Древо прошлой жизни. Том IV. Часть 3. Эмблема Создателя

– Им бы не хотелось выслушивать публично такие формулировки.

– Учение о вечном аде скрывает объективную картину злодеяния и воздаяния за него, не говоря о предназначении души. Святые отцы и теоретики материализма проявили завидное единодушие, – они спрятали закон, по которому живут все существа обитаемых планет, и посмели навязать лживые принципы справедливости, не имеющие ничего общего с кармой рождений и смертей. И те, и другие были вооружены своим Писанием, подогнанным под кустарное верообразующее фуфло.

– У каждого своя правда и своё понятие о справедливости?

– Лучше всех научились «жить по понятиям» уголовники, но это крайнее проявление обыкновенной тупости, агрессии и материализма. Историю вершат в меру понимания своего, – так говорил нам, студентам, профессор Кадушкин, мой Учитель. Поповская доктрина имеет «двойное дно», она лицемерна, потому что её закон был задуман для известных целей. Понимаешь, какая штука, – Ленин сообразил, что для того, чтобы победить, надо вывести из игры Церковь, а для этого необходимы две вещи: насилие с опорой на принцип бездушия тел. Церковники проиграли потому, что заменили подлинный закон справедливости – посюсторонней материализации кармы инкарнаций, на мнимый – потусторонней вечности ада, в то время как Ленин говорил о социальной справедливости на понятном всем языке. Со словами Николая II на спиритическом сеансе о том, что Владимир Ильич его перехитрил, можно согласиться, – надо было не хлопать ушами с крещения Руси и самому вникать в несуразицу «исконных корней». В конце концов, население Российской Империи видело, что учение о вечном аде мирно сосуществовало с социальным неравенством и не мешало имущему меньшинству наживаться и угнетать большинство.

– В этот раз ты почему-то не сказал про лопнувшее христианское смирение.

– Вот, говорю: вечное загробное наказание за попрание норм социальной справедливости перестало устраивать большинство, которое хотело жить по справедливости на этом свете, а не на том. Ленин обещал дозагробную справедливость, и вместо церквей и кабаков, где заливали водкой лопнувшее христианское смирение, начали строить школы и больницы.

– Можно ли думать, что главную роль в причинах вашей революции сыграла Церковь?

– Главную роль всегда играет мировоззрение. На кой хрен пугать вора, обирающего народ, вечными загробными неприятностями, если он вернётся оттуда и будет отвечать за воровство в новом теле на той же земле? Тот факт, что церковники скрывают перевоплощение души, – её возвращение на землю, чтобы со смирением принять справедливое искупление и возмездие, важен для всех, но именно он превращает церковный верообразующий закон во врага человечества номер один. Римская поповщина сфальсифицировала верообразующий закон в I тысячелетии, когда считала, что её порочный клерикализм будет так же вечен, как её изобретение вечной преисподней. Спустя много столетий, «благородное» поповское учение об одноразовой телесной жизни души было «облагорожено» теорией естественного отбора сильных и борьбы за выживание, и ублюдочное мировоззрение Запада сложилось окончательно, – стало ясно, что смыслом одноразовой жизни является борьба, в которой побеждает сильнейший. Работников некоторых структура гонят прочь, если они не разделяют зоологию дарвинизма.

– А как это сказывалось на общественных отношениях?

– На таком дебильном верообразовании невозможно строить справедливое общество и принимать справедливые законы. Это не общество, а дикая природа, где научились есть вилкой и ножом, но ценят только обман, силу и скорость. Человек должен знать, зачем он пришёл на землю, и что нанятые им чиновники будут защищать его интересы, а это предполагает другую веру, право и мораль. Всё просто, Хельга: для того, чтобы знать, какими должны быть законы «здесь», надо знать, по каким законам, чем и за что человека накажут «там». Фальсификация христианства в IV веке преследовала упрятывание именно данной связи законов Неба и земли, и, в этом смысле, отделение Церкви от государства уже ничего изменить не могло.

– Почему, Алекс?

– Потому что оба учения об одноразовой жизни одухотворённого и бездушного тела преследовали эту цель. Поэтому под поповскую загробную доктрину и наворотили столько земного юридического дерьма.

– Юриспруденция требует научных доказательств.

– Замечательно, – словно попал на университетскую лекцию для первокурсников и ждёшь звонка, чтобы достать мамины пирожки. А что будем доказывать? То, что толоконные лбы ещё на плоской земле извратили школьный закон сохранения энергии души и научились им управлять во вред Человечеству? Неужели, ты всерьёз веришь, что политикам и академикам невмоготу проcчитать антисоциальные последствия откровенной бредятины? Да ей вертят, как хотят: от подмены вечной загробной кары на вечный загробный кайф в окружении девственниц до замены вечной души на кратковременное свойство высокоорганизованной материи, обречённое на небытие.

– Алекс, может, ты ещё нальёшь нам вина?

– Конечно, извини. Где твой стакан?

– Вот. Скажи, а в Книге Духов говорится о жестокости средневековых законов, нравов и обычаев?

– Да, довольно подробно, причём связывается с законом нравственной эволюции инкарнаций. А что? – спросил я, когда мы выпили.

– Меня увлекла история рыцарского ордена. Это не похоже на чтение учебника истории. Перед тобой как бы проходят живые, реальные люди прошлого. У них была любовь, дружба и ответственность за своих близких. Они страдали и радовались, совершали предательство и были верны. Взять хотя бы оруженосца Тидо, который после смерти Густава и Флоры остался им верен, или любовь к нему служанки Карла Коддля Анхен, – меня это потрясло.

– Хельга, а что стало с Тидо после того, как его увели из спальни герцога?

– Тидо хотели бросить в яму с крысами, но за него заступился Корнелиус фон Роттердорф, и он был заточён в подвал. Когда его заковали в цепи, он сказал одно: Карл Коддль и Филипп Нойгаут – предатели, они убили Густава и Флору, и он знает, где хранятся сокровища заговорщиков. Он ответил палачу, что будет говорить только после того, как Нойгаута посадят на цепь и привезут из Майнца его невесту Анхен Берг. Тидо молчал до тех пор, пока её не доставили в замок и не допросили. Анхен рассказала про подслушанный разговор Коддля и Нойгаута о том, как в обрыв вместо кареты с герцогом, сбросили его сына Лесчека Роттердорфа, и что в Майнце её спрятали от расправы жених и Густав фон Берлиц. Нойгаута посадили в подвал, а Тидо освободили, но помощник Коддля пытался свалить всю вину на мертвеца. Нойгаут признался в интригах и разбоях и в том, что попал в замок «из грязи в князи», благодаря Коддлю, и стал его правой рукой.

– Да, гены пальцем не размажешь. Довольно драматично.

– Кроме того, Тидо Фогель рассказал, что люди Коддля и Нойгаута накануне смерти Густава и Флоры совершили убийство её отца, князя Радена. Он показал место, где были спрятаны сокровища ордена. Оно находилось в пяти километрах от замка, но там ничего, кроме следов тайника, не нашли.

Я тут же вспомнил про записку Тидо об убийстве отца Флоры и опасности, грозившей ей и Густаву, которую с тревогой читал в гипнотическом трансе. Миг как вечность, вечность как миг, – если вы когда-нибудь соедините в себе прошлое и настоящее, то сможете это понять…

– Алекс, о чём ты задумался?

– Об этих людях, – ответил я, и это было правдой. – Давай-ка ещё по полстаканчика винца, а?

– С удовольствием.

– За тебя.

– И за тебя.

– Я не совсем понял. Если Тидо обвинил Коддля и Нойгаута в убийстве Густава и Флоры, и все соучастники признались, кто и как совершил их убийство?

– Коддль и несколько фонов из охраны, всего шестеро. Густав и Флора попали в засаду и предпочли броситься в Эльзенбах. Нойгаут в это время находился с другими головорезами недалеко.

В трансе я видел шестерых…

– А дальше? Куда делись их тела?

– Не знаю. Я выяснила только то, что их нашли и где-то похоронили.

– Ты читала признание Нойгаута?

– Под пытками он признался во всём – в убийстве Густава и Флоры, князя Вольфганга Радена, Лесчека Роттердорфа и в покушении на герцога. По его словам, Коддль ему не во всём доверял, особенно в том, что касалось избавления от власти Трира и политических планов. Он указал на то же место хранения сокровищ, что и Фогель, и рассказал, что Коддль перепрятал их незадолго до своей смерти и лично умертвил всех, кто ему помогал.

– Сколько же зла за те десять лет они совершили…

– Много. Если читать все 600 страниц, можно устать, поэтому я выбрала для тебя самое главное. В исследовании много места занимают перечисление преступлений и свидетельства членов ордена, которые уличали в заговоре друг друга. Фактически, к заговорщикам относились не только начальник охраны Венцель Шраг и начальник гарнизона Хайнрих Задль, но и многие наёмники из охраны и гарнизона. Каждого допрашивали с пристрастием, а потом решали его судьбу. Тех, кто в их делах не участвовал, просто разогнали. С союзниками Коддля из замков Рюдесбург, Вилдхайм, Шталек, Гюттенбах, Триттенрих и Бернстайн разорвали все отношения, но воевать никто не решился.

– В этих материалах есть что-нибудь про заговорщиков из рода Эльзен?

– Иоганна Роттердорфа из рода Серебряного Льва и Бертольда Тёрниха из Буйволиных Рогов с несколькими фонами, служившими у Эльзенов, казнили. Они сознались в тяжких преступлениях против своих семей, но у меня осталось впечатление, что далеко не все представители рода Эльзенов, входившие в тайный орден, были установлены.

– Ну, полной победы никогда не бывает. У нас, вон, одного нефтеналивного олигарха приземлили на парашу, а заказное мочилово – как с гуся вода. Из-за чего у тебя сложилось это впечатление?

– Историки, проводившие исследование, сделали вывод. Они обратили внимание на то, что в свидетельствах начальника гарнизона Хайнриха Задля имеется указание, что членами братства могли быть ещё, как минимум, трое представителей рода Эльзенов. Эти люди не присутствовали на советах Коддля и на правах тайных членов хранили своё инкогнито. Коддль к этому времени был уже мёртв, а Нойгаут ссылался на то, что других изменников мог знать только он, хотя, скорее всего, это была ложь. Пока он ждал на охапке соломы решения своей участи, у него нашли записку с требованием принять меры к его вызволению, но имя адресата в ней не указывалось. Для него всё кончилось неожиданно – спустились за ним в подвал и увели во двор. В общем, прочтёшь сам.

– Ты случайно не знаешь, в твоём турбюро или у коллег-историков есть карта замка? Что-то вроде поэтажной проекции помещений.

– Есть, о ней знают все, но сотрудники не имеют к ней доступа.

– А что так?

– Секрет. Зачем она тебе?

– Я не смогу тебе объяснить сразу.

– Тоже секрет?

– Нет. Мне нужно побывать в одной комнате, и я точно знаю, где она расположена.

– Тогда зачем тебе карта?

– Я не знаю, как попасть в замок в неурочный час.

– Очень интересно. А почему нельзя во время экскурсии?

– Туда никого не водят.

– Ты что-то скрываешь?

– Уже нет. Я увидел во сне комнату, гобелен на стене, сундук на котором лежала книга, кровать, чёрный обод со свечами под потолком и окно с крупной решёткой: два вертикальных прута и несколько горизонтальных.

– Тебе приснилась комната, и ты решил в неё залезть?

– Ну да, а что?

– Что? Ты с ума сошёл, Алекс.

– Не думаю. С какой стати мне тогда крутили немое кино о том, где она находится и зачем там надо побывать?

Хельга взяла паузу, – видимо, задумалась, про что спросить раньше, – про «где» или «зачем».

– Хорошо, зачем?

– Мне было сказано, что в этой комнате есть тайна, и когда я войду в неё, всё пойму сам. Я проснулся, а сон, будто не прекращался, – бессловесная информация и видения продолжались. Я оделся и в девятом часу пошёл в кафе завтракать. Ты в это время, наверное, была в Кобленце.

– Да, мы уехали около восьми. И что было в кафе?

– Там я стал размышлять, ради какой тайны я должен лезть чёрт знает куда. Может быть, это какая-то тайна ордена или его сокровищ? Мне чётко продиктовали, что тайну можно открыть, лишь находясь в этой комнате. Пойми, с тех событий минуло почти пять веков, мы с тобой постоянно о них говорили, и сон не мог быть случайностью. Всё было весьма зримо и даже назойливо, иначе бы, я ничего не запомнил.

– Где она находится?

– На последнем этаже башни «Дома Роттердорфа» под левой фахверковой башенкой. Это угловая комната с окнами, выходящими на западную сторону.

Хельга опять замолчала, только на этот раз было труднее судить, что происходило в её голове.

– Надеюсь, ты меня не выдашь полиции, но я должен там побывать. Я просто хочу знать, по какой лестнице можно подняться на самый верх.

– А потом ты захочешь узнать, какие двери нужно взломать, чтобы попасть на первый этаж, с первого на второй и каков режим охраны объекта.

– Могу не взламывать, – залезть по плющу, но боюсь, он оборвётся до того, как я ухвачусь за решётку. И потом, глупо держаться побелевшими пальцами за решётку, которую надо пилить, уж лучше отказаться на стадии приготовления к преступлению. Если ты мне поможешь, станешь соучастницей, но я бы тебя не выдал, – должен же мне кто-то носить передачи.

– Какие передачи?

– В тюрьму. Для этого ты должна находиться на свободе.

– Тебе не говорили, что ты сумасшедший?

– Нет, хотя постой. Одна фройляйн, которая не смогла отговорить меня от рокового шага, но обещала носить в тюрьму передачи. Скажи, пожалуйста, почему в замках так много гобеленов? Плохие отношения с Персией?

– Они сохраняли тепло, спасали от холодных стен и создавали уют.

– Во-от. А я только посмотрю, висит ли на стене тот гобеленчик, и сразу вернусь в отель тем же путём. Шесть вёрст туда и обратно по холодку для меня ерунда.

– И всё-таки, зачем тебе туда?

– Мы же убедились, что не все тайны ещё открыты, а тут такая подсказка. Не веришь – пойдём со мной, но тогда носить передачи будет некому. Ты же не рассчитываешь, что нам выделят одну камеру и двуспальные нары? Где тут ближайшая тюряга?

– В Кобленце, наверное, – рассеянно ответила Хельга.

– О-о, да это рукой подать. Ну как? Пойдёшь в пособники злоумышленника?

– Не вижу поводов для шуток. В замке работает внутренняя охрана, она всегда действует незаметно и не отличается от посетителей.

– Значит, надо лезть ночью, когда она спит в одно время с посетителями.

– Послушай, один из управляющих Клауса фон Берлица – герр Штубе, невыносимый зануда. Он имеет привычку обходить замок вокруг, появляться во дворе и цепляться к одиноким фрау бальзаковского возраста.

– Для мужика это нормально, разве нет?

– Да, но он цепляется к ним днём, а замок обходит ночью, и если что-нибудь замечает, обязательно записывает и докладывает хозяину.

– Тогда надо поступить, как подпольщики во время комендантского часа, – спрятаться за угол и переждать патруль. Кино и немцы. Сколько человек остаётся в замке на ночь? Я имею в виду работающих, которые бодрствуют.

– Сменный вахтёр. Его место в конце коридора за входом в турбюро. Снаружи есть кнопка вызова.

– Зачем он нужен?

– На случай непредвиденных обстоятельств или аварии. У него находятся ключи от помещений.

– А где твоё рабочее место?

– Надо пройти мимо него, повернуть направо – там кабинеты для гидов и сотрудников, которые обеспечивают проход туристов. Коридор по другую сторону от вахтёра ведёт к научным сотрудникам музея, в архив и библиотеку.

– Я проходил на экскурсию через двери, которые находятся слева от входа в туристическое бюро. У кого ключ от них?

– У вахтёра.

– Есть другой вход в музей?

– Не знаю, возможно. Ты же сам видел, сколько в закоулках дверей. На противоположной стороне двора, правее, если смотреть от дверей турбюро, есть чёрный ход, через который выходят группы.

– Не такой он и чёрный. Через него можно попасть в кухню, которой заканчивается экскурсия. У кого ключ от этих дверей?

– У вахтёра и в ящике стола, за которым я сижу. Сотрудники пользуются им, когда завершается последняя экскурсия.

– Ты сделаешь для меня слепок с ключа, чтобы было, как в кино?

– Зачем? Если вечером его взять, утром можно положить обратно.

– Ты что, уже согласна подвезти меня к месту преступления? Если пришьют предварительный сговор, конфискуют твой «фольксваген».

– Я пойду с тобой. Рисковать, так вместе. Надо быть осторожнее во дворе, – этот Штубе больше всего любит ходить через дворик мимо выставки драгоценностей и второй капеллы.

– Хельга, нам нужно уточнить план действий. Ты была на этажах этого здания?

– Несколько раз.

– Попробуй уловить суть задачи. Его коридоры проходят в сторону северной стены, где должна быть боковая лестница. Вероятно, на эту лестницу ведут двери в конце этих коридоров, кроме одного, – на экскурсии я видел, что он перекрыт временной стеной. Кажется, на этом этаже находится молельня. Если я всё правильно понимаю, в нужную комнату можно попасть с других этажей, но в любом случае, в жилые покои ведёт лестница, которую надо отыскать. Это необходимо уточнить, потому что найти её в темноте будет трудно. Я могу ошибаться с точностью до наоборот. В идеале – не оставить никаких следов.

– Я поняла. Когда мы сделаем это?

– Если проверишь завтра, то послезавтра. Какое время удобнее?

– Приблизительно с девяти до десяти вечера. Раньше не стоит, а позже – вызовет подозрение. С парковки отъедем после девяти, когда будет темно.

– Хельга, почему ты идёшь на это?

– Потому же, что и ты. Не хочу, чтобы ты заблудился. Я же вижу – никаких корыстных интересов у тебя нет.

– Нет, – подтвердил я, поднялся и обнял её за плечи.

Она встала с кресла, обняла меня, и я сильно прижал её к себе, – так, не шевелясь, мы стояли около минуты.

– Алекс, прости… я не могу сегодня… – прошептала она. – Уже поздно. Мне лучше уйти.

– Конечно. Спокойной ночи, – ещё тише ответил я.

– Спокойной ночи, – она поправила волосы.

– Алекс.

– Да?

– С тобой не соскучишься.

– В моём языке эта фраза почти всегда имеет подтекст.

– Я не умею говорить с подтекстом.

– Скучать вредно для здоровья, я понял это за последние 3 дня…

* * *

– Неприязнь существ, делавших нам зло на земле, прекращается ли с телесной жизнью?

«Часто они сознают свою несправедливость и сделанное ими зло; но иногда также преследуют вас, если Бог позволяет это, для того, чтобы продлить ваше испытание».

– Можно ли прекратить это преследование и каким образом?

«Можно, если молиться за них и платить им за зло добром, тогда они поймут своё заблуждение. Сумейте, впрочем, стать выше их козней, и они прекратят их, видя, что ничего не выигрывают на этом».

Книга Духов

* * *

НЕДОСТУПНОЕ ПРОШЛОЕ. Германия, замок Эльзы, 13 июня 1536 года

Карл Коддль окинул взглядом собравшихся, он был намерен перейти к самому важному. За большим столом Рыцарского зала сидели Иоганн фон Роттердорф из линии Серебряного Льва, Бертольд фон Тёрних – из Буйволиных Рогов, и ещё три постоянных члена совета, представляющие каждую из ветвей семьи. Слева от помощника Коддля Филиппа Нойгаута расположились начальник военного гарнизона Генрих Задль и начальник охраны замка Венцель Шраг. Единственным приглашённым на совет был князь Николаус фон Вилдхайм, доверенный человек в делах Карла Коддля за пределами владений рода Эльзен.

– Продолжим, господа. Два дня назад удалось перехватить секретное письмо курфюрста герцогу Роттердорфу. Посыльный был убит, и его исчезновение невозможно сохранить в тайне.

– Что было в этом послании? – спросил Иоганн Роттердорф.

– До Трира дошли слухи о вооружённых конфликтах между вассалами Эльзенов, – ответил Коддль, – это вызвало недовольство курфюрста и озабоченность архиепископа.

– Пока братство едино, мы все в безопасности, – взял слово Бертольд Тёрних, – наши границы хорошо охраняются. Мы не ссорились с Триром со времён Эльзенской распри и должны остановить междоусобицу.

– Вассалы прекратят набеги по первому требованию, но это не избавит нас от подозрений в разжигании вражды между семьями, – возразил Коддль. – В письме имеются намёки на внутрисемейные интриги, и, если в них станут разбираться, могут последовать обвинения в измене и предательстве. Не забывайте, что князья Трира поддерживают герцога и готовы оказать ему военную помощь не только в борьбе с внешними врагами. Если вопреки нашим усилиям семьи объединятся, нам дадут отпор, и никто из вас не пожелает, чтобы на рыцарском совете заседали ваши родственники. Угроза исходит не только от старого шута Роттердорфа, но и от Густава Берлица. Он вполне может оказаться тем, кого поддержит большинство членов семей. Я пока не понимаю, что он задумал, но вижу, что у него есть какой-то план, и он выжидает, чтобы нанести удар первым. Если мы не уничтожим врагов по одному – кинжалом, мечом и ядом, они уничтожат всех нас.

– Мы не дадим погибнуть ордену, – как всегда, с пафосом произнёс начальник гарнизона Задль. – Мы обязаны действовать, и, если нужно, убрать с дороги герцога.

– Сейчас это только навредит. Мы находимся в опасном положении и при этом вынуждены принимать меры безотлагательно. Где Потная подмышка? – обратился Коддль к присутствующим.

– Аксель Швайс пропал, – ответил Венцель Шраг.

– Вы получили мою депешу от Акселя Швайса? – Коддль посмотрел на фон Вилдхайма.

– Нет, Карл. О нашем собрании меня предупредил вчера другой гонец. Больше никаких сообщений я не получал, – ответил тот.

Коддль перевёл взгляд на начальника гарнизона.

– Мы отправили лазутчиков на следующий день, когда он не вернулся. Они опросили крестьян из деревень близ дорог. Сегодня утром стало известно, что Акселя Швайса взяли в плен люди князя Радена, – доложил Задль.

– Если это так, он уже выболтал всё, что знал, – с раздражением заключил Коддль. – Так больше продолжаться не может. Задль и Шраг займутся Раденом. Выследить и убить, где бы он ни находился. Убейте всех, кто будет при нём. Сначала прикончим Вольфганга Радена, а потом дойдёт очередь и до Берлица, иначе, они нас опередят. Пока герцог находится в неведении, что его сын Лесчек отправился на тот свет вместо него, нам это на руку. У него не должно быть сомнений в несчастном случае с сыном и в нашей преданности.

Нойгаут наклонился к Коддлю и что-то прошептал ему на ухо.

– Где сейчас эта девка, Анхен Берг? – спросил Коддль.

– Три дня назад её вывел из замка Тидо-Ловкий. Больше их не видели, – доложил начальник стражи. – Мы обыскали его домик, – там их нет, но мы оставили в засаде своих людей.

– Найти! Ей известно про убийство Лесчека и покушение на Корнелиуса Роттердорфа. Того, что она подслушала, хватит, чтобы болтаться всем нам на одной перекладине. В низкую клетку её, – приказал Коддль, – хотя нет, – обвините её в воровстве и утопите.

– Где? – спросил Венцель Шраг

– В корыте, болван! И не забудь задать ей вопросы перед тем, как твои ублюдки нальют в него воды. С Тидо Фогелем я разберусь сам, он для тебя слишком ловок. Ему тайно покровительствует этот каспер, герцог. Ты всё понял?

– Да, господин…

– Пошёл вон, – резко бросил Коддль начальнику стражи.

Шраг встал и направился к дверям, вышел и тут же вернулся с растерянностью на лице.

– Господин Коддль, он идёт по коридору.

– Кто идёт, болван?

– Граф Берлиц идёт.

– По какому коридору?

– По нашему коридору.

– Тьфу. Куда идёт?

– К нам.

– Простите, господа, – Коддль поднял руку, призывая к молчанию. – При посторонних – ни слова.

– Я могу идти? – спросил Шраг, когда Коддль вновь поднял руку. – Берлиц прошёл мимо.

– Иди. И помни, что если не притащишь эту суку, сядешь в подвал вместо неё.

Совет был продолжен. Когда совещание, наконец, окончилось, и все вышли, за столом остались Филипп Нойгаут и Карл Коддль.

– Карл, мы больше не можем медлить с Берлицем. Я давно говорил тебе, что он слишком близко подобрался к нашим делам.

– Признайся, ты сам во всём виноват. Если бы в пропасть улетела карета с герцогом, а не его сыном, ситуация не была бы такой угрожающей. Я учитывал доверительные отношения Корнелиуса Роттердорфа с Георгом фон Берлицем и Густавом, а ты из рук вон плохо выполнил мой приказ.