Поезд. Бремя танцора

– А Вы не допускаете мысли, что это было самоубийство?

– Знаете, весьма экстравагантный способ свести с жизнью счёты, вы не полагаете? – с легким сарказмом ответил Рафик.

– Почему он поехал с Вами до остановки?

– Хотел зайти к одноклассникам.

– А Вы, почему не присоединились? Вы ведь в одной школе учились? Кстати, к кому он мог зайти?

– Во-первых, мне с утра нужно было уезжать в другой город. Во-вторых, мы действительно учились в одной школе, но меня ни маши ивановы, ни вани сидоровы практически не интересуют. Я общался только с Лёней. Дело даже не в том, что я стал каким-то «крутым» и бывших одноклассников в упор не замечаю. Разные интересы.

– Но Баскаев был тоже не вашего круга, если уж на то пошло. Насколько я понимаю, он не ездил на модные курорты, не «тусовался» по казино и боулинг-клубам, и вообще не имел даже собственной квартиры.

– И что Вы хотите этим всем сказать? – неприязненно посмотрел на следователя Рафик.

– Вы не волнуйтесь, я просто пытаюсь понять, что вас связывало.

– Зачем?

– Никто не сомневается в Ваших показаниях. Но непонятно, почему Баскаев, желая зайти к одноклассникам, вдруг садится в машину к малознакомым людям.

– На самом деле этот поселок – маленький и отдалённый, практически деревня. И там почти все друг друга знают. Так что утверждать, что они мало знакомы, я бы не стал.

– Хорошо. Так каковы, на Ваш взгляд, мотивы этой последней поездки?

– А каковы версии самих участников?

– Подъехали, предложили прокатиться до пруда, поесть шашлыков. Кстати, Баскаев не злоупотреблял алкоголем?

– Последнее время – нет. Бывали периоды. Что касается последней встречи, он был практически трезв, я был за рулем, выпил только бутылку пива, но сейчас это не запрещено, после пары часов вполне можно водить машину. Лёня выпил пару бутылок, он больше говорил, чем пил. У него был день, когда он очень много хотел сказать людям. А вскрытие что показало?

У меня такое впечатление, что это Вы ведёте допрос. Алкоголя в крови мало.

– Ну, вот видите. Несчастный случай – разве он мог быть?

– Вот показания свидетелей, – зашуршал бумажками Корсуков, – они говорят о том, что Баскаев пошёл попить воды, якобы ему стало дурно, печень среагировала на жирную пищу и спиртное.

– Ну, это полный бред. Лёня мог выпить очень много.

– Не перебивайте…Пошел выпить воды, веселье было в разгаре, долго не возвращался. Они про него забыли, а когда вспомнили, подумали, что ушел по-английски, не прощаясь.

– И?

– Потом, через неделю, мать Баскаева забила тревогу, и они вспомнили, что он был с ними.

– Угу. Пошел попить, упал. Очень логично.

– Именно. Вы говорили мне про планы. А чем последнее время Баскаев занимался?

– В смысле?

– В творческом отношении, разумеется.

– Ставил спектакль «Золото Колаксая».

– Что за спектакль, о чём?

– Я точно не знаю, какой-то миф о царе-солнце. Из скифских мотивов. О сыне Таргитая, которому досталось всё золото. Но Лёня додумал этот миф, внес что-то свое, и теперь смысл, возможно, стал совсем другим.

– В каком ключе?

– Во-первых, замысел автора до конца остается непонятным, во-вторых, танец – это не слово. И каждый его трактует по-своему.

– А как он относился к политике?

– Я бы сказал – никак. Она его не интересовала. Его ум занимали более высокие материи. Это было для него мелко. Он считал, что художник в принципе не должен заниматься политикой. Он должен заниматься душами человеческими.

– Хорошо. Спасибо, господин Гасанов. Если появится что-то новое, я вас обязательно поставлю в известность.

8.

Надо собраться, твердила себе Лариса. Собраться с мыслями, с чувствами и начать снова жить. Состояние неопределённости хуже всего. Неужели я не смогу довести его дело до конца? Замысел автора остается за кадром, говорил Лео, как и замысел творца. Уж не сравнивал ли он себя с Богом? Нет, этого не может быть. Но он часто говорил, что ему это приходит свыше.

Бежар говорил, что танец – искусство двадцатого века. А Лео добавлял, что в двадцать первом веке произойдет не смешение языков, как в Вавилоне, а сознание перевернётся в головах людей. И танец – этот первобытный язык всех людей – поможет остаться людьми.

В минуты отчаянья он молчал и гнал её от себя. Отчаяние… Самый большой из грехов. А потом словно взмывал в небо и начинал творить что-то невообразимое. Ларисе казалось, что он воспринимает мир какими-то особыми рецепторами, соединяющимися не с головным мозгом, а сразу с сердцем. Когда увидел репортаж с мест ведения боевых действий, надолго заперся у родителей в посёлке, и недели две ни с кем не общался. Лариса проводила разминки, со страхом думая, что происходит в его душе. Из кризиса он вышел с новой идеей и буквально за неделю поставил спектакль «Белая река». Чёрный, белый, красный – любимые цвета минимализма. Обыкновенная любовная история двух людей, живущих по разные стороны реки. Река – это и поле с белыми цветами, тогда торжествует любовь и мечты, но может стать красной от крови убитых, и может стать чёрной землей от горя остающихся. Только чистые цвета, только чистые цвета, повторял Лео, максималист от природы и по образу жизни.

Жизнь улыбалась ему, словно ненавистная мачеха, кидая чёрствую корочку хлеба, выжидая момент, когда перестанут повторяться потуги воплотить замыслы творца. А он все не сдавался…Лариса снова почувствовала себя осиротевшей.

9.

Лариса нервничала. Рафик пообещал дать рекламу для школы «батареек», в пять часов нужно было начинать. С Павлом Петровичем удалось договориться, чтобы для кастинга им предоставили балетный класс. Помещение, громко именующееся балетным классом, возможно, когда-то и было им. Но пол начал рассыхаться, и уродливые трещины изрезали паркет. Вместо зеркальной стены осталась ободранная штукатурка. Что ж, думала Лариса, это лучше, чем ничего.

На скамейке сидело несколько девочек лет пятнадцати, они тихо переговаривались, очевидно, успев перезнакомиться внизу, на вахте. Коля сидел на стуле, нахмурив лоб. Ему затея набирать девочек вообще не нравилась, хотя он и понимал, что это, возможно, деньги, которых катастрофически не хватало, чтобы заказать недостающие декорации.

– Пожалуй, начнём. Кто первый? – обратилась она к девочкам.

На середину класса вышла худенькая девочка с опущенными плечами. «Да уж, контингент», – думала Лариса, пытаясь подбодрить её улыбкой. Неожиданно Коля подскочил к девочке, держа в руках стул.

– Всё хорошо! – крикнул он, как будто вокруг были глухие, – А теперь представь себе, что этот стул и есть подиум. Представила? Вот и замечательно. Попробуй рассказать, что ты ощущаешь.

– Стоп! Стоп! – Лариса вышвырнула стул в угол класса. Девочки, сидевшие на скамейке, вжали головы и стали похожи на замёрзших цыплят. – Что ты себе позволяешь? Мы сейчас ведем набор в школу танца, а не в театр!

– Это ты что себе позволяешь! Ты хочешь их просто научить прыгать под ритмичную музыку! Это не искусство! Это попса! Люди должны уметь думать! А не только трястись на дискотеках!

– Не диктуй мне! Я здесь руководитель! Если не нравится – можешь уматывать! Мы обойдёмся как-нибудь без тебя! Нашёлся тут, звезда!

Девочки распрямили плечи и удивлённо наблюдали за перепалкой.

10.

Корсукову казалось, что он все врёмя теряет нить. Папка с материалами пухла день ото дня, но ничего нового, как ему казалось, не прибавлялось. Сегодня он вызвал на беседу бывшую жену Баскаева, надеясь составить, наконец, в своей голове законченный образ этого человека. В его кабинет легкой походкой вошла молодая женщина лет тридцати. Длинные волосы, уложенные гладко, заколотые сзади элегантной заколкой. Осанка прямая, в каждом движении чувствуется уверенность и какая-то воинственность. Она демонстративно плюхнулась на предложенный стул, закинув ногу на ногу.

– Когда Вы видели Баскаева последний раз?

– Весной.

– Ничего непривычного в нем не заметили? Он не говорил, что кто-то ему угрожает, например?

– У нас уже не тот уровень отношений… был… В общем, у нас остались только сугубо деловые отношения. Он забирал свои вещи. Немного обсудили, как он будет видеться с сыном. Вот, собственно, и все.

– Хорошо. Он виделся с сыном?

– Иногда. При его образе жизни часто это делать невозможно, – при этих словах её губы сложились в презрительную гримасу.

– Из-за чего вы расстались?

– Это так важно? – гримаса стала ещё более презрительной и враждебной.

– Важно все, на самом деле. Ваш бывший муж погиб при странных обстоятельствах.

– Он вообще был довольно странный. С безумными идеями в голове.

– Я знаю, что на следующий день после его гибели он хотел поехать к Вам.

– Откуда?

– Такие показания дают родители, хотя я и не обязан Вам об этом сообщать. Насколько я понял, Вы препятствовали его общению с сыном?

– Я не поняла, мы в суде?

– Так препятствовали или нет?

– Не способствовала. Как раз мы уезжали на юг. Знаете, в отличие от Баскаева, у меня очень мало времени. В частности, на отпуск. В тот день… я плохо помню тот день, но мы уезжали утром. Скорее всего, в тот день укладывали вещи.

– А с бывшей свекровью какие у вас отношения?

– Обыкновенные…– как можно безразличнее ответила она, но от Корсукова не ускользнуло, что сделано это было с усилием.

– У неё другое мнение. Она говорит, что Вы регулярно закатывали скандалы, чтобы не давать ребенку общаться с ними и погибшим Баскаевым.

– Послушайте, Вы переходите всякие границы! Я вообще не понимаю, какое это все имеет отношение к делу! Я не обязана любить ни отца ребенка, ни его семью. Ребенок остался со мной, и мне решать, когда ему с кем видеться и зачем!

– Успокойтесь!

Лицо её наливалось тёплым румянцем, видимо, следователь задел за живое. Впрочем, размышлял Корсуков, ничего удивительного в этом нет. Баскаев был слишком отстранённым от дел мирских. А этой женщине, в глазах которой видна железная хватка, вряд ли интересны чужие философские искания.

Как человек импульсивный, скорее всего, он вспоминал о сыне спонтанно, чем невыносимо выводил из себя эту дамочку.

…Постепенно она остывала и успокаивалась, и минут через пятнадцать уже говорила без ехидства, злорадства и излишнего негативизма. Из её скупых объяснений Корсуков узнал, договорившись предварительно, что это не для протокола, что Баскаев изрядно пил, что и послужило причиной развода. Отсутствие денег – это лишь одна из причин. Пьянство с периодической депрессией, нетерпение к окружающим, он даже избивал сына, если тот начинал громко плакать. Поймите, говорила она, смотря на него полными от вызванных воспоминаниями слез, это был невыносимый человек, и я не хотела, чтобы он и дальше отравлял наше существование. Я привозила к его родителям Ванечку (так зовут их сына), но старалась это делать, когда он уезжал. Его я не видела совсем, я вообще отошла уже от этих кругов, богемы (повторение зигзага презрительной улыбки на лице), так только, редкие звонки. Поэтому я совсем не удивлюсь, что у него случился творческий кризис, и он… Ну, сами понимаете.

– Понимаю. Прекрасный способ самоубийства, не находите?

– Не понимаю, о чём это Вы?

– Спасибо, если что-то понадобится, я Вас вызову.

Беседа с бывшей баскаевской женой оставила у Корсукова неприятное впечатление.

Она что-то не договаривала. Интересно, много ли она выиграет от его смерти? Единственно – сына. Баскаев в последние годы, по словам его матери, активизировался в этом направлении. А дамочка хотела выйти замуж за границу. Кажется, и жениха нашла. Конечно, эти вопросы в лоб Корсуков не поставил, но отчасти в скоропостижной смерти Корсукова есть выгода и для неё. Не нужно спрашивать его разрешения на вывоз ребенка за границу, и вообще всё становится гораздо проще… И это странное настаивание на версии самоубийства и его депрессии… В её интерпретации это был какой-то монстр, избивающий ребёнка…

11.

– Колечка, милашечка…– теребила Лариса непослушные кудри. Они стояли в коридоре, из дальней комнаты маленькой двухкомнатной квартиры доносились не вполне трезвые голоса.

– Да пропусти ты, дай раздеться!

– Солнечный мальчик…

– Ты пьяна, как ты можешь…Труп Лео ещё не остыл, – нервно огрызался Коля, пока она стягивала с него промокшую от дождя куртку.

– Да, наверное, конечно…Девочки, пойдемте на кухню! – крикнула она собравшимся. – А ты раздевайся, проходи.

В комнате обсуждали в который раз показания свидетелей. Ребята горячо жестикулировали, возмущаясь тупостью милиции. Коля сел на диван и начал молча пить водку.

– Кто рассказал? – спросил он у сидевшей рядом Кати.

– Да Рафик Ларисе звонил.

– А синяки на виске ничего не значат? Нужно куда-нибудь писать, звонить, иначе они так это дело и закроют. Потом скажут, что он сам влил себе два ведра некачественной водки, задохнулся и утонул.

– В лёгких не было воды, – сказала Катя.

В коридоре раздался звонок в дверь.

– А, Женя, проходи, проходи, – встретила гостя Лариса. – Слушай, извини, что в прошлый раз такая была. Со мной такое редко происходит, спасибо, что помог.

– Ну что ты, не стоит благодарностей. А это Верочка, – Женя любезно улыбнулся и прошёл в комнату с какой-то девицей.

– … так это и доказывает, что он не мог утонуть. Они там все тупые, что ли? Нужно требовать повторной экспертизы, дополнительное расследование, а мы тут сидим, сложа руки, и ничего не делаем. Помещение у нас уже практически отобрали, Лариса устроена хореографом-руководителем временно, пара-тройка месяцев, дело закроют, а нас выгонят, – кипятился Коля, жестикулирую руками, как бы помогая ими подбирать слова.

– Да упокойся ты, в конце концов! – крикнула на него Лариса. – Что ты всех заводишь, нужно выработать тактику. А ты всегда лезешь, как мальчишка, на рожон.

Коля вспомнил, как Лео учил входить в воздух, уменьшаясь до точки, чтобы ощутить его колебания, чтобы потом снова расшириться до размеров вселенной. Последней фразой Лариса превратила его в точку. По глазам он понял, что оскорбил её женское самолюбие своей грубостью. Значит, она мне будет мстить, внезапно пришла в голову скверная мысль. Точка, которой он был, ощутила вибрации недоброжелательности. Рядом с Ларисой стоял какой-то хмырь, смутно припоминаемый им с многочисленных тусовок. Кажется, мы знакомы. Но почему она его пригласила? Или он случайно мимо шёл и зашёл? Да ещё с какой-то подругой совершенно непотребного вида, с заслюнявленным именем «Верочка» .

– Я согласен с Колей, этого дела так оставлять нельзя. Вообще, нужно раздуть как можно больше шумихи вокруг этого дела, – очень спокойно начал Женя.

– Прессуху подключить? – спросил кто-то.

– А что, и прессуха в ход пойдет. Может, выпьем и немного расслабимся? О конкретных ходах поговорим чуть позже.

Женя явно был каким-то чужим, но страстно желал, чтобы его приняли за своего. Он начал травить анекдоты, внимательно наблюдая за всеми. Точка-душа Коли начала разворачиваться в линию и в пространство, и распирающая злость на собственное бессилие перед какой-то неведомой машиной возрастала с каждой секундой. Как она с ним любезничает, просто прелесть, думал он, глядя на Ларису, которая, кажется, действительно почувствовала игривость со стороны Жени и с благосклонностью её принимала.

– А может, потанцуем? – предложил кто-то.

– Давайте. Под старенькие, без лишних децибеллов.

Коля все подливал и подливал себе водки, даже танцевать не хотелось. Потом очень неуверенной походкой направился на кухню. У окна стоял Женя.

– Все успокоиться не можешь?

– Что-то вроде того.

– Слушай, а кому он мог мешать?

– Я не знаю.

– Политика, бизнес?

– Какой бизнес, он на новые джинсы не мог заработать!

– Ну, бывает, что и миллионеры с заплатами ходят. Чтобы не светиться. А этот друг его, как его…

– Рафик. Не, он с ним со школы знаком. Да он нам постоянно то аппаратурой поможет, то с кем-нибудь договорится…

– Всяко бывает, дружба дружбой, а табачок врозь. А жена у него где?

– Развёлся. Выставила с чемоданчиком. Ещё зимой. Вот о мальчишке, конечно, тосковал.

– Может, не там мы собаку ищем… Над чем он работал последнее время?

– А ты поймешь ли? – с сарказмом спросил Коля. Не нравился ему этот тип.

– Постараюсь, если смогу.

– Спектакль о бренности денег, о том, что деньги не могут являться смыслом жизни. А ты все спрашиваешь про бизнес. Он жил так, понимаешь – где придётся, с кем придётся, лишь бы кто-то, который выше нас всех, его не покидал.

– Туманно говоришь.

– Вот. Ты вот бегаешь всё время неизвестно где – а остановиться и задуматься не успеваешь. А роль искусства знаешь в чём? Чтобы вырвать тебя из этого круга – «деньги – кормушка – покупки» – остановиться, подумать о вечном и главном. Поэтому приземлённым тварям вроде тебя не понять высокого полёта. Вам лишь бы политика и всякая грязь. Искусство и политика – две вещи несовместные. И потом, искусство – это не товар широкого потребления.

– Э, как тебя занесло, голубок, – зло сказал Женя.

Колю позабавила его реакция. Неужели я становлюсь злым, с неприязнью к самому себе подумал он. Не мы такие, жизнь такая. Удобная пословица для тех, кто хочет расквитаться за все сполна и навсегда. С другой стороны, кто этот Женя? Какой-то весьма серенький, хоть и облизанный со всех сторон. Вот для чего сюда притащился, тут люди творческие, непричёсанные, и могут наговорить всего – всего, войдя в кураж. Ощетинился, тузик. Ну, прыгнешь на меня или только тявкать будешь?

Женя стоял, потирая руки, явно не зная, как развернуть сложившуюся ситуацию. Желтые сполохи пламени в Колиных глазах засверкали недобрым огнем. Так продолжалось с минуту, пока не открылась дверь, девчонки не сказали, что теперь их очередь отравляться. Ну, что уставились, мальчики? Ах, извините, у вас тут дискуссия, а мы такие-сякие, ворвались. Сократы вы наши, Спинозы и занозы.

– Сократ – это тот, который сокращается? – спросил Коля.

– Глупый какой! Учить нужно было философию.

В комнате Верочка что-то щебетала про косметику некурящим девчонкам. Женя сел с ней рядом и начал недвусмысленно прижиматься сзади. Сначала Верочка остановилась, но потом продолжила, как ни в чём ни бывало. Да уж, подумал, глядя на эту сцену Коля; её сейчас раздень догола – она всё равно не остановится. Когда-то и мы с Лео групповухи даже устраивали, ночью на кухне, весело было. Девчонки у нас были красивые. Они так к нему и липли. Даже умные попадались. В двадцать пять море кажется по колено, а все женщины – прекрасными. Перед его глазами они табунами проходили на всех этих кастингах, когда он готовил показы мод, была у него и такой способ заработать. В постель попадали только самые лучшие.

Они никогда не говорили о Ларисе. Лариса была запретной темой. Может, потому, что она когда-то нравилась Коле, даже какой-то романтизм начинался. Но потом выяснилось, что она все время ждала, когда её позовет Лео. И он позвал. То звал, то бросал, она возвращалась бумерангом. Ах, эти преданные глаза, которые смотрели на него, а сейчас на меня, поймал он на себе взгляд Ларисы. Смотри, милая, смотри. Устроила тут кружок Анны Шерер, противно даже.

Наскоро попрощавшись, Коля ушёл с вечеринки.

12.

Корсуков пытался собрать наиболее полный список лиц, знавших Леонида Баскаева. Он разговаривал с Ларисой, которая вела себя замкнуто. На вопросы отвечала односложно, будто боялась сказать что-нибудь лишнее. Из разговоров с другими Корсуков знал, что с погибшим Баскаевым они были очень близки, но сама Лариса об этом умалчивала. Лишь раз она вздрогнула, когда речь зашла о последнем дне. Потом сбивчиво начала что-то говорить, что была в этот день в городе, но, кажется, Лёня ей звонил от родителей. Корсуков сопоставил это с показаниями родителей. Баскаев действительно был очень возбуждён в тот день и во время встречи с Рафиком постоянно бегал к телефону, кому-то названивая. О чём говорили, спросил Корсуков Ларису. Не помню, отвечала она, кажется, он скучал и хотел меня видеть, но я была занята.

Коля не произвел на него вообще никакого впечатления. Во-первых, он был весь какой-то помятый от постоянных возлияний, во-вторых, постоянно жестикулировал и вставлял в речь слова-паразиты, что неизменно раздражало Корсукова.

Все его показания сводились к тому, что он страшно страдает без своего друга и учителя, а в театре его буквально «душат и зажимают». Как с ним вообще можно общаться, думал Корсуков, глядя на женственные чёрты лица Коли и вьющиеся волосы, постоянно залезающие на лицо, из-за чего тот постоянно откидывал назад голову.

В институте, где Лёня учился с перерывами без малого десять лет, его ещё помнили. Корсукову дали для просмотра личное дело, копию вкладыша к диплому, где красовались тройки и лишь кое-где неуверенные четверки. Преподаватель по пластике, худенькая женщина со сморщенным лицом, ждала его в кабинете. Она, как видно, немного волновалась, и постоянно поправляла очки.

– Я помню его, конечно. Мы с ним часто спорили…Поймите меня правильно. Как Вам объяснить… У него не хватало профессионализма. Вы можете мне возразить, что он был лауреатом театрального конкурса «Серебряный дождь». Скажу Вам больше, – Корсуков вовсе не хотел ей возражать, он пытался задать вопросы, ответы на которые его интересовали, но сухонькая женщина обладала, очевидно, умением не отвечать на вопросы, а упрямо идти своей дорогой.

– Скажу Вам больше, – продолжила она, повышая голос, – Я даже сидела в жюри этого фестиваля. Конечно, это наш ученик, и мы хотели поощрить его…

– Вы хотите сказать, что он был недостоин награды, – быстро вставил Корсуков.

– Нет, Вы опять не поняли… Баскаев был достаточно талантлив, но чрезмерно убеждён в своем таланте. А нужна упорная учёба, понимаете? Чтобы ставить спектакли, нужно знать элементарные правила драматургии! А у него что было? Спектакли абсолютно – подчёркиваю – абсолютно не выстроены. Завязка– кульминация – развязка. Это же так просто! Но это правило, это классическое правило, и его никто не отменял. Вы думаете, Айседора Дункан была просто танцовщица, и просто импровизировала? Она импровизировала, но у неё были кульминационные точки, и она двигалась от одной к другой, не теряя ни на секунду основной темы! Рассматривать танец в стиле модерн как что-то совершенно новое – это совершенно недопустимо! И Баскаеву не хватало, с одной стороны, классики – то, чего он не взял у нас в институте в силу своей лени или простого нежелания, с другой стороны – школы «из первых рук» этого самого «модерна».

– Но ведь он учился во Франции, я слышал…

– Учился. Месяц или два. Это, конечно, опыт, но он должен подкрепляться и обновляться постоянно.

– Я знаю, что после репетиций они просто падали от усталости, по словам его учеников…

– Ну, про учеников вообще не стоит говорить… Там только Лариса имеет образование. Дай Бог, она его применит. Остальные… Очень слабые. Техники нет.

Корсукову было очень тяжело говорить на темы, в которых он абсолютно ничего не смыслил. Похоже, она так и не выпустит нить разговора, придётся вставлять отдельные фразы, в итоге не узнав ничего нового. Он принял позу внимательно слушающего студента, что ещё более вдохновило собеседницу. Она, кажется, уже перебрала все основные классические балеты, помянула добрым словом корифеев русского балета, начиная от Дягилева и заканчивая Григоровичем. Корсуков боролся с усилием, чтобы не зевнуть.

– А знаете, молодой человек, всё-таки обидно, что у нас в провинции так мало талантов, и они так рано погибают.

– Почему Вы говорите во множественном числе?

– Ну, как же… Ещё один наш ученик погиб… Глеб Сурковский. В отличие от Баскаева, он постоянно к нам обращался за советом. Мы ходили на его постановки. Да что там говорить – принимали участие в разработке многих спектаклей. Сурковский, он был совсем другой, он стремился повышать свой уровень. А ведь тоже, парень из деревни, танцевать начал поздно, но у него такой напор был, понимаете? Впрочем, о мёртвых нужно говорить либо хорошо, либо никак, – под стеклами очков заблестели слёзы.

Или это Корсукову показалось?

– А вообще… Милиция, конечно, работает недостаточно эффективно. У нас случай был. Банда приходила в общежитие и насиловала девушек. Год не могли поймать. И фотороботы составляли, и свидетельницы были готовы дать показания, и даже задерживали. А судебный процесс не начинали. Потом то ли начальство сменилось, то ли ещё что произошло, наконец-то состоялся суд, и посадили. Вот так-то, – закончила она усталым голосом.

– Баскаев, насколько я понял, не отличался особым усердием в учёбе? – вздохнул с облегчением Корсуков, понимая, что пару вопросов ему задать удастся.