поэтому потеря средств к существованию им не грозила. К тому же, он имел доступ в высшее общество, поэтому после замужества Севастиана могла бы посещать приёмы у короля, балы и рауты, двери в которые были открыты только представителям высшего дворянства. Для молодой красивой девушки это тоже было небезразлично.
Одним словом, выбор её был одобрен, родители благословили молодых, и через некоторое время сыграли свадьбу.
Я часто бывала в гостях у молодожёнов, сначала с подругой, вашей бабушкой, а потом, когда её не стало, то и одна. Ваши родители любили приглашать гостей, поэтому всегда звали и меня. А через год родились вы. И в раннем детстве я часто держала вас на руках, но, разумеется, вы были слишком малы, чтобы помнить это. А потом… – госпожа Фрюлинг вздохнула и замолчала, но мне и без этого было понятно, что означает это «потом».
– Прошу прощения, что отняла у вас столько времени своим рассказом, – продолжила дама. – Собственно говоря, я вас побеспокоила потому, что у меня есть к вам одна просьба.
Вот оно что! А я, было, подумал, что, наконец-то нашёлся человек, который просто хочет меня проведать, поговорить о родителях… Я ответил, наверное, чересчур резко, но мне было очень обидно:
– К сожалению, госпожа Фрюлинг, я вряд ли чем-то могу быть вам полезен. До моего совершеннолетия всеми моими средствами и всем имуществом распоряжается моя опекунша, госпожа Шмерц. Мне выдают совсем маленькую сумму на карманные расходы. Так что, ничем не смогу вам помочь.
Я уже собирался раскланяться и гордо удалиться, как госпожа Фрюлинг улыбнулась и сказала:
– Нет-нет, прошу прощения за то, что неясно выразила свою мысль. Я совершенно не нуждаюсь в средствах. Мой покойный муж оставил мне неплохое состояние, которое позволяет не только безбедно жить, но и оказывать помощь другим, когда это требуется. Кроме того, мой сын, который пошёл по стопам отца и стал дипломатом, тоже мне помогает. Нет, моя просьба совершенно иного рода.
Слышали ли вы, что король Максимилиан открыл свой зверинец для посещения всем своим подданным? (Я, разумеется, не слышал). Наш государь очень любит животных. Про это узнали послы, представляющие в нашей стране свои государства. И правители этих стран стали преподносить в дар его величеству самых разнообразных зверей. Король захотел, чтобы все эти животные не ютились в тесных грязных клетках, и повелел разбить огромный парк, оборудованный обширными вольерами, в которых его питомцы чувствовали себя так же свободно, как на воле. Когда через несколько лет труды были закончены, то все признали, что королевский зоопарк ни в чём не уступает лучшим зоопаркам мира.
Тогда король рассудил, что будет несправедливо, если любоваться на животных, и наблюдать за их повадками будут только члены королевской семьи и придворные. И он распорядился пять дней в неделю открывать двери зоопарка для всех желающих. Те из моих знакомых, которые уже посетили королевский зверинец, остались в полном восторге.
Должна признаться, что я тоже очень люблю животных, и хотела бы на них посмотреть, но мне не с кем пойти. Мой сын с женой и с внучкой живут в Южной Америке (он служит там послом в одной из стран). А среди моих приятельниц, желающих не нашлось: кто болен, кто боится животных, а кто просто их не любит. А идти одной – это не получить никакого удовольствия. Ведь хочется с кем-то поделиться впечатлениями, поговорить. Вот я и подумала, может быть, вы составите мне компанию?
Предложение вырваться хоть ненадолго из стен пансиона, посмотреть на животных, было, разумеется, очень соблазнительным. Но я настолько разуверился в возможности чего-то хорошего в своей жизни, что мрачно ответил:
– К сожалению, меня не отпустят. Меня предупреждали, что выходить на улицу я могу только в сопровождении госпожи Шмерц, представителя опеки или директора лицея…
– О, пусть это вас не тревожит, – успокоила меня госпожа Фрюлинг. – Я получила письменное разрешение от вашего начальства, что могу вас забрать до девяти часов вечера.
И она продемонстрировала мне какую-то бумагу. Позже я узнал, что покойный муж госпожи Фрюлинг имел весьма обширные связи. Он был дружен с директором департамента образования, и последний, узнав от госпожи Фрюлинг мою историю, выдал ей письменное разрешение забирать меня к себе в любое свободное время, кроме ночного. Директор лицея тоже не возражал. Он был разумным и порядочным человеком и видел, в каком душевном состоянии я поступил к ним. Поговорив с госпожой Фрюлинг, он понял, что эта дама, возможно, сумеет излечить мою исковерканную душу, и не ошибся.
Но я всё ещё упрямился и сказал, что в три у нас обед, на что госпожа Фрюлинг с улыбкой ответила, что мы найдём, где перекусить.
Итак, не веря своему счастью, я опрометью кинулся переодеваться, и уже через несколько минут мы вышли из здания лицея.
Госпожа Фрюлинг наняла экипаж, и мы отправились в путь. Стояла тёплая ранняя осень, так называемое «бабье лето», верх экипажа был опущен, и я без устали любовался голубым небом, разноцветной осенней листвой, красивыми фасадами домов. Как давно я не испытывал этой простой радости!
34. Вторая фотография (продолжение). В зоопарке
Не буду тебе, Поль, подробно рассказывать про сам зоопарк, ты там бывал много раз, видел всех животных, и не хуже моего знаешь, как там всё устроено.
Скажу только, что этот день до мельчайших подробностей запечатлелся в моей памяти. Ведь именно с этого светлого, тихого и теплого осеннего дня началось возрождение во мне любви, доброты и радости.
Мы бродили от вольера к вольеру, глазели на животных (а я почти никого из них раньше не видел живьём), смеялись над их проделками (да, я, оказывается, ещё не разучился смеяться!), кормили, если это разрешалось. Должен тебе сказать, что король, беспокоясь как о животных, так и о посетителях, распорядился около каждого вольера поставить обученного служителя, который отвечал бы на вопросы, рассказывал о привычках и образе жизни своих подопечных и, если разрешалось, давал посетителям морковку, четвертинку капусты или специальный хлебец для угощения животных. Денег за это не брали, но у каждого вольера имелась копилка, на которой было написано, что собранные средства пойдут на корм для обитателей зоопарка. И госпожа Фрюлинг не пропустила ни одной копилки.
Ещё в самом начале нашего путешествия по зоосаду я попросил её не называть меня «ваше сиятельство». Ты знаешь, я до сих пор не люблю это обращение, потому что помню, при каких обстоятельствах получил титул. Пришлось разрешить так обращаться ко мне только Микельсу и его семье, иначе он бы очень расстроился, ты понимаешь.
Госпожа Фрюлинг спросила, как же лучше ко мне обращаться? Я немного задумался. У Шмерцев меня называли по имени, но это случалось очень редко. Представитель опеки звал меня «господин граф», а в лицее и учителя и учащиеся обращались ко мне по фамилии.
Поколебавшись, я попросил называть меня по имени.
– Но только с одним условием, – согласилась госпожа Фрюлинг. – Вы будете тогда называть меня «бабушка Генри». Так зовёт меня моя внучка, она на два года старше вас и сейчас очень далеко. Я скучаю по ней, и мне будет приятно, если меня будет называть бабушкой еще один человек. И вы действительно мне, как внук. Ваша мама была мне дочерью, пусть и крёстной, значит, вы вполне можете быть моим внуком.
Кажется, в тот день я так ни разу не назвал госпожу Фрюлинг по имени, что-то меня удерживало, наверное, те дикость и нелюдимость, которые я приобрёл в доме Шмерцев.
Часа через три я был настолько переполнен впечатлениями, что уже просто не мог больше ничего вместить, Заметив это, госпожа Фрюлинг предложила мне отдохнуть и посидеть в кафе.
Сейчас этого кафе уже нет на территории зоопарка, а жаль. Оно располагалось на круглой плавучей платформе посредине пруда с белыми и чёрными лебедями. Попасть на этот плавучий островок можно было только, пройдя по подвесному мостику. Мы сели за один из столиков, и бабушка Генри сделала официантке заказ. В то время мороженое было редкостью, потому что холодильников не было, но, как видно, в зоопарке был погреб со льдом, поэтому нам принесли разноцветные шарики мороженого в блестящих металлических креманках. Бабушка Генри попросила меня не торопиться и прибавила, что вовсе не хочет, чтобы я простыл, а она была бы в этом виновата. Но меня было не удержать. Я попробовал мороженое, наверное, впервые в жизни, и угощение исчезло мгновенно. Я даже попросил добавку, и передо мной оказалась новая порция. К счастью, здоровье у меня было хорошее, и я не простудился.
Потом я отошёл к краю платформы и стал любоваться на лебедей, плавно и величаво скользящих по зеркальной воде, которая отражала небо и казалась его продолжением. И вот, глядя на эту картину, я вдруг, неожиданно для себя самого, заплакал. И не просто заплакал, а беззвучно зарыдал. Бабушка Генри, наблюдавшая за мною от нашего столика, сразу же оказалась рядом. Она обняла меня, прижала к себе и тихо шептала:
– Ну полно, милый, успокойся, всё будет хорошо… Бедный мой мальчик, сколько же ты пережил…
Она ласково гладила меня по голове, говорила слова утешения, и голос у неё слегка дрожал. Когда я, наконец, поднял глаза, то увидел, что её лицо тоже мокро от слёз.
Это было так непривычно! Меня не ругали за мои слезы, не смеялись над ними, а сочувствовали, утешали и сопереживали. Мне кажется, что именно с этого момента начал таять айсберг, образовавшийся в моей душе после гибели родителей и последовавшими за ней событиями.
Когда мы немного успокоились, бабушка Генри предложила где-нибудь пообедать.
– Мороженое – это перекус, а нам надо основательно подкрепиться. Я знаю одно неплохое место. А в зоопарк мы, если, конечно, ты захочешь, можем прийти ещё раз.
Я хотел, но на сегодня, и вправду, было достаточно. Бабушка Генри после моих слёз в кафе стала обращаться ко мне на «ты», но я был не против, мне даже нравилось.
Мы снова взяли экипаж, и моя спутница назвала адрес, сказав при этом, что надо по дороге заехать в магазин «Александрия».
На этот раз экипаж был крытый, меня укачало, и я слегка задремал. Очнулся я от того, что мы остановились, госпожа Фрюлинг вышла из кареты и попросила кучера подождать несколько минут. Я рассматривал в окно витрины магазина, за дверью которого скрылась бабушка Генри, и понял, что здесь торгуют книгами. Вскоре госпожа Фрюлинг вышла из магазина в сопровождении приказчика, который нёс увесистый свёрток, вмещавший, наверное, несколько толстых томов.
Приказчик помог бабушке Генри сесть в экипаж, положил свёрток на сидение и попрощался, поблагодарив за покупку и прибавив, что они всегда будут счастливы снова увидеть даму в своём магазине.
Кучер натянул вожжи, и под мерное постукивание колёс по мостовой я снова погрузился в дремоту.
Очнулся я от того, что услышал тихий и ласковый голос бабушки Генри:
– Рольфи, милый, просыпайся, мы приехали.
Экипаж стоял перед одноэтажным домом, сравнительно небольшим, но очень красивым и элегантным.
– Чей это дом? – спросил я, протирая глаза.
– Мой, – ответила бабушка Генри.
35. Вторая фотография (продолжение). Летиция
Не успела ещё госпожа Фрюлинг с помощью кучера выйти из экипажа, как дверь домика стремительно распахнулась, и из неё выскочила нам навстречу невысокая кругленькая женщина в чепце и фартуке.
– Я совсем заждалась вас, госпожа Генри! – воскликнула она. – Все глаза проглядела, уже волноваться стала! Да вы не одни, а с молодым человеком! Вот славно, давно у нас не было гостей. А я, как чувствовала, испекла булочки!
Произнося всё это, она успела подать руку госпоже Фрюлинг, чтобы та оперлась на неё, а другой рукой подхватила свёрток из книжного магазина.
Через одну минуту мы оказались в хорошо освещенной прихожей, и служанка помогла бабушке Генри снять плащ, а мне – курточку. Тут она внимательнее вгляделась в меня и вскричала:
– Госпожа Генри, скажите, что мои глаза меня не обманывают! Это ведь молодой граф Рольфи Вундерстайн! Неужели я его снова вижу? Вот счастье-то!
