ANTI Лора. Фантасмагория для взрослых

– И все-таки, что ты мне хочешь показать в этой крепости, – отстраненно-вежливо спросил он у своей спутницы, пока они проезжали через маленький городок, не имеющий даже ни одного светофора.

– Это же так романтично… Ночь, скалы, старые разрушенные башни, обрыв в море, таинственная луна…, – Анастасия деланно восхищенно подняла брови. В глазах ее бегали бесенята.

– Только боюсь, время экскурсий уже прошло, или ты собираешься на своих шпильках лезть на стену?

– Я знаю место, где есть проход. Мы легко проберемся, даже я, – ее голос стал серьезнее. Он хмыкнул и оставшуюся дорогу молчал.

Увиденная в аквапарке картина вывела его из душевного равновесия, если оно, конечно, еще было, после столь неординарных происшествий и странных видений сегодняшнего дня. Действительно, поздно думать о каком-то равновесии, когда ты видишь самого себя в прошлом! Да еще и… и с кем то еще. С тем, кого потерял. С тем, кто молча исчез из твоей жизни, поставив жирнющую точку, завалив все, что было камнями.

Будучи в глубоко шоковом состоянии, он делал вид, будто все «так надо», что все под контролем, а в голове плавали клочки вспыхнувших эмоций, пытающиеся сложиться в связные слова. Наброски будущей поэмы, не меньше.

Позабытые чувства твои

Этот город, раскинувший крылья На горах, где мы были одни

Наше синее море бессильно…

Пролетая над падшей зарей Мы разбились, не зная дороги Не заметили вечный покой

Вот и все, пусть завидуют Боги…

Холод бесится где-то внутри Вырывая пласты расстояний Незаметно исчезнут черты Ложь пустых подаяний…

«Пара фраз не спасет никого, ты спокойна, я просто бессилен. Я молчу, я хочу одного. Помню все, хоть меня не просили», – с ходу продолжил он, пока вдохновение, вызванное «свиданием» с прошлым, не оставило его.

Незаметные брызги летят Крови, мыслей. Ожог обещаний Задыхаясь, пытаясь понять

Где Ты есть, а где ворох прощаний… 15

От рифмоплетства его оторвало стоящее внимания зрелище.

Старая генуэзская крепость, увенчивающая высокую гору, выглядела достаточно впечатляюще. Ее подсвеченный полной Луною на фоне черного неба силуэт с зубчатыми стенами и башнями, напомнил ему картинку из старого издания одного любимого романа о принцах и принцессах, развлекающихся с необычными картами и вдохновенно борющимися все против всех за власть в вечном янтарном городе. Недоставало только лестницы, возникающей под лунным светом и ведущей в город-призрак, являющийся небесным отражением настоящего.

«Сегодня еще и полнолуние», – подумал мрачно, – «хорошо хоть не пятница».

– Извиняюсь за глупый вопрос, – обратился он к девушке, – сегодня какой день недели?

– Вау, Олег, что с тобой? Сегодня же пятница, тринадцатое. Вот туда заверни, – ткнула она своим изящным пальчиком в темный проезд рядом со стеной.

«Ведьма!», – волосы на голове попытались встать дыбом, но поскольку для данной процедуры были весьма короткими, ограничились легким взъерошиванием.

Выбравшись из машины, и, зачем-то, перепрыгнув через капот, он открыл дверцу перед дамой, конечно же, подав ей руку. Свои хорошие манеры он относил к старорежимным пережиткам, в современной жизни совершенно не модным.

Закурил в очередной раз, справедливо полагая, что поскольку девушка уже с ним, поводов ронять недокуренную сигарету не будет, и глубоко затянулся.

– Ну что, госпожа Сусанина, ведите.

Девушка усмехнувшись, передернула плечами и молча двинулась вперед, осторожно ступая по камням на своих каблуках.

«Жизнь не экзотика. Москвичка под зонтиком. Барокко и готика. Мадонна на каблучках», – хмыкнул он и пошел следом.

Шагая за ней и наслаждаясь видом грациозно движущейся красивой фигуры, он меланхолично думал, куда ж его черт несет. В очередной раз.

Похоже, он был не далеко от истины, которая как всегда была где-то рядом. В темноте.

Ожиданья ж тают в темноте?

Черт или красивая ведьмочка остановилась, и, показав рукой в едва видимый пролом в стене, сказала:

– Нам туда.

Оценив крутизну склона, он попробовал отшутиться, изобразив туповатого гусара:

– Только после Вас, сударыня.

В комплекте с соболезнующим взглядом несказанно красивой брюнетки, он получил и ценное указание привыкшей распоряжаться мужчинами женщины:

– Олег. Ты идешь первым, потом поможешь мне.

Тихо вздохнув от предвкушения романтики, которой уже было пора и нахлынуть, он взобрался в пролом стены и протянул руку девушке. Ее ладошка была мягкой и теплой.

15 Стихи автора

«Конец был мягким и теплым, но где же пистолет?!», – концовка анекдота про Штирлица сейчас показалась ему очень смешной.

Анастасия, очутившись рядом, мгновенно отстранилась, создавая дистанцию, и кивком головы указала на башню, стоявшую на самом обрыве над морем:

– Туда.

– Может все-таки, объяснишь, что мы там хотим увидеть? – с достаточной долей недоверия в отношении своей проводницы и изрядной порцией скептицизма в отношении предстоящих ощущений от покорения новой вершины поинтересовался он. – Неужели смотреть, обнявшись, как влюбленная парочка, на море и лунную дорожку?

– Терпение, минутку терпения, – ласково пропела девушка, – ты сам все увидишь и, будешь, не разочарован.

– Ну-ну, очень надеюсь, – он криво ухмыльнулся.

Они пересекли поле и, изрядно запыхавшись, поднялись по довольно крутым ступенькам.

Представшая узкая дорожка с одной стороны была ограничена невысоким парапетом, за которым гора резко обрывалась к морю, неслышно сопевшему далеко внизу. С другой стороны проход был ограничен небольшим провалом, глубина которого вряд ли превышала несколько метров, но приятных впечатлений при попадании в него не сулила.

Аккуратно, чтобы не давать повод ни… ни к чему вообще, придерживая девушку за руку, он осторожно прошагал вместе с ней по каменной мостовой к дверям башни.

– Ну, и где табличка «Посторонним В.»? – ехидно улыбнулся, – сколько раз стучать?

– У тебя ключ есть, не забыл? – «мило» отозвалась спутница.

«Как все верно рассчитано ведь. И ключ заранее подсунули, как будто мое попадание к этой двери было предопределено. А если б я не поехал в клуб? А если б не полез на бочки? А если…».

Замок давно не смазывали. Он натужно скрипел, как телега у плохого хозяина. В абсолютной тишине, окружающей их, не считая уханья филинов, звук был оглушительным.

После третьего оборота ключа дверь чуть слышно скрипнула и приоткрылась.

Он обернулся к Анастасии, чтобы по выражению ее лица уловить характер предстоящего, по всей видимости, развлечения. Но девушки рядом с ним уже не было…

«Очередной призрак… И где они научились так исчезать?», – успел подумать, уже перенеся ногу через порог, но еще не опустив ее на мрамор пола…

ПИАЧЕРЕ16

«Напои меня зелием своим. И печаль растает словно дым…»

…Живой огонь, пожирающий дерево, привлекал и зачаровывал людей с того момента, как они научились его разжигать в своих пещерах. Языки пламени облизывали поленья и бросали отблески на стены. Смотреть, не отрываясь на огонь – один из немногих атавизмов, оставшихся у человека с каменного века. Дрова трещали, и дым с легким шелестом уходил в трубу камина.

Умиротворение. Покой. Тишина.

– Не желаете партию в шахматы? – звук незнакомого голоса выплыл из-за плеча.

Слегка вздрогнув от внезапного нарушения идиллической картины и с трудом оторвав глаза от огня, он повернул голову влево.

Обладатель голоса походил на персонаж одного фильма, в блистательном исполнении Аль Пачино, а еще больше он напоминал очень известного героя романа отечественного классика демонической литературы.

Напротив него в глубоком кресле, с сигарой в руке, сидел довольно импозантный мужчина лет пятидесяти – пятидесяти пяти, одетый в черный атласный халат, поверх черного же костюма и вопросительно подняв брови, ждал ответа на тривиальный вопрос.

Он беззвучно кашлянул и осторожно обвел глазами помещение, где неведомым образом очутился.

16 Piacere – по усмотрению исполнителя

«Ну почему ж неведомым? Сам пришел, вернее привели. Привела. Барышня-красавица.

Анастасия», – зло сжал губы.

Огромная комната, в которой он находился наедине со странным господином, напоминала зал в рыцарских замках, по крайней мере, именно так изображали данные помещения в фильмах. Свет очага не добирался до углов и до свода, и они тонули во мраке. На стенах, сколько хватало глаз, было аккуратно и заботливо развешено самое разнообразное холодное оружие – многочисленные шпаги, рапиры, палаши, сабли. Виднелись даже казацкие шашки. Русские бердыши, янычарские ятаганы, копья, тяжелые двуручные мечи, испанские кинжалы и наваррские стилеты, японские катаны. Похоже, здесь было собрано оружие всех эпох и всех народов. Но в остальном обстановка была довольно аскетичной.

Меж ним и его vis-a-via стоял низкий стол, покрытый черной парчовой скатертью, на котором едва умещалась шахматная доска с очень красивыми резными фигурами. Под ногами лежал ковер из шкуры леопарда. Пожалуй, это и все, не считая двух кресел, в которых собственно они и сидели. Да, был еще один небольшой столик, уставленный всевозможными пузатыми бутылками, опутанными паутиной и внушающими благоговение своей бросающейся в глаза стариной. Бутылки перемежались тяжеловесными, хрустальными, на высоких ножках, бокалами различной степени чистоты, словно здесь побывала веселая компания a-la Шляпа с Зайцем, достаточно долго перемещавшаяся по кругу, пачкая посуду и привычно игнорируя обязанности по ее мытью.

«Замечательно… Из одного романа мы переместились в другой», – шевельнулась мысль, напоминая, что он еще жив. – «Скорее не так. Из одного сна я попал в другой», – он догадался, к кому его привела незабвенная близняшка утренней знакомой. И это был не карточный король. – «Ай да Белый Кролик, ай да сукин сын!».

Дело было вечером, гм, делать было нечего… Оставалось только достойно встретить новый поворот сюжета в этом грустном и не смешном «кино». Что он и попытался сделать, выдавив из себя, как можно точнее, цитату:

– Я думаю, что за эту шахматную партию, многие журналы отдали бы свой годовой гонорар… Его собеседник громко рассмеялся, демонстрируя свои великолепные зубы:

– Браво! У Вас хорошая память. И оригинальное чувство юмора, – едва заметная усмешка. – Что ж, я рад этому. Раз Вы не против, то, пожалуй, начнем. Или Вы желаете прежде немного подкрепиться?

Высоко поднятая бровь над левым, слегка прищуренным зеленым глазом, в то время как правый, бездонно черный оставался абсолютно холодным, показывала на столик:

– Не стесняйтесь. Там есть напитки, которые Вы при всех, допустимых человеческих возможностях, пробовать никак не могли. Если желаете – сигару, настоящая гавана.

Японцы были не дураки. Последовав их принципу – не терять лицо в любых обстоятельствах, а впрочем, что еще ему оставалось, при таком раскладе, он как можно более невозмутимо взял одну из плетеных бутылок и наполнил с трудом выуженный из тесноты себе подобных наиболее чистый бокал.

Вино на самом деле превосходило все, что ему приходилось пробовать до этого. С удовольствием, выпив его до дна, он еще минуту наслаждался сладко-горьким и одновременно терпким послевкусием источника истины (in vinous verities!), сделанного, судя по всему, в начале нашей эры, после чего перешел к следующему успокаивающему средству.

Аккуратно вынув из хьюмидора сигару, он слегка размял ее пальцами, вдыхая аромат отменного табачного листа, затем обрезал кончик найденной на столе же серебряной гильотинкой, и, чиркнув огромной каминной спичкой, раскурил.

Погрузившись в клубы дыма, успокоился, собрался, вернулся в себя и был готов выходить к барьеру.

«Сгонять партейку говорите…?».

Был черед его реплики. Недолго думая, быстренько выудил из памяти и озвучил следующую классическую фразу:

– Давненько я не брал в руки шашек, – Чичиков не Чичиков, но где-то рядом. Авансом извинившись, таким образом, за могущие быть не совсем адекватными ходы, он, уже более серьезным тоном, спросил:

– Каковы условия Игры?

Собеседник, внимательно наблюдавший за ним все это время, перевел взгляд на доску.

Красота рядов двух игрушечных армий еще не была нарушена антагонизмом борьбы. Фигуры выжидательно стояли на отведенных им правилами позициях, готовые ринуться навстречу судьбе. Последние секунды спокойствия и тишины перед схваткой. Мирное лето четырнадцатого года…

– Вы, наверное, знаете, что шахматы очень напоминают человеческую жизнь. Эти шестьдесят четыре клетки черных ночей и белых дней, о которых говорил поэт… А может быть, наоборот: белых ночей и черных дней. Все зависит от того, с какой стороны от игрока поместить изображение… Или зеркало, если использовать символику. Белые и черные фигурки перемещаются по этим клеткам, подчиняясь жестким правилам, не смея отступить от них, при этом каждая из сторон стремится к одной цели – нанести поражение противнику. В этом и прелесть – нельзя перешагнуть через рамки, надо довольствоваться ограниченным набором движений. Но в то же время в руках игрока – бесконечное число вариантов, и как закончится партия, никто не знает. Это целая философия, – собеседник с наслаждением выпустил густую струю дыма.

«Ага, марксистко-ленинская, благополучно забытая еще курсе на втором», – усмехнулся он и вслух сказал:

– Интересная мысль, Мессир. Такое поэтичное сравнение мне в голову даже не приходило, – ирония была его второй натурой.

Тот, кого он назвал Мессиром, улыбнулся одними губами, но его странные глаза смотрели пристально:

– Я позволю себе цитату. Ведь Вы их так любите. «Все сущее – это шахматная доска, составленная из клеток дней и ночей, на которой Судьба играет людьми, как фигурами». Подумайте над этим. А теперь перейдем к делу. Я думаю, Вы понимаете, что оказались здесь, не случайно, хотя, будучи достаточно умным человеком, должны знать, что ничего случайного в этом мире нет. Просто не всем под силу связать следствие с причиной, построить простейшую логическую цепочку. Люди ленивы, ленивы и тщеславны. – Собеседник замолчал, как будто ожидая его ответа.

– Оказался я здесь явно не случайно, надо полагать, – он старался говорить ровно, хотя и выслушанная преамбула и вся обстановка, несмотря на принятые успокоительные меры, этому никак не способствовали, мягко выражаясь. – Поскольку мне у Вас просить нечего, следовательно, Вы собираетесь предложить мне некую сделку, если исходить из шаблонных представлений, которые многократно описаны в литературе.

Подняв брови домиком, он вопросительно посмотрел на собеседника, одновременно припоминая, некстати, один из рассказов Набокова, прочитанный лет… семнадцать назад, как раз на подобную тему.

– Браво, молодой человек, браво, так уж Вам нечего просить? – хитро улыбнулся собеседник, кутаясь в клубах дыма, – Вы никого ОЧЕНЬ знакомого, вернее сказать ЗНАКОМУЮ, сегодня не встречали…?

– … Встречал…, – он дернул уголком рта. – Честно говоря… зрелище было впечатляющее…

– И Вы, зная, что будет дальше, впрочем, – засмеялся незнакомец, – что человек может знать о том, что будет дальше. Но, все же, зная хотя бы ближайшую свою историю, не хотите внести некоторые изменения в нее, чтоб сейчас Вас не мучила иногда… смертная тоска от безысходности и беспомощности?

«Тоска без начала, тоска без конца…».

Нарочито медленно пыхнув сигарой и не глядя стряхнув пепел в подвернувшийся бокал, он сделал большой глоток божественного, хотя скорее дьявольского напитка, и собравшись с мыслями, спросил:

– Так это и есть Ваше предложение?

– Нет, это было бы слишком просто и не интересно. Предложение не в этом. Итак. Мы играем партию в шахматы. Но! Каждый ход в этой партии будет означать для Вас очень многое. У игрока есть множество вариантов, какой фигурой пойти и как пойти. Из каждого варианта вытекает следующее множество вариантов и так до бесконечности. Поскольку я играю лучше Вас, а некоторое чувство справедливости иногда свойственно и мне, – собеседник усмехнулся, – я уровняю наши шансы. У Вас есть Ангел, Вы его видели. Он, или вернее Она, будет Вам помогать. Но, – собеседник прищурил черный глаз, – Вам будут и мешать, так что, – развел руками, – думайте, прежде чем пойти. Думать Вы умеете. Выиграете партию – получите то, о чем мечтаете.

– Так просто? А… если проиграю…?

– Плохим мыслям свойственно материализовываться, причем намного чаще, чем хорошим. Не МНЕ Вам это рассказывать.

– И все же, раз уж Вы упомянули справедливость.

– Об этом Вы узнаете в конце Игры. Так будет интереснее и, кстати, будет Вас больше стимулировать.

«Да… То самое предложение, от которого невозможно отказаться. Сыграть партию в шахматы. Учитывая еще то, что я в них сто лет не играл. Впрочем, что мне собственно терять, кроме того, что уже потерял. Точнее кого потерял…», – сделал глубокий вдох и через секунду принял решение. – «Любить, так любить. Стрелять, так стрелять. Играть – так уж играть!».

– Я согласен, Мессир.

– Отлично, пора начинать, а то мы заболтались. Ваш ход.

Осторожно откинувшись на спинку кресла, он лихорадочно прокрутил в голове варианты дебютов, пытаясь припомнить хотя бы десяток первых ходов, но системный анализ был сейчас ему не под силу.

«А не разыграть ли нам гамбит? Наподобие турецкого. Гм. Какое же там начало?», – смотря с умным видом на доску, он пытался изобразить кипучую мыслительную деятельность.

Все когда-то известные ему шахматные премудрости были давно и прочно погребены под ворохом более нужных знаний, мыслей, приложений.

«Наша вера вернее расчета, нас вывозит Авось», – либретто знаменитой рок-оперы подсказало самый распространенный русский способ решения сложных проблем. – «И что тут думать, прыгать надо. По крайней мере, хоть какое-то начало я помню, а там – прорвемся», – подумал он, и сделал первый шаг в этой странной и пока абсолютно не ясно во что могущей вылиться партии, бросив одну из центральных пешек в прорыв.

– Ферзевый гамбит? Интересное начало. Гм, пожалуй…, – и его противник ответил зеркальным ходом.

– Отлично, – улыбнулся он, – тогда так. – И поставил рядом с первой вторую пешку.

– А я поддержу, – собеседник прикрыл свою фигуру другой, королевской.

– Хода нет – ходи конем, – белый всадник скакнул вперед, угрожая черным.

– Что Вы так набросились? – собеседник в свою очередь подкрепил позицию конем.

– Офицеры, офицеры, ваше сердце под прицелом, – промурлыкал потихоньку он и сделал бросок слоном, угрожая черному коню.

– Рано еще меняться, – второй черный конь поддержал своего собрата.

«Кто рано встает – тому Бог дает», – усмехнулся он, припомнив продолжение поговорки, —

«главное, ввязаться в бой, а там видно будет. Принцип Наполеона».

– Слишком рано и пусто? – вопросил с невинным видом, – а мне кажется, уже надо. Бью Вас. Собеседник улыбнулся кончиком рта:

– Ну что ж, мой следующий ход будет такой…

КАДАНС17

«Но в небе туманном зажглась молодая звезда…»

Сырой морской воздух ворвался в открытый рот, насытил разом взбодрившиеся от холодного потока легкие, с громким шелестом пронесся обратно через нос, прочистив на ходу мозги и приведя его в чувства. Возможно, что лучше бы он этого не делал.

Он стоял на крошечном карнизе, прижимаясь спиной к неровной поверхности скалы. Только что очнувшийся и еще не осознавший всю прелесть своего местоположения, он первым делом осторожно покосился глазами вниз, почему-то, полагая, что твердая почва под ногами – это главное и необходимое условие не смертельного положения. Простительное заблуждение.

Разочарование, отразившееся в побелевших от радости губах, стало первой, вновь испытанной эмоцией.

Далеко внизу бесстрастные волны яростно набрасывались на берег, захлестывая его тяжелыми валами воды, и нехотя отступали, готовясь к следующему броску. Шум моря походил на

17 Cadans – завершающая последовательность

дыхание огромного существа, лениво перебирающего своими бесчисленными щупальцами и пробующего на вкус эту непокорную пока землю.

«Я умираю, когда вижу то, что вижу. И некому спеть. Я так боюсь не успеть, хотя бы что-то успеть…».

– И я застыну. Выстрелю в спину. Выберу мину. И добрый ве-чер. Я не нарочно, просто… просто попал я…

Глядя на бесподобно-красивую, адски грохочущую и мило шелестящую стихию, он вдруг понял, что именно может служить иллюстрацией к разгаданному математическому знаку. Море. Оно бесконечно. Не в смысле пространственных размеров, а в смысле времени. Оно существовало за миллионы лет до человечества, и еще будет существовать миллионы лет после него, если вдруг это самое возомнившее о себе человечество, доведет само себя до исчезновения.

– Здравствуй Небо. Здравствуй Море. Облака…, – беззвучно прошептал он, всецело проникаясь высотой своего положения в пространстве.

Присутствие на сцене неба и облаков подтвердилось через мгновение, когда медленно поднятые глаза описали полукруг.

Небо походило на мрачный фон к неудавшейся картине начинающего художника. Оно было

«написано» неуклюжими мазками, незаконченными, брошенными на полпути. Но в то же время, оно являлось цельным сочетанием различных оттенков черного цвета, если таковые конечно существуют в природе: черного, как тьма; черного, как мрак; черного, как страх; черного, как тоска; черного как зависть; черного, как ненависть…

Облака, хотя скорее тучи, зависали где-то на уровне головы, покрывая пространство над морем и медленно раздуваясь и сжимаясь, подобно мехам на гармони.

Полученная от органов зрения картинка радовала до безумия – под ногами обрыв в бездонную пропасть, за спиной сплошная каменная стена, без малейшего намека на горизонтальную поверхность. Ну и свежайший, вкуснейший, наполненный бодростью и озоном воздух, окружающий весь этот прелестный пейзаж.

«Никто мне не скажет, что я здесь делаю?», – просочилась мысль. Мозг, переваривая бредовость увиденного, пытался найти точку опоры, чтобы перевернуть не самый благорасположенный сейчас к нему мир. – «Или я сошел с ума, или я все-таки сплю. Что тебе снится, крейсер Аврора», – нервно перекосился ртом, не решаясь, оторвать руки, чтобы ущипнуть себя за что- нибудь и избавиться от пригрезившегося кошмара. – «Не может же это быть на самом деле! Как я мог здесь оказаться? Что было до этого?».

С силой зажмурившись, чтобы хоть как-то отгородиться от красоты природы, он попробовал из болтающейся в голове каши сложить нечто внятное. Клубы табачного дыма, сквозь которые мелькал белый силуэт с торчащими из-под густых черных волос кроличьими ушами, красивое женское лицо с горящими изумрудными глазами, перечерченное огромным топором и кривой саблей с витиеватым узором на клинке. Какой-то рыбный натюрель, окружающий яркое желтое пятно Луны, плавающее за резными стенками бокала. Красный зрачок турникета, сваренного из огромных копий. Странный вкус вина на губах, рассуждения по поводу материализации мыслей, искусные фигурки на разноцветных клетках огромной, занявшей весь мир доски, туманные предложения и безрассудное, его собственное поведение.

Глаза, содрогнувшись от увиденного, поспешили распахнуться.

«М-да… Это я рисанулся… гм. Нашел перед кем. Никогда не играйте с незнакомцем, даже в шахматы. Вот об этом никто не предупреждал. Не заговаривать предупреждали, а вот не играть… Думайте, думать Вы умеете. Похоже, этот господин переоценил мои способности к умственной деятельности. Партия началась „забавно“. И чёрт меня дернул. Чертовка точнее… Можно подумать я мог отказаться. Или мог? В любом случае», – он снова зажмурился, вспоминая разговор с неординарной личностью, – «поздно пить боржоми и прочие напитки. Мне обещали, что каждый ход будет много значить? Обещали. Ну, так получите, распишитесь».

Прятаться дальше за закрытыми глазами стало бессмысленным, потому что сложившаяся в мозгу мозаика, как и перспективы ее дальнейшего углубления, была пострашнее, чем вполне невинный ландшафт перед ними.

Только сейчас он обратил внимание на нелепость своей живописной позы распятого мученика: вжавшаяся всей поверхностью в камень спина, широко раскинутые руки, обнимающие скалу и ноги, с судорожно сведенными коленями, едва умещающиеся на пятачке.

Глаза, предоставленные самим себе, хаотично зашарили по доступной им полусфере, ища, за что бы зацепиться и успокоиться. Но в окружающем пейзаже не было ничего нового, кроме того, что уже упоминалось. Вверху небо, внизу море, а посредине облака.

– Я готова на многое, я готова даже исправиться, – забормотал он, – упакуйте, отдайте меня ангелам-красавицам.

Ветер, ударивший неожиданно, из темноты, в правый бок, попытался проникнуть между ним и скалой, чтобы разорвать их единство. Куда там. Легче верблюду проскочить в игольное ушко, чем кому бы то ни было оторвать его сейчас от этих камней.