Вместе обрести сейчас

– Ну что, теперь погадаем? – сказала соседка, потирая ладони.

– Я пас, без меня, – сказала я, вставая из-за стола.

– Все девочки любят гадать, не обманывайте себя Саша, – сказала Тамара Александровна, перетасовывая колоду.

– Ладно, давайте, – сказала я, с серьезным лицом вернувшись за стол, подключив весь свой скептицизм.

– Левой рукой от себя, – сказала она.

Я сдвинула колоду, смотря ей в глаза. Она начала тасовать карты и раскладывать комбинации.

– Не закрывайся, руки на стол положи, – буркнула она.

Я повиновалась.

– Агрессии много в тебе излишней. Судьба непростая, – начала она, вытаскивая по одной карте. Зеркальная судьба. Скоро все на свои места встанет, все проясниться.

– Чего вы все вокруг да около ходите, общими фразами сыплете, – ухмылялась я, переглядываясь с тетей взглядами. Расскажите лучше о суженом, кто он будет?

– От тебя зависит, кто он будет. Сестра твоя умерла, за большой грех бабки своей расплатившись. Кара Божья постигла ее, – говорила она, вытащив из колоды еще одну карту.

– Вы че несете? – вспылила я.

– Через тебя исправление пойдет, – продолжала она. Ты конструктор всей ситуации.

– Так, девочки, пора закругляться, – хлопнув руками по столу, сказала я, встав с места.

– Зря вы так, Саша.

– Как так? Чего вы мне тут чешете про грехи чьи-то, сестру какую-то выдумали, у меня сестер отродясь не было.

– Карты врать не умеют, – спокойно отвечала она.

– Вы только что этими картами играли, а теперь гадаете на них же, да еще и подвыпивши, – сказала я, щелкнув себя пальцами по шее.

– Девочка, не груби гостье, – одернула меня тетя.

– Ничего Эмма, все правильно. Я пойду, проводи меня, – сказала Тамара Александровна. А вам Саша, удачи и терпения.

– Спасибо, и вам всего, – сказала я, возмущаясь, поднимаясь по лестнице.

***

Погода устаканилась. Утром, как ни в чем не бывало, взошло солнце. На рябине под окном раздавалось щебетание птиц, мешая мне спать. Тетя соглашалась со мной в том, что ее подругу вчера занесло не в ту степь. Получив от тети задание, собрать ягоды жимолости на варенье, мне предстояло сначала прогуляться до местного ларька за металлическими крышками на банки для закруток. Единственный продовольственный объект во всем поселке находился по соседству с единственной на весь поселок колонкой, соответственно рядом с домом председателя садового товарищества. Купив упаковку крышек для тети и сливочное мороженное в стаканчике для себя, чтобы облегчить боль в горле, я пошла домой мимо водоема. Даже не спрашивайте меня, что делал мужичок на резиновой лодке. Казалось, в этом ларьке отоваривались только мы с председателем. Хоть бы одна живая душа на встречу попалась. Некогда дачникам по магазинам расхаживать, работать надо. Это нам курортникам, – не успела я закончить мысль, как кусты у болота зашевелились. Там явно кто-то прятался. Я ускорила шаг, случись что, мужичок на лодке мне точно не помощник. Проверено. Широкими шагами, измеряя расстояние от водоема до дома, безостановочно оборачиваясь, я дошла до калитки. Чего бояться, думала я, день на дворе, однако эта мадам Ленорман24 заронила во мне своими гаданиями некоторый страх и тревогу.

Вечером того же дня по заведенному порядку с пустыми баклажками в руках я отправлялась за водой. Солнце за день хорошо просушило землю. Кое-где оставались неглубокие лужицы. Качая воду, я озиралась по сторонам. Отойдя от колонки, председатель, выглядывая из окна, кивнул мне головой в знак приветствия. Я кивнула ему в ответ. На углу водоема за поворотом рос высокий в три, а то и в четыре обхвата тополь. Заливисто квакали лягушки. Я шла и напевала засевшие в моей голове строчки из предпоследнего стихотворения Ольги: прорублю я окно в стене, чтобы встретить рассвет весны… Эти слова четко ложились на мою музыку. Я шла и представляла, как доберусь до гитары и сыграю песню.

– Здравствуйте милая девушка, – послышался низкий мужской голос.

Я обернулась. Прислонившись к тополю, крутя зубами стебелек бухарника, стоял высокий, широкоплечий, как сказала бы Анька «диковатой внешности» мужчина. Вот это да, подумала я, оглядывая его, и как у меня получилось такого детину на себе из воды выловить? Он выплюнул стебелек и подошел ко мне.

– Позвольте, я помогу вам, – сказал он сдержанным тоном, чуть робея. Негоже девушке тяжести носить.

– Вы меня напугали, – говорила я, стоя на месте.

– Не бойтесь меня, милая девушка, – заторопившись, говорил он. Это же я, вы узнали меня?

– Ах, это вы. А я думала водяной.

– Ёрничаете, девушка.

– Девушка, уже неплохо, – сказала я, поставив на землю полные бутылки, продолжив идти дальше.

– Прошу у вас прощения за свое поведение и обидные слова, – говорил он, догоняя меня. В моем состоянии трудно было что-либо разобрать.

– Намекаете на мои короткие волосы? Не извиняйтесь, я тоже не за того вас приняла.

– Это как?

– Со спины разобрать было трудно. Мы оба засмеялись.

– Я искал вас, чтобы спасибо сказать. Вы смелая девушка. Вы спасли мне жизнь, – говорил он, не видя моей улыбки до ушей. Вы покорили меня своим отважным поступком.

– Да бросьте, любой другой окажись на моем месте, поступил бы точно также.

– Можете мне поверить, не любой.

– Все, протрезвели? – сказала я, повернувшись и невзначай посмотрев в его большие карие глаза загнанного зверя. Он смотрел на меня добрым отеческим взглядом. Теперь неловко сделалось мне.

– Вы не знаете, кто этот мужичок на лодке, что сидит в ней как приклеенный, – спросила я, смеясь и показывая рукой в сторону водоема.

– Это Антоныч. Он глухонемой. Видели, на въезде женщина рыбой торгует? Это его сестра.

Мне было неловко вдвойне.

– Разве в этом болоте водится рыба?

– Конечно. В этот котлован вода из Иртыша качается.

Неудобно было спрашивать о причинах его недавнего поступка, момент неподходящий, поэтому оставшийся путь до участка мы шли в тишине. Он шел позади меня, неся бутылки. Я спиной ощущала его энергетику, чувствуя себя защищенной.

– Все, пришли, – сказала я. Возвращайте бутылки.

Он без слов поставил бутылки на землю, густая высокая трава тут же спрятала их.

– Спасибо вам еще раз, – начал он серьезно, если бы не вы…

– Ну а если бы не вы, – сказала я, улыбаясь, то я не потеряла бы дорогую для меня вещь.

Он также молча полез правой рукой в карман своих черных джинсовых шортов, достав из него серьгу и на открытой широкой ладони протянув мне.

– Откуда она у вас? – спросила я радостно.

– Извините за подробности, проснулся утром после, в общем, вы поняли, разжал кулак, а в нем вот это. Возьмите пропажу.

Синими от ягод жимолости пальцами я дотронулась его ладони. Он дождался, пока я заберу серьгу, затем протянул ко мне ладонь и представился:

– Михаил.

– Са.. , Александра, – сказала я, взяв его горячую ладонь в свою.

– Девочка, это ты? – увидев меня в обществе незнакомца, спросила тетя, подходя к калитке.

– Это тетя, все, мне пора, – схватив бутылки, сказала я. До встречи.

– До свидания, милая девушка, – сказал он, – закрываясь рукой от закатного солнца.

– Кстати, зря побрились, вам борода к лицу, – сказала я, шмыгнув в калитку.

Он ушел по тропинке вверх навстречу покатившемуся за лес солнцу.

Глава 7

Я ждала вечера следующего дня, чтобы вновь пойти за водой, лелея надежду на случайную встречу, пока не понимая зачем. Задумчиво помешивая ложечкой чай, я неотрывно смотрела в точку на картине Крамского. Загадочная русская душа. Кто он, этот молодой человек, что четыре дня тому назад жаждал распрощаться с жизнью. Уверенность, что мы встретимся снова, выдавали мои глаза, которые были замечены настороженной тетей Эммой.

– Девочка, пей чай, остынет, – обеспокоенно сказала тетя, намазывая маслом ломтик пористого батона.

– Да, тетя.

– До чего варенье вкусное получилось, – выводя меня на разговор, говорила она.

– Да, тетя, вкусное, – в раздумьях, отвечала я.

– А что, скажи мне, нужно было от тебя тому бродяге? Он приставал к тебе? Или может денег просил? – протянув мне бутерброд, спросила тетя.

– Что, каких денег?

– На опохмелиться, – гордо заявила тетя, вернув меня своими умозаключениями в реальный мир.

– Этот как вы выразились бродяга, попал в тяжелую жизненную ситуацию (наверное, подумала я). И никакой он не бродяга, а весьма интеллигентный молодой человек, – защищая Михаила, сказала я.

– Мы с Тамарой Александровной на днях, видели твоего интеллигента на пару с бутылкой, и что-то мне подсказывает, что, по тому, как он еле на ногах держался, в бутылке у него была не питьевая вода. Вот я и спрашиваю, что он хотел от моей девочки.

– Прошу вас, не надо стереотипов. Если мужчина несет в руках бутылку, это не означает, что он пьяница или забулдыга какой.

– Все равно, девочка, будь осторожна.

– Тетя, вы все преувеличиваете.

До вечера надо было как-то скоротать время. Объевшись клубники, я угнездилась на садовой качели под высокой яблоней в компании учебника по фармакологии. Каждую минуту я отрывалась от чтения глядя через забор. Тетины предостережения на счет Михаила не пугали меня. Мне он не показался забулдыгой и уж тем более самоубийцей. Меня больше волновало то неведомое внутреннее ощущение, вызванное от общения с ним, когда окна и двери в твоей комнате с сифонящим сквозняком внезапно закрыли и теперь тебе нечем дышать, а ты не можешь понять, как открыть окно.

– Девочка, – строго позвала меня тетя, показывая в воздухе указательным пальцем круговое движение, чтобы я перевернула книгу. Я не заметила, как читала книгу, перевернутую вверх ногами. Да что со мной такое происходит, – захлопнув книгу и встав с качели, подумала я.

– Девочка, – крикнула мне тетя, ты розы сейчас зальешь. Бросив в размытую клумбу шланг, я спешно перекрыла воду.

– Простите. Я все исправлю, – виновато сказала я. Тетя, покрутив головой, зашла в дом.

Время похода за водой настало. Надев свой лучший из имеющейся дачной одежды темно синий в мелкий белый горох сарафан, я окрыленная открыла калитку.

– Девочка, – окликнула меня тетя, ты куда собралась?

– Как куда? За водой.

– В доме воды предостаточно. Отдохни, не ходи сегодня.

– Тогда вместо двух бутылок наберу одну.

– Смотри, мимо колонки не пройди, – улыбнувшись, сказала она. Я улыбнулась ей в ответ.

Выйдя за ворота, я вприпрыжку поскакала по тропинке, размахивая пустой баклажкой в разные стороны, крапивой царапая оголенные ноги. В наушниках играла «эдж оф илюжн» Джона Сермана.25 Аллея расширялась, и я в предчувствии сбавила темп. У водоема пусто. Никого. Выглядело глупо с моей стороны надеяться, вновь с ним увидеться. Как же это неприятно выпадывать из гнезда, свитого из собственных иллюзий. Может я пришла слишком поздно, а может наоборот рано? – думала я, одной рукой накачивая воду, другой отбиваясь от комаров. Зато теперь мне известно имя рыбака Антоныча, олицетворения российского менталитета; вокруг страсти кипят, а он все сидит в своей лодке и устремленно следит за поплавком.

Обогнув поворот, я приближалась к тому самому тополю, сбавляя шаг.

–Здравствуйте, милая девушка, – от знакомого голоса, внутри вспыхнул пожар.

– Вы меня напугали, – сказала я, обернувшись и запустив в волосы пятерню. Этот жест появился у меня с приобретением на голове коротких волос.

– Что же вы Саша, так поздно гуляете? – спросил он, подойдя ко мне и забрав из моих рук бутылку с водой.

– Кого мне бояться в этой глухомани? Председателя, Антоныча? А может мне стоит бояться вас?

– Да, Саша, вы бесстрашная девушка, заключил он. Торопитесь? – внушительно спокойным голосом спросил он.

– Почему же, нет, не тороплюсь – сказала я, а у самой от «укусов» крапивы зудели голяшки, и глаза слезами наливались.

– Угощайтесь.

– Что это?

– Шоколад, печаль лечить.

Он ждал меня каждый вечер на привычном месте у тополя, помогая нести наполненные бутылки заодно провожая до дома. Мы безмолвно прогуливались под деревьями в свете угасающего дня, не решаясь что-либо спрашивать друг у друга. А если и обращались друг к другу, то строго на «вы». Мы разговаривали взглядами. Искалеченная проксемика. Он перестал бриться, приняв во внимание мое замечание. Мне было приятно.

– Поражаюсь, как такая хрупкая девушка как вы, умудрились вытащить из воды такого не хрупкого меня, – однажды заметил Михаил.

– Родная река помогла. Я ведь на Иртыше выросла. Поэтому приручить воду было несложно, – рассуждала я.

– Выходит, что и я на Иртыше вырос.

– Да, но с одной поправкой. Я росла в другой стране.

Тетя Эмма была крайне недовольна моим общением с Михаилом. Из ее уст больше не звучало ласкового словосочетания «моя девочка». Ей казалось, что я отдаляюсь от нее. Взрослые всегда сердятся, если дети идут наперекор их желаниям, не беря в расчет их личные мнения и чувства. Я разрывалась между тетей и новым другом. Она с трудом верила в его порядочность и безобидные намерения.

– Александра, ты помнишь, что тебе завтра надо ехать в город? – спросила тетя под вечер.

– Ой! – схватившись за обе щеки, сказала я.

– Эх ты. Гостинцы приготовила?

– Забыла совсем, сейчас соберу, – сказала я, забыв о данном Мише обещании быть вечером у тополя.

***

Я встала пораньше. В домике промежутками раздавался тихий храп. Тетя еще спала. Аккуратно подкрадываясь по скрипучему полу мимо тетиной комнаты, чтобы ее не разбудить, я вышла во двор. Деревья в прозрачном воздухе стояли сонные. Взяв в коробке с инструментами секатор, я пошла в наш розарий, нарезать белых роз для моей подруги, в ее первый безучастный день рождения. Запаковав колючие стебли роз в газету, оставив для тети написанную записку на кухонном столе с текстом: «Уехала в город, не теряйте, люблю вас. Ваша девочка», я, приподнимая кверху калитку, во избежание скрипа, вышла за ограду.

На старте последний летний месяц, как подведение итогов. С полными котелками гостинцев собранными для Аллы Николаевны из сада, я стояла на автобусной остановке, ожидая дачного автобуса. День обещал быть жарким. Безлюдно. Бродячий пес зонарно серой окраски перебежал вслед за мной через дорогу, виляя хвостом. Даже собаки смотрят по сторонам, прежде чем дорогу перейти. И кто из нас венец творения?

– Что дружочек, проводить меня пришел? – почесав пса за ухом, сказала я. Нечем мне тебя угостить.

По трассе со свистом в город пролетело авто. В пятистах метрах от остановки установлена памятная стела с годом основания города Омска.

До черты рукой подать, – думала я. Совершить побег и все закончить. Нет, не хочу, теперь здесь моя жизнь. Здесь новая я. От прежней Саши не осталось и следа. Автобус долго не шел. Я залезла в проезжающую мою остановку без опознавательных знаков маршрутку.

– До города идете?

Водитель в белой замызганной фуражке кивнул головой. Маршрутка подпрыгивала на кочках, как мячик попрыгунчик, развеивая по салону дурманящий букет ароматов от спелых ягод и цветов, перебивая стойкий запах бензина.

Цветной картридж в принтере закончился. Увы. Парадоксальная способность у этого города, в яркий ясный пышущий летом день, сохранять грязное и серое одеяние. Беспрерывный бег и спешка. Будни. Время, проведенное на природе, вне стен города, можно сравнить с тягучей жевательной резинкой. Оно тянется медленно и бесконечно. На природе все по-другому, там ты управляешь временем, а не время управляет тобой. Встраиваясь после долгого отсутствия в городской ритм и сутолоку на улицах, где потоки машин, светофоры и пешеходные переходы, натурально ощущаешь себя пришельцем.

– Санечка, приехала! – обнимая меня на пороге, не дав поставить котелки на пол, говорила Алла Николаевна.

– Здравствуйте! Я не рано к вам заявилась? – снимая рюкзак, спросила я.

– Румянец здоровый появился, – говорила она, ущипнув меня за щечку. Природа пошла тебе на пользу. Я со вчерашнего дня в отпуске.

– А это вам, гостинцы от нас с тетей. Дары сада, – говорила я, компактно размещая котелки с малиной, крыжовником и клубникой в тесном коридоре.

– Куда мне одной столько, Санечка. Спасибо.

– А это Оле, – передавая ей цветы, сказала я.

– Белые. Поставим в ее комнату? Идем.

Мы вошли в комнату Ольги. На столе стоял ее портрет в рамке формата А4, с напечатанной мною фотографией из предоставленного Аллой Николаевной семейного фотоархива. Длинноволосая огненно-рыжая девчонка с игривыми серо-зелеными глазами, с блестящей серьгой на левой брови.

– Могли бы на могилу сегодня съездить, ты ведь не была еще, – говорила она, расправляя стоявшие в вазе лепестки роз. Вот только нельзя к ушедшим приходить в день их рождения. Двадцать лет исполнилось бы моей доченьке. Спасибо тебе Санечка и брату твоему за помощь и деньги на памятник.

– Съездим как-нибудь вместе, – говорила я, смотря в Ольгины глаза на портрете.

– Все вместе? – переспросила она.

– Мы с вами. Вы и я.

– Да, конечно. Спасибо за то, что приехала сегодня. Останешься с ночевкой? – спросила Алла Николаевна.

– У меня автобус на семнадцать часов.

– Куда тебе спешить? Оставайся, – уговаривала она.

– Не могу тетю одну на даче бросить, она волноваться будет, – сказала я, не подумав. Алла Николаевна опустила глаза вниз.

Я пекла блины под рассказы о курьезных случаях из ольгиного детства. Смех сквозь слезы. О найденной внутри учебников тетради с заметками я рассказывать не стала. Отобедав, мы переместились в зал. Алла Николаевна намыла малины, достала из секретера связку из семи тяжеловесных советских фотоальбомов и подсела ко мне за стол, покрытый белой хлопковой скатертью.

– Это я Олечку в ванночке купаю, – сказала она, первым открыв красный альбом. Дедушка снимал, на наш четвертый ФЭД; а это мы на каруселях в парке водников, – говорила она, поглаживая фотографии; Олечка в бабушкином медицинском халате и колпаке. В доктора играет.

– Забавная девчушка, – говорила я умиляясь.

– Вот Олечка с букетом астр на линейке в первом классе. Будто вчера было. Здесь ребятишки дворовые, друзья, – перелистывая страницы, говорила она. О, а это мои студенческие годы пошли, но мы их ворошить не будем.

– Отчего же, мне очень интересно взглянуть, – из вежливости сказала я.

– Правда?

– Правда. Я люблю старые фотографии. Любые; свои, чужие. Люблю разглядывать застывшие мгновения.

– Ну, тогда поехали, – сказала она, открывая альбом.

– И у меня такое есть, – восторженно сказала я, увидев фото молодой Аллы Николаевны около омского трамплина26.

– Это первый курс. Так, идем дальше. Девушки, компания нашего факультета. Эта ушла со второго курса; а эта будет у вас фармакологию вести, – сказала она, показывая на девушку во втором ряду вынув из альбомной вставки общее фото. Мы девчонками крепко дружили с ней. Их семья в соседнем доме жила, она на два курса старше училась. Когда группа выпустилась, все, кто куда, а она сразу замуж за главврача выскочила в больнице, где интернатуру проходила. Деловая вся стала, пройдет не поздоровается, нос воротит, – рассказывала Алла Николаевна, А недавно неприятность случилась у них. Сына ее выперли с четвертого курса меда, за прогулы и дебош, так она в Москву летала мосты наводить, а вернулись вместе с сыночком. На кафедре нашей слухи нехорошие поползли, и она его подальше, с глаз долой запрятала. Мишка на мать не похож, вот отец у него добрый был.

– Мишка? – оживилась я, услышав знакомое имя.

– Мишка. Мальчишкой с Олечкой в песочнице играли, потом они в другой район переехали.

– А как он выглядит?

– Я его мало видела, к матери на работу заходил. Миловидный. Она в больнице работает, у них как от отца не стало, она ставку взяла у нас на кафедре.

Настенные часы дали бой. Шестой час.

– Блин, автобус, – сказала я. Вызову такси.

– Зачем такси, оставайся ночевать. Дай мне телефон, я тете позвоню, объясню, что заболтала тебя, – обрадованно говорила Алла Николаевна.

Напарило дождя. Тонкая зеленая полоска горизонта отделяла тучное серое небо от реки. Я смотрела на разбегающихся врассыпную по набережной от грозы людей из окна ольгиной комнаты. Мы еще долго просидели за разговорами. Я украдкой выпытывала у нее подробности о Мишиной истории. Я сердцем чуяла, что это мой Миша, ну, в смысле дачный, но она толком не могла ничего объяснить.

Алла Николаевна принесла постельный комплект, я попросила ее постелить для меня в зале.

– Значит за прогулы и дебош, и поэтому ты чуть не утоп? – лежа в постели, думала я, мысленно составляя диалог для будущего с ним разговора. Сплю на новом месте, приснись жених невесте. Вдруг сработает.

И снится мне сон. Мои длинные золотистые волосы полощет ветер. Мимо меня по песчаному берегу Иртыша бежит к воде босой молодой парень, одетый в кипенно белый медицинский халат. Стой! Не лезь туда, – кричу я ему в след. Я не могу сдвинуться с места. Падая с высоты своего роста, я ползу к воде, загребая руками горы дурно пахнущего песка. Стой! Доползая до воды, на ребристой глади я вижу ее лицо. Ольга! Резким толчком меня выкидывает из сна.

Я сидела на диване в темноте и разминала мышцы на правой ноге, схваченные судорогой. Как же меня заколебало решать эти ребусы, – шептала я, отдышиваясь ото сна. Встав с дивана чтобы расходится, на пол с глухим звуком что-то упало. Я щелкнула выключатель торшера. На пол с подлокотника дивана свалился недосмотренный фотоальбом Аллы Николаевны с ее студенческими снимками.

В коридоре зажегся свет. В зальной двери со стеклянными вставками показался тонкий силуэт. Я разбудила Аллу Николаевну.

– Санечка, что за гром? У тебя все в порядке? – спросила она, приоткрыв дверь.

– Все в порядке, ложитесь спать, – сказала я, согнувшись в три погибели собирая разлетевшиеся по ковру фотографии. Не пугайтесь, я сейчас же все верну, как было.

– Что-то не спиться мне. Послышался хлопок, я встала проверить.

– Простите мою неуклюжесть.

– Это я виновата, забыла убрать на место альбом, – подключившись помогать, сказала она.

Собирая с пола фотографии, к моей стопе нечаянно прилип снимок. Шустрым движением, пока Алла Николаевна не видит, я рукой отцепила фото. Мое сердце в то же мгновение ушло туда, откуда я сняла фотографию.

– Кто это? – спросила я Аллу Николаевну, показывая на усатого парня, сидевшего в первом ряду на коллективной черно-белой фотографии. Она забрала из рук моих снимок и села на диван.

– Правда, похожи?

– Кто похож? – трясясь от нетерпения, говорила я.

– Оля на отца. Похожи, правда? Я упала рядом с ней на диван.

– Похожи. А где он сейчас? – торопливо спрашивала я.

– Не знаю, – коротко ответила она.

– А имя его можно узнать?

– Да зачем тебе Санечка, это все уже давно не важно, – убирая фотографию в альбом, сказала она.

– Важно. Имя скажите.

– Так настаиваешь, – искоса посмотрев на меня, сказала она. Павел Мельников, отец моей Олечки.

– ОТЕЦ? ОЛЬГИН ОТЕЦ? – с выражением проговорила я.

Я много раз видела эту фотографию в мамином альбоме. Студенческое фото моего дяди Паши, но я всегда думала, что он выпускник алматинского меда. Как они могли вместе учиться? И самое главное, как он мог быть отцом Ольги? Радость вперемешку с печалью. Сдерживаясь через силу, чтобы не выдать своих эмоций, я продолжала допрос.

– Почему не знаете где он, что с ним случилось?

– Не знаю, Санечка, не знаю.

Я щипала себя за ногу, потому что в достоверность происходящего сейчас, в этой комнате, я поверить не могла. Моя подруга – моя двоюродная сестра.

– Как же Ольга? Вы ей не рассказывали об отце?

– Никогда.

– Да почему?

– Павел сбежал от меня, еще до рождения Оли.

– Куда сбежал?

– К себе на родину, невеста его там ждала. Кстати, Санечка, он твой земляк, – говорила Алла Николаевна, – улыбнувшись, подметив совпадение. Ей давно некому было выговориться.

– Он что, сам про невесту вам сказал?

– Нет, в письме. Передал через нашего однокашника.

– Ну, допустим. Вы про ребенка, почему не сказали ему?

– В тот момент я не знала сама.

– Искать его пробовали?

– Какой в том смысл. У него сейчас семья, дети. Видимо у него любовь забылась быстро.

– Да почем вы знаете? Может, у него нет ни детей, ни семьи, – зная, как на самом деле обстоят дела, говорила я.

– Санечка, давай спать, – зевая, говорила она.

– Да какой спать, утро скоро. Расскажите мне все детально, – на взводе говорила я. Прошу вас.

– Ну что рассказать, – встав с дивана закрыть окно, сказала она. Учились вместе. Приехал с Казахстана, видный парень был, полюбили друг друга, на последнем курсе пожениться собирались. Мать моя была против нашего брака. Не нужен ей был зять «казах». Видите ли, он со мной только из-за нашей квартиры. Лимита приехала, на жилплощадь зарится. А мама тогда только что эту квартиру получила. Престижной считалась. На набережной. Палки в колеса вставляла Павлу по учебе, короче говоря, всячески нам препятствовала. Папа был не против Павла, он ему нравился даже. А потом письмо это разнесчастное, а я на первом месяце. Мать узнала когда, договорилась за аборт. Не нужен нам этот ребенок. Папа вмешался в ее планы, отстоял нас с Олечкой. Тяжелое время было. Плюс перестроечные моменты все. Когда отца не стало, она понемногу начала смягчаться, внучка все-таки единственная, а по мере взросления внучки, так и вообще души в ней не чаяла.