Древо прошлой жизни. Том IV. Часть 3. Эмблема Создателя

– Но я же не настолько глуп, чтобы не понять великую истину в нескольких словах. Люди не глупее меня и быстро поймут, что, если новое возрождение на земле необходимо для искупления старого, римский папа нужен им только для того, чтобы клеить индульгенции на задницы своих епископов.

– Четверть века назад я побывал в Риме и видел, во что превратилась Вера, и вернулся оттуда крайне потрясённым. Я видел тупость, невежество и разврат римского клира, который царит в столице и римских провинциях и доныне. А что до великой истины, она была заменена на вечный ад более тысячи двухсот лет назад. Это то, что вы, граф, хотели знать.

– А в этой Русландии есть свой «римский папа»?

– Русы – великодушный народ, однако их князья тоже навязали им веру в бренность тела и вечный ад «от Бога». Самозванные наместники везде одинаковы – им не выгодно посвящать чернь в тонкости богословской науки, потому что они переворачивают весь смысл жизни. При насаждении веры в вечную преисподнюю было убито огромное число русов, но в бренном мире забывается всё.

– Русландия… где она?

– Далеко, на Востоке. Суровая холодная страна, населённая сильными, благородными людьми. Тамошние князья и священники тоже хорошо понимают, что под вечный ад можно придумать любой мирской и религиозный закон. Когда я уличил Отцов Церкви во вседозволенности и богохульстве, они назвали меня антихристом, а христову истину – протестантским ядом и заразой.

– Невероятно…

– Настроить церквей до облаков, не значит изгнать из них дьявола.   Увы, в своих книгах я боролся с тем, что не могло бы сосуществовать с германской нацией, если бы первородное учение Христа не заменили на вечный ад. Этот постулат позволяет выдавать зло за добро и добро за зло, и потому его почти невозможно отменить. Он убивает справедливость. Однажды это поймёте и вы, а до той поры никогда не высказывайтесь вслух, – вы не сможете ни отделаться от божьего агнца в рясе, ни добиться его признания в самой явной лжи. Они больше чумы боятся, что Библия для немцев будет на немецком языке, потому что только тогда немцы начнут думать о Господе в себе, а не избегании костра. Если церковь не приблизится к Богу, нация постоянно будет во власти христопродавцев и антихристов, а вместо одного папы придёт другой.

– Значит, в Библии на немецком языке тоже не будет слов Христа о переселении душ, и то, что есть у нас, – это не христианство?

– Нет. Христианским может быть только один закон из двух, а Западная и Восточная церкви проповедуют Вечный Ад. Вы человек незаурядного ума, граф, тем не менее, постарайтесь не искать вокруг себя таких благосклонных слушателей, как я, – вас с удовольствием предадут, и, если будете упорствовать, сведут с палачом. Мне будет очень жаль, если пепел вашего бренного тела развеют над моей совестью.

– Что же мне делать?

– Боритесь и слушайте голос своей души и сердца, – Всевышний внутри вас, не ищите его на стороне. И стремитесь постичь разницу между внутренним смирением перед Господом и теми, кто зовёт себя Его слугами, источает сладкие речи с амвона, а сам является площадным изувером и врагом рода человеческого. Многие из друзей станут вашими врагами, многие из врагов подружатся с вами, и только равнодушные останутся вам верны, но только ваш выбор с кем быть, определит ваше будущее. Делайте, что должны, потому что Господь, если вы с Ним, с вами и пребудет.

– Меня тяготит то, что сказал пастве священник. Спасителя прибивали к кресту в присутствии матери и Марии Магдалины, после чего он давал наставления своему любимому ученику. Это так?

– Я не верю в это, даже если эти слова дойдут до наших потомков через много веков. Это немилосердно, любящему сердцу этого не выдержать. Такого просто не могло быть.

– Не слишком ли много небылиц среди наставлений на путь, который не является истинным?

– Извините меня, граф, мне давно пора идти. Прощайте, и не беспокойтесь за госпожу, – Лютер протянул Густаву руку.

– Спасибо. Прощайте, господин Лютер. Я запомню нашу встречу на всю жизнь.

– В следующей жизни мы будем такими, какими нас сделала последняя жизнь. Оглянитесь, – наша реальность – уже есть наше искупление прошлой жизни; любите в настоящем, и вас будут любить на земле в будущем, когда вы будете уже не вы. Утаить от людей предсуществование их души – всё равно, что призвать в помощь Сатану, какой бы рай он не обещал, – сказал Лютер и исчез в темноте. Он не мог знать, что его последние слова поразят графа больше всего и навечно осядут в недосягаемых временем глубинах его души.

Только теперь Густав заметил, что в углу у входа с понурой головой ждёт Тидо.

– Тидо, брат, всё будет хорошо, проводи меня к ней.

Мужчины вышли в сводчатый коридор и спустились по тёмной лестнице.

– Сюда, она здесь, – Тидо постучал в кованую дверь.

Анхен сидела на краю ложа, безучастно склонив голову. В комнате, похожей на келью, горела свеча, и были только стол и стул.

– Мне уже легче, спасибо тебе.

– Благодари своего Ловкача, он всегда вовремя подворачивается под руку то мне, то тебе. Потерпи, клянусь, мы заберём тебя отсюда, и всё будет, как прежде. Нам нужно время. Завтра к тебе зайдёт викарий, ты можешь довериться ему во всём, а пока за тобой присмотрит Алоиз. Дай ему золотой, он купит тебе новое платье. Тидо, мы должны возвращаться.

Оруженосец подошёл к девушке и обнял её за плечи.

– Анхен, мы вернёмся за тобой.

– Да, я буду вас ждать.

– Прощай, моя хейрин, возьми его. Это амулет моей матери Берты. Пусть он светит тебе, когда весь свет погаснет вокруг тебя…

Проделав большую часть пути, всадники подкрепились и напоили лошадей. Привал закончился, когда Тидо сказал:

– Я знаю, что надо делать. Мы перевезём сундуки Коддля и спрячем их в другом месте. Я всё продумал, надо только незаметно достать повозку.

– Мы не можем пойти на это.

– Потому, что чужое богатство не приносит счастья? Оно мне не нужно.

– Коддль догадается, и мы всех переполошим.

– Зато нам поверят, и посадят его в подвал.

– Никто не поверит, что близкие предавали их. Не всё так просто, как думаешь ты. Я знаю Карла – он опередит нас, и тогда против нас будут все. Надо обезглавить змею, и хвост умрёт сам. А ты предлагаешь наступить на одну змею, чтобы зашипел весь клубок.

– Что же тогда делать?

– Готовиться к свадьбе. Если бы ты не упрашивал свою Анхен выйти за тебя замуж, а женился на ней, она бы послушала тебя и не пошла в служанки к врагу рода Эльзенов, чья кровь течёт в твоих жилах. Но в тебе взыграло ложное благородство, а в ней – гордость, за которые будете страдать оба. Рыцарь недоделанный.

– Она бы снова не согласилась.

– Ну, конечно, куда лучше прислуживать какому-то мерзавцу, чем своему мужу, и ждать, когда её возьмут за руку и перестанут спрашивать глупости! Спроси у Бутики, о ком всё время говорит её подружка Анхен Берг.

Они вскочили в сёдла и продолжили разговор.

– Густав, Анхен сможет вернуться в замок?

– Скоро, но не раньше, чем мы используем то, что она услышала, и чем оттуда уберётся Коддль. Или его повесят, но в том не будет нашей вины.

– Если бы герцог знал, что я его сын, он бы поверил, кто столкнул в пропасть моего сводного брата.

– Не знаю, Тидо, но, если наши сердца хотят справедливости, и слабый может изменить будущее. Тидо, есть одно дело, от которого ты можешь отказаться. Я должен ехать на охоту и не успею сделать его сам. Эта охота важнее добычи. Мне удалось найти верного союзника, от которого зависит, поверят ли в коварство Коддля и Нойгаута или нет.

– Говори, брат мой.

– Надо прокрасться ночью в дом Сильвестриуса и попросить его забыть о Матильде. Надень маску и возьми верёвку, боли ему не причиняй. Бросишь его на пол и изрежешь его поганую рясу там, откуда торчат его толстые, короткие и кривые ноги.

– Он мне противнее, чем крики уличных продажных девок и торговок на ярмарке в Мюнстермайфелде.

– Это не всё, Tидо. Скажешь ему, что в следующий раз спустишь с него шкуру живьём и пригласишь на первое свидание к нему Матильду вместе с сестрой. И не забудь сказать, что будешь следить за ним в церкви, чтобы ближе трёх шагов к ним не подходил, и даже дома, когда он спит. А если он ещё хоть раз посмеет выпороть кого-нибудь на площади или нажаловаться своему римскому папе, ему заткнут глотку кляпом, как всем сожжённым, свяжут и забьют до смерти самого. Хорошо, что он не перепутает тебя с сыном кузнеца, иначе ему конец.

– Всё исполню в точности… Густав, ты не хочешь говорить мне о беседе с самим Лютером?

– Ну что ты! Когда я что-то скрывал от тебя? Я хотел знать, почему на свете нет справедливости.

– Что он сказал тебе?

– Что люди понимают справедливость по-своему, а Закон Божьей Справедливости от них скрыт.

– Кем?

– Римом. Очень давно – большую часть времени после распятия Христа. И, главное, если понять этот закон, можно открыть Господа в своём сердце.

– Тогда я совсем не понимаю, чему учит Сильвестриус и Папа Римский.

– Церковь учит послушанию и смирению перед тем, во что заставляет верить под страхом насилия и смерти, остальное ты видишь сам.

– Когда за колдовство сожгли красивую Сесилию, он назвал ее ведьмой и сказал толпе, что всех непослушных в аду ждёт такой же вечный огонь. А Сесилия была непослушна, и в городе поговаривали, что она не смогла смириться с домогательствами священника. Выходит, что Матильду избили за то, что она любит своего жениха, а Сесилию сожгли за то, что не любит Сильвестриуса. Не понимаю.

– Чего не понимаешь? Почему он говорит о красоте души и тут же больно щипает женщин за титьки? Но Тидо, Господь вовсе не такой жестокий, как они говорят, а они так говорят потому, что жестоки сами. Сжечь живое существо заживо или подло обмануть кого-то очень непросто, и не сможет каждый.

– Не каждый? Тогда почему они могут сжигать людей по всей священной империи? Может, ты не хочешь признаться себе, что в кирхах империи собрались только такие, как наш святой отец Сильвестриус?

– В душе таких людей скопилось много страха и ненависти, даже если они поселились в их сердцах тысячу лет назад.

– Разве они могли поселиться в сердце тысячу лет назад?  Не понимаю.

– Могли, и смогут опять. Душой ты понимаешь всё это, я же вижу, а если бы не понимал, копил бы в себе похоть и ненависть, как Сильвестриус.  Но если бы ты убил его, душа его осталась бы такой же чёрной, какой была, и когда он вновь родится на земле, будет всех ненавидеть. Душа возрождается в этом мире, чтобы научиться любить.

– Густав, а ты тоже возродишься на земле?

– Конечно, мой сердечный Ловкач. Только я не знаю, кем, когда и где. А если мне опять повезёт, где-нибудь рядом возродишься и ты.

– Почему ты сказал «опять»?

– Потому, что мне кажется, что я тебя знаю очень давно. И никакие сокровища Коддля не могут изменить ничего. Я хотел, чтобы Мартин Лютер объяснил мне то, что никогда не говорят первым встречным. А ты мне не первый встречный, и всё, что я услышал, обязательно будешь знать ты. Нам не стоит обсуждать всуе дела Господни, важнее которых на свете нет. Поговорим, когда я вернусь с охоты.

– Хорошо. Кому же не интересно знать, что думает о церкви сам Мартин Лютер?

– Пока меня не будет, спроси себя: пошли бы римские папы на неисчислимые бесконечные зверства ради нескольких лет роскоши своего дворца, зная, что вечном аду их ждёт неугасимое и невыносимое пламя, которое никогда не превращает в пепел, как Сесилию. Эти злобные, но очень хитрые твари пытаются нас убедить, что их гнусные злодеяния во Имя Христа позволяют им считать церковь святой, себя – христианами, и достигать райской вечности. Как бы ни так. Вперёд!

Всадники пришпорили лошадей и поскакали во весь опор. Каменистая дорога шла вдоль левого берега Мозеля и была знакома с детства обоим друзьям.

* * *

Два следующих дня я отлёживался тюфяком, почти ничего не ел и лишь во вторник вышел немного подышать. В среду вечером, в начале седьмого, кто-то постучал в дверь, – это Хельга, мелькнуло в голове, больше некому.

– Да, не заперто.

Постучали снова, пришлось вставать. За дверью стояла Хельга. Она казалась уставшей и подавленной.

– Добрый вечер. Проходи, пожалуйста, – я отступил.

Она перешагнула порог и осталась на месте.

– Что-то случилось или ты спешишь?

– Я хочу извиниться. Мне всё объяснила англичанка.

– Ну, объяснила и объяснила, порядочных людей навалом в любой стране. Сядь, пожалуйста, в кресло. В ногах правды нет, как и в головах.

Хельга села, но её поза выдавала напряжение и неуверенность.

– Сегодня утром она прикатила свой чемодан в мой номер и сказала, что её ждёт такси. Она не смогла найти меня раньше… говорила, что ты очень хороший и особенный…

– И ты поверила ей больше, чем своим глазам?

– Алекс, прости меня.

– Забудь. Я поступил бы точно так же. Энергия ревности одинакова у всех народов и не зависит от обручального кольца, её лишены только гаремы, публичные дома и «нормальные шведские семьи».

– Ты, правда, так думаешь?

– А ты, когда хлопнула дверью, думала иначе?

– Ты хочешь сделать мне больно?

– Три дня в одиночестве – для садиста невыносимая пытка, – некого мучить под предлогом желания добра. Мы оба знаем, что в стечении обстоятельств виноват только я. И мы оба знаем, что, если бы ты хлопнула дверью чуть тише, эта ирландка не поняла бы, что случилось, подумала, что ты ошиблась дверью и не стала тебя искать, но тогда бы больно стало мне.

– Мне стыдно…

– У вас тут что, старушка-Европа совсем в маразм впадает? Искреннее чувство – это стыдно, а когда народные евроизбранники внедряют групповуху и стирают в порошок гендерные различия доверчивых народов, – это политкорректно и этично. Тебе не кажется, что народу естественнее стыдиться порочного, шкодливого слугу, а не естественного проявления гендерных ролей?

– Ты, как всегда, оригинален и убедителен. Вчера и позавчера я допоздна работала, но думала только о тебе… Я всё равно бы к тебе пришла.

– И я бы к тебе пришёл.

– Почему?

– А почему я искал вино, которое тебе понравилось? Ты ужинала?

– Нет, я только приехала, оставила плащ в номере и поднялась к тебе.

– Хорошо, что в ваших отелях не клеют на дверях стикер с зачёркнутым сэндвичем. Мы разогреем консервированные сардельки, а остальное выложим на тарелки и съедим. Ты любишь ужин при свечах?

– Только с тобой.

– Смотри. Вот одноразовая посуда, нож, бумажная скатерть-самобранка и пара свечей. Стол маловат, но ничего. Ты сможешь всё приготовить?

– С радостью. Сейчас, вымою руки.

– Пристрой, пожалуйста, эту банку под горячую воду и сток в раковине закрой.

Пока Хельга была в ванной, я открыл бутылку вина и консервы.

– Мне понравилось, как ты выразился про естественность гендерных ролей. Я сама не понимаю, как им удаётся протаскивать тот или другой закон. Ведь для этого нужно сильное лобби, больше половины голосов.

– А можно я поваляюсь на диване и полюбуюсь тобой?

– Только вино открой.

– Уже открыл. Политика – легализованная проституция, ни отменить, ни искоренить; сначала косят под попрошаек, а затем берут плату за свою гнилую мораль. Если бы дьявол не вооружил человечество «одноразовой» аксиомой, твой вопрос не стоял. То, что поп машет кадилом, видят все, а то, что он машет им под самодельную аксиому, не видит никто, потому что земная популяция развивается по нравственному закону, который он объявил ересью и злом. В природе нет другого закона, определяющего нравственное развитие души, кроме того, который извратили и упрятали толоконные лбы.

– Прозвучало страшно.

– Ну, а теперь рассказывай, почему начала задерживаться на работе.

– Не вылезала из-за компьютера и полдня сидела в библиотеке над оригиналами, – ответила Хельга, нарезая ветчину и сыр. – Я нашла про историю ордена всё, что есть. Папка с бумагами в моём номере, я потом её принесу вместе с петушками на палочке. Материалы переведены на русский, в них все подробности.

– Какие источники ты использовала?

– Разные. Летописи, семейные хроники, всё, вплоть до упоминания в дневниках. Оказывается, в 50-е годы прошлого века по поручению владельцев замка группа специалистов провела фундаментальное исследование этой истории, которая заняла более 600 страниц. По его результатам был составлен итоговый отчёт, в котором изложены донесения тех, кто занимался разбирательством дела тайного ордена, показания современников и признания заговорщиков. Есть даже свидетельства тех, кто их пытал. Многих из братства ордена казнили, но секретную казну Карла Коддля так и не нашли. В этом документе приводилось много ссылок на первоисточники, некоторые из них я видела своими глазами. Это был огромный труд, ведь в то время источники систематизировались вручную, и компьютеров не было.

– Ты нашла что-нибудь про легенду о любви?

– К сожалению, ничего.

– Там упоминаются имена Густава Берлица и Флоры?

– Конечно, – их смерть была на совести заговорщиков.

– Какую роль играл Берлиц в истории ордена?

– Он пытался уничтожить его и разоблачить предателей.

– А ты могла бы пересказать самое интересное?

– Могла бы. Полсотни страниц – не так и много. А ты не умрёшь от голода вместе со мной?

– Бедная моя! Всё, открываю сардельки, банка согрелась. Оставить даму голодной за накрытым ею столом! Каков подлец! Скажи, ты простишь меня? Нет, ты ответь, простишь или нет, я жду!

Хельга расхохоталась.

– Не думала, что ты большой артист.

– Как говорил обо мне мой болгарский друг Радослав, «большой артист – Большой театр».

– За что мы выпьем?

– За Хельгу Грот, которая несёт свет исторической истины, и за просветление тёмных, забитых масс.

– Это ты тёмный и забитый?

– Я ещё и голодный. Зажигаю свечи и выключаю свет… За Хельгу Грот! – я поднял стакан.

– За просветление!

– Знаешь, в чём, на мой взгляд, главное злодеяние церковников? Помимо безверия, принцип одноразовой земной жизни души укреплял сословность и классовость общества, то есть служил гарантом социального неравенства, вёл к пренебрежению «маленьким человеком» и эксплуатации. Ты навеяла эти мысли своим экскурсом. Развенчать поповскую аксиому одноразовой телесной жизни души не смогли, но поступили иначе, – отделили поповщину от людей. Вот это и служит ответом на вопрос, «почему христианство не сделало нас лучше». В Книге Духов написано, что ни одно сословие или класс не могут быть счастливы, потому что жизнь даётся, как искупление или испытание. Я думаю, что без Закона Реинкарнации нельзя адекватно воспринимать земную действительность. Тот же фиктивный принцип оставлял общество в неведении относительно актов самосуда «во имя справедливости», вёл к субъективному восприятию справедливости по правилу «око за око», скрывал феномен кармического воздаяния в новом теле и плодил земную скорбь.

– Ты хочешь сказать, ничего не изменилось?

– А ты видишь смысл в том, что «времена не выбирают, в них живут и умирают»? Я – нет, просто кому-то понравилась рифма. Чем отличается наша жизнь в 90-е, от той, что была во времена Густава-Справедливого? Ничем, потому что мы говорим не о резиновых бабах и гаджетах, а о том, что порочная верообразующая конструкция церковного закона испоганила взгляд на жизнь.

– Будет ли корректным такое сравнение?

– Попробую объяснить. Наш фильм «Ворошиловский стрелок», в котором заслуженный дед покупает на базаре винтарь с оптикой и мстит подонкам за изнасилование внучки, посмотрели миллионы зрителей и все народные депутаты. Я не знаю ни одной дискуссии, где бы тему самосуда обсуждали с точки зрения возмездия душам между земными жизнями и в их новых телах. В чём причина бесплодности дискуссий на эту тему? В самопальном ублюдочном законе попа и в том, что энергетику ненависти нельзя побороть неотвратимостью уголовного преследования. Во-первых, для неотвратимости наказания необходима стопроцентная раскрываемость, что в принципе невозможно, хотя этого пытались добиваться искажением отчётности. Во-вторых, многие думают, что самосуд исчезнет, если общество увидит, что негодяй, будет наказан государством. Это тоже невозможно, поскольку жертва самосуда появляется в поле зрения мстителя раньше, чем государства, а упование на прочие факторы отличается ещё большей наивностью. Напрашивается библейское: ударили по одной щеке, подставь другую.

– Я тебя поняла. Месть считают справедливой, потому что закон истинной справедливости скрыт Церковью.

– Да, но если даже эксперты не понимают, как действует закон изменения и сохранения энергии души, оболганный Церковью, и в качестве фактора, останавливающего самосуд, не принимают во внимание кармическую расплату неблагоприятной судьбой, что может понимать в способах достижения справедливости общество, ведомое «одноразовыми» учениями попов и материалистов? Фильм «Ворошиловский стрелок» снял известный и уважаемый режиссёр, что вызвало огромное число дискуссий. Все они были бесплодны по одной причине: режиссёр умолчал о неотвратимых последствиях самосуда ровно столько, сколько не договорил автор «Человека-амфибии» о причинах невозможности построения справедливого общества на отдельно взятом морском дне. Моё убогое мнение заключается в том, что художник должен не только вызвать бурю эмоций, но и предложить конструктивное рациональное решение проблемы, чего не было совсем.

– Ты его знаешь?

– Легких решений не бывает. Рациональное решение лежит в плоскости социального управления тонкими энергиями человеческой души, а с закона трансформации духовной энергии свесили ножки клирики. В итоге, все зрители были на стороне «народного мстителя» и понимали, что так поступать нельзя. Конечно, фильм сделан талантливо, но ничего, кроме пустопорожнего возмущения беспределом 90-х, в обществе он не вызывал, потому что истоки данной проблемы ни политикам, ни обществу пока не по зубам. Это прямое указание на то, что учения об одноразовой телесной жизни души и бездушного тела превращают нас в общество дебилов. В случае с самосудом критерием истины является карма цикла рождений и смертей, но государство, допустившее беспредел 90-х, упорно не желает этого признавать. Очевидно, высокие чинуши до высоких материй ещё не доросли. Отсюда вывод: если закон Божьей справедливости спрятан Церковью, нет смысла звать на дискуссию о поисках справедливости попа. Тысячелетия пролетели, а богатый всегда прав, и поиски закона справедливости находятся в тупике. На кой хрен искать этот закон, если существует вечная преисподняя?

– Но тогда выходит, что Тидо Фогель совершил убийство Коддля из мести.

– Не отрицаю, хотя у него могло быть смягчающее обстоятельство.

– Какое?

– Ты говорила, что Коддль проник в спальню герцога Роттердорфа и вынашивал намерение избавиться от него, а это уже другой мотив. Для того, чтобы привести светские законы в соответствие с Божьими вечными законами, необходимо отказаться от ложного постулата одноразовой телесной жизни души, что вызовет недовольство толоконных лбов. Современная уголовная политика подчинена конъюнктуре, а не вечным законам, поэтому столь же бесплодны дискуссии о смертной казни. Честно говоря, мне порядком надоело слышать, что английские карманники шмонали карманы во время казней таких же воров, или про вынужденный характер исключительной меры социальной защиты.

– Ты привёл противоположные аргументы. Почему ты с ними не согласен?

– Потому что лишение жизни другого человека, мягко говоря, не проходит бесследно для души виновного ни после неотвратимой смерти, ни после очередного воплощения на земле, и ни тяжесть, ни справедливость кары обжалованию не подлежат.

– Хотела спросить. Если человек с рождения лишён памяти о земном прошлом души, как он может сознавать, что его неблагополучная судьба явилась, например, возмездием за убийство, совершённое в прошлой жизни?

– Он должен понимать, что текущие испытания были заслужены им в прошлых воплощениях, против чего борется Церковь. Человека учат тому, в чём нуждается его душа, хотя по характеру избранных испытаний можно догадаться, чему его хотят научить. В любом случае кармические испытания ослабляются по мере воплощений, поэтому Церковь, скрыв это, совершила злодеяние.