скачать книгу бесплатно
Вильгельм. А если ещё шире?
Август. Не пойму.
Вильгельм. В самой жизни, милый мой! Хорошим может быть поэт, что терпит жизнь, ища отдушину в стихах; но тот, кто любит её и выражает Любовь на своей лире – тот может быть ведь даже лучше.
Август. А каковы есть мы?
Вильгельм. К сожалению, пока что все мы к первым относимся, но изменить то должно, ведь куда может привести сие – лишь в пропасть…
Август. Почему же начал ты с меня?
Вильгельм. Нет, милый, начал я с себя. Но ты теперь к тому даже ближе, и я рад. Неужели ты не понимаешь?
Август. Чего же?
Вильгельм. И далёкий от любви Якопо, и не знакомый с нею Лоренцо, и боящийся ложности Генрих, и я, что всё это вместе – все мы теперь наблюдаем, мой брат, за тобой с белой завистью и ожидаем чего-то волшебного и прекрасного, того, что нам ещё недоступно. Твоя Поэзия сейчас не в чернилах и бумаге, не ищи её там; твоя Поэзия сейчас в кафе, поёт, смотря на лица и не видя твоего… Какой же ты тогда поэт после такого отношения к Поэзии?! (Август резко встаёт.)
Август. Милорд, как всегда, ты прав! Прошу, никогда не забывай давать мне советы и направлять меня. (Подходит, крепко обнимает и целует Вильгельма.) Я должен нынче заниматься другой Поэзией! (Уходит.)
Вильгельм. Буду с нетерпением ждать твоих стихов. (Уходит.)
Сцена IX
Столовая. Сидят Лоренцо, Якопо и Генрих. Входит Вильгельм.
Якопо. Ты почему так долго? Остынет. а где ж Август?
Вильгельм. Там, где быть он должен. Прошла уже неделя, он с ней уже виделся не раз, но почему-то увидел я снова в нём трусость и помог ему. (Садится за стол к братьям.)
Якопо. Его Любовь питает, а нас лишь суп.
Генрих. Этого уже немало. (Братья вместе помолились и приступили к еде.) Предлагаю тост. (Слуги наливают всем шампанское.) Пусть Любовь сделает нашего брата лишь лучше, хотя изменения я в нём уже вижу, но быть их должно больше, ведь взаимны его чувства. (Пьют.)
Лоренцо. Любви искренней, как у Августа, желаю вам, братья мои, да и себе. (Пьют.)
Якопо. Сможете вы терпеть её в нашем доме? Тяжёлое испытание для нас.
Лоренцо. Нисколько не тяжело, ведь если Август, мой брат, увидел в ней достойное себя создание, то думаю, в ней что-то есть; а значит, будет, о чём с ней поговорить.
Генрих. Согласен.
Вильгельм. Якопо, никто не будет её «терпеть», следи за словами, мы её радушно примем и станем ей добрыми друзьями. Тебе то ясно? (На миг установилась тишина.)
Якопо. Не понимаю, откуда в тебе из-за неё такая щепетильность?
Вильгельм. Не столько из-за неё, сколько из-за Августа, ведь он мой брат, и твой тоже.
Якопо. Августа я люблю и уважаю, в этом меня не упрекнуть!
Вильгельм. Как же твои Любовь и уважение на него распространяются, а на связанное с ним и важное для него – нет?
Якопо. Не понимаю, в чём неправ. Объясни.
Вильгельм. Объяснять нечего. Ты слышал слова Лори?! Сравни со своими! В нём я тоже вижу много самолюбия. Что греха таить: и в своём глазу вижу я это бревно; но в тебе оно переходит всякие границы!
Якопо. Хорошо. (Допивает свой бокал и швыряет его в стену, тот разбивается; берёт полную бутылку у слуги и молча уходит. Генрих и Лоренцо хотят пойти за ним.)
Вильгельм. Не надо, сидите. (Слуга убирает разбитый бокал.)
Лоренцо. Виль, не слишком ли это было жёстко с твоей стороны?
Вильгельм. Я что-то сказал неправильное или своими словами я желал, по-твоему, обидеть его?
Лоренцо. Нет.
Генрих. Может, всё ж пойти за ним?
Вильгельм. Пусть идёт, обидится, но зато запомнит. Он мне небезразличен, поэтому я так с ним говорил. Мне надо, чтобы он начал понимать, что за одну его наглость не будут его помнить, хоть и харизмой он очень преисполнен; но всё хорошо, друзья, что в меру. Я вижу в нём светлую душу, но он её тщательно старается скрыть. Так хорошо получается, что даже от себя её скрывает и про неё он часто забывает; так и погибнуть она может. Душа есть самое важное в человеке. Он очень талантлив, но, если душа в нём будет мертва, зачем талант?! Человек может не быть Поэтом, но Поэт обязан быть человеком. Кто ж Поэт без души? Сосуд для Сатаны и всех его бесов. Я такой судьбы для брата не хочу. Может, вы хотите? (Молчание.)
Генрих. Прости, Виль, не можем мы быть строгими, как ты.
Лоренцо. Видим, что это тебе самому также нелегко даётся, но ты, как родитель, иногда строг должен быть к ребёнку, чтобы воспитать в нём человека.
Генрих. И справляешься ты со своим долгом.
Вильгельм. Надеюсь. (Продолжают обедать.)
Сцена X
Долина Братских Земель. Входит Якопо.
Якопо. Где ты, брат? Извини, давно я не был здесь: найти не могу, хотя, может, оттого, что пьян и темно. Вот и ты, душа моя. (Подходит к надгробному камню.) Привет. (Садится перед ним.) Интересно, да?! Пока со злостью и гневом шёл к тебе пожаловаться, вечерняя прохлада и прекрасные чащи вдалеке настрой мой уж изменили. И прав наш Виля, конечно, прав; а я осёл: всё гордыня, брат, всё эгоизм. Вот видишь: даже сейчас, спустя сто лет пришёл к тебе и снова про своё; даже не спрошу, как у тебя, брат мой, дела – эгоизм! Ну, может, не сто лет, но согласись: пару недель тоже немало. (Появляется дух Бенедикта, которого Якопо не видит и не слышит.) Что случилось? Ничего нового. Всё то же: меня поругал Виля наш, и поделом. Я взял твоё любимое шампанское. Хочешь? Ну ладно, на самом деле случайно его выхватил. (Льёт слегка на траву перед камнем.) Тебе много не надо: я помню, что ты тогда начал меньше пить. Постоянно говорил: «Якопо, хватит наливать, ну куда мне столько?!». (Слегка посмеялся.) Не знаю, право, почему ты так вдруг тогда решил. Как интересно, да?! Ты вот о здоровье думал, а в итоге… знаешь, ты сейчас лучше всех нас. Наши жизни суетливы; хорошо, что мы хотя бы не в городе живём, где нет жизни – лишь работа, но суеты и здесь ведь много; хоть счастлив вроде я, насколько может быть человек… без любящей и любимой женщины. Ты же лучше всех, мой друг: там, где ты, нету суеты. Всегда мне казалось странным, почему так далеко ты лежишь от нас, хотя думаю, ты тоже здесь размышляешь много обо всём. И вот что я понял: хоть любим был ты больше всех и сердцем всякого добрей, но Жизни Смерть противна; она о Смерти вспоминать не любит, боится осознать свой неизбежный путь лишь к ней. Так и мы, нет: так и я, упиваясь жизнью, памятник твой смиренный редко посещаю и вздох я редко посвящаю пеплу твоему. Когда пытаюсь осознать, что нет тебя уже во плоти, то год прошёл – я не изменился, Но ты… ты под землёй стал совсем теперь иной; тогда начну я вспоминать и переделывать крылатые песни. Начну корить тебя, что ты, юноша прекрасный, кощунственно растратил Божий дар красоты, не передав его сыну своему. Ужели не было той девы, что создала бы малыша, который в будущем возьмёт и твой ум, и взор, и стан, и черты твои иные? За то я тебя корю, как корил друга своего великий поэт. Но тебе… что тебе с того? Уж не изменить былое. Представь, как было бы хорошо, если б я сюда с сыном твоим ходил, говоря: «Смотри, малыш, отец здесь твой. Да, не написал он так много, чтобы славу обрести, но слава его есть в Божьем чертоге, ещё среди его братьев по духу, и в тебе, малыш, слава его. Будешь славою отца гордиться?». И скажет он: «Да, дядя, буду!». (Со слезами на глазах, напрягаясь, чтобы голос не дрожал.) Но нет, не бывать тому. Вот я сейчас тебя корю, но ещё одно я понял: весь укор мой не к тебе, мой брат, направлен – это твой укор ко мне; к тому, кто ещё может что-то сделать. Теперь любовь начну я уважать и, может быть, (как знать?) по сердцу я найду подругу, которой я скажу: «То в Вышнем суждено совете: ты – души моей супруга!». Но обещаю ещё я кое-что. Выплакав все глаза, страдал я очень долго и теперь страдаю; понял, что ещё одного брата потерять буду я не в силах; потому дам тебе обещание. (Шёпотом, нагнувшись ближе.) После тебя, мой милый, очередь моя; никого вперёд не пропущу, место почётное рядом со светлою душой первый я займу. (Целует надгробный камень, громко.) Мой брат, теперь я начертал тебе надгробный мадригал. (Уходит.)
Сцена XI
Гостиная. Поэты сидят, пьют кофе, Лоренцо и Вильгельм играют в нарды.
Лоренцо. Нам бы с тобой почаще играть: так хотя бы есть какой-то азарт, а то с Графом всё всегда ясно. (Лоренцо замечает, что Генрих хмурый.) Что стряслось? Твоё лицо горче, чем кофе.
Генрих. Да Яши давно нет, хотя я знаю, где он: у милого Бенедикта. Ты, Виля, его эгоистом называешь, а он, меж тем, часто брата навещает – вот и нам всем укор.
Вильгельм. Я это замечаю и ценю, но не значит, что на остальные его поступки и слова, которые противоречат морали, я не буду обращать внимания.
Лоренцо. Гера, ты просто сейчас беспокоишься из-за Яши, поэтому и осаждаешь Вилю, но слова твои истинны. Не бойся, все мы знаем Якопо: скоро придёт к нам, осознав свою ошибку.
Вильгельм. Я тоже так считаю, в его разуме не сомневаюсь.
Генрих. Да, прав Лори. Извини, Виль, что напал на тебя. Я боюсь, как бы прошлогодний случай не повторился…
Вильгельм. Я тоже того боюсь, поэтому я и стараюсь изгнать из него беса: так могу его спасти.
Лоренцо. Не повторится! Бог не даст тому произойти: Он ангела вновь к нему пошлёт, если надо будет!
Генрих. Если в глазах Господа он не будет потерян, но я о нём всегда молюсь.
Вильгельм. Как и все мы. (Слышат, как кто-то вошёл в дом.) А вот и он идёт. (Входит Август.)
Август. Всех приветствую, родные, дорогие, милые мои!
Вильгельм. Август, ты?
Август. А что, мне не рады?
Генрих. Рады. Как день, милый?
Август. Чудесный был день!
Лоренцо. Рады, конечно, но сколько эпитетов! Виля, это что, и есть любовь? Если да, то мне такого многословного счастья не надо, увольте.
Август. Ты и так не из самых молчаливых, я тоже твою Любовь пока не готов слушать: мне уши и нервы жалко. (Служанке.) Кофе, пожалуйста. (Садится в своё кресло.)
Лоренцо. Весь сияет!
Вильгельм. Что там нового у тебя?
Август. Не знаю, с чего начать. Сегодня, когда я приехал к ней, она… (Вошёл Якопо.) Привет, милый, извини, начал без тебя говорить; я просто так взволнован, что не заметил ещё твоего отсутствия, прости. (Не отвечая, Якопо подходит к Вильгельму и кладёт ему руку на плечо сзади кресла, а тот кладёт на его руку свою.)
Вильгельм. Ты как?
Якопо. Спасибо тебе, что спасаешь мою душу, о спасении которой часто я сам забываю.
Вильгельм. Не был бы я твоим братом, если б того не делал. (Якопо подходит к Августу.)
Якопо. Привет и тебе, мой милый. Слушай, накануне я не очень лестно отозвался о предмете твоего обожания и Любви, прости. Правильно сказал Лоренцо: твой выбор уважать нам должно. (Обнимает Августа.)
Август (обнимает Якопо). Вижу, у вас ни дня без приключений. Мой друг, я ведь влюблён: убил бы ты меня, я бы и тогда нашёл тебе оправдание. Тем более на братьев не обижаюсь. (Август и Якопо садятся, Августу приносят кофе, служанка подходит к Якопо.)
Служанка. Господин Якопо, вам тоже кофе?
Якопо. Да, спасибо. (Она уходит.)
Август. Про Любовь я расскажу. Сегодня пришёл к ней снова на работу, мы вместе пошли прогуляться, зашли в разные магазины. Я увидел её взор, который говорил о том, как сильно она хочет поразить меня своей красотой. Глупенькая! Неужели не понимает, что не могу я быть больше поражён? Но я решил купить всякого, обрадовать – не тут-то было! Наотрез отказывается, обвиняет меня в том, что я хочу купить её Любовь деньгами. Говорит, что и так её Любовь – моя, зачем так её оскорбляю? Мне дико было смешно, но я держусь, храню сначала серьёзный вид, а потом дошло до того, что я чуть ли не умолял её разрешить мне что-нибудь ей купить.
Лоренцо. И что, ей понравилось? (Якопо принесли кофе.)
Август. Она осталась довольна, но, когда она меня спрашивала, идёт ли ей то или это, я, кажется, врал, говоря, что одно нравилось больше другого: мне без разницы было, что одето на ней, ведь я не мог любить эту девушку сильней. Хотя я доволен тем, что она знает, как надо одеваться: как же я люблю длинные женские юбки – что в голове и в сердце девушки, то на её теле; то показывает, кем она себя считает: порядочной девушкой или… пунктиком в моём списке. Затем мы где-то сели поесть, она снова захотела показать, какая она гордая и самостоятельная, но мне было уже не до смеха. «Нет, если она и дальше будет бояться моих денег, нам не по пути» – думал я. Но мог ли я допустить, чтобы нам было не по пути? Ведь в таком случае мне и с жизнью было бы не по пути. Мы молча поели, она насторожилась, я позволил ей в первый и в последний раз заплатить за себя: видимо, привыкла она так делать. Мы вышли, поехали к ней, сели у её дома, она медлила со своим уходом, ожидая, чтобы я наконец заговорил: не тут-то было, я молчал. «Что случилось? Что не так?» – говорит она. – Тебе разве непонятно? «Нет, милый, что же?» – Если я говорю, что заплачу, не перечь. – И, видимо, грубее получилось, чем я думал, так как она совсем поникла, но уходить не хотела, я решил смягчиться. – Для меня деньги – пустышка; если ты готова из-за этого ссориться, то это малодушие, а такого в тебе быть не может, я знаю, не может; ты для меня всё, всё моё – твоё, между нами денег быть не может; с тобой я считаю не деньги, а твои улыбки, которые смог вызвать; не смотрю на цену платья, а на твою прелестную фигуру лишь смотрю в новом платье; а в ресторане не цифры в счёте мне важны, а количество огоньков в твоих глазах, которые сияют от вкусной еды. Понимаешь? «Понимаю» – сказала кротко, прильнула к моему плечу, обхватила руку и головушку мне на плечо положила. Просидели так немало, а затем позвала меня к себе: видимо, придумала способ загладить свою вину.
Вильгельм. И как, загладила?
Август. Я отказался.
Все вместе. Что?
Август. Я отказался. Она, как я понял, расстроилась…
Якопо. Интересно почему?
Август. Видимо, подумала, что я её так наказываю за сребролюбие, но нет, не из-за того. Я потому не пошёл, что не хотел лишать себя чистой, духовной Любви ради телесного удовольствия, хоть второе мне, я уверен, очень бы понравилось. Всё равно ведь это неизбежно, так зачем тогда торопиться?! Как только перейдём на уровень тела, неминуемо возникнет, хоть в малой доле, но пошлость, а это уже страсть, это уже земное. Значит, я чистое Небесное утрачу навсегда, смешав его с земным.
Якопо. Как будто Бенедикта голос слышу.
Лоренцо. Тебе тоже так кажется?
Август. Да, раньше его слова не воспринимал я так серьёзно – теперь понял, о чём шла речь.
Генрих. Постой, милый, а поцелуй не считаешь ты смешением?
Август. Мой, нежный – нет; животный, страстный – да.
Лоренцо. Твои принципы новые очень интересны.
Август. Поймёшь, когда сам не захочешь смешивать эти чувства.
Вильгельм. А она не обиделась?
Август. Погрустит, но подумает, что я так сделал из-за денег, и заодно урок мой лучше выучит. Я ей потом объясню, когда она будет способна понять. И ещё кое-что скажу.
Вильгельм. Что-то ещё неожиданнее, чем конец твоего рассказа?
Август. Да. Я пригласил завтра её к нам.
Все хором. Что?!
Август. Вы не рады? Я подумал…
Якопо. Не ври: влюблённые не думают. Конечно, рады, но это слишком внезапно.
Лоренцо. Надо приказать уборку сделать.
Генрих. Оля! (Входит Оля.) Завтра нужно сделать уборку всего дома. Сколько вам нужно будет времени и людей?
Оля. Господин Генрих, думаю, человек двадцать за восемь часов управятся.
Генрих. Хорошо, ты за старшую в уборке: собери людей, организуй, делай как хочешь. (Августу.) Во сколько, говоришь, нам её ждать?
Август. Где-то в пять.
Генрих. Оль, начните уборку в семь утра.
