скачать книгу бесплатно
– Это мамино, – бормочет Эвелин. – Она там письма хранила и свои дневники. Ты их читала?
– Как я их могла прочитать, если ящики заперты?
– Вряд ли там есть что-то еще, – произносит Эвелин, сознательно замедляя свою речь.
– Прошлый раз ты тоже так говорила. Откуда такая уверенность, если ты даже не всегда помнишь, что ела на обед? Но ты обещала, что подумаешь о том, где могут лежать ключи.
– Обещала? – Эвелин отводит глаза и через окна гостиной смотрит на сад. За деревьями все еще плывет дым. Там могло бы гореть что угодно. Костер – хороший способ постепенно избавиться от нежелательных бумаг… и других улик.
– Так ты подумала? Где могут лежать ключи?
Эвелин медлит с ответом, словно старательно вспоминает:
– Может быть, на кухне в ящике? Ты там смотрела? Мы всегда бросали разную мелочевку в ящик кухонного стола. Там полно было всякой всячины. Может быть, ключи где-то в глубине затерялись.
– Конечно, смотрела. И не только в этом, но и во всех остальных ящиках на кухне, в подвале, в мастерской, во всем доме. Вот право слово, тетя Эвелин, твой дом – это большая свалка. Когда придет мой черед помирать, пожалуйста, напомни мне, чтобы я не оставляла своим детям такой ужасный бардак.
– Тогда, может, пусть дети тебе помогут. Для них это было бы вроде поисков сокровищ. Мы в детстве обожали отыскивать сокровища. Помнится, однажды двоюродный дедушка Уилл…
– Ой, тетя, ну хватит! Они давно уже не дети. Это абсолютно взрослые люди, у каждого серьезная работа, серьезные обязанности. Они не могут бросить все ради того, чтобы рыться в твоем хламе. Черт возьми, в один прекрасный день мое терпение лопнет, я закажу очистку дома от рухляди, и дело с концом. Если бы не ценности и не семейный доверительный фонд, я бы с радостью сделала это прямо сейчас.
Пэт, видит Эвелин, на грани взрыва, потому, помолчав несколько секунд, она говорит:
– Курицу. На обед я ела курицу.
Губы Пэт дрогнули в улыбке:
– Хорошо. Я рада, что ты здесь хорошо питаешься. Вид у тебя цветущий. Сразу видно, что ты получаешь удовольствие от еды.
– У меня всегда был хороший аппетит. Еще мама это заметила. И миссис Глазьер, когда мы были маленькими, утверждала, что из всех нас я ем лучше всех.
– Миссис Глазьер? Кажется, она у твоей мамы была то ли кухаркой, то ли экономкой, да? – Пэт знает, что Эвелин любит вспоминать прошлое.
– Кухаркой главным образом. Уборкой занималась Виолетта. Мама всегда говорила, что хорошую прислугу трудно найти и удержать, но миссис Глазьер служила у нас многие годы. Я обожала ее стейк и почечный пудинг. А еще она потрясающе запекала яблоки в тесте. Мы их всегда ели с заварным кремом. Пэт, ты когда-нибудь пробовала яблоко в тесте? Вкуснотища, скажу тебе, пальчики оближешь.
– Нет, не пробовала. И вряд ли когда попробую. Сомневаюсь, что теперь кто-то возится с такими пудингами. В лучшем случае разогревают готовые творожные пудинги или заправляют блюда пакетной крошкой. Нынче мало кто ест пудинги, и я уж точно не собираюсь начинать, – она похлопала себя по упитанным бокам.
– О, а мы, когда я была девчонкой, всегда лакомились пудингами. Без пудинга обед был не обед, ужин не ужин, – Эвелин на время умолкает, грезя о давних, но не позабытых пудингах, потом спрашивает: – Дорогая, а ты пробовала когда-нибудь суссекский пудинг? Он подается с чудесным лимонным соусом.
– Нет, тетя, – вздыхает Пэт. – Суссекский пудинг я тоже не пробовала и вряд ли попробую.
– Хочешь, я попрошу здешних поваров как-нибудь приготовить его для нас в качестве угощения? Тебе понравится. Они всегда с удовольствием выполняют специальные заказы.
– Нет, нет. Я пришла сюда не о пудингах беседовать! Мне необходимо поговорить с тобой о доме и семейном фонде.
Для Эвелин это не открытие, но она просто смотрит на Пэт и затем гладит ее по рукам, словно утешает:
– Знаю, дорогая. Ты мне очень помогаешь. Но я теперь, как ты видишь, редко куда хожу. Не сомневаюсь, ты примешь верное решение.
– Да, видимо, придется, – снова вздыхает Пэт, выпрямляя спину, – раз эта обязанность лежит на мне.
С минуту она покусывает губу, потом говорит:
– Мне бы не хотелось ставить семью в неловкое положение. Я пытаюсь действовать деликатно. Относительно земли и надворных построек решение принять было нетрудно, но вот сам дом – это совершенно другое дело. Там столько личных вещей. Я просто обязана все просмотреть. И в отношении некоторых… в отношении некоторых я просто в растерянности, поэтому я так беспокоюсь о ключах.
Она встает, наклоняется к тете, целует ее, собираясь уходить:
– Что ж, если иначе нельзя, значит, придется ломать замки. Жаль, конечно. Этот книжный шкаф стоит немало.
В ту минуту, когда она собирается уйти, появляется Даниэлла в белой поварской униформе. Держа под мышкой планшет с меню, она улыбается Пэт, а та ей говорит:
– Я слышала, сегодня у вас опять был очень вкусный обед. Но вы не идите у нее на поводу, а то она вас еще заставит готовить пудинги по старинным рецептам.
– У миссис Т-К для ее возраста просто отменный аппетит, – отвечает ей Даниэлла с улыбкой. – И ей все время рыбу подавай. Сегодня она опять брала рыбное блюдо.
Улыбка угасает на губах Пэт, она переводит взгляд с Даниэллы на Эвелин:
– Но ты же сказала, что на обед ела курицу?
– Нет, – заявляет Эвелин. – Я ела рыбу. Так и знала, что ты меня не слушаешь. Ты никогда меня не слушаешь.
Глава 6
17 апреля 1940 г.
Дорогой мой, любимый!
Прости, если тебе кажется, что я чуть-чуть сердита на тебя. Просто очень трудно сохранять жизнерадостность, ведь я понятия не имею, где ты, что делаешь. Я очень стараюсь не унывать, но порой воображение рисует мне жуткие картины, и я лежу полночи без сна, в страхе, что больше никогда тебя не увижу. Да, я понимаю, что нужно мыслить позитивно, и я пытаюсь, очень пытаюсь и, конечно, просто хочу, чтобы эта проклятая война скорее закончилась и ты вернулся ко мне целым и невредимым.
Наверное, я растревожилась из-за того, что ты рассказал мне в Илфракомбе, где в прошлом месяце мы провели два благословенных дня твоего отпуска. Не волнуйся, я не стану повторять это в письме, иначе цензура и вовсе на тебя ополчится, начнет вымарывать строчку за строчкой в твоих письмах. Просто хочу напомнить, как ты сказал, что тебя и твоих товарищей крайне беспокоит, что «некий человек» играет вашими жизнями. Он считает, что «цель оправдывает средства», сказал ты, но тут я просто не могу согласиться. Если вас без необходимости подвергают риску (да, я понимаю, что война – опасное предприятие и потери неизбежны), значит, «этот человек, имени которого нельзя упоминать» слова доброго не заслуживает. Да и как я могу уважать его, дорогой, если он столь вольно распоряжается жизнью моего драгоценного супруга? Я просто надеюсь, что ты ради всех нас сумеешь его образумить. Я понимаю, ты не вправе сообщить мне, чем конкретно ты занимаешься, но, по моим догадкам, ты со своими товарищами выполняешь самые опасные сверхсекретные задания.
О боже, что-то я совсем разнылась, да? Дорогой, обещаю, больше не буду скулить. Просто я хочу, чтобы ты знал: я думаю о тебе ежечасно и с нетерпением жду твоего благополучного возвращения. Ты обязан остаться в живых и вернуться ко мне, и потом мы начнем претворять в жизнь все наши чудесные планы. Ты будешь заниматься лошадьми, я – своим садом. Со временем у нас появится парочка маленьких помощников. Поэтому, пожалуйста, береги себя, дорогой, и возвращайся ко мне в добром здравии.
Преданная тебе твоя жена Эви.
P.S. Я люблю тебя.
Глава 7
Миссис Т-К
20 октября 2016 г.
Как знать?
Опять она за свое. Розмари Дженкинс. Сидит в углу и верещит. Убалтывает посетительницу. Похоже, это одна из волонтерш, что помогают устраивать музыкальные вечера. Розмари рассказывает ей про свою молодость, которая пришлась на годы войны. До Эвелин доносятся лишь обрывки ее откровений, но суть разговора ей ясна.
– Не может быть! – охает посетительница.
– Да-да. Даже заикаться о том было нельзя, – говорит Розмари. – Никому из нас. Мы все дали подписку о неразглашении государственной тайны. Нас отдали бы под трибунал, а, может, и расстреляли бы, если бы мы не держали языки за зубами.
Она хихикнула:
Но не думаю, что теперь, учитывая мой возраст, у меня возникнут неприятности. Память у меня уже не та, что раньше. Я толком и не помню, кому и что говорила.
Они обе смеются.
– Так где вы работали?
– Сначала в «MI 5»[7 - MI 5 – секретная служба безопасности Великобритании (сокращенное название контрразведки, по первым буквам – Military Intelligence).], в Лондоне. Первыми они меня завербовали. Потом перешла на службу в «MI 6»[8 - MI 6 – секретная разведывательная служба Великобритании.].
– Ух ты, как интересно! И чем же вы там занимались?
– Ничем особенным, – качает головой Розмари. – Мне кажется, пользы от меня было немного. Мы в основном бумажки перебирали.
– Ой, не скромничайте. Наверняка не только бумажки.
Розмари, наклонившись к ней, понижает голос:
– Ну да, во время войны я вела наблюдение. В ту пору в Лондоне было много пришлых людей.
В подтверждение своих слов она энергично кивает, и ее любопытная гостья в предвкушении новых откровений раздвигает губы в алчной улыбке:
– А я имела большие связи, и меня приглашали на все посольские приемы. Я слыла светской красавицей.
Эвелин, слыша все это довольно отчетливо, думает про себя: вот глупая баба. Не следовало бы Розмари распространяться о своей службе в разведке. Сама Эвелин будет молчать как рыба. Бывших разведчиков не бывает. Если ты поклялся хранить это в тайне, значит, должен хранить это в тайне всю жизнь наряду со всеми остальными секретами. Пожалуй, стоит пройти за креслом Розмари и шепнуть ей на ухо: «Закон о предательстве». Интересно будет посмотреть на ее реакцию.
Новый взрыв смеха отвлекает Эвелин от кроссворда. Он нетрудный, но требует сосредоточенности, когда она вписывает в клетки буквы, которые потом, в окончательном варианте, чернилами заменит на другие. В сегодняшней головоломке больше анаграмм, чем обычных определений, и Эвелин анаграммы нравятся: перетасовка и перестановка букв напоминают ей кодирование – увлекательное занятие, от которого временами немного болела голова, если приходилось шифровать и расшифровывать сообщения в срочном порядке.
С минуты на минуту зазвучит музыка. Эвелин предпочла бы сидеть в тиши своей комнаты или одного из других залов лечебницы, но желательно, чтобы ее воспринимали как часть группы, видели, что она вместе со всеми пытается запомнить слова популярных песен. В прошлом месяце с ними занимался пианист, который все наигрывал им мелодию Roll Out the Barrel[9 - Roll Out the Barrel – всемирно популярная песня времен Второй мировой войны. Мелодия написана в 1927 г. чешским композитором Яромиром Вейводой (1902–1988), первый текст песни написал в 1934 г. Вацлав Земан. Польку исполняли сестры Эндрюс (1939), оркестр Гленна Миллера, Бенни Гудман, Билли Холидей.], – очевидно, привык выступать в рабочих клубах[10 - Working men’s club – рабочий клуб (обычно такие клубы организуют семейные вечера, танцы и т. п.).]. Сегодняшний музыкант им будет играть на укулеле. Можно подумать, во время войны слушали одного только Джорджа Формби[11 - Джордж Формби (1904–1961) – англ. комедийный актер, певец, автор песен. Широкой аудитории стал известен по фильмам 1930–1940-х гг. Исполняя шуточные куплеты, подыгрывал себе на гавайской гитаре – укулеле.].
Эвелин больше нравилась классическая музыка, особенно дневные концерты в церкви Сент-Джонс на Смит-сквер, которые она посещала, когда еще была в состоянии самостоятельно ездить в Лондон. И она продолжала ходить на эти концерты даже после всего, что случилось. Приятно было развеяться. Утром с час она проводила в универмаге «Питер Джонс», оставшееся время посвящала пошиву новых наволочек или выбирала цветную шерстяную пряжу для ажурных изделий, которые вывязывала крючком Пэт. Часов в одиннадцать вкусный кофе с выпечкой из дрожжевого слоеного теста в элегантном кафе, что позволяло ей обходиться без обеда.
Эвелин вздыхает. Жаль, что она больше не вольная птица и вынуждена полагаться на заботу персонала лечебницы. Это так утомительно. Они, конечно, все любезные и услужливые, но то ли дело, когда она сама отправлялась на вокзал по окончании утреннего часа пик, на поезде доезжала до Лондона и шла на дневной концерт или в одну из художественных галерей, чтобы взглянуть на любимые полотна. В хорошую погоду после концерта она частенько прогуливалась по набережной Миллбэнк до галереи Тейт. Особенно ей нравился Тернер. Она могла часами смотреть на «Дождь, пар и скорость». Очень атмосферная картина.
А ранней весной она посещала Челсийскую выставку цветов. Конечно, не в дни всеобщего ажиотажа, а в один из тех, когда туда допускались только члены садоводческого общества. Ее любимые цветы – чемерица и подснежники, вестники весны. Но только без Пэт. Однажды, много лет назад, она взяла ее с собой, но Пэт, была уверена Эвелин, заскучала, не посмотрев и половины садов. Может быть, потому, что Эвелин имела привычку зарисовывать дизайнерские решения и записывать названия новых сортов растений. Пэт интересовали только сады и поля для гольфа, защищенные от собак. Нет, Эвелин получала гораздо больше удовольствия, когда ходила на выставку одна и ей никто не мешал восхищаться красотой растений и мастерством ландшафтных дизайнеров и профессиональных садоводов. Вообще в жизни ее возникало куда меньше сложностей, если она что-то делала в одиночку.
Зазвучала музыка. На колени Эвелин положили листок с текстом песни, отпечатанным крупным шрифтом. Слова When I’m Cleaning Windows («Когда я мою окна»), как и многих других популярных песен, она помнила наизусть, но сейчас ей приходилось шевелить губами и всматриваться в текст, чтобы все видели, как она старается. Ее неуверенный голос сливается с другими хриплыми дрожащими голосами, тонет в ритме музыки и псевдоланкаширском акценте музыканта, но постепенно набирает силу и крепнет в знаменитой хоровой песне.
– Миссис Т-К, вам помочь? – раздается рядом ласковый голос.
Чья-то рука помогает ей взять листок с текстом песни, затем кладет на журнальный столик кроссворд Эвелин и берет ее карандаш. Эвелин улыбается, позволяя помощнице подсказывать ей слова: та водит по фразам кончиком отточенного карандаша. Эвелин любит писать острыми карандашами; в прошлом они сослужили ей хорошую службу.
Глава 8
25 апреля 1943 г.
Дорогой мой, любимый человек!
Я не обманываюсь – прекрасно понимаю, что тебя больше нет, но, кроме как в письме, не знаю другого способа выразить свои чувства, излить ярость, потому пишу так неистово, что фактически изодрала в клочья почтовую бумагу. Да, мною владеют ярость, гнев – называй как хочешь – из-за того, что ты, уцелев в ходе стольких операций, в конечном итоге погиб. Как они могли быть так безалаберны в отношении тебя после всего, что ты вынес! Как могли так дерзко испытывать судьбу? Мне хочется вопить, с остервенением наброситься на тех, кто не ценил твою жизнь.
Мое горе столь люто, столь неукротимо. Меня тошнит от слез бешенства. Во-первых, я злюсь на тебя за то, что ты вообще пошел служить в ту проклятую часть. Во-вторых, я донельзя возмущена тем, что тебя не уберегли. Я знаю, что ты не мог рассказать мне, чем конкретно тебе приходилось заниматься по долгу службы (хотя нетрудно догадаться) и что потери несут все подразделения, но ведь ты выбрал самую опасную стезю, да? И как смеешь ты оправдывать собственное решение желанием усовершенствовать свой французский! Родной мой дурашка, ты ведь так гордился своими лингвистическими способностями, да? Млел от счастья, что долгий летний отдых на Лазурном Берегу и катание на лыжах в Альпах помогли тебе отшлифовать твой французский.
Лучше б ты ни слова не знал на этом треклятом языке, даже тех, что ты ласково нашептывал мне во время нашего медового месяца. Я могу думать лишь о том, что твоя любовь к французскому отняла тебя у меня, заставила рисковать. И вот результат: ты больше никогда не вернешься ко мне, никогда меня не обнимешь, не поцелуешь. У нас никогда не будет дома с конюшнями и садом, как мы планировали. Наши дети, о которых мы так мечтали, никогда не родятся. Из-за этой ужасной войны мы лишились той жизни, что была, как мы думали, обещана нам, и теперь я не представляю, как мне дальше жить без тебя.
Ты не раз смотрел в лицо смерти, и в прошлом году, когда ты пропал без вести, я ведрами лила слезы. Но свершилось чудо, ты вернулся, и я уж думала, что мне никогда больше не придется так много плакать. Но я ошибалась, безрассудный ты мой, отчаянный человек. Я заливаюсь слезами, тону в слезах с тех пор, как меня официально уведомили о твоей гибели. Да, я знаю, ты считал, что обязан исполнить свой долг, но мне всегда казалось, что ты будешь вести себя более осторожно после того, как чудом спасся. Однако тебе нравилось искушать судьбу, да? Ты смеялся над судьбой, с готовностью подвергая себя риску. И теперь, кроме родителей и наших друзей, нет никого, кто мог бы урезонить меня. Я курю, упиваюсь джином, делаю что хочу. И по привычке, от которой не могу избавиться, продолжаю изливать тебе душу на бумаге, хотя мои письма ты никогда не прочтешь.
Твоя любящая жена Эви.
P.S. Я люблю тебя.
Глава 9
Миссис Т-К
3 ноября 2016 г.
Улыбнитесь, вас снимают
Пэт снова здесь. Она ведь навещала ее не далее как два дня назад. Что ж она никак не уймется? Все ходит и ходит каждые пять минут, суетится, пристает с расспросами.
– Я нашла кучу фотографий, – порывшись в неопрятной дерюжной хозяйственной сумке, – Пэт вытаскивает железную банку из-под печенья, на которой видны загородный домик с соломенной крышей и сад с люпином и алтеем. – Я подумала, будет здорово, если мы вместе посмотрим их сегодня. Я понятия не имею, кто все эти люди. В нашей семье их никто не знает. Подскажи, как их зовут, когда были сделаны снимки, а я буду записывать на обороте.
– Печенье «Хантли и Палмерс», – произносит Эвелин, глядя на банку. – Мне всегда больше нравился их имбирный орех. А мама пекла такие вкусные розовые вафли.
– Ну теперь здесь старые фотографии, – говорит Пэт. Сняв пальто, она усаживается в кресло. – Печенье давно съели. Давай посмотрим, помнишь ты кого-то из тех, кто запечатлен на этих снимках.
– Я не уверена, что сумею помочь, но попробую, – соглашается Эвелин. Она, конечно, всех помнит. Помнит очень хорошо. Только как знать, чьи фотографии обнаружит Пэт среди маленьких черно-белых снимков, что беспорядочно громоздятся в банке? Значит, вот к чему все пришло: отныне Пэт будет беспардонно копаться в жизни Кингсли и мучить ее вопросами, вороша прошлое, которое Эвелин не успела как следует спрятать и похоронить. Остается надеяться, что ее секреты не будут раскрыты, пока она жива.
– Можно взять карандаш?
Пэт берет его с тумбочки, на которой лежит газета с разгаданным кроссвордом:
– Ух, какой острый.
Она открывает банку и бросает на колени Эвелин ворох фотографий. Первая стопка состоит из снимков, сделанных одним давнишним летом. В 1935 году или в 1936-м? Нет, точно в 1935-м, тогда еще жара стояла несусветная. Эвелин смотрит на компанию мужчин в белой форме для крикета, на женщин в светлых платьях. Они устроили пикник: сидят все в тени на ковриках, перед ними тарелки с треугольными бутербродами и чаши с клубникой.
– Соломенные шлемы, – молвит она. – В том году лондонским полицейским выдали соломенные шлемы, чтобы они меньше парились. Все говорили, что они снова будто перенеслись в Индию, когда папа там работал. Мне в тот год исполнилось шестнадцать.
Она показывает на молодую женщину с короткой стрижкой на заднем плане.
– Видишь, как я здорово придумала, – улыбается Пэт. – Вон как много всего ты вспоминаешь, глядя на фотографии. А про эти что скажешь? Это дядя Хью?
Она протягивает Эвелин портрет молодого мужчины, позирующего перед фотокамерой. Та берет маленькую карточку и улыбается своему давно почившему мужу:
– Он тогда был такой красавчик. Все девчонки так считали. Мне очень повезло, что он выбрал меня. За Хью многие охотились.
– Может, оставишь это фото у себя?
