Донные Кишотки

– Может, сразу поставку такой муки по монастырям заказать? Чего мелочиться-то?

– Не торопись… Давай тут у меня попробуем. Я проповедь прочитаю. Народ послушает. Дозу по понятиям подкорректируем…

Под окном тявкнула дворняжка. Йошка встала, отворила створку и склонилась вниз через подоконник в монастырский двор:

– Привет! Сообщение есть? Сейчас спущусь…

– Побудь здесь, – попросила она Цилю. – Там почту принесли. Я скоро…

Пока Йошка отсутствовала, Циля с пристрастием осмотрела её жилище. Прошла в спальню.

Кровать – узкая и высокая. Одна спит, похоже. На кровати – белья нет, но есть ортопедический матрас и странное возвышение в ногах, перемазанное ваксой. Выглядит так, будто она берцы на ночь одевает и складывает в этом месте ноги. Видно, чтобы от остальных не отличаться по запаху… Книги в стопках – на полу. Стопки разные по высоте, их не меньше двух десятков. Некоторые ещё перевязаны бечёвкой, но большинство – уже тронуты её руками, неаккуратно переложены в другом, странном порядке, и готовы завалиться на бок. Стула нет. Но есть высокая конторка, перед которой, стоя, она что-то пишет. Вот и ручка с чернилами, и листы бумаги. На одном из них выведено на согдийском: «Вялотекущий песец», а ниже – что-то нечитабельное, на непонятном языке. На окне – глухая штора, не пропускающая свет. На деревянных стенах – вбитые как попало гвозди разных размеров. На них – множество верёвок с узлами, наручники, цепи, сети крупного плетения. Под кроватью – крепкое спиртное: коньяки, виски, ром, абсент и многое другое с непереводимыми названиями. Некоторые бутылки начаты, некоторые – ещё не тронуты. Ни стакана, ни зеркала в спальне Циля так и не нашла. Поторопилась назад. Йошка уже хлопнула внизу дверью и поднималась по лестнице.

– Ну, что там в Клетке? – сходу спросила Циля едва присевшую к ней на диван Йошку. – Что твои агенты доносят?

– Завтра ослюды приглашают в зоопарк. Не хочешь старых друзей навестить?

Циля покраснела.

– Да что ты!.. За столько лет ни разу не встречалась?

– Ннет…

– Перестань, – Йошка обняла подругу за плечи. – Надо встретиться… Старое помянуть. Новое начать… Я их сюда заберу. К себе. Тебе разве Тик не докладывал?..

– Ннет…

– А зря! Я им хорошее дело нашла. Будем вместе работать.

– Ты их на улицу выпустишь?!

– Мало того! Я их ещё и в лес запущу!

– Зачем?!

– Я им, глядь, какой Рехаб устрою! Они на всю оставшуюся жизнь о спирте забудут! – сказала Йошка громко и повелительно.

Дворняжка на крыльце, услышав из открытого окна её слова, осуждающе постучала хвостом по ступеньке.

***

– …Лао-Цзы не зря говорил: надо следовать природе, – пережевывая «Комсомольскую правду», заявлял Йошкин Кот. – Борьба бесполезна. Пора прекратить сопротивляться и просто – плыть по течению. Не нужно ничего делать, всё придёт само. И цветочки вырастут, и труп врага сам проплывёт мимо. Торопиться не надо. Только созерцать. Неподвижно. Стать пустым горшком. Он наполнится сам. Природа не терпит пустоты… Есть ещё газетка?..

Йошка просунула сквозь решетку еще один экземпляр периодической печати. Кот, оглядываясь в вольере на спящую в углу Цилину Целку, нежно взял зубами газету и стал бесшумно и неторопливо пережевывать лакомство. Йошка слушала его уже второй час. Как она поняла, та пара панд, некогда данных в зоопарк на прокат из Китая, жили в соседнем вольере и оставили в ослюдах неизгладимый след. Сейчас, за отсутствием других слушателей, Йошкин Кот щедро делился с нею своими мыслями.

– Вот ты говоришь: не пить! «А как не пить, когда дают?» – слышала? И дают же!.. Вот мы с благоверной свои пустые горшки этой природной благодатью и наполняем. А что детей не разрешают катать по кругу, так это совсем другое. Местные дети за те деньги, что платят за них родители, причиняют нам боль…

– Бьют? Кусаются?.. – удивилась Йошка.

– Хуже. Они плачут. Как только начинаешь им объяснять, что жить им осталось недолго и смерть приближается к ним с рождения, ревут в три ручья и просятся на ручки к предкам. А потом администрация выкатывает нам пени как за неоказанную услугу. Целка тут посчитала как-то, и вышло, что проще ничего не делать, а жить за счёт спонсоров. Полных горбов на пару месяцев хватает. А за два месяца кто-нибудь нами и заинтересуется. Посидит, поговорит…

– Поговорит?.. Это как?..

– Да-да, после второго ведра водки посетители зоопарка прозревают и начинают понимать наш язык в тонкостях. Даже падежные окончания не путают, не говоря о совершенных и несовершенных формах глаголов… Или вот деепричастия…

– Ты Целку будить будешь? – забеспокоилась Йошка. – А то у меня с десяток газет всего осталось…

– Нет. Пусть спит. Ей вчера халтуру подбросили, она полночи не спала. Считала… Какой-то сервер в Думе накрылся.

– Копытами считала?! – удивилась Йошка.

– Издеваетесь, госпожа?.. – обиделся Кот. – К нам в вольер давно уж оптоволокно протянули. Чип Целке вживили. Теперь, чуть что, подходит вон к тому ящику и входит в контакт вон с той каучуковой фишкой…

Он махнул хвостом в противоположный угол вольера. Там, на самом деле, был прикреплен шкаф, из которого торчал продолговатый полуметровый отросток.

Покачав головой, Йошка поняла, что вывезти их отсюда будет не так просто.

– А ты в свободное время чем занимаешься?

– Копытоукалыванием. Запись – на месяц вперёд.

– Бабы?

– Они, несчастные.

– Ясно… А контингент какой? Возраст, образование, социальная принадлежность?

– Дуры. Красивые. Но не все: умные попадаются. Такие больше не сами пьют, а наливают и слушают… Я тут заметил, что вторые ближе конфуцианству, чем к даосизму.

– Чиновничьи жёны или родственницы. Для них порядок важен, ритуал. Почитание предков и начальства. Рациональность… Да?

– И деньги важны… Обычно чужие. Но они их считают хотя бы, в отличие от первых… – Кот осмотрелся в вольере. – Разболтался я… Хорошо камеры от говна со вчерашнего вечера не протирали…

– Следят?

– Не то слово. Малик по всему зоопарку видеонаблюдение понаставил. А от Ишты – басурманки приходят и трут окуляры, и трут… Нет бы в вольерах убрать… Дашь ещё газетки?.. Ты не жалей, Целка всё равно больше издания «Springer Link» предпочитает.

Йошка сунула ему сквозь решетку ещё один экземпляр «КП». Кот принял угощение и отошёл в сторону. Пока он пережёвывал прессу, она рассуждала:

«Так вот почему Циля не поехала! Светиться не захотела… Но и не предупредила! Почему?.. Неужели этот Малик и её настращал?»

Сидящая у неё в ногах дворняжка вдруг мелко задрожала и прижалась к берцам. В ярде от них прополз десятифутовый питон лимонного цвета, с явным намерением сожрать кого-то перед казённой трапезой. Чуть притормозив, он взглянул на сучку. Та перевернулась на спину и замерла, притворившись мёртвой. Йошка прикрыла её ногой, и питон, потеряв добычу из видимой зоны, пошуршал дальше.

«А надо бы озаботиться средствами защиты, – стуча зубами, проскулила шавка. – Сожрут и не подавятся!»

«Ну, это вряд ли… – успокоила её Йошка. – Скорее сами к нам на стол попадут!»

– Вы намерены перейти на пресмыкающихся?! – послышался весёлый голос Целки из вольера. – Не рекомендую… Их здесь крысами кормят, метростроевскими, а они так фонят, что дозу облучения получить – как два пальца, как говорится…

– Привет, дорогая! Мы тебя разбудили? – обернулась к ней Йошка. – Как дела? Какие заботы?

Целка зевнула во весь рот:

– А-а-а… А чего надо? Давно из Согдианы?

– Уж лет двадцать!

– А что не заходила? Не пускали?

– Документы делали…

– Двадцать лет делали?! Вот тебе и родственнички!.. А как же ты жила? Где? На что? – удивилась Целка. – И не поймали? Не посадили, как нас?

– Да я сама сажаю. Такая охота. По дезертирам и предателям… Слыхала?

– А то!.. Весь зоопарк слухами полнится… Зачем пришла? Одна уже не справляешься? Или мысли какие появились?

– Мысли-то есть… Только у вас здесь и камеры, и прослушка… И чип тебе вшили…

– А ты, госпожа, не торопись… С собачкой-то глазами разговариваешь. Вот и со мной попробуй… Только сучку на руки возьми, бога ради, тут и не такие ещё твари ползают…

Целка уставилась Йошке в глаза, и Йошка, подобрав собачку на руки, услышала полузабытую согдианскую речь:

«Ты этих удавов не бойся. Они тут территорию патрулируют, искусственные они. Без обработки данных и без приказа – никого не тронут…»

«Ты лучше о Замоскалье расскажи. Там что творится?» – спросила глазами Йошка.

«У меня мало новостей… Хвам крутит мясорубку. Подчищает человеческий материал с этой стороны. Тоня твоя рожает и, по его заданию, как двойной агент, поставляет человечину со стороны противоположной. Малик сливает информацию для промывки мозгов по своим каналам в обе стороны, Ишта за ним подчищает всякое говно, чтобы явно в глаза да в нос не бросалось. А Трын с Цилей на периферии жируют. Ищут средства на очередную пандемию. А найдут, запустят её где-нибудь в Захребетье, не здесь… Ну, да, за Уралом… Тут-то, в Клетке нашей, практически все уже зачипованы.»

«И сколько оставляют чистых?»

«Процентов десять. Кому-то надо ещё и тоннели для Гиперлупа рыть, солнечные батареи ставить, капсулы оборудовать, генераторы собирать… Много ещё чего… Они от «Парка Победы» начали, там погружение на девяносто метров, а им до Антарктиды на глубине километров в двадцать надо проходить. Жарко там очень. Роботы не выдерживают. Сейчас пробовали внедрить новый полимер для сверхвысоких температур, но он себя не оправдал: трёхцветный. Политически ненадёжный. Мировое сообщество не утвердило.»

«А цвет здесь причём? Людей надо спасать. Людям всё равно, какого цвета спасение.»

«Ты не права! Сейчас значение придают всему!.. И цвету, и запаху, и звуку…»

«Смысл можешь объяснить?!»

«Легко. Раньше люди по этим показателям различали друг друга, чтобы узнавать своих. Теперь, после мясорубки, фарш должен получаться однородным, чтобы никто друг друга не узнал. Никому никаких предпочтений!»

«Кто же это так решил?»

«Сами люди и решили. Устали они, понимаешь?.. Вечно делить что-то, отношения выстраивать… По вертикали, по горизонтали, вдоль, поперёк… Тьфу!.. Кому-то денег, кому-то власть. Кому холодно, кому жарко. Кому бабу, кому мужика. И так – до сумасшествия… Вот с невменяемости и решили сразу начать. Мол, все сумасшедшие! Ни умных, ни глупых, ни сильных, ни слабых, ни больных, ни здоровых, – только долбанутые на всю голову! А кто не на всю – опять в мясорубку! На переоценку ценностей.»

«Не понимаю… – сделала наивные глаза Йошка. – Ты что-то не договариваешь… Может, кто-то в Бога верит, что, и его – туда же? Верующий среди этих безбожников в чём виноват? Он ничего не просит и никому не мешает. Молится себе да молится…»

«Не-ет… Он сумасшедшим очень мешает! Пошлёшь такого убивать – не убьёт, воровать – не украдёт, и ещё много чего не будет делать по своим заповедям… А в Подмоскалье и в Замоскалье всё чужими руками делается! А надо, чтобы и чужие руки одинаковыми были! Чтобы некого и не за что было судить: коли все воры и все убийцы! Кто кого и за что судить будет? Понимаешь?»

«Так конец этому настанет когда-нибудь! Энтропия – в максимум! И абсолютный нуль по температуре! Распылится цивилизация.»

«Конец мы знаем. Не лукавь… – Целка посмеялась уголками глаз. – Антарктида!»

Дворняжка, ничего не понимая, переводила свой взгляд с лица Йошки на морду странного животного и поскуливала от страха. Ей казалось, что они решают что-то за неё, за её маленькую жизнь. Например, не отдать ли её этому гладкому жёлтому питону, чтобы тот проглотил её и переварил, ещё живую, у себя внутри, где так душно, тесно, темно и противно? И она, дрожа, забиралась всё выше к Йошке на плечо и смотрела в противоположную сторону, на дорожку, где проползала недавно её смерть, с ужасом и безысходностью. Наконец, собачка забралась так высоко, что смогла лизнуть Йошку за ухом. И заскулила.

– Не ссы, скотинка, мы тебя в обиду не дадим! – погладила её по спине Йошка и обратилась вслух к Целке:

– А я-то хотела вас на охоту забрать, да и на хозяйство. Думала: оградить от насилия, на волю выпустить.

Целка зевнула и призывно махнула Коту хвостом. Тот подошел ближе, что-то дожёвывая.

– Слыхал? Госпожа нас к себе в монастырь забрать хочет! Оградить! Ты как?

– На следующей неделе можно. А так у меня запись до пятницы… А надолго? – спросил Йошкин Кот.

– Мне кажется, навсегда… Так, госпожа? – Целка попыталась ухмыльнуться ослюдной мордой, но у неё это плохо вышло.

Йошка церемонно отвернулась и, не попрощавшись и не опуская сучку на землю, пошла прочь от вольера.

***

Малику было плохо. Он заболел. Ишта была в отчаянии.

– Представляешь? – шептала она Йошке. – Он принял себя за человека! Вот выпил вчера…

Она показала на полупустую бутылку пива.

– И ещё: он начал отвечать на вопросы, которые ему никто не задавал!

В их двухуровневой квартире на Котельнической было три ванных комнаты, сауна с небольшим бассейном, два кабинета, четыре спальни, кухня, столовая и целый лабиринт коридоров, прихожих, лестниц и ещё с десяток комнат для прочих нужд. Йошку особенно впечатлило помещение с мусоропроводом, в котором был оборудован водопад для смыва нечистот. Обилие тряпок, валявшихся в художественном беспорядке на полу, представляло собой месиво из тканых ковров и гобеленов. Ходили по ним тут босиком. Освещение не выключали. Пахло пловом и кинзой. И чуть-чуть – непромытой тряпкой.

Ишта, с вечным серым полотенцем в руках, проводила Йошку в комнату, где стены были увешаны черными шелковыми полотнами, на которых серебряным арабским шитьём были вытканы суры из корана. Она усадила её на ворох скрученных молитвенных ковриков, саджжада, сложенных у стены, и взяла за руку:

– Вот. Он приводит меня сюда и говорит: «Никому не верь! Ничего не стоит веры! И я лгу так же, как и остальные. Никто не знает, что происходит. И не узнает никогда. Никто не ведает, что творит. А кто отлынивает – предатель! Космос – это архитектура. А архитектура – это застывшая музыка. Голоса во Вселенной: по ком звонит колокол? По тебе! А ты не можешь даже бассейн пропылесосить – кого-то нанимаешь. Зачем? Разве это так сложно?» А я ему: «Дорогой, я, твоя богиня, говорю тебе: шакал ты паршивый, что ты о себе возомнил? Да какой ты Человек? Смрадная ты погань! В сауне уже месяц не был! Задницу бумагой вытираешь! Сам на себя в зеркало смотришь и облизываешься! Стал ты сладок и вонюч, как мёд с говном. А баню растопить не можешь, чужих зовёшь. Зачем? Разве это так трудно?» А он мне: «Милая, я твой любимый, прошу тебя: заткнись! Столько дел навалилось, вздохнуть некогда, не то что умыться! Каждый день сливаю человеческие безумия в каналью, каждый час думаю о подлости и безобразиях, творимых живыми ещё и уже мёртвыми, и не вижу разницы между ними. Оглянись вокруг! До бани ли в такое время?!» А я ему: «Кал ты собачий! Это я, суженая твоя, тебе говорю: где уважение к себе и моему труду? Я здесь тру и чищу с утра до ночи, мою и стираю, стряпаю и ноги раздвигаю по первому зову. Что тебе ещё надо? Лёг бы на диван да играл в преферанс, по инету, хоть с Новой Зеландией. Так нет! Зовут тебя бесы к чужим делам, всех подслушивать и ссорить! На кой ляд? Кому от этого лучше?» А он мне: «Не смотри в небо! Оно бездонно! Звёзды истерли его до дыр и в каждую прореху на небосклоне изливается и пропадает в бесконечности человеческая суть. Брось полотенце! Не три зря! Тебе, говночистке, не понять, что ты уничтожаешь последнее, что в нас ещё теплится. На гумусе должна вырасти новая цивилизация. А что ты оставишь в наследство будущим археологам? Артефакты? Нет! Голые камни и худое небо!»

Ишта заплакала.

Йошка незаметно освободила свою руку из её руки и попросила воды. Она поняла, что Ишту нужно отвлечь от исповеди. Хозяйка встала и ушла куда-то по бесконечным коридорам апартаментов.

Днём, после зоопарка, Йошка встречалась уже с Маликом на Олимпийском, возле Соборной мечети, у Халяль-маркета. Малик долго торговался, выбирая баранину для плова. Его охрана нервничала, косясь на дворняжку, которая сидела на руках у Йошки. Видно было, как Малик торжествовал победу, глядя на их обречённые лица и усмехался только глазами. Выбрав, наконец, товар, он кивнул головой одному из них, телохранитель расплатился и отправил его машину c мясом на Котельническую, а сам остался ждать перед зеленой дверью кафе на улице Щепкина. Они зашли внутрь. Йошка отправила дворняжку под стол, та свернулась там калачиком, положив морду на берцы. Малик заказал садж на огромной сковороде и, пока его готовили, разоткровенничался:

– Завтра их всех уволят, – кивнул он на дверь с топтавшимся на улице охранником. – И кафешку эту закроют.

– Из-за собачки? – притворилась удивлённой Йошка.

– Конечно. Но не сегодня, завтра. К вечеру, я думаю… Службе безопасности ещё нужно новый персонал подобрать, проверить…

– Ты выглядишь довольным, Малик. Сколько они на тебя отработали?

– Три года. Пора уже менять. Я всё повод искал, а тут такой случай… Спасибо! – Малик откинулся на стуле и, вытянув ноги, неожиданно снял ботинки под столом, чуть не задев собачку. Та воспитанно уступила место лакированной обуви. – Ты лучше расскажи, как твои бессмертные дети…

– Тик, Сан Саныч, в чиновниках средней руки. Живёт с Цилей, которая на тысячу лет его старше, а ума так и не набралась. Работает.

– А что делает конкретно? Мне инфо по нему сливали: крадёт, взяточник, хам… Правда?

– Как и все… Как смертную казнь отменили, воры вообще бояться перестали. Главное – успеть краденое на родственников переписать, а там – бери, сколько хочешь… Делись немного с нижними и верхними, согласно ставке. Свои из цепочки такое звено не выкинут. А цепи они разные бывают: кто на цепи ведром из общего колодца черпает, кто – собаку на ней держит.

– А Циля как на это смотрит?

– Прощает. Жалеет. Любит. Как собственного ребёнка… Но, похоже, с половой жизнью у них не складывается…А вы с Иштой почему себе ребятишек не заводите? Пора уже… До апокалипсиса осталось всего: всё да ничего! Не пожалеть бы потом…

Малик потянулся на стуле, задрав руки кверху и, сцепив их в замок, не опустил, а оставил ладони на затылке:

– Прикинем как-нибудь… А дочка с Хвамом как живёт?

– Не видела ещё…

– Рассказать?.. Мне тут недавно информацию слили, что они на два фронта работают.

– Это плохо?

– Это подло.

– По отношению к кому?.. – Йошка подняла брови в удивлении. – Убивать честно никто ещё не научился. И потом, раз убийство выбрано способом жизни, кто вправе их осуждать? Фарш из мясорубки в мясо уже не превратится. Тем более – в людей… И с какой стороны фронта они находятся – значения не имеет!

– Ты хочешь сказать, что человеческая жизнь ничего не стоит?

– Я говорю о том, что, если люди выбрали убийство решением своих проблем, то им грош цена, с какой бы стороны они ни убивали.

Малик улыбнулся. Юноша в жилете и тюбетейке принес горячую сковороду с саджем. Дворняжка под столом забеспокоилась, почувствовав знакомый запах, и прижалась поплотнее к берцам Йошки.

Оставив ножи и вилки на тарелках, блюдо ели руками, отломив лепешку и подбирая ею куски со сковороды. Начали с овощей, потом потянулись к мясу, и тут собачка под столом вцепилась острыми зубами в ногу Малика. От неожиданности он подавился и вскрикнуть не смог. Хотел было отдёрнуть руку и запустить её под стол, чтобы освободиться от зубов, но Йошка быстро среагировала первой и пригвоздила его ладонь ножом к деревянной столешнице. Малик даже не ойкнул. Кусок лаваша вывалился у него изо рта, и он прошипел:

– Убью шавку…

Тогда Йошка вилкой припечатала к столу его вторую ладонь и тихо произнесла:

– Собачатиной меня кормишь?.. Ох, неверный!.. А ещё о подлости рассуждаешь… Что?! Молчи!.. Я же твой нож тебе и в глаз могу воткнуть… Почувствовали себя повелителями, говночисты? Рано ещё… И попробуй пикни, пока не уйду!

Малик обречённо кивнул головой и притих.

Йошка нагнулась, забрала под столом его лакированные ботинки и переместила их в середину сковороды. Опять нагнулась. Погладив, оторвала собачку от его ноги в белых носках и заметила, как на одном из них проступает кровь. Вышла неторопливо к машине с дворняжкой на руках и подсказала охраннику у дверей:

– Просил не беспокоить. Очень голоден.

Тот не удостоил её взгляда. Тогда Йошка села за руль и уехала на Котельническую…

Ишта, серьёзная, вернулась к ней в комнату с серебряным кувшином на подносе и двумя хрустальными фужерами, натёртыми до искрящегося блеска. Опустилась перед ней на пол и налила воды в один из них.

– А себе? – тихо спросила Йошка.

Ишта налила и себе. Но пить не стала. Тогда и Йошка отодвинула фужер в сторону.

– Что так долго? – спросила она. – Малик звонил? Охрана приезжала? Ты знаешь, где он?

Ишта молча поднялась с коленей и подошла к окну, из которого был виден Боровицкий холм и кирпичная стена с перевёрнутыми рыбьими хвостами по верху.

– Сообщили, что на Малика совершено покушение прямо в Соборной мечети, – сказала она дрожащим голосом.

– Боже мой! – ахнула Йошка. – Да кто посмел?!

– Говорят, собственная охрана…

– Не может быть! Я его час назад видела… А как это случилось?

– Его отравили. Собачатиной… Это всё Хвам! Его корейские штучки!.. Охрану арестовали. На дознании всё расскажут, подонки!.. Да вы пейте, пейте, вы же пить хотели…

– Уже не хочу, – призналась Йошка. Она встала и подошла к Иште. Вместе они с полминуты смотрели в окно на далёкую стену.

– Там мясорубку крутят? – первой спросила Йошка.

– Там, – кивнула Ишта.

– А вы – здесь. Да?.. Что в кувшин-то намешала, ведьма старая? Не спорыньи, случаем?

Ишта взглянула ей в глаза огромными черными зрачками с такой леденящей ненавистью, что Йошка вроде и собралась схватить её за горло, но посчитала, что это выглядело бы сейчас несколько преждевременно. Напряжение в целях риска нужно было сдержать. Малика поставила на место – этого на сегодня вполне достаточно. В придачу в машине у неё лежал пропуск в контору Хвама, за ту самую стену, куда она смотрела. И собачка точно уже хочет писать. Негулянная с утра. Да и вообще, к врагам надо быть милосерднее…

Йошка погладила Ишту по горячей голове и сказала на прощанье:

– Не верь никому! Малик правильному тебя учит. Три себе и три дальше…

***

Гиппокампусы на барельефах грота в Александровском саду вздрагивали от звуков труб духового оркестра, расположившегося под сводом. Дорические колонны, поддерживающие трясущийся свод, едва сдерживали напор Встречного Марша Преображенского Полка, звучащего подобно громовым пушечным раскатам с бородинских редутов двенадцатого года. Лысые львы на двух вершинах грота с ужасом отворачивались друг от друга и готовы были прикрыть огромные уши каменными лапами в ожидании взрыва за Средней Арсенальной башней. Обломки наполеоновского похода, собранные по Москве где попало и наваленные двести лет назад в художественном беспорядке на плечи грота, шевелились, выворачиваясь невидимой стороной к саду, и от ужаса по бронзовой спине Священномученика Ермогена пробегали патриаршие мурашки, а белый голубь, восседающий на кресте, от страха и холода синел на глазах и преображался в сизаря. Правее, на стеле в честь трехсотлетия Дома Романовых, барельеф Святого Георгия осыпался от сотрясения, обнажая скрытую под ним аббревиатуру «РСФСР» …

Йошка с дворняжкой успели уже и пописать, и перекусить, и помыть лапы, когда оркестр перешёл на более спокойный репертуар: вальсы и польки. Среди немногочисленных прогуливающихся по саду они выискивали даму с собачкой, которая должна была провести их к особенной двери в гроте, за спиной оркестрантов. Наконец, дворняжка принюхалась, и Йошка поняла, что связные уже близко. По дорожке к ним бежал белый пудель, таща за собой на поводке какую-то крошечную старушку в кимоно. Когда они подошли, щели для глаз у неё оказались так узки, что можно было принять её и за слепую, но пёс разоблачил себя в два счета.

«Пардон, шалава, – тявкнул он дворняжке голосом прожженного мажора. – Я бабку приволок. Где обещанное?»

Собачка с ужасом подняла морду к Йошке. Та, оценив обстановку, вынула из сумочки сотню баксов, свернула их трубочкой и аккуратно запихнула деньги пуделю в ошейник.

Пёс достоинства не потерял: дёрнул свою хозяйку за поводок и подтянул ближе к компании. «Травэ-тян», – тявкнул, как чихнул, пудель.

– Йошка, – протянула руку старушке Йошка.

«Жучка», – повернулась к пуделю хвостом дворняжка.

Старушка руку не приняла, сложила ладошки к носу и поклонилась. Пудель принюхался к тому, что оказалось у сучки под хвостом, и тряхнул кудрявой гривой: «Жан!»

После представления друг другу Жан с Жучкой отошли за ближайшее дерево, а Йошка пыталась затеять разговор со старушкой на каком-нибудь из известных языков, у неё ничего не получалось и тут она выругалась по-согдиански.