Семь жизней одного меня

С одним из них связано у меня очень острое переживание от рыбацкой неудачи. Как-то раз в день посещений, которые проходили строго по выходным, отец приехал ко мне без мамы, но с удочкой. Мы отправились на речку. И вот, сидим мы на бережке, а под нами в омуте, в прозрачной воде проплывают чудесные рыбины. В воде они кажутся крупнее, чем на самом деле. Я забрасываю свою удочку с наживкой и на хлеб, и на муху, но они даже внимания не обращают. С досады я чуть не плачу. Потом я научусь: нужно забрасывать удочку так, чтобы рыба тебя не видела. На быстринке или из-за куста. Но для этого мне нужно было еще немного подрасти.

Большую часть времени младшие группы были предоставлены сами себе. Поэтому и занимали себя, кто чем может. Однажды я с несколькими мальчишками забрел во двор ближайшего к лагерю хозяина, который, к слову, не был даже огорожен. Здесь-то я и рассмотрел, что за вода была в его колодце, которую однажды нам предложили пить на ужин. Да, вода была просто б-р-р! Тут из дома выскочил мужик и, распугивая кур, бросился за нами. Я оказался самым близким к нему, поэтому он легко догнал меня и, ни слова не говоря, влепил подзатыльник. Удар был не сильным, но обидным, потому что даже пожаловаться воспитателю я не мог, так как нас поймали на чужой территории.

Раз в неделю наш отряд водили в кино, которое демонстрировали в местном клубе. Мы шли по проселочной дороге попарно строем через все село. Однажды во время нашего похода случилась гроза. Мы порядочно вымокли, потому что ни о каких плащах или, тем более зонтиках, не могло быть и речи. Прямо над нашими головами сверкнула яркая молния, и тотчас же раздался оглушительный треск. Как будто кто-то огромный и жестокий разрывал на небесах крепкое полотно. С испугу почти половина отряда попадала в траву на обочине.

Клуб состоял из одной большой комнаты, в которой были расставлены стулья. С одной ее стороны стоял на столе проектор, а на стене напротив была прикреплена обыкновенная простыня. Кинофильмы были черно-белые, а пленки старые, давно отслужившие свой срок. Поэтому они часто рвались. Тогда в комнате включали свет, и мы терпеливо дожидались, пока пленку вставят заново. Точно такие же перерывы были для установки новой бобины. Однако от похода в кино никто не отказывался.

Не помню, в ту ли самую смену, или уже в следующую, но только я оказался самым младшим в компании больших ребят, которые нашли достаточно кардинальный способ досуга. Каждое утро кто-то из ребят заходил на кухню, брал у дежурных бидон с молоком, пару буханок хлеба, и мы отправлялись на целый день на ближайшую лысую гору, которая на местном диалекте именовалась «полониной». Кроме свежего хлеба с молоком мы объедались крупной земляникой, до которой, кроме нас, кажется, никому не было дела. Однажды мы с нашей компанией отправились вниз по ручью на рыбалку. Здесь я поймал самую крупную на тот момент добычу. Красноперого голавля весом грамм под двести. Это была самая большая рыба, пойманная нами.

Одним словом, это были упоительные дни. Мы наслаждались ощущением полной свободы. К сожалению, все очень быстро закончилось. В ближайший родительский день начальник лагеря вызвал к себе в кабинет наших родителей и объявил, что вся наша компания исключена из пионерского лагеря за систематическое нарушение дисциплины.

– Ничего, Геночка, – сказала моя мама, которая одна приехала в этот день, – видно, ты уже достаточно вырос, чтобы проводить школьные каникулы по своему графику.

Я с радостью с ней согласился.

На Одесской

Первое жилье, которое родители сняли после переезда в Мукачево, находилось на Одесской улице. Не помню из каких помещений оно состояло, но одну комнату, скорее всего, спальню, помню точно. Вероятно, была и кухня, иначе где бы мама готовила еду. Хозяева жили во второй половине дома, от которой нашу комнату отделяла просто закрытая на ключ дверь. У хозяев было двое детей: мальчик Вова и девочка Люся с большой родинкой на правой щеке.

Тетя Вера часто приходила к нам в гости и даже оставалась ночевать. Она говорила, что родинка у девочки очень опасная, так как может развиться рак. Спать тетя Вера укладывалась на моей кровати, которая находилась у самой двери на половину хозяев. Каждый раз, просыпаясь утром тетя Вера жаловалась на головную боль, причиной которой были страшные запахи, которые якобы исходили из-под двери.

– Ведь они там постоянно едят фасоль! – говорила она с таким выражением, будто фасоль была ее личным врагом.

Странно, я спал на этой кровати каждую ночь и совершенно ничего не чувствовал.

Общительная мама успела завести в городе подруг, одна из которых подсказала ей способ надежно заработать. Больше того, эта подруга вызвалась лично руководить всей операцией. Суть ее состояла в том, чтобы купить живую свинью, нанять мясника, который должен зарезать и разделать ее, а затем продавать мясо по кускам. В нашу задачу входило: сначала выделить средства на покупку свиньи, предоставить помещение для разделки, а потом «грести деньги лопатой». Свежее мясо и сало лежало у нас сплошь на полу днем и ночью.

Проснувшись по нужде, я шел, наступая на что-то холодное и противное. Мамина «подруга» два дня суетилась, разнося по знакомым куски свинины, а потом оказалось, что выручка не покрыла и половины расходов, и в результате операции мы, что называется, «вылетели в трубу».

«Дама с камелиями»

«Дама с камелиями» – так называла мама хозяйку нашего следующего жилья. Почему? Этого я так никогда и не узнаю. Единственное, что приходит на ум, это намек на род ее занятий. Но и то в прошлом. А, может быть, из-за названия цветов, которые хозяйка выращивала на подоконнике. Это была уже пожилая женщина (по меркам меня – малолетки) с взрослой дочерью на выданье.

В нашем распоряжении была комната в двухкомнатной квартире, в которую едва поместилась та убогая мебель, которая у нас еще сохранилась после бесчисленных переездов. Мы жили на пятом этаже большого дома, в котором селились в основном семьи военных. У «дамы с камелиями» мы прожили несколько месяцев, прежде чем обстоятельства позволили нашей семье получить коммунальное жилье.

Это время мне запомнилось участием в своеобразной мальчишеской команде. Поскольку я тоже был сыном офицера, хоть и в недалеком прошлом, меня здесь однозначно приняли за своего. У мальчишек был свой командир. Команда была хорошо организована, потому что все жили в одном доме. Основной своей задачей она считала борьбу с проживающими поблизости мадьярами (разумеется, нашего возраста). Эта задача сильно упрощалась из-за того, что вокруг нашей пятиэтажки стояли в основном одноэтажные жилые дома, и живущие там дети были, как правило, одиночками.

Однажды я даже участвовал в одном таком террористическом мероприятии. Пацаны поймали мальчишку на соседней улице и столкнули его в яму, вырытую под фундамент строящегося дома. Мальчишка плакал внизу, и мне было искренне жаль его.

Скоро мы переехали от «дамы с камелиями» и получили жилье как раз на этой улице, которая называлась Севастопольской. Здесь мы прожили целых восемь лет, и я много раз играл с этим мальчишкой, которого звали Питер, и он, действительно, был венгром.

А про команду из офицерского дома я больше не слышал. Скорее всего потому, что в городе начали строить новый микрорайон, который стали называть ДОСы, возможно, – дома офицерских семей, и туда переехали мои прежние товарищи со своими родителями.

Севастопольская 22

Знаете, что возникает передо мной каждый раз, когда я вспоминаю улицу, на которой я прожил восемь самых памятных лет моего детства? Скромный голубоватый цветок, названия которого я долгое время даже не знал – цветок цикория. Они росли здесь совершенно свободно, словно это была не улочка пусть и небольшого, но старинного города, а какое-нибудь далекое селение на природе. Тем не менее, это было именно так, возможно потому, что она была не проезжей, а заканчивалась глухим забором, то есть тупиком.

Я смотрю на современную карту Мукачево в интернете и, разумеется, не нахожу знакомого названия. Вместо нее нечто трудно произносимое: улица 128-й Отдельной Горно – пехотной Бригады. Узнаю по интернету, что такое эта 128-я? Ну да, это переименованная бывшая советская, а теперь украинская бригада со штабом в Мукачево. Наверное, штаб разместили на территории бывшей в/ч, а нашу улочку к нему просто присоединили. Ведь негоже в «нэзалэжной» называть улицу по имени города в Крыму, «аннексированного» Россией.

Дом стоял на фундаменте высотой в семь или восемь ступенек. Перед домом был небольшой палисадник с цветами во вкусе хозяев. Вход в дом находился внутри двора. Глухую стену дома обнимали кусты черного винограда, доходившего до самого цоколя. Виноград принадлежал соседям, так же, как и высокое дерево грецкого ореха, росшего во дворе. Из остекленной веранды вели две двери. Соседская и будущая наша.

Но для того, чтобы поселиться в первую нашу квартиру, предстояло пройти своеобразный искус: пережить теплое время года в утлой пристройке во дворе. До тех пор, пока теперешние жители не закончат строительство собственного дома, которому уже присвоили номер 31 по Севастопольской. Но время шло, а их семья все не выезжала. Я уже пошел в школу, приближались холода, и чтобы ускорить переезд, родителям пришлось заплатить.

Ах, какое это было наслаждение, возвращаться из школы в свою квартиру. В новой квартире мне нравилось абсолютно все, но особенно, стоящая в спальне высокая почти до потолка, покрытая изразцами цвета слоновой кости печь – груба. Пока мы с сестрой были мелкими, высшим удовольствием для нас была невыразимая ласка, с которой мама грела, прислонив к грубе наши одеяльца, а потом с головой накрывала наши съежившиеся от холода тельца. На кухне было две двери: входная на веранду и в кладовую, в которой была крутая деревянная лестница на чердак.

На чердаке хранились россыпи грецких орехов и издающие чудесный аромат груши – все из нашего сада. Их срывали еще зелеными поздней осенью, и они доходили на соломе, приобретая густую желтую окраску и тот вкус, при воспоминании о котором у меня рот до сих пор наполняется слюной.

Однажды я обнаружил в проемах слуховых окон покрытые толстым слоем пыли пустые бутылки странной формы, хранившиеся здесь, видимо, с незапамятных времен. От долгого хранения та сторона, на которой они лежали сделалась совсем плоской. На кухне была вторая печь, которую топили в холодное время года, и, естественно, на ней готовили еду. А в теплое время на плите стояла керосинка. Этот нагревательный прибор был неприхотлив и прост в употреблении.

Я уж и не помню, сколько раз за годы жизни в Мукачево, я ходил на базар за керосином. Для того, чтобы сократить себе дорогу, я пытался пройти сквозь тупик, который разделял нашу Севастопольскую с проходившей совсем рядом улицей Ивана Франко. Но это редко удавалось без стычки с живущими там людьми. Поэтому я в конце концов оставил эти попытки.

С нашей стороны дома под верандой был расположен вход в подвал и маленькая дверца в миниатюрный курятник. Отец любил иногда выпивать пару свежих яиц от собственной несушки. Так продолжалось до тех пор, пока ему случайно не попалось яйцо с зародышем. После этого брезгливый родитель отказался от этого блюда.

Туалет без удобств находился в саду, там же была колонка, из которой мы носили воду. Сад был небольшой, разделенный на две части тропинкой, ведущей к колонке. После того, как легализовалось жилье в пристройке, сад разделили на три части. На нашей стороне сада росло большое дерево грецкого ореха и пара деревьев поменьше – абрикос и груша. Оставалось совсем немного места для нескольких грядок, на которых мама сажала помидоры и сладкий перец.

Соседи

Все годы жизни на Севастопольской соседями у нас была пара пожилых венгров.

Жена работала поваром в городской детской больнице, а муж был столяр.

В пятьдесят шестом году, во время событий в Венгрии, находившейся в каких-нибудь полсотни километров, наш сосед по коттеджу на Севастопольской улице, плюгавый мадьяр лет под шестьдесят, рубил дрова во дворе, и, с подтекстом, показывая топор, в пьяном кураже кричал на ломаном русском:

– Вот придут наши, мы вам покажем!

По местным понятиям он слыл «горьким пьяницей»: раз в неделю, после работы заходил в «генделык» (чайную), заказывал стакан сухого красного вина и две бутылки минеральной воды. Выпив полстакана вина, он доливал его водой, и так до тех пор, пока не выпивал все. После этого, покачиваясь и матерясь, исключительно на русском, он отправлялся домой.

Его супруга, которая была его раза в полтора больше, хватала его в охапку и тащила в квартиру. Возможно, она не брезговала также и рукоприкладством, потому что ее благоверный очень скоро затихал, а наутро появлялся трезвый, как стеклышко, хотя и изрядно помятый, и на любой вопрос бормотал что-то по-венгерски, давая понять, что русского он не знает.

Наша соседка вела себя гораздо дружелюбнее. Однажды она угостила маму своими пирожными, и та упросила ее поделиться некоторыми рецептами. После этого я стал объедаться по праздникам чудесными эклерами, вкуснейшими бисквитами и прочими деликатесами

Болото

У семьи, переезда которой мы так дожидались, живя в пристройке на Севастопольской улице, была странная для русского звучания фамилия «Болото». Собственно, Болото был сам глава семьи, чех по национальности, грузный мужчина с круглым лицом, очень похожий на иллюстрации персонажей романа Ярослава Гашека. По профессии он был маляром, работа которого высоко котировалась в местном обществе.

Дело в том, что в Мукачево вместо бумажных обоев, использовался совсем другой принцип оформления интерьера – нанесение на стены орнамента с помощью валиков. Михаил Болото-старший был мастером своего дела. В этом мы убедились, когда в освобожденной для нас квартире он сам проводил ремонт. Одно плохо: Болото был сердечником и с каждым годом работать ему было все тяжелее. Он был женат на местной уроженке, Елене, и у них было трое детей и больная мать на иждивении. Старший сын Болото Мишка был моим приятелем, на год или полтора меня моложе. Семья Болото была баптистской. Это отражалось и на общении Мишки с окружающими. Мы были детьми неверующих, и над его подчеркнутой религиозностью и всепрощением нередко посмеивались.

Болото были очень отзывчивыми и доброжелательными людьми. Моя младшая сестра, так та просто целыми днями проводила в доме у своей подружки Марты. И питалась вместе с ними. Уже много лет спустя она считала самым вкусным блюдом лопатки – вареную зеленую фасоль в стручках.

Я тоже много раз видел, как они питаются, но, как правило, с ними не ел. Первое, что удивляло, это количество еды. На пятерых, в том числе троих детей, тетя Лена могла приготовить целый большой тазик винегрета. Они были вегетарианцами, как теперь модно говорить, веганами. Например, к гарниру из того же винегрета она могла подать большой кусок вареного теста.

Однажды мы ходили с тетей Леной Болото по грибы в лес, который местные называли Форнош. Она нашла там, как она говорила, очень ценный «яичный» гриб, который я бы принял за обыкновенную поганку, только желтую, и ни за что бы не стал класть в корзинку. Тетя Лена говорила, что умеет готовить даже мухоморы, правда, я не видел, чтобы она их собирала.

После нашего отъезда на Днепр я видел Мишку еще раз. Уже студентом, в летние каникулы, возвращаясь с городского пляжа, я шел по улице Ленина. Мишка вышел мне навстречу с приятелем. Несмотря на то, что мы не виделись лет шесть или семь, я его сразу узнал. Это был невысокий, слегка полноватый юноша, с круглым добродушным лицом и начинающей курчавиться бородкой, так же, как и его отец, похожий на одну из иллюстраций из книги Ярослава Гашека о бравом солдате Швейке.

Мишка сказал, что перед призывом в армию едет автостопом от Мурманска через всю страну, и, заодно, заехал повидать нас.

Мы немного поговорили, и больше я его не видел. Говорили, что у него, как и у отца, было больное сердце, и он умер уже довольно давно. У него было десять сыновей, и все они работали с ним в его автомастерской.

Школа № 4

Я пошел в школу совершенно не подготовленным. То есть не умел ни читать, ни писать. Правда, я уже сочинял какие-то вирши, не зная еще, что такое стихи, а что такое проза. И даже не подозревая, что есть такое понятие, как рифма.

Меня записали в школу № 4. На современной карте города я вижу, что улица, на которой расположена школа носит имя Илоны Зрини. Как она называлась раньше, я не помню, и мои попытки выяснить это ни к чему не привели. Школа находилась гораздо дальше от нашего дома, чем, по крайней мере, еще две русские школы, расположенные на улице Пушкина. На первых порах мне не хватало не только знаний и умений, но и элементарной усидчивости, для того чтобы эти знания получить.

Моей первой учительницей была Вера Степановна Балецкая, женщина лет под сорок, у которой было двое своих детей подростков. Вера Степановна была местная, но говорила на русском совершенно без акцента. У нее был ровный характер, она была скорее приветливой и доброжелательной, чем строгой. И еще она никогда не выделяла любимчиков, по крайней мере внешне.

Балецкие жили на углу улицы Гоголя, совсем недалеко от нас. Несколько раз, пока дела с каллиграфией у меня были совсем плохи, я приходил к ним домой для дополнительных занятий. Меня сажали за большой стол в гостиной, который был высок для меня, и поэтому под сиденье стула приходилось подкладывать толстую книгу. Что это была за книга, я, разумеется, не знал, но чувствовал к ней большое уважение, хотя знакома с ней была только часть тела, противоположная той, на которой находятся основные органы чувств.

В первом классе мы учились во вторую смену, но уже в средине осени нам велели приходить в первую, потому что нам собирались «гнать глисты». Первый день стал для меня особенно памятен. Мама перепутала время и разбудила меня даже не на один, а на целых два часа раньше положенного срока. Я шел по темным улочкам города, и мне было очень интересно, потому что я уже привык видеть эти улицы при свете дня, а видеть их спящими было вновинку. Вот, на соседней улочке темными стеклами поблескивает часовня без креста с заколоченной входной дверью, а через несколько минут появится массивное здание Дома офицеров, в которое мы по выходным ходим с мальчишками смотреть детские фильмы. Я иду дальше, и звук моих шагов звонко и четко отпечатывается на покрытой брусчаткой мостовой. Вот на пути у меня за оградой высится здание католического собора с высоченными каштанами, свесившими свои ветви далеко на проезжую часть. Это не те каштаны, которыми я, помнится, лакомился в Кобулети. Они называются конскими. Их плоды, коричневые глянцевые голыши, успели созреть, и, вываливаясь из своих колючих зеленых оболочек, звонко впечатываются в булыжники мостовой. Наконец я прихожу в школу, но она также, как и дома вокруг, все еще темная. Хорошо еще входная калитка приоткрыта, а вот двери в здание заперты наглухо. Я что есть силы колочу в дверь. И вышедший через несколько минут заспанный сторож на пальцах объясняет мне, что до начала занятий еще целых два часа.

Постепенно дела с учебой у меня начали налаживаться. Все чаще в моей тетрадке по чистописанию появлялась надпись красными чернилами «молодец», и она отправлялась на классную доску почета.

Я еще не успел окончить и первый класс, как у меня появилась идея, которую можно даже назвать «культуртрегерской». Я решил переписать в свои школьные тетрадки роман Дефо «Приключения Робинзона Крузо». Зачем? Для того, чтобы сохранить эту, как я слышал из отзывов мамы, эту очень ценную книгу. Я открыл тетрадь и на первой странице написал каллиграфическим почерком имя автора: Даниэль Дэфо. Затем перевернул страницу и на следующем листе написал: «Приключения Робинзона Крузо». И снова перевернул страницу.

Постепенно до меня начало доходить, что для того, чтобы переписать в мои тетрадки, предназначенные для первого класса, с их большими интервалами и крупными пропусками строк, потребуется не просто много, а очень много бумаги. С большим сожалением я был вынужден отказаться от этой затеи. Но запомнил свой энтузиазм на всю жизнь. За многие годы я еще не раз загорался новыми идеями. Как ни странно, некоторые из них мне даже удалось исполнить.

Мама пыталась мне помогать в учебе только в первое полугодие первого класса. Я тогда ленился делать уроки и учиться читать. Но когда дела пошли на лад, и я стал получать отличные отметки – контролировать меня просто отпала необходимость.

Последний раз я попросил маму о помощи, когда нужно было назвать предметы посуды, изображенные на последней страничке "Букваря".

Тут стоит напомнить о специфических особенностях русской и украинской грамматик. В украинской пишется, как слышится. А в русской все намного сложнее. Дома в семье у мамы говорили по-русски, а училась она в украинской школе.

– Мама, а что это? – я указываю на фаянсовую миску с рисунком.

– Это мыска, сынок.

– Так и писать?

– Да, так и пиши.

– А это?

– А это каструля.

Я написал, чем немало удивил мою первую учительницу, Веру Степановну, которая поставила мне тройку с минусом. После этого, я, хоть и в шутку, но твердо заявил, что больше никогда не буду просить у мамы подсказки.

В младших классах, мама частенько приходила ко мне в школу учить наших девочек какому-нибудь танцу к празднику.

– Эх, Генка,– говорила она с досадой, – ну почему ты такой упрямый.

А я наотрез отказывался участвовать во всякого рода «танцульках». Зато я с удовольствием писал стихи, чем не один раз заслужил похвалу учительницы. Однажды моя одноклассница Тома отнесла показать один стишок своей маме, которая, как говорила Тома, сама писала и издавала стихи под своей девичьей фамилией «Кольцова». Отзыв был такой – они еще очень детские. Я не имел ничего против. Детские, так детские. Когда-нибудь станут взрослыми. Постепенно участие мамы в моей учебе стало сводиться к вопросу в конце четверти: сколько у меня четверок? Я честно отвечал.

Тетя Лена Гринько

Прошло довольно много времени после нашего переезда на основную жилплощадь, а пристройка все пустовала. Мы уже начали надеяться, что новых жильцов там не будет, но с первыми теплыми днями туда нагрянули строители. Они что-то там укрепили и побелили, и мы поняли, что с нашей легкой руки, горсовет решил, что в его распоряжении появилась новая площадь. Жилая. И, действительно, скоро туда переехала семья. Женщина с двумя детьми. Ее звали Елена Гринько, мальчика Толя, он был немного старше меня, а девочка Алла, чуть старше моей сестры.

Тетя Лена рассказывала, что они жили в Белоруссии, но были вынуждены переехать из-за преследований бывшего мужа. Жили они бедно. Денег едва хватало от получки до получки. Но у тети Лены, несмотря ни на что, был легкий и беззаботный характер. С зарплаты она устраивала настоящий пир: картошку в мундирах, селедку и квашеную капусту. Приглашала она и нас с мамой, и с тех пор для меня это одно из самых любимых блюд.

Тетя Лена работала на трикотажной фабрике. В числе прочих там шили женское трикотажное белье. Иногда она приносила комбинацию, обмотав ее на голое тело вокруг талии. Мама покупала у нее это белье. Не знаю, по какой причине: то ли это был дефицит тогда, то ли, чтобы поддержать подругу.

По понятной причине с Аллой я общался мало, а вот с Толиком мы были дружны. Приблизительно через год тете Лене удалось устроить детей в интернат, так что видеться мы стали гораздо меньше. А еще через пару лет она вышла замуж за местного. Он был вдовцом, и Гринько переехали в его большой дом. После этого мы виделись еще один или два раза.

Спиннингист

Я буквально заболел спиннингом, когда прочел о нем в журнале «Рыболов-спортсмен». Во втором классе упросил отца купить первое снаряжение. На вопрос отца, какое удилище покупать, попросил выбрать самое крепкое. Мне казалось, что для этой ловли нужны самые прочные снасти. О том, водится ли в нашей речке такая рыба, для которой они могли пригодиться, я как-то не думал.

В итоге к началу зимы я стал обладателем крепкого двуручного удилища, большой инерционной катушки и лески приблизительно миллиметровой толщины. С выбором блесен я тоже долго не раздумывал: выбрал пару самых крупных «колебалок».

Когда все было готово, я с нетерпением стал дожидаться воскресенья. Рано утром, в средине января мы с моим одноклассником Сашей Астаховым отправились на рыбалку.

В это время года других рыбаков на реке не было. Латорица, хоть и не замерзала, но по утрам покрывалась ломкими ледяными закраинами. Мы перешли через деревянный мост и по крупному булыжнику подошли поближе к монастырской горе. Здесь вода сильно бурлила, хоть и была совсем мелкой. Все это не останавливало меня. Я подошел к самой воде, резко взмахнул удилищем и отпустил катушку. Полученный результат значительно превзошел все мои ожидания. С одной стороны, блесна довольно далеко улетела в воду. Но со стороны другой, катушка еще долго продолжала вращаться и леска свободно с нее спадала и сворачивалась клубками. Наконец катушка резко дернулась и остановилась, а огромный клубок лески застрял у первого пропускного кольца моего удилища.