Искать убийцу

– Я тебе могу и сам сказать, что автомобиля у Борина нет, а на голубом «москвиче» разъезжает ближайший его друг Яков Борисович Шейнин, с которым ты только сегодня так любезно беседовал в театре…

– Это точно?

– Как в аптеке!

Следователь облегченно вздохнул и заметил не без примеси дружеской лести:

– Ну и информбюро у вас, Александр Петрович! Сидите в кабинете, а видите все, как с каланчи!

– Ну, будет маслицем подмазывать! Тут никакого искусства нет. Шейнин однажды подвозил меня домой после спектакля. Есть еще ко мне вопросы?

– Нет, спасибо.

– Ну, тогда будь здоров. Ты давай забудь там про всякие автомобили и ложись спать. Как говорили в старину, утро вечера мудренее!

– Спасибо еще раз! Спокойной ночи!

Положив трубку, следователь на миг задумался. Полученная информация была очень ценной и на многое открывала глаза. Но думать об этом сейчас…

Луиза, сидевшая за столом и с каким-то заботливым участием наблюдавшая за ним, вдруг улыбнулась и предложила:

– Булат Галимович, давайте выпьем за ваши успехи!

– Да, да, Луиза, спасибо! Ты очень помогла мне! – словно опомнился Шамсиев и, наполнив рюмки, добавил, взглянув многозначительно на девушку: – За тебя! Ты просто молодчина!

– А голубой «москвич» – это очень важно? – спросила Луиза, отпив глоточек.

– Для меня да, Луиза, – медленно потягивая не крепкое, но приятное на вкус вино, ответил Шамсиев. – Теперь мне, я думаю, удастся узнать, кто эта загадочная дама и что ей нужно от меня. А потом мне, возможно, удастся выйти и на след убийцы…

– Я завидую вам. У вас такая интересная работа, – взглянула на него чуть исподлобья Луиза, потом помолчала немного. – А вы назвали меня малышкой, и мне это очень нравится.

– Ты и есть малышка, – тихо сказал следователь, оглядев девушку долгим задумчивым взглядом и найдя ее еще более привлекательной, чем раньше.

Ему показалось, что появилось что-то осмысленное, повзрослевшее в этом доселе казавшемся юном личике, и в глазах, которые смотрели теперь на него не так, как в кафе – с озорством и наивным девичьим любопытством, – а пристально и серьезно, источая вполне женскую, вполне осознанную доброту и нежность.

– Ты такая красивая, – заметил он, и в этих словах прозвучало нечто большее, чем простое восхищение.

– Спасибо. Уже поздно. Мне надо идти, – вздохнула она, посмотрев на часы.

– Ты можешь остаться, если хочешь. Я постелю тебе в этой комнате, а сам лягу в соседней. Там за балконом – сад, и по утрам щебечут птицы…

– Я тоже люблю их слушать…

Шамсиев не нашелся, что сказать ей на это, лишь молча поднес к губам рюмку, чтобы допить оставшееся вино…

Он лежал под теплым мягким одеялом, с наслаждением вдыхая проникающий через приоткрытую дверь балкона прохладный, насыщенный ночным ароматом воздух. Он думал о прошедшем дне, о Борине, об этой загадочной блондинке, так неожиданно вторгшейся в его жизнь.

Наполнявшие комнату призрачные лунные блики придавали его размышлениям ярко выраженную фантастическую окраску: она преследует его на голубом «москвиче», за нею – еще вереница автомашин. В машинах сидят крутые, готовые на любые дерзкие поступки парни, те самые кавказцы, опекавшие ее на пляже. Вереницу замыкает машина с заместителем директора театра за рулем, любезным, симпатичным с виду джентльменом, школьным товарищем районного следователя. А указания исходят из душной полутемной комнаты от старого, некогда известного, могущественного, а теперь беспомощного режиссера, тихо лежащего на своей кровати в ожидании близкой смерти…

А он, Шамсиев, совершенно один, вокруг него сплетена настоящая паутина заговора, действует хорошо организованная группа людей, самых разных, умных, хитрых, пытающихся всячески воспрепятствовать ему в достижении истины.

Он же почему-то все медлит, ждет чего-то. Не решился даже на обыск. А ведь там могли оказаться вещественные доказательства, письма, фотографии, да мало ли что еще. И вообще странная квартирка! Этот подсвечник, икона, эта дамская сумка на тумбочке, подозрительные шорохи в соседней комнате…

Нет, он должен немедленно проникнуть в это осиное гнездо, расставить, наконец, все по местам, найти главного виновника!

Завтра же он поедет к Борину, произведет обыск в его квартире, чем бы это ни было чревато, что бы ни сказал местный прокурор или этот сердобольный секретарь горкома…

Тихий, робкий стук в дверь прервал его размышления.

Он повернулся и так же тихо, чуть настороженно отозвался. В комнату вошла Луиза. В полумраке, при лунном свете она была точно кукла, маленькая и смешная, завернутая вся в одеяло так, что виднелись только голова и ноги. Пройдя в глубь комнаты, поближе к кровати, она села на стоявший рядом стул и как-то тяжело и взволнованно вздохнула.

– Не сердитесь. Мне почему-то не спится, – проговорила она виновато, еле слышным дрожащим голосом. – Все мерещится та женщина с пляжа, кафе, ее машина, и та убитая в крови, а еще… еще ваш взгляд, строгий и грустный, как у моего папы…

Он молча слушал ее, чувствуя, как перехватывает дыхание, как неудержимо и беспокойно бьется сердце, как разливается жар по всему телу, взывая к действию дремавшие доселе чувства и желания.

И она, видимо, ощутив жар его души, не сдержалась, не говоря больше ни слова, сбросила неловким движением с себя одеяло, поднялась со стула, подошла к его кровати и, взявшись рукой за край одеяла, остановилась, словно раздумывая. Но это был лишь миг – она откинула одеяло с тихим глухим стоном, то ли мучительным, то ли нестерпимо сладким, упала к нему в объятия. Руки его задрожали, ощутив под собой горячее трепещущее девичье тело. На какое-то мгновенье она предстала перед его глазами такой, какой была на пляже, красивой, юной, с чистой смуглой кожей, изящными формами, и воля мгновенно покинула его. Измученный неудачами и одиночеством, истосковавшийся по женщине, он привлек к себе это нежное трепетное тело и, совершенно потеряв власть над собой, начал осыпать поцелуями ее лицо, шею, плечи…

Проснулся он неожиданно, будто кто-то ущипнул его. Осмотрелся. Все вокруг было как прежде. Только лунные блики на полу и стенах стали как бы более яркими, отчетливыми.

Луиза, полная покоя, лежала между ним и стеной, безмятежно опустив длинные ресницы, дыша легко и ровно и словно чуть улыбаясь во сне.

Одна рука у нее была запрокинута за голову, другая покоилась на груди, как бы стыдливо прикрывая маленькие тугие груди. И оттого она казалась еще более прекрасной.

Он вспомнил все, что случилось между ними в эту ночь, и сердце его дрогнуло, наполнившись нежностью и любовью. Ему захотелось придвинуться к ней поближе, прижаться к ней, поцеловать в улыбающиеся уста. Но резкий короткий щелчок заставил его мгновенно приподняться и посмотреть в сторону балкона. Что-то твердое, крохотное, ударившись о стекло балконной двери, отскочило и упало на пол.

Он понял, что это был маленький камешек. Но кто же бросил его?

Тихо, чтобы не разбудить Луизу, он встал с кровати и, чуть пригнувшись, через приоткрытую дверь скользнул на балкон.

Осторожно опершись на перила, он окинул взглядом сад, напряженно всматриваясь в темно-зеленую листву деревьев. То, что он увидел там, внизу, в полумраке, заставило его чуть отпрянуть назад. Он не поверил своим глазам.

В гуще деревьев и кустарников, где проходила небольшая аллея, стояла она. Стояла с распущенными, как у русалки, волосами, дивная и красивая, словно воздушная, сотканная вся из голубого лунного света. Плавными движениями тонких, казавшихся прозрачными рук она звала его к себе.

Не поверив в реальность увиденного, Шамсиев протер глаза, но никаких сомнений – это была она, та женщина, и она звала его. Черт побери! Шамсиева словно пронзило молнией. На рынке, на улице, на городском пляже ее появление еще можно была как-то снести, но чтобы здесь, ночью, перед самыми окнами его дома…

Возмущенный столь откровенной дерзостью, Шамсиев вернулся в спальню, по-быстрому оделся и, убедившись, что Луиза по-прежнему спит, ящерицей выскользнул из комнаты, тихонько прикрыв за собой дверь.

Он сразу побежал в сад, обошел кусты, деревья, осмотрел аллею, но увы, ни единой живой души не обнаружил. Покинув сад, он вышел на улицу, осмотрелся. Ага! Глаза его в темноте различили одинокую фигуру в светлом платье, удалявшуюся в сторону кладбища. Несомненно, это была она, женщина-призрак.

И он тотчас бросился за ней.

– Эй! Слышите! Куда вы? Остановитесь! – кричал он ей вслед, прибавляя шаг, но она, словно улавливая темп его движения, с каждым мгновением все отдалялась от него, пока совсем не растворилась в темноте.

Преследуя незваную гостью, Шамсиев достиг городского кладбища и, миновав ворота, остановился возле избушки кладбищенского сторожа, у которого побывал накануне. Он прислушался. Из приоткрытого окна доносился тяжелый пьяный храп.

Шамсиев хотел зайти в избушку и разбудить старика, но вырвавшийся неожиданно из темноты протяжный и жалобный стон женщины заставил его мгновенно забыть об избушке и двинуться по тропинке в глубь кладбища, откуда слышался стон.

Он продвигался между рядами деревьев, точно пантера, тихо и осторожно, время от времени останавливаясь и озираясь по сторонам. Темнота давила на него, сковывала движения. Но он все шел и шел вперед и, сам не зная зачем, шел, уже не чувствуя страха, пока что-то не остановило его. Вглядевшись с напряжением в темноту, он увидел, что этим что-то были три фигуры, стоявшие прямо на его пути, буквально в двух метрах от него.

Он сделал еще шаг вперед и застыл.

И тут фигуры начали медленно и грозно надвигаться на него.

Шамсиев не знал, что это были за люди, не видел их лиц, но перед его глазами почему-то все стояли те здоровенные смуглые джигиты с пляжа…

Он приготовился к самому худшему.

Когда фигуры придвинулись совсем близко, он, почти вслепую, словно по какому-то наитию, почувствовал нацеленный в него удар и тут же, применив защитный прием, сумел отвести руку нападавшего и, не теряя и секунды, нанес ему сильный и мощный ответный удар ногой чуть выше пояса, целясь в солнечное сплетение. В карате удар этот назывался «йоко-гери», и Шамсиев выполнял его великолепно.

Он почувствовал, как ступня его углубилась во что-то мягкое, чуть отошла назад, следом раздался стон, а за ним – звук свалившегося на землю тела.

Но уже в следующий миг чей-то увесистый кулак тупой и тяжелой оглоблей ткнулся ему в лицо, буквально оглушив и заставив отпрянуть назад. Тут же он получил еще один удар и, успев ребром ладони резануть кого-то по шее, упал на спину, в мокрую траву. Что было дальше, он уже не помнил. Его словно стали мять, топтать, и он, обессилев, потерял сознание…

Очнулся он от прикосновения чьих-то теплых, дрожащих рук, открыл глаза и увидел склонившееся над ним бледное, испуганное лицо Луизы. Девушка одной рукой придерживала ему голову, другой растирала висок.

– Ой, слава богу! – плача проговорила она, увидев, что следователь пришел в сознание.

– Что случилось, Луиза? – тихо спросил Шамсиев, убирая с виска ее руку.

Он приподнялся с помощью Луизы и сел, растерянно озираясь по сторонам.

В ту же минуту окружавшие их деревья словно ожили, засветились огнями, поблизости послышались голоса и вскоре к ним подбежали милиционеры с яркими электрическими фонарями в руках.

Какой-то здоровенный молодой сержант с широким угристым лицом и выбивавшейся из-под козырька лихой белокурой челкой, присев, стал пристально вглядываться в него.

– Так это вы следователь из Москвы? – произнес он удивленно, посмотрев с растерянностью на стоявших рядом сослуживцев. – Я помню вас. Мы вместе выходили на эксперимент с Сурулевым. Помните, наверное, он еще бежать пытался…

– Кто вызвал вас? – недовольно спросил Шамсиев, поднимаясь на ноги и вытирая кровь с лица. Казалось, он уже был в полном порядке.

– Понимаете, товарищ следователь, позвонил какой-то гражданин минут пятнадцать назад, – начал объяснять с виноватой улыбкой сержант, почувствовав, видимо, некую неловкость перед Шамсиевым, – сообщил, что на городском кладбище какой-та пьяный мужик напал на женщину. А тут, оказывается, все наоборот…

– Ничего не наоборот, – сказал Шамсиев уже спокойно и дружелюбным тоном, слизывая кровь с разбитой губы. – Шел домой мимо кладбища, показалось, будто женщина кричит о помощи. Бегу на крик – и налетаю в темноте на дерево. Зашибся малость. А тут вот девушка невесть откуда появилась… Словом, ничего особенного. Возвращайтесь в райотдел и начальству доложите, как я сказал…

– Понял, товарищ следователь! Ни слова лишнего! – добродушно пожал плечами сержант, довольный тем, что так легко выбрался из щекотливой ситуации.

Он решил, видимо, завоевать полное расположение следователя, кивнув в сторону улицы и предложив:

– У нас там машины, товарищ следователь. Можем подвезти, если желаете.

– Хорошо, идемте, там посмотрим, – кивнул Шамсиев, и все направились к воротам кладбища.

– Как ты оказалась здесь? – шепнул следователь все еще дрожащей от страха Луизе.

– Я проснулась от звука калитки, – стала она объяснять тихо и с тоской, словно тоже чувствовала себя виновной в происшедшем. – Встала быстренько, оделась и вышла на улицу. Вижу, вы идете в сторону кладбища, кричите кому-то, решила тоже пойти. Когда проходила мимо кладбища, услышала шум, прибежала, вижу, бьют вас, пинают ногами. Я стала кричать. Они, видно, испугались и убежали куда-то. Потом приехала милиция…

– Хорошо, только прошу, больше никому ни слова об этом, – предупредил ее следователь. – И, пожалуйста, поезжай домой. Я неважно себя чувствую и мне надо обязательно побыть одному…

– Ради бога, не гоните меня, я не хочу никуда уходить, – взмолилась она, тихонько взяв его за руку.

– Луиза, прошу тебя… Так надо… Я позвоню тебе…

На лице у следователя отразились усталость и страдание, и она молча смирилась.

За воротами стояли, светя фарами, два милицейских автомобиля.

Сержант снова предложил:

– Садитесь, товарищ следователь, мы живо вас подбросим, и девушку тоже.

– Спасибо, ребята! Я лучше пешочком. А девушку, уж пожалуйста, подвезите. С почетом и уважением. Ведь она первой прибежала ко мне и оказала помощь…

Шамсиев открыл глаза. В комнате уже светло, за окном ярко сияет солнце.

Боль во всем теле, свинцовая тяжесть в голове сразу напомнили ему события прошедшей ночи. Ну и влип же он!

О его приключениях, наверное, знает уже весь город: у этих парней из милиции длинные языки, и вряд ли его после такого случая обошли вниманием. Остается лишь сделать вид, что ничего не случилось, прикинуться этаким простачком и попробовать под любым предлогом вломиться в квартиру Борина. И если эта женщина действительно там, разобраться с ней до конца. Не может же все это длиться бесконечно…

Кряхтя и пошатываясь, он встал с кровати, подошел к висевшему на стене зеркалу и с каким-то страхом и подозрением взглянул на себя. Да, его неплохо разукрасили, однако. Губы опухшие и разбитые, один глаз заплыл, вся грудь в синяках и ссадинах – настоящий гладиатор!

И в таком виде он должен явиться в прокуратуру, предстать перед Трифоновым, его подчиненными…

Прорезавший тишину комнаты резкий телефонный звонок прервал его грустные раздумья. Не поворачиваясь, на ощупь, он отыскал телефонную трубку и со вздохом поднял ее.

– Булат Галимович, добрый день! Вы дома? – услышал он знакомый, чуть взволнованный голос Вахрамеева.

Целых два дня Вахрамеев не давал о себе никаких известий и теперь, кажется, собирался сообщить ему что-то важное.

– Я только что звонил в прокуратуру и не застал вас там… – не дав ему даже ответить на приветствие, продолжал молодой следователь. – Мне показалось, что Александр Петрович не в духе сегодня… Уж не случилось ли что-нибудь?

– Все в порядке, Сережа, не беспокойся! – отвел его подозрения Шамсиев, стараясь придать своему голосу бодрость и уверенность. – Ты из Кунгура? Рассказывай, что у тебя!

Вахрамеев выждал несколько секунд, прежде чем заговорить снова, собираясь, очевидно, с мыслями.

– Вы помните, у нас были сведения о том, что после смерти первой жены Борин женился на молодой актрисе? Так вот, я узнал, кто это. Она живет здесь, в Кунгуре, руководит местным народным театром. Фамилия ее Головко. Головко Надежда Викторовна. Ей тридцать пять лет. Говорят, очень красивая…

– Постой, почему говорят, разве ты не допросил ее?

– Не сумел, к сожалению.

Волнение молодого следователя словно начало передаваться Шамсиеву.

– Что значит – не сумел? Выражайся ясней, Сережа!

– Не успел. Она уехала отсюда.

– Куда уехала? Зачем?

– Говорят, уехала три дня назад, а куда, не знает никто. Собралась срочно и уехала. И вот еще что. Это с ней Борин разговаривал по телефону в те дни… Ну, помните, вы еще сообщали мне через облпрокуратуру…

– Вот как? Теперь, кажется, кое-что проясняется… – Шамсиев сделал небольшую паузу, чтобы перевести дыхание после такой сенсационной новости. – Сергей, я очень прошу, найди где-нибудь ее фотографию – в театре, паспортном столе, жилищно-коммунальной конторе… Ну, где угодно! Найди и немедленно возвращайся сюда. Там тебе больше делать нечего…

– Хорошо… Как скажете, Булат Галимович… – произнес чуть озадаченно Вахрамеев, удивленный, видимо, столь неожиданным решением своего патрона. – Постараюсь сегодня же найти фотографию и, возможно, к вечеру прибуду домой.

– Договорились! Пока. Приедешь, загляни ко мне…

Закончив разговор, Шамсиев хотел было спуститься вниз, чтобы принять душ, позавтракать быстренько и отправиться в прокуратуру, но последовавший очередной телефонный звонок заставил его остановиться и вновь поднять трубку.

«Наверное, опять Вахрамеев, забыл сказать что-то», – успел подумать следователь, но ошибся.

На этот раз голос, властный и суровый, зазвучавший в трубке, не здороваясь и не называя себя, потребовал повелительно:

– Мне Булата Галимовича!

– Да, я слушаю вас… – отозвался Шамсиев спокойно и холодно, тоже не здороваясь и не называя умышленно по имени и отчеству того, кто обращался к нему, хотя по голосу безошибочно узнал своего шефа, начальника следственного управления прокуратуры федерации Козеватова.

В последнее время между ним и Козеватовым складывались натянутые отношения. Почтенного возраста, крайне самолюбивый, во многом инертный и пассивный, Козеватов вопреки своему положению, положению крупного руководителя, в известном смысле наставника и воспитателя, недолюбливал почему-то молодых энергичных следователей, преуспевающих в работе и успешно строящих себе карьеру. То ли давно и безвозвратно утерянные лавры, то ли тревога за свое незримое будущее не давали покоя старику, но, требуя от своих подчиненных усердия и прилежания, он в то же время болезненно реагировал на их достижения и славу, хотя лучи этой славы не обходили стороной и его, пригревали на старости лет, продлевая пребывание в царственном кресле. И вероятно, это старческое увядание, неуверенность в себе заставляли его как-то заискивать перед аппаратчиками, восседавшими в еще более солидных учреждениях и креслах, прислушиваться к их мнению.

Месяца два назад, когда Козеватов после чьего-то звонка сверху пытался взять под свою защиту одну видную особу, замешанную в получении крупных взяток, Шамсиев, занимавшийся расследованием ее дела, воспротивился действиям своего начальника, занял твердую и принципиальную позицию, после чего Козеватов вынужден был передать дело другому следователю. С этого все и началось…

– Уже десять часов, Булат Галимович, а вас нет до сих пор на работе. Вы не находите это странным? – сразу перешел в наступление начальник управления, явно не скрывая своего раздражения. – Или вы там, в командировке, чувствуете себя как на курорте?

– Мне нездоровится, – все так же холодно, отчужденно отвечал ему Шамсиев, не желая переступать границу почтительности. – И потом вы же знаете, труд следователя ненормирован. Приходится иногда работать и по ночам…

– Да, да, мне известно, как вы там работаете… по ночам, – с иронией произнес Козеватов, сделав какое-то особое ударение на последнем слове.

«Кажется, он уже все знает. Проворные же здесь люди!» – подумал с грустью Шамсиев, поняв, что на него уже успели донести. Однако внешне не проявив ни малейшей растерянности, он продолжал разговор, спросив чуть вызывающе:

– На что намекаете, Андрей Архипович?

– На что я намекаю… Какое это имеет значение! Разве вам и так не ясно, что мы командировали вас туда не для того, чтобы вы слонялись ночами по кладбищу в поисках каких-то призраков, да к тому же еще навеселе и в компании проститутки…

– Выбирайте выражения, Андрей Архипович! – не сдержался на сей раз следователь, сразу перейдя на резкий тон. – Вы же не с зэком беседуете где-нибудь в штрафном изоляторе!

– Ах, вот вы как… – возмущенно выдавил из себя начальник следственного управления, и Шамсиеву показалось, что трубка в руке Козеватова тихо скрипнула. – В таком случае имею честь объявить, что вы отстраняетесь от расследования дела! Считайте, что таково решение прокурора республики! Вы дискредитировали себя как работник прокуратуры, потеряли моральное право вести следствие. Передайте пока дело городскому прокурору и возвращайтесь сюда! Здесь разберемся!

– Но вы ведь даже не выслушали меня!

– Не надо никаких объяснений! У вас будет время написать в поезде подробный отчет о своей работе, а уж мы тут решим…

– Хорошо, тогда я к отчету приложу и заявление!

– Какое еще заявление? – голос Козеватова звучал глухо, угрожающе.

– Об увольнении! – выпалил следователь.

– Дело ваше! Свято место пусто не бывает! – прозвучало в ответ, и разговор на этом прервался.

Постояв с полминуты у примолкшего телефона, Шамсиев тяжело вздохнул и, махнув рукой, пошел за полотенцем…

Душ пришелся весьма кстати. Упругие струи теплой воды сразу успокоили его, привели в состояние, когда человек может мыслить трезво.

Итак, его отстранили от работы. Теперь он свободен, волен – и в то же время связан, что называется, по рукам и ногам, не сможет даже без разрешения не то что допросить Борина, но и войти в его квартиру. А уж об обыске и говорить нечего!

Как же все это случилось? Злая судьба? Расплата за гордыню, беспечность? А ведь до сих пор ему чертовски везло во всем! А может быть, так все и надо? Ведь не зря же говорят люди, что нет худа без добра. Может, стоит за всеми этими неприятностями некое чудодейственное спасение от бед более тяжких, которые поджидали его впереди?

И все же жаль, очень жаль. Ведь он был так близок к успеху. Не хватило каких-то двух дней. А может быть, даже одного. Ведь теперь уже нет сомнений, что та женщина – там, в квартире Борина. И игра, которую вели против него, наверняка уже завершилась. Что же ему остается теперь? Встретиться с Бориным, мирно побеседовать, попрощаться? Попрощаться… А что, если Борин, пока он здесь размышляет, уже испускает дух, если все уже свершилось и его в данный момент вовсе нет на свете? Эта женщина, конечно, спокойненько уедет из города, начнет новую жизнь, и все, как и прежде, останется под покровом тайны, лишь он, следователь, до конца своей жизни будет носить в себе не нужные никому выводы и догадки.

Последняя мысль словно бы подхлестнула Шамсиева. Он отключил душ, стал спешно вытираться.

Нет, нет, надо предпринять что-то, попробовать рискнуть еще разок! Пойти к Трифонову? А почему бы и нет! Разве не он тогда разжалобил его, уговорил не делать обыска в квартире Борина? И этим испортил все… Теперь его черед! Теперь пусть он уступит, даст возможность довести дело до конца!

Прокурор на этот раз показался ему чуть сдержанным и осторожным, хотя любезность по-прежнему ощущалась во всех его словах и жестах.

– Ну, что там стряслось с тобой вчера? – спросил он как бы укоряюще и в то же время с искренним сочувствием. – А то тут мне уже с утра все уши прозвонили…

– Да ерунда, ничего особенного, – ответил Шамсиев чуть угрюмо и устало, поправляя пластырь, прикрывавший синяк под глазом. – Произошел небольшой инцидент, недоразумение, скорее всего… А кто звонил-то?..

Трифонов вздохнул и с каким-то кислым выражением поскреб в затылке.

– Да, из милиции звонили… Потом Козеватов звонил. Спрашивал, где ты, телефон твой попросил…

– Да, мы разговаривали с ним. Можете поздравить, меня отстранили от расследования, – сказал с грустной улыбкой Шамсиев, доставая из сумки изрядно вспухшую со дня его приезда подшивку уголовного дела и кладя его на стол перед прокурором. – Вот, велено оставить вам. Видно, кто-то из ваших пожаловался на меня…

Трифонов нахмурился, кашлянул несколько раз в кулак и открыто, не мигая, посмотрел на Шамсиева.

– Если ты меня подозреваешь… – произнес он глухим, обиженным голосом. – Я проработал в прокуратуре почти всю свою жизнь, всякое пришлось перетерпеть. Но знай, до уровня доносчика я никогда не опускался…