Семь жизней одного меня

Как он кроил и сшивал свои изделия, я, по правде сказать, был не в курсе. Зато мы абсолютно точно знали, вернее, ощущали, когда он их отпаривал. У него был огромный, наверное, с пуд весом, утюг.

Сам по себе этот предмет, возможно, и не вызывал бы у нас стойкой неприязни, не будь он при этом еще и электрифицированным. Бог знает, какой толщины спираль служила в качестве нагревательного элемента у этого монстра, только после включения хозяйского утюга, свет в доме становился желтым и тусклым, а радиоприемник вообще прекращал работать.

Деньги за квартиру и за свет хозяйка у нас забирала одновременно, поэтому счетчика мы не касались. Как-то я увидел, как удавалось хозяину избегать высокой оплаты за электричество. Перед включением утюга, он подсовывал за вращающуюся рамку счетчика кусочек лезвия безопасной бритвы.

После чего счетчик крутиться переставал.

Но все неприятности с электричеством оказались детской забавой по сравнению с той проблемой, которую мы обнаружили, когда попытались растопить печь. Нужно сказать, что наша семья никогда не была особо избалована коммунальными излишествами. Отопление в нашей квартире в Мукачево было печное, водопровод появился только в последний год, а «удобства» были во дворе, вернее, в огороде.

Но печка в этом доме казалась пределом всему.

Она просто не хотела нормально гореть: сначала не разжигалась, а потом добрая половина дыма вместо того, чтобы выходить через трубу, упрямо просачивалась на кухню сквозь поддувало, печную дверцу, конфорки и все прочие щели.

Каждый раз, дожидаясь пока печка разгорится, в любую погоду нам приходилось открывать все окна и двери.

А хата и без того не была особенно теплой.

Несмотря на то, что снаружи она была обложена силикатным кирпичом, внутри в стенах, по-видимому, была одна труха. Две угловые стены нашей комнаты зимой до самого потолка были покрыты инеем, а летом сквозь побелку обильно проступила плесень.

Нужно сказать, что бороться с бытовыми проблемами по будням приходилось мне одному. Днем родители были на работе. А сестренка до вечера находилась на «продленке».

По ночам мы спали, не раздеваясь, натягивая на себя все одеяла.

Наверное, мои родители рано или поздно нашли бы для нас более подходящее жилье, но посыпавшиеся на нас всякого рода неприятности заставляли все силы направлять на их преодоление.

Отсутствие денег было, пожалуй, самым малым из бед.

Мои родители навсегда остались для меня примером в семейной жизни.

Другая жизнь начинается

Было одно решение, которое я принял для себя этой холодной неприветливой осенью, и которое круто изменило всю мою жизнь.

Я даже не могу точно вспомнить тот день, когда пришло ясное понимание: я буду учиться.

Нет не по школьной программе, там у меня было все в порядке, а по своей, продуманной на годы вперед. Я должен стать культурным человеком, разбирающимся в литературе, поэзии, живописи, музыке.

Научиться все понимать, решать все вопросы всегда самому и не зависеть от чьих бы то ни было мнений и указаний.

Это решение несмотря на кажущуюся спонтанность, было вполне закономерным. Я с детства привык к самостоятельности и всегда стремился все вопросы решать сам. Я еще не знал такого слова – нонконформизм, но он был в известной степени предопределен, и нужны были только определенные обстоятельства, чтобы он проявился в осознанном решении.

А пусковым крючком к такому решению стала моя неприкаянность в чужом для меня классе.

Я, конечно, понимал, что многое из того, чем я хотел бы заниматься, в этом городе было для меня недоступно.

Но здесь было несколько библиотек, и в них были книги.

Как жадно я хотел обладать собственной библиотекой хороших книг, чтобы иметь возможность выбрать любую из них, вдохнуть особый буквально пьянящий запах бумаги и клея, погладить корешок и погрузиться в чтение.

К сожалению, об этом я мог только мечтать.

Но я записался во все библиотеки города и регулярно брал в каждой из них солидную стопку книг.

Если прежде я, как и мои родители и большинство моих сверстников, читал, в основном, детективную и приключенческую литературу, то сейчас это была литература классическая: отечественная и зарубежная.

Я начал читать книги по собственной методике: от первого тома до последнего, включая все критические статьи, вошедшие в издание.

Поскольку в библиотеках мне попадались классики, в основном девятнадцатого века, то и я буквально ощущал себя живущим не во второй половине двадцатого века, а, по крайней мере, лет за сто или за сто пятьдесят до своего времени.

Скоро я понял, что поступил правильно, записавшись сразу в несколько библиотек. И дело было даже не в конспирологических соображениях, хотя согласитесь, кому-то было бы странно видеть худенького подростка, таскающего из библиотеки по 5-6 томов еженедельно.

Я разобрался, что не только по количеству книг, но и по ассортименту книжных изданий библиотеки сильно различаются.

Библиотека, расположенная совсем рядом со мной в Табурищах, комплектовалась, видимо, раньше других: здесь я обнаружил даже сочинения Мао Цзэдуна, читать которые я, разумеется, не собирался.

Зато библиотека в Доме Культуры над пристанью обладала сочинениями Шекспира, Сервантеса, Лопе де Вега и Теодора Драйзера, которых не было в других библиотеках.

Я с жадностью погрузился в мир классической литературы, и, смею думать, авторы этих книг, были не самыми худшими советчиками.

Я читал увлеченно, запоем, не забывая, впрочем, аккуратно делать уроки и успевать по всем предметам. В школу посторонних книг я никогда не носил.

Как ни странно, но чтение не художественной, а публицистической литературы вызывало у меня самый большой отклик. Весь следующий год я зачитывался Белинским и Добролюбовым, нет, сначала Добролюбовым, а потом Белинским.

Белинский по-настоящему открыл для меня Шекспира и Пушкина.

Идите в философию, постигайте книжную мудрость – в ней нет ничего страшного.

Этот призыв неистового Виссариона я воспринимал как руководство к действию.

Так, незаметно, я начал вести другую, как бы параллельную жизнь, которая была гораздо интересней и значимей, чем жизнь подростка из бедной семьи в маленьком провинциальном городке.

Нельзя сказать, что я пытался скрыть свое увлечение. Но уж дома-то точно видели, что я делаю, что и сколько читаю.

Видели, но предпочитали не вмешиваться.

Проблем со мной не возникало, а трудностей у взрослых хватало и без меня.

Вода, вода …

Едва успев переехать в новый город, охваченные рыбацким нетерпением, мы с отцом прихватили спиннинг и отправились на море. Когда мы вышли на бетонную набережную, солнце, должно быть, уже клонилось к закату, но его, все равно, не было видно из-за плотной дымки, окутавшей все небо. На всем протяжении набережной – от здания недостроенной пристани до видневшихся вдали камней – не было ни души. С моря поддувал ощутимый ветерок, заставлявший поёживаться в легкой одежонке. Я нацепил самую заветную блесну и, широко размахнувшись, сделал еще один шажок по направлению к воде. Результат превзошел все мои ожидания: вслед за улетевшей блесной я тоже плавно, как по ледяной горке, съехал вниз и оказался почти по грудь в воде.

С первым купанием! Холодная вода привычно обжигала. Однако прохлаждаться было незачем, я смотал леску и протянул конец удилища отцу. Он легко вытащил меня обратно. Только тут мы обратили внимание, что край бетона у самой воды, и, как я убедился, на пару метров под водой покрыты скользкими зелеными водорослями. Я передал спиннинг отцу, перебрался через парапет и вылил воду из хлюпающей обуви. Затем, сняв одежду, отжал ее и снова надел и уж потом, что есть духу, припустил к нашему новому жилищу, до которого было не меньше трех километров по лесу, который здесь привыкли называть парком. Так бесславно, не успев начаться, закончилась моя первая рыбалка на море.

Той же осенью мы с отцом сделали еще одну попытку освоить рыбалку на Днепре, и на этот раз забрались под самую плотину в запретную зону, куда пришлось пробираться через дыру в колючей проволоке. И тогда я понял, как добывали рыбу мои одноклассники.

Увиденное здесь неприятно поразило меня. Два десятка людей тесно сгрудились на камнях у самого ограждения и полосовали воду странными снастями, называемыми «драч». Тяжелый груз с тремя страшными крюками на толстенной леске забрасывался жестким и коротким удилищем метров под сто и рывками подматывался на катушку. Иногда драч цеплялся за что-то на дне и тогда «рыболов» кричал «цепа!» и, побагровев от напряжения, пытался вытащить нежелательный груз. Но чаще то один, то другой кричал «взяла!» и, также напрягаясь, вытаскивал подцепленного за бок или за хвост здоровенного сазана, по-местному «коропа», или судака. Добыча тут же пряталась в мешок, и все начиналось сначала.

Нечего и говорить, насколько увиденное здесь совершенно не вязалось с нашими представлениями о рыбалке. Не сговариваясь, ни я, ни, насколько я знаю, отец, никогда не использовали эту браконьерскую снасть.

– Взяла! – передразнивал отец, – а она «взяла» за хвост.

Мы все-таки размотали свои удочки и поймали по паре ершей, правда, крупных. Однако неприятный осадок остался надолго.

С началом весны меня неудержимо начало тянуть к воде, хоть какой-нибудь. Какая-нибудь вода оказалась поблизости в виде небольшого глинистого прудика. В нем водились крохотные золотистые карасики. Как-то раз вместо карася мне попалось неведомое чудовище с головой змеи. На поверку чудище оказалось довольно крупной черепахой, которой захотелось полакомиться моим червяком. Потом я долго вытаскивал крючок из ее костистой пасти.

Затем у меня возникла идея выловить из пруда еще что-нибудь помимо копеечных, т.е. размером с копейку, карасиков. Для этого я решил вырастить опарышей. Опыт их разведения у меня уже был еще по Закарпатью, к сожалению, не очень удачный. Какой-то кот неизменно съедал рыбешек, оставленных мной на помойке для разведения личинок зеленой мухи.

На этот раз мне удалось пройти этап разведения личинок с гораздо большим успехом. А вот стадия хранения опарышей вновь закончилась неудачей, да еще какой!

Нужно сказать, что в нашей семье вплоть до моего поступления в институт не было телевизора. Дело в том, что в Закарпатье в те годы не было ретранслятора отечественного телевидения. Смотреть же телек на венгерском или чешском языке мои родители, разумеется, не хотели. Холодильника у нас тоже не было, по причине отсутствия денег. Поэтому, как нельзя кстати, в теплое время года пришелся хозяйский погреб, располагавшийся на ничейной территории в коридоре.

И вот мы сидим за столом на кухне, а мама разливает борщ. Свой знаменитый борщ, который готовит по традиционному семейному рецепту. С учетом пожеланий отца, который был завзятым мясоедом, в борще должен присутствовать немалый кусище мяса с обязательной мозговой косточкой.

Первая тарелка отцу. Он не признает в борще сметаны, поэтому спасительная для меня отвлекающая окраска не случилась. Отец внимательно что-то рассматривает в тарелке и извлекает нечто маленькое и белесое.

– Что это?

– Да ничего постороннего там быть не может, – с досадой роняет мама,– наверное, жиринка какая-то попалась!

– А вот и у меня! – радостно восклицает сестрица.

После этой находки все почему-то повернулись в мою сторону.

Не в силах справиться с внезапно возникшим подозрением я бросился к подполу.

К моему ужасу, стоящая в самом уголке полулитровая банка с пересыпанными мукой опарышами была, разумеется, на месте, но лучше бы ей провалиться в тартарары и со мною вместе!

Двойной лист тетрадной бумаги, которым я плотно закрыл банку и обвязал для надежности толстой ниткой, оказался подмокшим и был прорван в нескольких местах. А опарыши, эти хитрые бестии, расползлись по всему подполу, и, разумеется, умудрились проникнуть даже сквозь закрытую крышку большой кастрюли с маминым борщом. Конечно, вслед за этим последовали потери материальные и моральные.

Борщ пришлось вылить, а я битый час корячился при свече и закрытой крышке подпола (чтобы, не дай Бог, хозяева не заподозрили недоброе), выковыривая опарышей из всех щелей.

Однажды в конце мая отец пришел с достоверным известием о том, что на косе, в паре километров от того места, где мы были осенью, хорошо ловится на спиннинг щука.

В первый же выходной еще затемно, мы отправились на реку. Сначала по темным улочкам Табурищ, потом уже по светлой, но также совершенно безлюдной улице Ленина. Солнце обозначило свой край, когда мы прошагали по мосту над шлюзом и ГЭС с приглушенно урчащими турбинами. А затем вниз по телу плотины, по едва приметной тропинке через песчаные пустоши, поросшие редкими островками остролистого тополя.

Наконец, солнце взошло и, сделавшись ослепительно ярким, осветило широкую гладь Днепра. Плавно и одновременно мощно тысячи тонн воды, пробежав через лопатки турбин, успокаивались за нижним бьефом и, разбившись на десятки светлых струй, играли в солнечных лучах.

На песчаной косе по колено в воде удили два рыбака. Я выбрал место немного поодаль и собрал спиннинг. Влажный песок холодил босые ноги. Закатав по колено брюки, я вошел в теплую воду.

Уже после первого заброса стало ясно, что мои снасти требуют корректировки: вращающаяся блесна была слишком легкой, и ее сносило течением, не давая опуститься на дно. И только я успел подцепить дополнительное грузило и повторно забросить, как почувствовал сильный толчок.

Я резко подсек и, как бы повторяя мое движение, тряся головой и натягивая до звона тонкую леску, из воды выпрыгнуло неведомое чудовище и с громким всплеском ушло на дно. Я пробовал подматывать леску, но вот беда: моя безынерционная катушка, рассчитанная на более скромную добычу, трещала и никак не хотела слушаться. Тогда я прижал леску к удилищу и, держа его против всех правил горизонтально, начал пятиться от воды. Я уже был довольно далеко на сухом берегу, когда показалась крупная рыбина и запрыгала на мокром песке.

Я стремглав бросился к ней. Моя первая щука. Она была очень красива: в светло-зеленой в яблоках мелкой чешуе и с большой зубастой пастью. Я был до краев переполнен радостью борьбы и передал спиннинг отцу. И вот уже он борется с бешено упирающейся добычей.

Как трудно передать словами ощущение полного счастья. Ах, как ласково светило солнце, как хорош был Днепр. Как журчала вода, каким белым и чистым казался песок, который громко поскрипывал в такт каждого шага.

Я подошел к ближайшему рыболову, чтобы поглядеть, на что он ловит. Это была самодельная крупная колебалка из толстого листа красной меди. И снасти у него были не чета нашим: грубое негнущееся удилище, большая инерционная катушка и толстая, не меньше 0,6 – 0,7 миллиметров леска. На моих глазах он легко вытащил очередную щуку, закопал ее в песок и пометил место сухой веткой.

Ну, что же. Я умею быстро схватывать уроки рыболовного мастерства. Скоро я стану делать свои блесны, которые будут ничуть не менее уловистыми, чем у других. И мы тоже, придя на реку, станем вырезать по тонкому стволику тополя. И будем закапывать в песок, чтобы не испортилась в летнюю жару, пойманную добычу.

И, может быть, только теперь, по-хозяйски делая для себя заметки на будущее, я впервые почувствовал себя дома. Среди этой широкой водной глади, песчаных отмелей и голубого неба. И то чувство настороженности и внутреннего напряжения, которое я испытывал со времени нашего приезда в этот город, ушло.

Теперь я знал, что буду приходить сюда часто: и этим летом, и следующим. И отыщу еще много клевых мест, и везде буду чувствоваться себя как дома в этом прекрасном и щедром крае. И так будет продолжаться еще много-много дней.

Мы возвращались домой полные самых радужных надежд. За спиной у меня был старый отцовский вещмешок. Он изрядно оттягивал плечи. Солнце стояло почти в зените, было жарко и нам очень хотелось пить, потому что мой отец никогда не брал с собой воды. Где-то над Градижском появилась темная туча. Сначала я не придал ей значения, но отец показал на тонкий шлейф, протянувшийся от нее к земле.

– Видишь эту тучку? Она не простая, а дождевая. Через четверть часа она будет над нами. Если не хочешь вымокнуть до нитки, нам нужно поспешить.

Но как ни ускоряли мы шаг, перед домом, совсем уже перейдя на трусцу, вернуться сухими нам не удалось. Но что такое теплый майский дождь для уставшего от зноя спутника, особенно, если он еще так молод!

В плавнях

Погожее лето степной Украины

С полуденным зноем и редким дождем.

В июне здесь падает пух тополиный,

А в августе – звезды под Млечным Путем.

Я провожу это лето один, без приятелей, и мне совершенно не скучно.

Во-первых, из-за книг, которые я научился читать быстро и по много страниц за раз.

А, во-вторых, я всю неделю делаю блесны, по несколько штук в день, а в воскресенье мы благополучно их топим.

Конечно, прикладываю руку и я, но значительно успешнее делает это отец. У него на этот счет существует своя теория: где больше коряг, там и рыбы больше. Сделав зацеп и оборвав блесну, он не уходит с этого места, а забрасывает туда же вторую, третью и так далее.

Единственная реальная возможность избежать дальнейших потерь – взять его за руку и увести подальше от злополучной коряги. Это помогает, но ненадолго. Мы уходим домой не от того, что устали или проголодались, а от того, что закончились блесны.

А в понедельник все начинается сначала. Я достаю большой лист нержавейки, прикладываю к нему образец и гвоздем обвожу по контуру несколько раз. Я намечаю несколько таких контуров, чтобы успеть закончить их сегодня. Конечно, я мог бы вырубить за один день двадцать или тридцать заготовок, а завтра их обточить, но это будет не так интересно. Мне нравится делать блесны по одной: вырубить, обточить, выгнуть, вдеть колечки и, нацепив карабинчик и тройник, подержать на весу – еще одна!

Она будет самой уловистой и цепкой, щуки станут бросаться на нее, как быки на красную тряпку. А однажды на рассвете из-за черной, заросшей водорослями коряги ее увидит сом.

Пригревает ласковое утреннее солнце. За забором на лавочке шумят ребятишки. Где-то по соседству играет пластинка:

«Ну, что ж сказать, мой старый друг – мы в этом сами виноваты, что много есть невест вокруг, а мы с тобою не женаты».

Хорошая песня. Ее ставят раз по десять на день. Наверное, у того, кто ее ставит, только одна пластинка. А может быть эта – любимая.

За низким заборчиком виден соседний двор. Иногда по нему проходит девушка, приблизительно моего возраста, смуглая, кареглазая. Я с ней не знаком, но смотреть на нее мне приятно. Иногда мне начинает казаться, что эта песня и про меня тоже, и мне становится грустно.

Я продолжаю работать и заканчиваю свою ежедневную норму блесен еще через пару часов. После обеда пора и прогуляться. Я сажусь на свой старенький, видавший виды велосипед и отправляюсь в плавни. Сначала нужно проехать нашу улочку по грунтовой дороге, затем улицу Строителей по асфальту. За переездом ныряю с откоса и оказываюсь в плавнях. До того, как была построена ГЭС и возведена плотина, эти луга в половодье заливало высокой водой, отсюда и название.

Плавни – это прежде всего царство вольного ветра. Сухой и горячий, он дует здесь всегда. Колышет жесткие шерстинки засохшей травы, морщит узкие ленты стариц, отчего вода в них кажется темно-синей, гораздо темнее отраженного в них неба. Дорожка, по которой я еду, выбита ногами пасущегося здесь все лето стада. Валяются засохшие лепешки коровьего помета, и вьется за спиной стайка мелких, надоедливых мух.

Я сильнее нажимаю на педали и чувствую, как плотной волной дышит в лицо знойный воздух, воздух степи. Вот она – воля! Привстав над седлом кручу педали изо всех сил. Темная от пота под мышками рубашка высохла, стала жесткой и надувается пузырем за спиной.

Безнадежно отстали мухи. Я лечу по широкой равнине и впереди только степь, а надо мной только небо да солнце, да песня жаворонка. Во-о-ля!

По желтой равнине, высоко поднимая ноги, шагают аисты. Они выстроились в шеренгу и похожи на солдат, идущих с винтовками наперевес. Только вместо штыков у них клювы. «Клац – клац, клац – клац». Аисты ловят кузнечиков. На высохших болотах лягушками теперь не прокормиться.

После лощинки, за строем тополей начинаются посадки. Рядочки сосенок, крошечных, чуть выше хвоща. Лет через пятнадцать под ними будут собирать маслята, а сейчас они согнутся и под тяжестью жука.

«Ш-ш-ш-ш» – шуршит пыль под колесами. Появляются дубовые рощи, кудрявые, светло-зеленые и трава между ними высокая, густая. Тропинка петляет от рощицы к рощице, и начинается лес.

По плавням разбросаны озера: маленькие и побольше, круглые и вытянутые лентой, болотца, протоки, пересыхающие к осени или остающиеся прозрачными все лето. Весной они наполняются вешней водой и идущей на нерест рыбой. В мае я с трудом проезжал здесь на велосипеде, таскал его на себе, забивая спицы тиной и лягушачьей икрой. В июне на пообсохших тропинках я давил в ежевичнике гадюк, хорошенько разогнавшись и поднимая ноги к рулю.

Больше всего мне нравится рыбачить в маленьких лесных озерах. Прозрачная вода, коричневатая, настоянная на опавших листьях, зеркально тиха даже в ветреную погоду. Глубина начинается сразу. Желтый песок круто уходит вниз на неизвестную, пугающую глубину. Я захожу со стороны протоки, заросшей кувшинками и лилиями, выглядываю осторожно из-за куста и направляю насаженного на крючок кузнечика в окошко между круглыми листьями. Поплавок замирает на мгновение, а потом начинает приплясывать на воде, разгоняя чуть приметные круги. Это мелочь. У нее нет сил ни стащить кузнечика с крючка, ни притопить поплавок. Затем подплывает красноперка покрупнее. Поплавок движется в сторону. Затем стремительно ныряет.

Есть! Сказочная золотая рыбка с оранжевыми плавниками и серебряной чешуей трепещет у меня на крючке. Я осторожно освобождаю ее и бережно опускаю в воду. Несколько мгновений она стоит неподвижно, двигая только жабрами, а потом, вильнув хвостом, тихонько отплывает прочь и, наконец, уверовав в чудесное спасение, стремглав бросается в глубину. Плыви, рыбка, в свой дом, на тихое песчаное дно. Мне не нужны эти нежные рыбки. Я собираюсь оставаться еще долго.

Вот, если бы клюнула их тетя или бабушка. Я представляю себе выплывающую из глубины тяжелую темную рыбину, осторожную поклевку и сгибающуюся в дугу удочку.

Странное дело, на Днепре я ловлю рыбу в три-четыре килограмма весом, и уже остаюсь почти спокойным, а здесь, на маленьком пятачке воды, при мысли о крупной рыбе у меня потеют ладони.

Однажды на червя здесь клюнул щуренок. Он был зеленый, тонкий, попахивал болотом и походил на карандаш-великан, который продавался в газетных киосках. Когда я отпустил его, он с испугу задал такого стрекача, что где-то на средине озерка свечкой выпрыгнул вверх.

Я перетаскиваю свой велосипед к крутому берегу, раздеваюсь и с разбегу прыгаю в воду.

«Тук-тук-тук» – все сильнее стучит в висках. Я вижу уходящее в глубину дно – чистое, ровное, и так и не достигнув пологой части, поворачиваю обратно. Переворачиваюсь на спину и, застыв неподвижно, смотрю на небо. Залитые солнцем кроны деревьев почти смыкаются, но даже маленький клочок неба заливает озеро ярким светом. Я направляюсь туда, где плавают белые звезды, по ошибке называемые цветами. Раздвигаю руками листья, скользкие стебли ползут по животу.

«Б-р-р-р!» – здесь мелко, но дно топкое, и я стараюсь оставаться на плаву. Запрокидываюсь на спину, погружаюсь с головой, обрывая прочные как веревки стебли.

Я запомню эти ощущения и опишу их в одном из рассказов о несчастной любви. Не моей.

А рассказ так никогда и не закончу.

Таня

В половине второго на горизонте, там, где дымчатое голубое небо сливается с такого же цвета водой, появилась маленькая точка, стала стремительно расти, превратилась в корабль на подводных крыльях и пронеслась по бухте, оставляя за собой два желто-зеленых уса пены.

После этого я понял, что ничего хорошего от сегодняшнего дня ждать больше не приходится.

Каждый день, всегда в одно и то же время приходит «Ракета», совершая последние в этом году рейсы, и я с грустью думаю, что скоро наступит день, когда она больше не появится.

Сегодня она уже прошла, а мне еще предстояло отсидеть два с половиной урока. Впрочем, этот можно уже не считать, потому что наша «немка» Марфа Ильинична уже заканчивает проверку домашних заданий.

Хотя, какая она немка?

Я подозреваю, что случись ей разговаривать с настоящим немцем, она выглядела бы не лучше, чем здоровяк Мишка Нековальский, последняя ее жертва, который стоит у доски и, тараща от напряжения маленькие глазки, с натугой выдавливает чужие, режущие слух фразы:

– Mein Vater гад ein Garten.