На гуме

– Зая, ну что ты молчишь?! – тормашила мое плечо Алиса. Заглядевшись на пуховик, я не заметил, что она уже закончила свой рассказ.

– Да ладно? – заинтригованным тоном, переспросил я.

Барбитура начинала впирать.

– Да! Я сама в шоке! – бедная девочка, она одна в МГУ не знала, что я травлюсь, как последняя тварь.

– Ну, ясно, – ответил я очень серьезно и, заговорщицки подмигнув ей, вышел из-за стола, – вечером еще обсудим.

Покинув Макс, я направился к первому гуму. Войдя в корпус через малый вход, я обнаружил, что мест в гардеробе не было и мне пришлось идти прямо в куртке. Едва миновав пропускной пункт, я услышал, как охранники, выполнявшие функции турникета, попытались не впустить шедшего следом за мной Алишку, брата моего однокурсника Ислама – ему было лень лезть в карман за студенческим.

– Предъявите пропуск! – вопил один из охранников.

– Я граф Алиев! – рявкнул на него Алишка и потопал дальше.

Второй охранник лишь махнул рукой – пусть идет. На меня же, словно благодать, неожиданно снизошли воздушная легкость и эйфория. Взлетев по ступеням на банк, я стал носиться по коридору, как невесомая пушинка, подхваченная порывом ветра.

– Я лечууу! Лечу! – кричал я, бегая вокруг ничему уже не удивлявшихся местных обитателей.

Так совпало, что зачет Барышника проходил в аудитории, вход в которую находился как раз возле банка. Я продолжал радоваться жизни, когда в коридор неожиданно вышел Ислам, державший раскрасневшегося с полузакрытыми глазами Барышника, переборщившего, как выяснилось, с дозировкой и висевшего теперь безжизненной тряпочкой на руках друга. Заметив во время зачета, что Барышник отъезжает, Ислам догадался вывести его из аудитории, объяснив преподавателю, что «пацан пиццей траванулся и ему не вариант сейчас».

– Вова, я летаю, дай мне еще, – завидев парней, я как коршун спикировал к ним.

– Нет, я их выбросил, – выдавил Барышник и блеванул на пол.

Немного огорчившись, но моментально об этом забыв, я развернулся и продолжил свой нелепый забег. Немного устав, я решил присесть. В кармане завибрировал телефон – звонил Сега.

– Братан, надо шабануть вырубить. Есть вариант?

– А сколько надо?

– Грамма четыре.

– Ща попробую, – согласился я.

В МГУ вариантов не оказалось, поэтому я позвонил Шмуле в МАрхИ и договорился на четыре куска по четыре рубля каждый. В ситуации, когда в кармане не было ни копейки, это казалось номальным проектом. Сеге, который не приходился мне ни другом, ни братом, я объявил по шесть. В конце концов, он просил не дверь придержать, а обдолбанному тащиться через всю Москву с палевом на кармане, рискуя попасть под статью.

МАрхИ располагался в бывшей городской усадьбе графа Воронцова на Рождественке и казался камерным и миниатюрным – особенно в сравнении с МГУ, численностью населения и территорией, напоминавшим небольшой город. В МАрхИ же не было ни пафосного интернет-кафе для мажоров и сочувствующих, ни заветренных суши по цене самолета, ни ряженных в розовое блондинок, ни агрессивных абреков на дорогих иномарках. Там ничего этого не было и я сочувствовал Шмуле всей душой. Из явных плюсов на ум приходил лишь отличный гашиш. «Если б не хэш, я вообще не знаю как бы они тут учились» – подумал я, спускаясь в подвальное помещение столовой, где уже ждал меня Шмуля.

К этому моменту мне стало совсем хреново. Забрав стаф – огромные куски шикарного черного крема – я зашел в туалет и хорошенько проблевался, после чего отрезал себе немного гашиша и поехал назад. Поездочка была не из приятных – холодно, я по колено в грязной ледяной жиже, замешанной с реагентами, борясь с позывами к тошноте, чапал к метро… Спустившись в подземку на Кузнецком мосту, чтоб не спалиться перед вооруженными собакой мусорами, я молниеносно струганул проходя мимо колонны, после чего, как ни в чем не бывало, снова появился перед их всевидящим оком. То ли разнервничавшись, то ли увлекшись этой игрой в прятки, я сел на тот поезд и вынужден был пересесть на следующей остановке. Стараясь не стругануть в переполненном вагоне, я считал секунды, до объявления «станция Университет».

Едва поднявшись по эскалатору, я вылетел на улицу практически по частям. Из-за стеклянных дверей сначала появилась мощная, как из пожарного шланга, струя нечистот, и только после – вся моя скромная персона.

Не успел я дойти до корпуса, как позвонил Сега и сообщил, что Барышник отъезжает на гуме.

Войдя в первую поточную аудиторию я увидел возложенное на верхний ряд сидений тело, вокруг которого собралась целая делегация представителей высокогорных кланов во главе с Муслимом. Барышнику то и дело предлагали воды, тыкали его в бок, проверяя жив ли он, а по аудитории эхом разносилось многоголосое неодобрительное цоканье.

Барышник был в бреду.

– На, братан, попей воды, – попытался влить в него минералку Хусик.

– Па, отъебись, – промямлил Барышник.

– Какой я тебе па, пидор, воды попей, говорю. Приди в себя, ну!

– Па, умаляю, отъебись, пожалуйста, иди на хуй, па, я еще сплю.

– Надо ему лимон дать, – отдав Сеге стаф, посоветовал я.

Кого-то тут же отправили в палатку.

Лимон Барышник жрать наотрез отказался, а когда ему силой запихивали рот дольки, он словно пушечным залпом выплевывал их в сторону кафедры.

– Бля, че делать, он не хавает, – посетовал Мини-Гера.

– Ты че за немощь, Гера? Заставь! – раззадоривал его Муслим.

– ДАЙТЕ МНЕ ЛИМОН! – с каким-то отчаянным вызовом закричал вдруг Барышник, поднявшись на своем ложе.

– На, ебанат, блядь! – протянул ему четверть плода Мини-Гера.

Барышник резким движением вырвал его из Гериных рук и швырнул в сторону.

– ДАЙ ЕЩЕ!

– Ты долбаеб! – негодуя, замахнулся на него Геракл.

В ответ Барышник смачно харкнул ему в лицо, и скрючился в каком-то диком припадке.

– Ааа, хайван, ты даже с калекой справиться не можешь! – сквозь смех проговорил Муслим, – Как ты людей на бабки выставлять умудряешься?

Совершенно смешавшись, Мини-Гера растворился в толпе. По мере того, как шло время, делегация таяла, пока в аудитории нас не осталось трое: я, Муслим и невменяемый, так и не приходивший в себя Барышник.

Надо сказать, я тоже чувствовал себя довольно погано и радовался лишь тому, что больше не закинулся во второй раз.

Вечером, когда корпус опустел, и аудитории вот-вот должны были запереть на ночь, мы водрузили Барышника на плечи и поволокли к выходу. В себя он так и не пришел, так что варианта везти его домой не было, поэтому мы решили ехать к Бабраку, жившему на Ленинском недалеко от универа.

– Че он, живой еще? – поинтересовался Бабрак, когда увидел нас на пороге, – вы проходите, пацаны, бросьте его на кровать что ли.

В просторной столовой с желтыми стенами и красными диванами, вкупе с белыми потолками, образовывавшими осетинский флаг, как обычно, собралось общество – человек пятнадцать пацанов из МГУ и не только, большинство из которых я видел впервые.

– Марк, – представился я бородатому парню, стоявшему ко мне ближе других.

– Гамзатбек, – залихватски пожав мою руку, ответил он.

– Марк.

– Шах.

– Марк.

– Ильяс.

– Марк.

– Кабус.

…

Когда формальная часть была окончена, мы расселись кто куда. Гости были опасного вида, но общались спокойно, без всяких гай-гуй, инч-хуинч – многие из присутствовавших не были знакомы, так что никто не понтовался и не выделывался. Я же просто с серьезным видом сидел на пуфике, упершись кулаком в колено и старался не стругануть. Меня все еще подштыривало, а палиться было нежелательно. К счастью, вскоре большая часть народа разъехалась по домам, и нас осталось человек шесть.

– Я, короче, видос смотрел, – вернувшись из туалета приободрившимся, решил я поделиться с пацанами, – какая-то тусовка на хате у Снуп Догга. Там, короче, телки, рэпчина играет, у всех шмаль, бухло в бумажных стаканчиках, бывает же; а у дома на пятаке стоит взорванный аппарат – на его капоте лежит телка и один негр ей шлифует прямо при пацанах.

– Бля, нахуй ты такое рассказываешь? – с отвращением отозвался Ислам.

– А прикол в том, что тип, если его еще можно типом назвать – короче, этот хуй, который в пилотку нырял – оборачивается к камере и говорит: «вот так отдыхают настоящие гангстеры!»

Пацаны взорвались гомерическим смехом. Все кроме Муслика.

– Ебанный пиздОгрыз! – возмутился он, делая ударение на букву «О», – мрази кусок, жи есть.

– У них там, вообще никаких понятий нет, у этих чертей, – заметил Ислам, – я летал когда в Лос-Анджелес, там типу можно сказать: «я твою мать ебал» – на Кавказе за такие слова целые селухи вырезают, да? А этим похую! А вот если «лузером» назовешь – сразу за стволы хватаются. Чо за нация такая?

– Ей-богу, дикари, – согласился Муслим.

– Даааа…

– Да черт с ними! Сейчас бы шабануть, – мечтательно произнес Бабрак и хитро посмотрел на меня, – нельзя ничего придумать?

– Да, можно в принципе, – ответил я, – закрой глаза!

Бабрак радостно зажмурился, а я достал из носка завернутый в слюду кусок.

– Можешь открывать!

– Бля, ты факир, что ли? – обрадовался он.

– Я факер, – ответил я первое, что пришло на ум, – на, покоптишь?

– Да, давай.

Накурившись, каждый стал заниматься своими делами: кто-то залип в телефоне в змейку, кто-то лег спать, кто-то смотрел телевизор. Алишка же, здоровый бык – тот, что граф Алиев – заплетающимся языком сказал, что его не накурило и пошел спать в комнату, где отлипал Барышник. Через час, когда все мы пришли в себя и уже пили чай, он вернулся на кухню и сообщил, что Барышник струганул прямо в постели. Не знаю, кто из них струганул на самом деле, но, дабы не доводить до греха, озвучивать своих сомнений не стал.

Время было далеко за полночь, когда телефон Барышника начал разрываться от поочередных звонков мамы и бабушки, приехавших на несколько дней в Москву. Наконец, Ислам решился взять трубку, а мы, затаив дыхание, слушали чем все закончится.

– Алло… здравствуйте, нет, это Ислам. Володя? Володя спит… он сейчас не может подойти… да, он выпил лишнего и сейчас на кровати лежит в отключке… нет, сейчас вообще не вариант… мы его сами привезем, когда ему лучше станет… да, знаю я кто его дед… никто его не похищал… да, успокойтесь, пожалуйста! Хорошо, привезем… до свидания, – Ислам положил трубку.

– Бабка, – пояснил он, – ебанашка, думает, мы его похитили! Говорит, если до семи утра домой не привезете, всем пиздец будет. Утром дед приезжает.

– Надо будить этого хайвана.

– Пусть часок поспит еще.

К счастью через час или вроде того Вова таки вернулся к жизни.

Распрощавшись с Бабраком, мы вышли на улицу и стали ловить такси. Денег ни у кого не было, и мы решили ловить две тачки на всех в зависимости от маршрута, но даже при таком раскладе выходило, что едущим до конечной придется кидать таксистов. Мне выпало ехать с Барышником и Хуссейном, и я оказывался последним при любом раскладе. Впрочем, было уже все равно.

– Как ты? – спросил я Вову, когда мы погрузились к ничего не подозревающему грачу.

– Я в раю! – откликнулся Барышник, счастливый, что этот ад наконец-то закончился.

11

Прием на военную кафедру с Факультета мирового господства проходил еще осенью, в середине третьего семестра в трехзальном спортивном корпусе. Будущим военным психологам предлагалось пробежать трехкилометровый кросс на время и одиннадцать раз подтянуться на турнике – задача казалось бы не из сложных, но большинство представителей высокогорных кланов, учившихся со мной на одном курсе, явились почему-то вырядившись словно на похороны Аль Капоне. Сплошной массой в шерстяных черных пальто, свежевыглаженных брюках, блистая остроносыми летними туфлями, толпились они на расчерченной беговой дорожке, огибающей площадку с легкоатлетическими снарядами.

Первыми, разумеется, финишировали те, кто догадался явиться в кроссовках и, стоя возле засекающего время полковника, наблюдали за мучениями остальных.

– Хорошо бежит, – сказал насмешливо кто-то из ребят, глядя на заходившего на последний круг Фахри.

– Туфли жалко! – ответил я с горечью и отвернулся.

С перекладиной тоже возникли сложности – самые солидные из второкурсников, чей вес перевалил за сотку, а жопа была шире плеч, не могли подтянуться и раза. Однако, зло высмеяв их перед будущим взводом, наши солдафоны таки зачислили на кафедру всех желающих, невзирая на результаты. Занятия должны были начаться в марте. Нам всем предстояло коротко постричься и в следующие два с половиной года, напялив на себя нелепые офицерские гимнастерки и галстуки, убивать каждый понедельник на строевую подготовку, изучение устава и прочей херни под руководством неодупляемых вояк.

***

В первый понедельник марта, едва расквитавшись с зимней сессией, вместо факультета военного обучения я отправился в Австрию в надежде захватить в горах еще немного снега. Так, сначала проторчав на склонах, а затем в венских хойригенах, я вернулся в Москву к концу месяца и решил наведаться на войну.

Кафедра располагалась в здании социологического факультета, только вход на нее был с другой стороны здания. Нашим циклом руководили полковник Окорок и подполковник Пиздляев – бывшие военные летчики. Чисто внешне Окорок был типичным Собакевичем – прямолинейным и грубым амбалом, немного сутулым, с незатейливыми чертами лица и извечным прищуром, как у Доцента из «Джентльменов удачи». Впрочем, он оказался неплохим малым, чего нельзя было сказать о его напарнике Пиздляеве – скользком, но во всех смыслах страшно неповоротливом типе, с лицом сорокалетнего Батт-Хеда – узко-посаженными бегающими глазками и длинным, нависающим над тонкими губами, носом с лихо завернутыми крыльями ноздрей. Он отличался страстью к демагогии и патологическим неумением коротко и ясно выражать свои мысли. Так, за время пары он никогда не успевал прочитать лекцию целиком. Ознакомив нас с каким-нибудь понятием, он начинал буксовать, так и этак задрачивая одно и то же. У Окорока, напротив, вся лекция укладывалась минут в двадцать, после чего он чесал затылок и, не зная, что с нами дальше делать, рассказывал армейские байки или, наказав нам сидеть тихо, уходил в свой кабинет. Будучи нашим преподом, Пиздляев и сам учился на вечернем – получал второе высшее в МГЮА и, очевидно поэтому, считал себя светлой головой и ловкачом по сравнению с коллегами и тем более студентами.

Первый день на войне тянулся бесконечно. Я вернулся из отпуска с альпийским загаром, посвежевший и полный сил, но за девять часов военного обучения мне выебали весь мозг. Когда закончилась последняя пара и нам скомандовали разойтись, я, счастливый, что все закончилось, мечтал только поскорее попасть домой – но не тут-то было.

– Г.! – окликнул меня по фамилии Пиздляев, – задержитесь!

– Твой рот, – произнес я шепотом, глядя на спины своих удаляющихся сокурсников.

– Ну, Г., что мне прикажешь с тобой делать? – спросил Пиздляев, когда мы остались наедине.

– В смысле? – отыграл я дурачка, понимая, что за прогул месяца занятий с кафедры меня могли просто отчислить (что, впрочем, не влекло за собой никаких последствий на основном факультете).

– Ну, как, в смысле, – удивился он, – месяц пропустил, сегодня явился как ни в чем не бывало. Я по-твоему сплясать от радости должен?

– Отнюдь, я понимаю ваше недовольство и благодарен за разрешение присутствовать на занятиях, – улыбнулся я.

– Вот ты какой человек непонятливый! Думаешь так все просто – спасибо, тра-ля-ля?

– Ну, а что же еще я могу сказать?

– Тут не сказать – тут сделать надо! Мы с полковником Окороком пошли тебе на встречу. Теперь твоя очередь подумать, поразмыслить и дать взвешенный ответ, какую ты пользу кафедре можешь принести? Зачем нам тебя держать здесь?

– Ну, буду стараться, чтобы показатели росли, – я начал сомневаться вымогает ли он взятку или хочет трогать меня там.

Услышав это, подполковник, не сдержавшись, прыснул.

– Родители чем занимаются? – спросил он в лоб.

– А при чем здесь мои родители? – удивился я и на голубом глазу стал втирать ему о своей самостоятельности, – я уже совершеннолетний, сам за себя в ответе. Сам работаю, сам за обучение плачу.

– Ты? – подполковник взглянул на меня с сожалением, – ну и где ты работаешь?

– В торговом представительстве посольства Австрии, – гордо ответил я.

– И много платят?

– Пятнадцать тысяч.

– Ну, и чем ты можешь быть полезен кафедре, – услышав эту цифру, разочарованно махнул рукой Пиздляев и, поднявшись со стула, подошел к окну, – ладно, иди Г., но если за ум не возьмешься, вылетишь отсюда как пробка из бутылки.

– Вас понял, – ответил я, – спасибо товарищ подполковник. До понедельника!

После этого разговора, я взяв себя в руки, более или менее аккуратно посещал занятия в четвертом семестре, лишь изредка съебываясь после обеденного перерыва и со временем ушел с последнего места в рейтинге, став третьим или даже четвертым с конца. Впрочем, на зачете в конце мая я с треском провалился, не ответив ни на один вопрос. Честно говоря, на лекциях я даже не пытался запоминать всю ту муть, которую до нас пытались донести, предпочитая конспектированию тетрис. Понимая, что на пересдаче мне даже списать будет неоткуда, я направился прямиком к Окороку.

– Петр Сергеич, разрешите войти, – попросил я, застав его на кафедре в день, когда не было занятий.

– А, Г., ну, заходи, раз пришел.

– Я тут вот что подумал, – перешел я сразу к делу, – я трезво оцениваю свои способности и понимаю, что за знания мне зачет все равно не получить, так может быть я хоть материальную какую пользу принесу, а, товарищ полковник?

– А что ты можешь, Г., какую пользу? – скорее утверждал, чем вопрошал он.

– Ну, бытовую технику может какую надо? – предложил я и, прикидывая, что дома у меня есть лишний телевизор, хотел было предложить его, но у полковника над головой как будто загорелась лампочка.

– О! Знаешь, что, Г., нам на кафедру нужен телефон без провода, с кнопками. Сможешь?

– Так точно, товарищ полковник! Рад стараться, – не ожидая такого подарка судьбы, я наобум стал сыпать стереотипными армейскими клише.

– Ты еще скажи, служу Советскому Союзу! Давай, Г., купи и приходи с зачеткой, – подытожил он.

Все оказалось проще, чем отнять у ребенка конфету. Немного показного пиетета и купленный на Горбушке китайский телефон за девятьсот рублей освободили меня от лишнего мозгоебства и нервотрепки. К тому же оставшегося от взятых у мамы на решение проблемы двухсот долларов хватало еще на три веса фена или шесть грамм гашиша. Мне начинало нравиться на военной кафедре.

12

Устав от маминых упреков и Алисиных слёз, незадолго до начала сессии я твердо решил завязать с синтетикой. Апрель уже был на исходе, солнце грело все сильнее, тухлые кучи залежавшегося снега постепенно таяли, встречаясь лишь во дворах домов, а испещренный трещинами дорожный асфальт напоминал миндальное печенье. Я торопился в МГУ к третьей паре, начинавшейся в 12:10, но не с целью посетить лекцию, а рассчитывая с кем-нибудь накуриться. Не успев добраться до МГУ, я позвонил Гамлету, чемпиону Еревана по пинг-понгу, и выяснил, что у Мини-Геры завалялся камень отличного гашиша.

Выйдя из такси через дорогу от цирка, я прошел через массивную каменную арку и оказался у первого ГУМа. Бесконечная вереница студентов и преподавателей тянулась ко входу от самого метро Университет. На скамейках у фонтана, за зиму превратившегося в выгребную яму, курили диссидентствующие филологи и философы – кто с книгой, кто с гитарой, кто с бутылкой. Войдя в корпус и миновав гардероб, я оказался на большом сачке. Охранник в зеленой форме лениво зевал, прищуренным глазом провожая мелькающие студенческие билеты; с тыла, из расположенного у пропускного пункта аптечного киоска, его надежно прикрывала старая ГБ-шница, зорким взглядом высматривая неблагонадежных и при случае отказываясь продавать им пипетки и детский сироп от кашля; здесь же на зажатой между двух холодильников стратегической точке с сушняком и сигаретами орудовала Фатима, продавщица и по совместительству кентуха всех пацанов и агентов, кентов и клиентов.

– Салам алейкум! Как сам? На хате ровно все? Пятьдесят рублей… Ай, красавчик, смотрю на тебя и сердце радуется! Сто три рубля с тебя, – не умолкала она, словно работала на конвейере, успевая обмениваться новостями, справляться о здоровье матушки или хвалить новую куртку своих покупателей, выстроившихся в очередь во время перерыва.

За холодильником у Фатимы собиралось собирался клуб по интересом – наряду с кафе Макс и малым сачком бывший одним из эпицентров университетских движений. Причем движений не как за права меньшинств или независимость Окинавы, а как «салам алейкум тем, кто на движеньях!». Именно здесь я и нашел Гамлета в компании еще нескольких человек.

– Пацаны, не обессудьте, парнягу ненадолго заберу у вас, – поздоровавшись с каждым персонально, произнес я дежурную фразу и под руку увел Гамлета в сторону.

Афишировать перед четкими борцухами, что мы курили гашиш, было излишне.

– Че там, где этот уебан? – спросил я, когда мы остались наедине.

– Гера? На семинар ушел.

– Он тебе оставил шабануть?

– Неа.

– Братан, это плохо, – нахмурился я, – нам надо срочно дунуть и ехать в кино. Где у него семинар, ты знаешь?

– Напиши ему, – предложил Гамлет.

Так я и сделал. В ходе короткой смс переписки, стало очевидно, что Гера не горел желанием отламывать нам от своего куска, предпочитая покурить вместе с нами после пары, но я уже все для себя решил и не намерен был ждать целый час. Действовать надо было решительно – поэтому на одном из стендов мы посмотрели расписание его группы, нашли аудиторию и постучались в дверь. Не дожидаясь ответа, я сам приоткрыл дверь и кивнул преподавателю.

– Простите, можно сына на минутку? – с поставленным кавказским акцентом попросил я.

– А кто ваш сын? – удивился молодой препод.

– А вот, Пачкунидис, – заглянув в аудиторию, показал я пальцем на щеголевато одетого Геру и поманил его рукой, – Гера, сынок, иди сюда, ну!

Смешавшись, Гера поднялся и посеменил к выходу. Видно было, что его одногруппники с трудом сдерживали смех.

– Э, ебанат, ты че творишь, какого сына? – полушепотом заговорил Гера, прикрыв за собой дверь.

– Отломи нам с Гамлетом гашиша, ебанат.

– Ебаный свет, ты из-за этого меня выдернул? – возвел он к потолку руки.

– Давай-давай, ломани.

Причитая то ли по-гречески, то ли по-турецки, Гера достал из кармана кусок.

– Давай я сам ломану, – забрал я его из Гериных рук и оторвал чуть меньше половины, – пара закончится, звони. В кино поедем.

– Хорошо, – кивнул он, возвращаясь в аудиторию. Из-за закрывшихся за его спиной дверей донесся взрыв смеха.

Дунув в туалете у банка, мы дождались Геру и дунули снова после чего выдвинулись в кино. Потоки рычавших и клокотавших машин неслись в обе стороны по проспекту Вернадского, прерываемые только красным сигналом светофора. Тогда было не принято пропускать пешеходов даже на зебре, поэтому к моменту, когда шлейф из автомобилей, успевших проскочить на потухший зеленый, миновал переход, у нас было только несколько секунд, чтобы с риском для жизни добежать до разделительной полосы, так как следующий поток машин уже со скрежетом рвался на вновь включившийся зеленый сигнал свет.

Так, в два этапа преодолев пешеходный переход, мы встали у обочины напротив цирка. Подняв руку, я сразу же остановил тачку.

– Фрунзенская, сто рублей.

– Сто пятьдесят хотя бы дай! – стал торговаться моторист.

– Да сто отличная туда цена, за сто всегда туда уеду! – возразил я.

– Э, вас три человека. По полтиннику скиньтесь, ну!

– У тебя маршрутка что ли? – рассердился я и, не дожидаясь ответа, уселся на переднее сидение, – давай тогда меня одного за полтос отвезешь.

– Не, какой за полтос? – вытаращил глаза моторист, – ты прикалываешься? Нет!

– Э, в плане «нет»? Пятьдесят рублей с человека, твои слова?

– Я имел в виду с каждого!

– Ну вот, если я один еду, значит, я – каждый. Или ты за свои слова не отвечаешь?

– Отвечаю, как не отвечаю!

– Ну, а че стоим тогда?

– Э, слышь, – возразил таксист.

– Бля, я слышу дальше чем ты видишь, – отрезал я и, выдержав паузу, добавил, – охуеешь.

– Брат… – смягчившимся тоном пропел таксист.

– Да, какой я тебе «брат»? Давай, поехали!

Он не трогался.