Полная версия:
Вадим Сидур «Мир без человека мне не интересен». Часть II. «Однажды они спустились в подвал». Друзья, почитатели вспоминают…
Этому своему девизу «Используй свою жизнь, чтобы творить добро» Удо ван Меетерен следовал во всем, что осуществлял: свою жизнь он посвятил тому, чтобы творить добро – и продолжает это делать во многих областях по сегодняшний день! Так, уже после смерти Сидура он неоднократно оказывал финансовую поддержку проектам, связанным с его творчеством. Не прерывались и дружеские связи с Юлией – до конца её жизни. Во время своих поездок в Дюссельдорф Юлия всегда была радушно принята Удо и Ирмель.
Надгробие Вальдемару фон Кноопу
И в заключение еще что-то очень личное. Мой муж Вальдемар Людвиг Андреас фон Кнооп родился 25 января 1939 года в Мюнхене. По профессии он был промышленным бизнесменом и много лет занимал различные должности в немецких компаниях в Чили и Бразилии. Мы познакомились в декабре 1975 года в Дюссельдорфе, когда во время рождественских каникул (в то время я работала в «Дрезднер банке» в Москве) я была в гостях у своих родителей в Кёльне, а он приехал из Сан-Паулу, где работал, в Ратинген (неподалеку от Дюссельдорфа), чтобы навестить сестру Хелли и её мужа Ханса-Вернера Цап-па. Супруги были самыми близкими друзьями Удо и Ирмель ван Меетерен, которые, в свою очередь, были давно и хорошо знакомы с моими родителями. Наша первая случайная встреча стала судьбоносной и оказалась любовью с первого взгляда. Несмотря на большое расстояние между Сан-Паулу и Москвой, Вальдемар несколько раз навещал меня и, конечно же, познакомился с моими любимыми друзьями Вадимом и Юлией Сидур, которые очень пришлись ему по сердцу. Мы поженились 30 августа 1976 года в Кёльне. Вальдемар закончил все свои дела в Бразилии, а я в конце 1976 года – свои в Москве. Он занял новую должность – исполнительного директора компании Theis-Stanley в Гельзенкирхене. В Гельзенкирхене мы прожили короткие годы нашего брака. Но Бразилия не отпускала Вальдемара, как меня не отпускала Россия и мои тамошние друзья. Еще до того, как ответить ему «да», я сказала, что ради любви я готова последовать за ним в Бразилию, но при условии, что буду иметь возможность ездить оттуда в Москву хотя бы раз в год. Во всяком случае, в 1978 году в Германии Вальдемар вёл конкретные переговоры с Фабером Кастелем насчет будущего поста председателя правления немецкой компании Faber-Castell Brasil в Сан-Карлосе. Но в ноябре того же года судьба нанесла ему беспощадный удар: врачи поставили диагноз «гипернефрома» – разновидность злокачественной опухоли почки с метастазами. Предпринятое лечение не принесло улучшений, выздоровление было невозможно, как мы ни боролись. Вальдемар, любовь всей моей жизни, скончался 24 января 1979 года в университетской клинике Эссена, за день до своего сорокалетия, и был похоронен в соответствии со своим желанием на кладбище Dahlem‐Dorf в Берлине. Мое горе нельзя было выразить словами. А Вадим сумел отобразить его в трогательном мраморном барельефе – и лучше, чем могло бы это сделать любое сочувственное слово. С простым пояснением: «Это мои мысли по случаю смерти Вальдемара» – он подарил мне это потрясающее произведение, которое я смогла вскоре перевезти в Берлин, получив на это официальное разрешение от советского министерства культуры, что было почти невероятно по тем временам! Более двадцати лет – с 1980 года – пробыл этот барельеф, встроенный в надгробную плиту из черного гранита, на могиле Вальдемара на берлинском кладбище Dahlem-Dorf. Однако со временем стало заметно, что после долгого пребывания на открытом воздухе мрамор начал портиться. И Юлия посоветовала мне для спасения барельефа демонтировать его и временно перенести в безопасное место. Я последовала её совету. Некоторое время барельеф хранился у меня во Франкфуртской квартире. После смерти моей матери Марии Херманн, последовавшей в ноябре 2007 года в Кёльне, я нашла специалиста, которому удалось обработать мраморный барельеф так, чтобы он мог и дальше выдерживать ветер и непогоду. Я решила установить его на могиле матери на кёльнском кладбище Junkersdorf – там, согласно моему завещанию, когда-нибудь я тоже обрету последний покой! В 2008 году было установлено надгробие. На большом черном гранитном камне, на котором закреплен барельеф, выбиты имя и даты жизни моей матери, а в 2012-м, по согласованию с очень близкой мне моей падчерицей Кэтрин (дочерью Вальдемара от первого брака), также имя и даты жизни Вальдемара фон Кноопа, в его память. И пока еще не хватает только моего имени. Каждый раз, навещая в Кёльне это трогающее своей красотой надгробие, я утешаюсь, представляя себе, что когда-нибудь соединюсь навеки с самыми близкими мне людьми, и этот барельеф соединит всех нас и с нашим гениальным, незабываемым и любимым другом Вадимом Сидуром!
Надгробие Вальдемару фон Кноопу
Тамара Бреус
Неофициальный художник
В начале 1970-х годов один из моих знакомых, известный кардиохирург Владимир Бураковский (он, как и я, был тбилисского происхождения), имевший широкий круг друзей среди московской интеллигенции, взял меня с собой в студию «неофициального» художника Вадима Сидура. Я, конечно, слышала о Сидуре, работы которого совершенно не соответствовали канонам социалистического реализма, и очень обрадовалась, что смогу увидеть его творения воочию. Мы отправились на Комсомольский проспект и вошли во двор массивного серого здания напротив красивой церкви. Было уже около 9 часов вечера. Владимир Иванович подвел меня к темной, узкой и довольно грязной лестнице, ведущей в подвал, и позвонил в дверь. Я никогда не забуду тот момент, когда дверь открылась и появился очень бледный, худой, бородатый человек небольшого роста и пригласил нас войти. Это и был Вадим Сидур, художник и скульптор, которого западные журналисты окрестили «советским Генри Муром». А ещё, надо сказать, он был писателем и поэтом. Сидур и его жена Юля что-то долго оживленно обсуждали с моим приятелем в небольшой комнате, где стоял круглый стол и где хозяева обычно принимали друзей – там и происходили чаепития, но я в их беседе не участвовала. Мне предложили осмотреть мастерскую и позднее присоединиться к ним.
Не могу передать, как у меня буквально перехватило дух, когда я остановилась перед группой «Железных пророков», стоящих на полу посередине комнаты. Я увидела и ощутила сразу все центральные составляющие человеческого естества, взывающие к нашей памяти и к нашей душе, – разум, невинность и наивность, удивление, ужас и страх, секс и вопль о пощаде. Это было так сильно, что я долго не могла опомниться и осмотреться вокруг, чтобы увидеть остальные сокровища, накопленные в этом подвале. Почти рядом с «Железными пророками» я увидела большую вертикально закрепленную сетку от кровати, опускающуюся к железному «подносу» с металлическим и одноглазым плоским лицом. Я подошла поближе и сразу узнала «Саломею с головой Ионна Крестителя» – потрясающую и беспощадную красавицу, выпросившую у Ирода Антипы эту казнь. В растерянности от нахлынувших на меня впечатлений я стала бродить по подвалу, подолгу застревая у каждого произведения. Когда из другой комнатки вышел Вадим, от избытка чувств я стала объяснять ему, как я воспринимаю то, что выражают его произведения, и, вдруг заметив ласковую улыбку на его лице, смущенно умолкла. Он сразу же понял и оценил мое состояние. Меня пригласили выпить чаю и в дальнейшем заходить к ним в гости, когда захочется, но только примерно часов в 9 вечера, потому что днем Вадим работает. В тот первый визит мое восхищение не осталось без внимания Вадима и, перед тем как покинуть его мастерскую, я стала обладательницей фантастического подарка – черно-белой гравюры из цикла «101».
Тамара Бреус
Прошло больше месяца после этой встречи. Разумеется, я мечтала побывать в мастерской еще раз, показать ее своим друзьям, но не решалась беспокоить и отвлекать от работы Диму. К тому же я серьезно заболела и мучилась отсутствием в отечественных аптеках нужного мне лекарства. И вот однажды у меня дома раздался телефонный звонок, и мягкий Димин голос произнес: «Тамара, куда же вы пропали, я видел, что вам понравилось у нас». И первое, что сделали для меня Юля и Дима, это заказали в Германии необходимое мне лекарство и предложили заходить к ним в будни по вечерам, а также приводить к ним своих друзей. Так началась наша многолетняя дружба, которая после Диминой смерти в 1986 году продолжилась уже с его вдовой Юлей, которая ушла из жизни в 2006‐м. Я не могла быть очень полезным человеком для моих новых друзей. Довольно долго – в течение примерно 9 лет – я была ученым секретарем Института космических исследований Российской академии наук (ИКИ). Это головной Институт по экспериментам на автоматических космических станциях и спутниках. Мой тогдашний директор, помощником которого я была, академик Роальд Сагдеев – один из умнейших и интеллигентнейших людей и самый тогда молодой академик в России – организовал «перестройку» в наших космических исследованиях раньше, чем М.С. Горбачев начал ее в стране. Американский журнал «Times» рассказывал о нем, как о «кудеснике из ИКИ». Сагдеев предложил все отечественные проекты открыть для участия иностранцев и их вкладов в создание дорогостоящей современной аппаратуры. На работу, конференции и деловые встречи в ИКИ стали приезжать буквально толпы иностранцев. Естественно, в нашем режимном Институте их не позволено было водить в гости к неформальному скульптору. Но в мастерской Сидура они все же побывали, и многих из них покорило его творчество. Например, директор Института Макса Планка (Max-Planck-Institut für extraterrestrische Physik, MPE) в Гархинге, профессор Герхард Хэрендель (Gerhard Haerendel) несколько раз приезжал в Москву именно из-за Сидура, и в эти его приезды меня разыскивали по всему ИКИ (даже когда я уже перестала быть ученым секретарем) и просили помочь ему попасть к Диме. Профессор мечтал приобрести одну из Диминых скульптур – портрет Альберта Энштейна, который в итоге был установлен на вращающейся подставке в фойе Института. Наши коллеги из разных стран мира полюбили Димино искусство. У меня даже возникали проблемы с КГБ и инспекторами ЦК, особенно перед международными конференциями. Они звонили мне и предупреждали, уговаривали не «поднимать шум», обещая, что вскоре уже займутся моим письмом в ЦК, адресованным академику РАН и «архитектору» перестройки Александру Николаевичу Яковлеву. В письме речь шла о необходимости признать творчество Сидура, художника, чьё творчество достойно отдельного музея. Но после конференций они снова забывали о своих обещаниях.
Все мы, как могли, старались убедить советских чиновников, министерство культуры и Центральный комитет КПСС в том, что Вадима необходимо признать и в Советском Союзе, потому что его произведения посвящены вечным темам (жизни, смерти, рождению, страданию и любви) и осуждают насилие во всех его проявлениях. У меня сохранилась копия письма, адресованного тогдашнему председателю Правления МОСХ РСФСР профессору О.М. Савостюку (оно было написано после смерти Димы). В финале письма звучит следующая просьба: «Высоко оценивая вклад В.А. Сидура в развитие советского изобразительного искусства, мы обращаемся к Вам с просьбой оставить мастерскую художника за его семьей, чтобы сохранить все находящиеся в ней произведения как единое целое, и назначить ее хранителем с соблюдением всех вытекающих отсюда юридических формальностей, касающихся аренды мастерской у Художественного фонда Союза ССР, вдову скульптора Юлию Львовну Нельскую, которая в течение всей творческой жизни художника принимала самое активное и непосредственное участие в создании его произведений». Это письмо подписал цвет отечественной интеллигенции и общественности – лауреаты Ленинской и Государственных премий, герои Социалистического труда, поэты, писатели, композиторы и кинематографисты, от науки: академики Е.П. Велихов, Р.З. Сагдеев, А.Б. Мигдал, В.Л. Гинзбург (впоследствии ставший лауреатом Нобелевской премии), от медиков: упомянутый мной выше В.И. Бураковский, от писателей и кинематографистов: Ф.А. Искандер, С.Л. Лунгин, Ю.Д. Левитанский, М.Л. Галлай, Б.Ш. Окуджава, Ю.П. Мориц, подписал его также композитор А.Г. Шнитке и другие. И музей состоялся. В 1987 году в Перово открылась большая выставка произведений скульптора, которая через некоторое время переросла в Московский государственный музей Вадима Сидура, которым долгое время руководил его сын Михаил. Появлению музея содействовали многие выдающиеся люди современности, друзья Димы: и тот же академик Виталий Гинзбург, и выдающийся профессор из Германии Карл Аймермахер – близкий и верный друг Сидура, открывший имя этого художника для западного зрителя и организовавший не одну его выставку в Германии. Непосредственно в создании музея и его обустройстве помимо упомянутого Михаила Сидура и вдовы художника Юлии Сидур участвовали и все близкие друзья и сподвижники скульптора. Это бывшие ученики Юлии (она преподавала французский язык в московской спецшколе № 18): Владимир Воловников – он редактировал и готовил к печати издания, посвященные скульптору, художник и книжный дизайнер Наталья Нольде, которая помогала Вадиму в печатании гравюр и уже после смерти Сидура выпустила замечательную монографию о его творчестве. Это и Георгий Геннис, поэт и прозаик, также друживший с Сиду-ром и впоследствии принимавший самое активное участие в создании музея, который в настоящее время входит в состав Московского музея современного искусства (МОММА). Нельзя здесь не упомянуть и Олега Киселева, Диминого ученика, театрального режиссера и великолепного артиста. В середине 70‐х он вместе с Сидуром создал потрясающий фильм «Памятник современному состоянию», в котором главную роль сыграл сам скульптор. Это и прекрасный фотограф Эдуард Гладков, многолетний «летописец» сидуровского подвала. Благодаря ему мы имеем фотохронику жизни и творчества скульптора, а также изданные еще при жизни Сидура буклеты и каталоги. А в 90‐е годы Эдуард Гладков подготовил и выпустил фотоальбом под названием «И создал Гроб-арт…». Следующий директор моего института, академик и вице-президент РАН до 2017 года, Лев Зеленый также очень ценил Сидура. И в его кабинете в ИКИ, и в коридоре рядом висели Димины рисунки и литографии. Он возил гостей Института в открывшийся в московском районе Перово музей Сидура буквально целыми автобусами… Несколько слов о биографии Сидура. На плечи Вадима легли тяжелейшие испытания, выпавшие на долю его поколения. Он родился на Украине (в Днепропетровске) в 1924 году и еще ребенком пережил голод конца 1920‐х – начала 1930-х годов. Во время Великой Отечественной войны он, будучи молодым лейтенантом, командовал пулеметным взводом. В 1943 году был тяжело ранен, но остался жив – его выходила простая украинская женщина, которая позднее была признана государством Израиль как «спасшая еврея». После войны Вадим закончил Строгановское училище, где обучался основам «классической скульптуры», знание которой, как ему казалось, потребуется для реконструкции Москвы в монументальном духе, затеянной в послевоенные годы. В 1953-м он получил диплом о высшем образовании, какое-то время работал вместе с Владимиром Лемпортом и Николаем Силисом в том самом подвале, однако после инфаркта, случившегося в 1961 году, переосмыслил свою жизнь и осознал опасность того, что может не успеть реализовать себя как художник. Вскоре после выздоровления между Сидуром и двумя его коллегами произошел разрыв, и Вадим остался в мастерской один. Он начал работать в соответствии со своими собственными идеями и за довольно короткое время создал огромное количество скульптур, картин и графических произведений, которые заполнили весь его подвал и, в конце концов, привели Сидура к международному признанию.
Вадим Сидур и Тамара Бреус
Во время первых тайных «походов» в подвал к Сидуру за моими друзьями и знакомыми, которых я туда к нему приводила, несомненно, следил КГБ, но особо нам в этом не препятствовал. Нужно сказать, что почти все скульптурные произведения Сидура из цикла «Памятники» нашли свое пристанище в Европе, главным образом в Германии. Кроме того, его работы есть в коллекциях многих известных людей, включая бывшего канцлера Германии Гельмута Шмидта, лауреата Нобелевской премии Сэмюэля Беккета, поэта Пабло Неруды, физика Джона Бардина, композитора Бенджамина Бриттена, астронома Яна Оорта и других. Скульптурный портрет Альберта Эйнштейна, выполненный Сидуром, можно увидеть в вестибюлях научных институтов Мюнхена и Чикаго. Вадим не раз говорил нам, что не понимает тех советских художников, которые жалуются, что их ограничивают и не дают создавать желаемые произведения. Он утверждал, что внутри себя все свободны и могут делать то, к чему у них есть способности и желание. Конечно, они не дождутся никакого вознаграждения от государства, их не признающего, но они должны продолжать работать, не обращая на это внимание.
Памятник Льву Асламазову на Кузьминском кладбище в Москве
Отсутствие официального признания привело в России к любопытному явлению: работы многих замечательных скульпторов можно было увидеть только на кладбищах, ставших, в конечном счете, одними из лучших музеев скульптуры в нашей стране. Творчество Сидура представлено на Новодевичьем кладбище надгробиями лауреату Нобелевской премии Игорю Тамму, академикам Е.С. Варге и А.Н. Фрумкину. В этом же ряду и надгробный памятник моему двоюродному брату Льву Асламазову на Кузьминском кладбище в Москве. Лева трагически погиб в апреле 1986 года, а Дима в то время очень тяжело болел, и, как потом оказалось, это был предсмертный период его жизни. Юля долго не решалась сообщить Диме о смерти Левы, а Дима её часто спрашивал, почему Лев Асламазов, с которым он был дружен, не навещает его в больнице. В конце концов, Юля сказала ему правду. В августе того же года (уже когда Сидура не стало) Юля предложила мне выбрать вместе с ней одну из Диминых скульптур и установить ее на Левиной могиле.
Выбор остановился на «Скорбящем». Теперь предстояло найти скульптора, который мог бы увеличить небольшую модель-отливку и затем по ней вырубить скульптуру в камне в монументальном размере. И нам повезло. К Юле обратилась группа молодых питерских скульпторов и напросилась в знаменитый подвал Сидура. Им всем, конечно, мастерская очень понравилась, а один из них – Александр Позин – от увиденного был просто в восторге. Это можно понять, если посмотреть в Интернете сайт с его произведениями.
Саша Позин вызвался создать надгробие, причем за очень скромную сумму, если учитывать стоимость материала и работ по установке памятника на кладбище. Юля передала ему бронзовую модель и проинструктировала, на что обратить особое внимание и в какой последовательности действовать. И вот через год готовый памятник был доставлен в Москву и в апреле 1987 года установлен на Кузьминском кладбище.
Прошло уже много лет с тех пор. Но Димина скульптура на Кузьминках освящает не только память о моем замечательном брате, но и – для меня – в каком-то смысле воплощает память о самом скульпторе, могилу которого в Переделкине я уже не в состоянии часто посещать…
Ренате Аллардт
Кaлининградские фрикадельки
Ну, что же мне приготовить на обед? Такой простой вопрос задавала я себе в начале 80-х годов прошлого столетия. Я помню об этом, будто это было вчера, хотя с тех пор прошло уже так много времени. Мы, Саша Аллардт и я (тогда еще Ренате Морхоф, в домашнем хозяйстве совсем неопытный птенец), ожидали особенного гостя, друга, и не просто друга, а нашего любимого друга Вадима Сидура с его женой Юлией. Наконец-то они должны были прийти к нам домой!
Для нас, посольских сотрудников, в 1980-е годы было непривычно, если не сказать нежелательно (не стану пояснять, с какой стороны…), приглашать к себе домой русских друзей. Но мы всё-таки захотели однажды отыграться! Как часто бывали мы у Вадима и Юлии в подвальной мастерской или у них дома, в квартире с прекрасными расписными дверями в коридоре! И всегда, когда мы их навещали, для нас щедрой рукой был накрыт стол: сырный салат (с большим количеством майонеза), свекольный салат (с большим количеством чеснока), салат оливье, копчёная рыба, пирожные и еще много всего. И не забудем также водку! Для меня до сих пор остается загадкой, каким образом Юлия могла все эти вкусности наколдовать, если государственные магазины выглядели тогда чрезвычайно скудно.
И вот Юлия и Вадим в первый раз должны прийти к нам. Я очень волновалась. А прийти должны были не только они – был приглашен также хороший друг Сидуров профессор и дважды доктор наук из Бохума, который как раз находился в это время в Москве. Саша знал его хорошо, а я пока лишь о нем много, даже очень много слышала. Один только его научный титул наводил на меня страх и ужас. Кроме того, мы ждали, что в гости к нам придет представительница немецкого «Коммерцбанка» в Москве госпожа Андреа фон Кнооп, тоже близкая знакомая Вадима и Юлии. И как же мне все-таки устроить для них достойный прием?
Отчаяние с каждым днем только нарастало. Что же мне приготовить на этот званый обед, чтобы избежать позора? Я очень хотела сделать этот вечер особенным! Однако такие традиционные блюда, как стейк или жаркое, отпадали, потому что Вадим по причине своего фронтового ранения многое не мог есть. А рыба? Откуда её было взять в Москве 1980-х? Совсем подавленная и с глазами на мокром месте, я решила прием отменить.
Однако Саша вдруг высказал спасительную идею: деревенская кухня! Кёнигсбергские фрикадельки по рецепту моей матери! Идеальное блюдо для малого и старого! Единственное, что я готовила для Саши, – и он, заметим, остался жив! Однако: кёнигсбергские фрикадельки в эпоху холодной войны?! Вот уж абсолютно политически некорректно, прямо-таки никуда не годится!
Александр Аллардт и Юлия Сидур, 1982
Тем не менее: сказано – сделано. В конце концов, речь шла всего лишь о еде, о детском блюде, не имеющем отношения к высокой политике. К тому же очень просто приготовляемом… на Западе, где все необходимые ингредиенты можно было легко приобрести в супермаркете, положив их в тележку для покупок и оплатив в кассе. Однако несравнимо труднее было сделать это в Москве, хотя здесь существовали и магазины «Берёзка» и колхозный рынок. Но всё-таки с помощью соседей и коллег мне удалось раздобыть всё необходимое для моего блюда: телячий фарш (конечно же, самостоятельно провёрнутый), каперсы и паштет из анчоусов. Мне удались эти политически бестактные фрикадельки, отлично приправленные, не в последнюю очередь пролитыми мною над фаршем слезами. Тогда еще приготовление даже такого детского блюда могло выбить меня из равновесия.
Наконец этот момент настал. Слёзы высохли, и раздался звонок в дверь – господин профессор! Он вошел вместе со своими друзьями, веселый и задорный, и совсем не по-профессорски – огромное облегчение! Однако вот что случилось перед этим? Вадим и Юля спокойно проследовали мимо милиционера (непременно стоящего на посту рядом с нашим дипломатическим домом, чтобы нас «защищать»…), а Карла попросили предъявить документы – очевидно, он выглядел по-русски подозрительно. Благодаря истории с милиционером незримая стена и моя нервозность были сломлены, мы развлекались по-королевски, вечер стал для нас одним большим праздником! Юлия и Вадим чувствовали себя совершенно раскованно, с самого начала между нами возникла эмоциональная близость. Мы быстро преодолели смущение, усугубленное пространством нашей огромной квартиры. Господин профессор оказался «своим в доску» (и до сих пор он наш лучший друг). Прекрасный вечер в кругу друзей! И, наконец, его главное событие: кёнигсбергские фрикадельки. Нам редко удавалось увидеть человека, который бы с таким наслаждением смог съесть за один раз столько фрикаделек: данные колеблются от 12 до 16! Не осталось и следа от политической бестактности: после третьей рюмки водки мы переименовали их просто-напросто в калининградские фрикадельки!
Владимир Бродский
Самое памятное
Летом 1975 года мой старший коллега и друг Юлий Зусманович Крейндлин обратился ко мне с просьбой, чтобы именно я прооперировал больную со сложным переломом бедра – его знакомую, мать его друзей. Конечно, я согласился. Дело происходило в 71-й городской клинической больнице, «Кунцевской», в которой к тому времени я работал уже четыpе года. Нужно сказать, что эта больница была не совсем обычной. С одной стороны, она, конечно, представляла собой одну из типичных московских клиник – большая, современная, в которой, правда, работали незаурядные врачи. С другой, её часто (и справедливо) называли «писательской» больницей. Начать с того, что упомянутый уже Юлий Крейндлин был не только великолепным хирургом, но и известным писателем – Крелиным, автором очень тогда популярных произведений. По егo роману «Хирург» в 1976 г. сняли даже художественный фильм, главную роль в котором сыграл Олег Ефремов. И потом больница была ближайшей к писательскому поселку Переделкино, многие обитатели которого издавна предпочитали лечиться именно в «семьдесят первой». И не только писатели. Поскольку художественно-богемный мир тесен, в ее палатах оказывались артисты, режиссеры, художники… К Крелину как к врачу-писателю или как писателю-врачу и вдобавок надежному товарищу любили обращаться за помощью люди искусства. Если кто-то нуждался в операции или лечении внутренних органов, Крелин мог помочь сам или знакомил человека с Михаилом Евгеньевичем Жадкевичем – выдающимся хирургом, который тоже работал у нас и слава о котором шла по всей стране, он делал уникальные по сложности операции. А если речь шла о костях, об опорно-двигательном аппарате, то Юлий Зусманович направлял таких больных ко мне. И в тот раз он попросил меня прооперировать Галину Борисовну Нельскую, мать Юлии Нельской, жены скульптора Вадима Сидура, с которыми он давно дружил. Я осмотрел больную и с готовностью согласился. Тем более мне хотелось сделать эту операцию, что в моем распоряжении оказалась довольно редкая по тем временам металлоконструкция, пригодная для установки в сломанное бедро. Буквально накануне в нашей больнице оперировал хирург из ЦИТО, я ассистировал ему, и он великодушно подарил мне потом эту роскошную конструкцию, которая оказалась у него лишней. Я проделал свою операцию успешно, металлоконструкцию установил прочно и навечно, так что Галина Борисовна по выздоровлении чужеродной детали в своем организме не ощущала и ходила уверенно, а впоследствии и вовсе о ней забыла.
