На гуме

– Так не пойдет, молодой человек!

– Ебанный свет, – не обращая на это внимания, промычал Барышник, снова обращаясь к аппарату – он был не намерен платить, да и денег у него все равно не было.

– Вот возьмите, – протянул я ей сто рублей, желая просто прекратить этот унизительный цирк и избежать общения с дуболомами-вышибалами. Барышник не обратил на это никакого внимания и повернулся ко мне только через минуту.

– От души, братан, – кивнул он и вернулся к игре.

Минут через десять стало окончательно ясно, что официантка была права – кредиты Барышника неизменно таяли. Он пребывал в состоянии полного или частичного отрыва от действительности. Небрежно глядя на дисплей надрывавшегося мобильного, он равнодушно выключал звук и убирал его в задний карман.

– Пи-да-раса кусок! Пра-сти-тутка! – негодуя, Барышник, бил кулаком по монитору «Золотоискателя», сжиравшего последние карманные деньги, как вдруг менял гнев на милость и начинал его гладить – это охранник в паршивом черном костюме насторожился у колонны. Я ждал, что начнется скандал или хотя бы последует замечание, но блюститель порядка, поглядев на нелепые поглаживания и убедившись, что конфликт исчерпан, с чувством выполненного долга продолжал движение по бескрайней ряби красного ковролина.

Не лучше дела шли и у Алишки – три тысячи, которые он воткнул в аппарат были уже на исходе, когда из его кармана послышалась музыка и мужской голос с армянским акцентом пропел: "Ааай, мама, ты не жди меня, я гуляю до утра, я сегодня буду пить, не смогу я дома быть". Алишка достал мобильный и, на несколько секунд забыв об игре, с проникновенным выражением зажмурил глаза и пропел остаток припева в унисон с исполнителем: "здесь со мной мои друзья, здесь и девочка моя, запыхтим косяк, братва! Я блатной – кайфую я!". Взглянув на дисплей телефона, я прочитал: Yosia MGU.

Этот Йося был сухим высоким парнем с черными глазами-угольками, немного навыкате. Стриженный под горшок уродец с непомерным эго, хоть и учился на юридическом, в большей мере тяготел к социологии, причем полевой практике – теория его мало занимала. Любимым хобби Йоси было моделирование ситуаций, предлагавших друзьям и знакомым два варианта действий – поддержать ему кайф или разбить ебальник. Так, он подошел ко мне в переполненном Максе и слезно попросил прервать нехитрую трапезу и уступить ему столик для свидания с девушкой его мечты. Растроганный, я согласился, но Йося улыбнулся и объяснил, что просто меня проверяет. В другой раз он спрятал мой мобильник и в ответ на просьбу вернуть трубу на хату, изрыгнул что-то агрессивное, сопровождаемое бурной жестикуляцией, за что чуть не получил по зубам. Ни чуть не смутившись, Йося улыбнулся и, протягивая мне телефон, объяснил, что это снова была проверка.

– Да, братан, – дослушав до конца припев, ответил Алишка.

– Али! – взволнованным высоким голосом обратился к нему Йося, – у меня к тебе дело, брат!

– Ну…

– Я сейчас вилять не буду, я тебе как брату скажу: я люблю твою Свету, – выпалил Йося и, дав Алишке пару секунд переварить полученную информацию и проникнуться драматизмом ситуации, предложил, – уступи мне ее!

– Да ну нахуй, – огорченно произнес Алишка – то ли реагируя на услышанное, то ли комментируя провальную комбинацию карт на мониторе.

– Это пиздец как серьезно, братан, – все больше распалялся Йося, – я ради нее на все готов!

– Да ты в дуб въебался, что ли?!

– Нет! Того рот ебал, Алишка. Она нужна мне!

– Ладно, раз любишь, – после недолгого раздумья спокойно ответил Али, прикидывая, что кредитов осталось всего на пару ударов, – тридцать штук завтра приноси… и я тебе разрешу поцеловать ее – максимум.

– В смысле? Ты чтоо?! Какие тридцать штук?! – стряхнув с себя романтический пафос, Йося перешел в режим бизнесмена, изо всех сил сжимая в кулаке свою навороченную инкрустированную сапфирами, трубку, – братан, у меня нет таких денег, ты сам знаешь!

– Значит, не любишь, – отрезал Алишка.

– Нет, клянусь, больше жизни люблю! Али, я тебя как брата прошу, уступи мне ее! – отмахнувшись от меркантильных поползновений, взмолился Йося.

– Братан, ты хочешь со мной поссориться?

– Нет.

– Тогда давай забудем этот разговор. Я тебе максимум поцеловать ее разрешу… – раздраженно проговорил Алишка, и, не дав Йося возразить, уточнил, – если тридцать штук найдешь.

Света, барышня из хорошей семьи, в меру избалованная, но не капризная, была в доску своим парнем – всегда готовая прикрыть твою задницу, поддержать в сложной ситуации, дать денег, погладить рубашку – причем не только Алишке, но и его друзьям – тем из них, к кому сама испытывала симпатию. Чуткая и женственная, она с завидным хладнокровием принимала участие в аферах возлюбленного, цинично разыгрывая роль приманки для распалившихся мажоров. На первом курсе ей было семнадцать, и она еще не водила машину, но безропотно открывала свою сумку для холодного, травматического и огнестрельного оружия Алишки и всех нас, его друзей, когда мы собирались в Орленок (на входе, разумеется, стояли металлоискатели), и как примерная студентка шла с этой ношей на семинар. Пока они с Алишкой были вместе, она казалась мне почти женой декабриста, правда необразованного, промышляющего криминалом и время от времени сообщающего ей об изменах. Вопреки неумеренности в косметике, Света была настоящей красавицей и нравилась почти всем пацанам, к тому же была остра на язык и могла заткнуть за пояс многих – так что вряд ли кого-то могло удивить, что Йося потерял от нее голову.

Телефонным разговором история, разумеется, не закончилась.

Уже на следующий день Алишка и Йося повстречались на малом сачке первого гума. Было видно, что новоявленный Ромео провел бессонную ночь, терзаясь охватившим его чувством – он был смертельно бледен, а на осунувшемся лице выделялись только крючковатый нос, напоминавший клюв, и маленькие черные глазки-бусинки, горевшие лихорадочно. Превозмогая себя, Йося поприветствовал Алишку как ни в чем не бывало и справился о делах.

– Пойдет, – отвечал Алишка, – как сам, братан?

– Я не могу без нее, Али, – выпалил Йося страстно, – и буду за нее бороться.

– Братан, не вынуждай меня, – нахмурился Алишка, – кончится тем, что мы поедем в лес и вернется только один.

– Зачем далеко ездить? – дерзко парировал Йося, – давай прямо здесь.

Глаза не ожидавшего такого поворота Алишки вдруг стали большими.

– Отсюда и вон до того окна – кто быстрее, – пояснил Йося.

– Хорошо! – принял вызов Али.

Бежали по темному коридору – только двое – один на один. Дистанция составляла метров пятьдесят – от мажорки до банка. Пока Мини-Гера отсчитывал "на старт, внимание, марш" двое бегунов носом пускали пар и били копытом, словно быки, ждущие шанса вырваться из загона и в лоскуты изрубить разряженного торреро. Сначала шли ноздря в ноздрю, но ближе к финишу Алишка, напоминавший скорее биомеханического солдата, нежели семнадцатилетнего студента МГУ, таки вышел на пару корпусов вперед. Йося же, бежавший так, будто на кону была его жизнь, рвался к победе с таким отчаянием, что не успел затормозить и на полном ходу разбил собою окно, осколком поранив лоб.

Прибывшая скорая помощь увезла окровавленную тушку на скотобойню.

5

Пробило пять, и Макс оставался заполненным не более чем на треть. Не было ни громкого смеха, ни шумных переговоров по мобильному с Сухуми или первым гумом, ни «инч чка чка», ни «ау ола», ни плеч, ни лаковых туфлей. Воцарилась тишина. Я сидел за столиком с Алисой и с любопытством наблюдал за ее трапезой – она ела калифорнийский ролл и пила энергетик. Тонкими пальцами, которые не просвечивались на свету лишь благодаря ровному шоколадному загару, она держала палочки и, доставая из ролла то рисинку, то кусочек авокадо, отправляла в рот и тщательно пережевывала. Причем делала это с таким непосредственным видом, что было ясно – она это всерьез. Я украдкой взглянул на часы и, зевнув, посмотрел в окно. Черный наглухо тонированный Лансер уже в третий или четвертый раз пронесся мимо и с лихим заносом припарковался у самого входа. В послеобеденный штиль белым барашком на гребне волны ворвался Квази-Ахмедов, визгливым голосом оповещавший присутствующих о том, что у Алишки через двадцать минут будет рамс на Воробьевых горах. За ним, едва поспевал Арам по прозвищу Дядя Хуй – грузный восемнадцатилетний парень, выглядевший лет на сорок пять не смотря даже на идеально выбритое лицо. Подобно паровозу-первопроходцу, преодолевавшему расстояние между Москвой и Питером по Николаевской железной дороге, он напряженно пыхтел и мерно работал полусогнутыми в локтях руками, комичный в своей массивной богатой дубленке и поблескивавших на пальцах золотых перстнях. Справедливости ради стоит отметить, что в местах, откуда он родом, словосочетание "безвкусная золотая печатка" тавтологией еще не считалось.

– Брат… пастой… умаляю, ну… – борясь с одышкой, звал он не менее грузного, но проворного Тараса.

– Э, давай, ара, нэ тар-мазы, ну! – без тени смущения отвечал тот с акцентом, столь вопиющим, что афганка-уборщица дернулась было искать телефон доверия ФСБ.

Впрочем, подбежав ко мне, Тарас несколько умерил свой пыл и, не здороваясь, заголосил:

– Марк, братуха, у нашего брата Алишки рамс на Воробьевых! Поехали, ну!

Прикинув, что лучшей перспективы на ближайшие пару часов у меня все равно нет, я посмотрел на Алису, которая все уже поняла.

– Мне все равно на пару. Осторожней там, зая-зая! – напутствовала она меня.

На Воробьевых горах, недалеко от смотровой площадки собралось человек сорок – все как один слившиеся в однородную массу из оттенков и градаций черного. Исключение составлял только жирный Гога по прозвищу Хач-терьер в салатовом пуховике и желтых кедах – будущий клубный промоутер, который, впрочем, тогда еще не был ни жирным, ни промоутером, а только учился на подготовительных курсах МГУ и лазил с бандой Тараса, в которую также входили Дядя Хуй, его брат хиппи и индус по имени Леня.

Алишке предстояло драться с коренастым накачанным азером, за которого на заряженном S-классе приехали впрягаться незнакомые вайнахи из Нефтегаза – парни с небритыми лицами и руками по локоть перепачканными в крови. Однако, по ходу дела, узнав, что Али их земляк, они перешли на его сторону. «Лучше свой долбаеб, чем чужой красавчик» – гласило неписаное правило их народа. Один из них – походу накуренный – долго и удивленно смотрел на Арама, раздевшегося до пояса, невзирая на декабрьский мороз и сугробы. В конечном итоге любопытство взяло свое и он таки поинтересовался:

– Братуха, не обессудь, а ты зачем голый?

– Э, братуха, я спортсмэн, – важно ответил Арам, и нанес пару сокрушительных ударов по воображаемому сопернику, пустив нехилую волну от тучных боков через живот и грудь до самых локтей, где заканчивались жировые отложения.

– Ааа, я так и подумал, – хихикнул вайнах и отошел.

Тем временем драка уже началась. Алишка и азер обменивались ударами внутри живого кольца болельщиков, скандировавших «А-ли! А-ли!» Азер уже почти был повержен, когда вдалеке послышались звуки милицейских сирен. Очевидно, кто-то сучнул мусорам, приняв невинный студенческий раз на раз за бандитские разборки. Все сразу бросились врассыпную. Я, Муслим, Барышник и жирный Гога прыгнули в машину к Тарасу. Мини-Гера, то ли включивший автоматический режим выживания, то ли просто подхваченный потоком, влетел в S-класс к пацанам из нефтегаза. Однако, проехав пару метров, машина остановилась, и Геру из нее высадили, а вместо него забрали кого-то из своих. Не долго думая, Геракл успел просочиться к нам, плюхнувшись на переднее сиденье на колени к Муслиму. Страдая одышкой, Арам, чья кофта и дубленка лежали подо мной на заднем сиденье, словно снежный человек со своим жирным лохматым торсом выбежал на обочину. Половина народа уже успела разъехаться, и Дядя Хуй сунулся было в тарасовский Лансер, но обнаружил, что двери заблокированы.

– Брат, открой двэрь! – умалял Арам, схватившись за ручку.

– Арам, что ты делаешь? Отойди от машины! – на чистейшем русском закричал на него Тарас.

– По-братски, открой, тут холодно!

– Господи, что за люди! – негодовал Тарас

– Э, ты ебанулся чо ли? – осадил его Муслик, – он же близкий твой. Открой, пусть сядет пацан.

Раздраженно Тарас нажал на разблокировку, и Арам всей свой тушей растянулся на наших коленях на заднем сидении, словно выброшенный на берег кашалот.

На том все только начиналось. В то время как остальные машины, развернувшись, стали уезжать от мусоров, Тарас зачем-то поехал на них. Разумеется, нам преградили дорогу, и моментально окружили высыпавшие на улицу маски-шоу. Держа наготове калаши, они потребовали, чтобы мы вышли из машины и легли на землю.

– Ребят, я вообще русский, – причитал Тарас, с поднятыми руками выскакивая из машины, – чего вы меня-то остановили?

– НА ПОЛ, БЛЯ! РУКИ ЗА ГОЛОВУ! ЛЕЖАТЬ, МРАЗЬ! – проревел в ответ омоновец.

Повинуясь, Тарас смиренно пал ниц, распластавшись по залитому грязной жижей асфальту.

***

– А этот хайван – «я русский» кричит! С понтом, идите, вон, с черножопыми разруливайте, – на утро рассказывал Муслим в Максе собравшимся вокруг него пацанам.

– Да ну нахуй! – слушатели разразились смехом.

– Того рот ебал! И все, короче, на сторону, где газон вылезли и на снег легли, а Барышник с водительской стороны сидел. На него мусор, такой, калаш направляет – «на пол, на пол» кричит – а этот фраер как уж на сковородке изворачивается и с поднятыми руками вокруг машины съебываться начинает – бляяя, там грязно, – и Муслим изобразил убегающего извивающегося Барышника.

– А Гога, этот ебукентий – я, базарит, вообще школьник, я тут вообще не при делах, – приколол я.

– Да пиздец, она секим!

– А Муслим на землю ложится, снимает очки и мусору сует – накось, говорит, васечек, подержи покамест, – добавил Барышник.

– А чем кончилось-то?

– Да ничем, – отмахнулся Муслим, – они поняли, что мы студенты, а не бандиты, хуй его. Три касаря взяли – при чем из них два Тарас дал с перепугу – и отчалили восвояси.

Вытирая проступившие от смеха слезы, мы сидели, откинувшись на стульях, и курили.

– От души, пацаны. Так хаха давно не ловил, – поблагодарил кто-то из парней, когда все стихли.

– А брат Тарас – красавчик, – донеслось из-за соседнего столика, где своими впечатлениями делился Арам, – наебал мусоров – сказал, что он русский.

6

– Я летом, короче, старика одного нашел – грузина с двойным гражданством. Он бедолагой был, хотел на хату свалить, но у него монеты не было, – делился Муслим, – ну, я, короче, забрал у него российский паспорт, оформил на него кредит и по итогу на шестьдесят касарей в плюсе остался.

– А он?

– Ему билет купил на поезд до Тбилиси и так, по-босяцки, чота-чота уделил ему, чо бы с голодухи не отъехал по дороге.

Я одобрительно кивнул.

Мы сидели на мажорке на батарее и жевали пиццу. Из аудитории напротив вышел Барышник и направился прямо к нам.

– С Али говорил, они в Орленке кайфуют, – сообщил он.

– А монета у кого? – поинтересовался Муслим.

– По ходу у него.

– А он подтягивает? – мою меланхолию сняло как рукой.

– Да, сказал, если есть масть, приезжайте – у него там президентский люкс или типа того.

– Ну, так поехали! На мотор есть воздух?

Через четверть часа мы уже выходили из лифта на последнем этаже невзрачного серого здания по улице Косыгина, где располагался Орленок. Отыскав нужный номер, постучали в дверь. Нам открыл незнакомый тип, кажется Хафизулла, с которым Муслим, правда, облобызался очень тепло.

По тучному серому кавролину стелился густой желтоватый дым, из комнат по обе стороны просторного холла лупили два разных трека – «Доля воровская» в исполнении Боки из левой и какой-то говнорэп из правой – сливаясь в кровавую какофонию где-то посередине. Зато из огромного окна разворачивался чудный вид на припорошенную снегом Москву, раскинувшуюся бескрайним аляповатым пейзажем кирпичных жилых и стеклянно-бетонных офисных зданий, сияющую на солнце десятками золотых куполов.

Алишка в окружении человек десяти университетских персонажей из числа дерзких, закинув ногу на ногу, сидел на безвкусном золотистом диване и курил сигарный бычок, завалявшийся в пепельнице после вчерашнего кутежа. После церемонии приветствия с объятиями и помпой, все собрались вокруг самодельного водного кальяна, водруженного на круглый резной стол. Сделав напас-другой, народ постепенно стал расходиться, пока в огромном двухсотметровом номере нас не осталось четверо – Алишка, Муслим, Вова Барышник и я.

– Это не из-за нас все разбежались? – полу в шутку уточнил Барышник.

– Нет, братан, это из-за денег, – грустно отвечал Али.

– В плане?

– В плане вчера у меня семьдесят касарей баксов было, и Хусик с Гагиком чуть не дрались из-за того, кто рядом со мной будет сидеть – ни на шаг не отходили. А сегодня бабки закончились – и где они все?

– А где ты копейку взял? – стараясь скрыть досаду от того, что безудержное буйство прошло без его участия, поинтересовался Барышник, – мокранул кого-то?

Алишка поднялся с дивана, на котором сидел, подошел к столу и вылил в стакан остатки восемнадцатилетнего виски, весело плескавшегося на донышке литровой бутылки.

– Нет, братан. Мне их пахан оставил – велел, чтоб я ни копейки оттуда не брал. Я хотел с этих бабок еще поднять – приехал сюда. Начал выигрывать и тут пацаны как коршуны налетели – мне сто баксов дай, мне сто баксов – когда столько копейки на кармане не откажешь ведь… Потом хуй какой-то подошел, говорит, мы вас приглашаем в ВИП-зал – для серьезных игроков – там я, бля, и проебался в пух и прах.

– Ебаный шут… – затянул Барышник, мотая головой.

– Заткнись! – басом отрезал Алишка.

– Тормози, Вова, – Муслим пресек насмешки и жестом попросил Али продолжать.

– Ты бы видел, братан, как я играл! Весь Орленок собрался смотреть, девочка-официантка плакала, когда я проигрывал… – не без прикрас рассказывал Али, а глаза его, разгоревшиеся было, как раздутые угли – померкли вновь, – пока играл, набухался. Тысяч десять оставалось – решил, гулять, так гулять – номер этот взял и путан по девятьсот баксов.

– А че теперь пахан скажет? – издевательски поинтересовался Барышник.

– Скажет – проститутка! – ухмыльнулся я.

– Пиздец, машину мог купить! – проигнорировав мою ремарку, сокрушался Алишка, – Х5 мог за эти бабки взять… – Алишка залпом прикончил содержимое стакана, – зато хоть путаны по кайфу были. В стриптиз внизу зашел – самых красивых взял. Сосали, пиздец, как пылесос!

– Хомячка делали? – усмехнулся Барышник.

– Конечно, делали! – оскорбился Али.

– Братан, не обессудь, но ты только что подписался, что у тебя хуй маленький, – не удержавшись, рассмеялся Вова, – хомячок, это когда хуй вместе с яйцами в рот заглатывают.

Это было фаталити. Али сделался мрачнее тучи.

– Какой есть, братан, – с достоинством ответил он.

– Не, и как теперь с копейкой будешь решать? – вмешался в разговор Муслим.

– Не знаю, братан, пока в Москве потусуюсь, а там, может, в горы уйду – к Доке Умарову, вот к этим всем – воевать буду. Пахану в глаза теперь не смогу посмотреть.

В комнате повисла тяжелая пауза. За окном начинало смеркаться. Алишкин мобильный молчал, а на тумбочке у кровати язвой зудел неоплаченный счет на семь тысяч за обслуживание в номерах.

– Тормози, тебе же семнадцать лет сейчас? – спохватился Муслим, – ты ж с этих фраеров теперь спросить можешь, чтобы тебе копейку пахановскую вернули, если не хотят с законом проблем.

– Точно? – недоверчиво посмотрел на него Али, уже было смирившийся с долей мученика.

– Да. Надо только замутить все грамотно.

Это казалось реальным вариантом, и теперь нужно было действовать. В связях и возможностях Муслима не приходилось сомневаться, но вот Али казался подавленным и апатичным. Мы докурили шмаль и пошли в расположенную в другом конце номера сауну – раз уж до утра все было оплачено.

Попарившись часок, я, шлепая по залитому водой полу, превратившемуся в маленькое море от наших прыжков в джакузи с холодной водой, добежал до брошенных на полу джинс – из кармана доносился «Полет Валькирий».

– Почему ты даже не потрудился предупредить меня, что не собираешься домой? – раздался из трубки возмущенный мамин голос, – где тебя носит?

– Я в Орленке, ма…

– Что ты там делаешь? Опять какую-то гадость употребляешь?

– Да нет, же! Говорю, я завязал!

– Ты меня в могилу сведешь! Умаляю, Марк, не убивай себя – ради меня хотя бы! – после развеселого второго курса маме везде мерещились наркотики и, надо сказать, небезосновательно.

Не желая лишний раз заставлять ее нервничать, я простился с ребятами и отправился домой.

Позже я узнал, что побегав от отца еще пару недель, Али таки явился с повинной, и был сослан черт знает куда. Из университета его бы все равно отчислили, и только жаль было Свету, ревевшую по нему еще целый день.

7

– Короче, эта толпишка вся куда-то снялась, и мы раз на раз с ним остались, – делился впечатлениями Муслим, – я на него, короче, смотрю и понимаю – живым из-за стола выйдет только один.

– И че ты, три веса первого один убрал?

– Не, ну, по ноздре его пустить я вывез, но по итогу он меня разъебал. Охуеешь, брататуха, клиническая смерть у меня была.

– Не пошло, да, – ухмыльнулся я.

– Скорая, короче, приезжает, меня – в реанимацию – чо, интересуются, с тобой? Я говорю – шаурмой траванулся.

Мы посмеялись.

– Только это между нами, братан.

– Базару нет.

После этого инцидента Муслиму пришлось взять академический отпуск и временно перейти на постельный режим. Он жил в небольшом номере с удобствами в одном из корпусов высотки на Воробьевых, отведенном под аспирантские общежития. Номер был надвое разделен тонкой стенкой. Одну из комнат занимал сам Муслим, другую – его мама, тихая интеллигентная женщина, проходившая в МГУ преподавательские курсы повышения квалификации или что-то вроде того. Иногда, после или вместо занятий, я заглядывал к нему в гости – дернуть шмали и пообщаться на актуальные темы.

Окнами комната выходила на улицу Академика Хохлова, по которой туда-сюда сновали машины и пешеходы. Всю обстановку составляли письменный стол с навороченным компьютером, стул с аккуратно сложенными вещами, и плотно заставленная учебниками книжная полка. Еще была односпальная кровать, застеленная зеленым пледом из грубой искусственной шерсти, какие выдают в советских больницах, поездах, детсадах и прочих казенных заведениях. Расположившись на ней, Муслим увлеченно точил швейцарский армейский нож и слушал мои рассказы.

– И чо, и чо? – заинтересованно переспросил он, когда я вскользь упомянул об инциденте, произошедшем накануне между телкой малыша Гагика и Хуссейном.

– Да ничо. Гагик ей зачем-то признался, что мы в выходные стриптизершу драли.

– И чо она?

– Чо она – лицо кровью налилось – стоит, ща взорвется. И, короче, Хусик подходит – че говорит, сестра, почему без настроения? Без задней мысли, просто поинтересовался. А она решила походу, что он ее подъебывает. Иди, говорит, нахуй, Хуссейн!

– Да ну на хуй, – увлеченно улыбнулся Муслим, – а он чо?

– А он ей – на нахуй – леща дал, да так, что с нее штукатурка посыпалась, – ответил я, и воспроизвел куцую, но резкую пощечину, – причем при Гагике это все.

– Аааа, хайван, – от удовольствия Муслим открыл рот и сморщился, а взгляд его сделался восторженным как у ребенка впервые увидевшего салют.

– Гагик даже не рыпнулся.

– Еще бы он, бля, рыпнулся! – возмутился Муслим.

– Ну, хуй его, братан, – покачал я головой, – если бы Алисе так по ебалу дали, я бы впрягся.

– На каком основании? – спокойно поинтересовался Муслим, и, не дожидаясь ответа, добавил, – это, братан, по беспределу было бы.

– Почему? Если мою телку ударили, я не могу за нее заступиться?

– Ну, смотри, – Муслим набрал побольше воздуха в легкие и сделался очень серьезным, так что я сразу понял: будет ликбез, – каждое действие рождает противодействие, так? Она его нахуй на каком основании выслала? Ни на каком? Значит, он имел право, в качестве противодействия, дать ей леща. А если бы Гагик в ответку Хусика воткнул, его бы за беспредел разъебали и впрягаться за него никто не стал бы, потому что он не прав.

– Ну, это странно как-то, – уже не так уверенно ответил я, представив себя в такой ситуации. При подобном сценарии мои отношения с Алисой закончились бы в тот же день, а сам я чувствовал бы себя полным чмом. Я понимал логику Муслима, но согласиться с ней готов не был.