Ночь в Новом Орлеане

– Но шанс-то есть?

– Шанс есть всегда. В данном случае – один к миллиарду.

– Хм, шансы выше, чем я предполагал. Думаю, что стоит попробовать.

– А ты ещё более безмен, чем казался! Ладно, мне то что?! Я же все равно не умру. Если у нас все получится, а это невозможно, то считай, что война уже выиграна. А если нет – то и пусть. Даже не капля, а молекула в море, если решил посылать туда отряд. Разве что, пилотов жалко. Они ведь по-любому не вернуться. Все до последней штуки там и останутся. Ничего, что я уже так отношусь к солдатам, что штуками их считаю?

Я не ответил на его вопрос.

– Да, но это как в шахматах: жертвуешь малым ради полного контроля над доской. Хотя, я плохо играю в шахматы. Да что там говорить, вообще, мои познания заканчиваются на правилах игры.

– Сейчас это и не важно. Вот только. Кого брать в отряд элитных камикадзе?

– Командиром будет Нестеров. Говорят, хороший был летчик. Пусть возьмет себе только хороших пилотов, сколько посчитает нужным для успешного завершения миссии.

– Хорошо.

– Тогда, сделай-ка достаточно пуль.

– Уже завтра будет готов. Но после этого, мне придется покинуть тебя. Это моё последнее поручение.

– Что случилось? – не на шутку перепугался я, так как Али стал мне почти братом, после того, как накормил мой желудок и душу, что даже самая щедрая бабушка сказала бы: «немного ли?».

Как, все-таки, легко получить моё доверие.

– Я икал своего брата, так как все когда-либо живущие собрались здесь. Но последняя надежда оказалось тщетной. Среди твоих воинов его нет.

– Брата? Ты, случайно, не про…

– Мухаммеда. Но сегодня, мне приснился сон, в котором я нашёл место, где все это время находился мой брат.

– Мало, что могут сказать твои сны, – подумав, добавил, – А где?

– Не в этом мире, – горько сказал он, – и сомневаюсь, что в соседней галактике. Да, мне предстоит совершить большое и опасное путешествие. Мое тело станет ветром, пройдет по улицам Бухары и Мекки, и отправится в другую реальность.

– Но зачем тебе искать Мухаммеда? Зачем он тебе нужен? – я не оставлял попыток отговорить его. Но напрасно.

– На то есть воля Аллаха.

Гибкий ответ. Везде сгодится.

– Но подожди, – все никак не мог успокоиться я, – если ты сейчас находишься здесь, в моем войске, соответственно, ты воюешь с богами. А насколько я знаю, Аллах – бог. Значит, он твой враг.

– Аллах не может быть моим врагом. Он мой покровитель. А я – первый муж, принявший ислам и посвятивший жизнь служению мусульманству.

– И раз так, ты мой враг?! – я насторожился.

– Да нет, – он громко заржал, – ты мой друг.

– Но как ты можешь быть другом двух враждующих особей?

– Ты не воюешь с Аллахом, а он не воюет с тобой. В моем сне я видел твоё будущее. И поверь, оно совсем другое, не то, что ты о нём думаешь. А моё присутствие в твоей судьбе законченно. Я больше не нужен.

– Но я – зло! Моя миссия: убить всех хороших и бросить мир в пасть Мирового Змея.

– Добро и зло… что одно для других – зло для других. И в волшебных сказках вся разница между феями и ведьмами – это только возраст и внешность. И поверь мне: твоя судьба, как и ты сам, настолько безумна, что и не передать! Да и зачем?! Сам узнаешь, когда настанет час. Всё самое интересное только впереди, старый друг!

С этими словами он вышел и ушел. Как будто его и не было. Он скрылся в толпе. Может быть, он – всего лишь очередное наваждение? Да фиг его знает. В этом вопросе никогда правильно не угадаешь. Соответственно, зачем думать?

Я совсем загрустил. Даже музыка все ещё играющего Армстронга не могла меня развеселить. Мечты покинули меня, все до последней. Я позвал бармена и всунув ему десятку. Тот рассмеялся, оставив меня в недоумении.

Увидев мой ошарашенный вид, тот сжалился надо мною:

– Зачем мне деньги? Зачем мне вообще нужны деньги? По сути, это просто бестолковые зеленые бумажки с картинками. Раньше, я бы с удовольствием взял бы ваши деньги. Но недавно я понял, что от Смерти деньгами не откупишься, а самые дорогие вещи в этом мире – бесплатные, например, закат. Вы когда-нибудь выделим чудака, который бы собирал деньги за право полюбоваться закатом? Так что, можете смело отапливать квартиру своими деньгами, никто в городе их не возьмет.

– Тогда, за что вы работаете?

– Потому что мне это нравится. Вы думаете, я бармен? Я хозяин заведения. И могу вас заверить, что мне ничего от вас не нужно, кроме улыбки.

Фантастика. Я одобрительно улыбнулся и убрал десятку в карман, поблагодарил за угощение и вышел. Луи украсил мой исход изумительным финальным аккордом, который ещё долго звучал у меня в голове, пока я шел по улице.

Не зная, куда себя деть, я зашел в филармонию (а здесь появилась? Сколько раз проходил здесь, и, казалось, знаю каждый булыжник на этой улице, а тут, откуда не возьмись, появляется громадное здание. Наверное, Али, на прощание, решил сделать мне подарок в качестве очередного наваждения). Я прошел в зал и занял одно из немногих свободных мест в партере. Плату за вход с меня, опять-таки, не взяли. Вот всегда бы так.

Оркестр начал играть увертюру. Это было нечто торжественное, величественное, героичное, восхитительное… и до безумия утомительное. Впрочем, как сама жизнь. Как только музыканты не засыпают под подобные произведения. Мне самому всё время кажется, что те, кто взялись писать симфонии, просто старались высосать как можно больше из пальца (не все, разумеется, далеко не все, но большинство, так сказать, слушать противно и до боли в бедрах и позвоночнике тошнотворно). Мало гениев. Такой наш век. Что поделать.

Но уже через полчаса, весь этот ужас благостно закончился, и я вздохнул с облегчением. А со мной и весь зал.

В момент всеобщего счастья, вышла дикторша и с торжественным голосом сказала:

– «Мелодия тишины».

И сделав это с таким видом, что сейчас сбудутся все мыслимые и не мыслимые звуки и образы навалятся на нас волной и утопят в под собой, удалилась за кулисы. Ей на смену вышел мужчина в средних лет в костюме и жабо, которое идеально сочеталось с его черными волосами и уставшим от тяжелой жизни лицом. Аристократ, ничего не скажешь. Я мысленно прозвал его Гоголем. Потому что по нему видно было, что тот композитор, жестокий к своим детям. Не одну, скорее всего симфонию на заднем дворе сжег.

Гоголь сел за белоснежный рояль. Отодвинул крышку и его пальцы коснулись клавиш, практически неразличимых на всепоглощающем белом фоне.

Сейчас, – думал я, – неверное, будет второй концерт Рахманинова. Мало ли, что там сказала дикторша. Могла и напутать. Такой вид нужно принимать только когда играешь Рахманинова или Моцарта.

И так, руки мастера коснулись клавиш и… ничего не произошло. Его две руки, как белые снежинки, просто лежали на клавишах, не двигаясь и не нажимая их. В зале воцарилась полная тишина. Мне показалось, что никто даже не дышит, в страхе нарушить молчание. Хотя, если присмотреться к аудитории, то можно понять, что те не дышали уже много лет.

Такого напряжения и в тоже время спокойствия я не чувствовал никогда. Поразительно, как хорошо сочетаются нервы и блаженный трепет. Нет, я все же что-то слышал. Понимал, что если в зале хоть кто-то моргнет, то это услышат все здесь присутствующие. Эта тишина смерти. Молчание. Вакуум. Пауза. Кофе-брейк от жизни. Все нужна такая пауза. Всем нужна тишина. Никто не догадывается, как она необходима, чтобы просто жить дальше. Как глоток свежемолотого крепкого кофе поутру, после беспокойного сна, когда уже благополучно обнаруживаешь, что превратился в мерзкое, жуткое насекомое. У Замзы не было этого глотка. Поэтому, все так плохо обернулось.

Через девять лет… извиняюсь, минут, руки маэстро Гоголя сошли с клавиш. Тот встал, поспешно поклонился и быстро удалился за кулисы, чтобы даже силуэта его здесь не было.

На его место вышла дикторша и все так же гордо произнесла: «Вы слушали мелодию тишины».

После этих слов зал взорвался аплодисментами. Все так ликовали, что как-будто, маэстро сыграл нечто воистину великолепное. Что-то такое, что не сыграл бы сам Паганини. Это было правдой. Но спарится с этим произведением смог бы первоклассник. Ноты ты и так знаешь. Точнее, знаешь, что есть только одна нота, которая звучала за тысячи лет до твоего рождения, и будет звучать, когда тело твоего правнука обратится в пыль. Нота спокойствия. Восьмая, самая важная нота.

Парень, сидевший рядом со мной кричал: «Это восхитительно! На бис! Браво, маэстро!» Будто ничего не сыграть намного лучше, чем сыграть.

Научится играть – сложно. Научится играть и ничего при этом не сыграть, делая вид, что сыграл, при этом убедить всех, что сыграл шедевр – ещё сложнее.

Я рассмеялся. Просто так – от душ. Гоголь так ничего и не сыграл, но зато поднял мне настроение и примирил с реальностью, с чем, пожалуй, в нынешней обстановке не справилось бы даже еспрессо, если его не будет чрезмерно много.

Встал и ушел, как ни в чем не бывало. Я вылечился, доктор.

Стоило мне только выйти на улицу и посмотреть на филармонию, чтобы в который раз убедиться, что она существует, я обнаружил, что смотрю на обыкновенный дом, каких Новом Орлеане тысячи. За моей спиной никогда не было никакой филармонии. В сущности, этому городу и не нужна филармония. Он сам, как одна большая сцена, ан которой всегда идет концерт. Но филармония нужна была мне, поэтому она появилась. Дело житейское. Я развернулся от обычного дома и со счастливым видом направился домой.

По дороге подул ветер. Что-то в нем было. С виду просто ветер. Но как узко мыслит тот, кто считает ветер просто ветром. Ветры – одни из немногих, что воистину свободно и не ограниченно выбором. Он дул мне в лицо и развивая мои немного заросшие волосы. И сам не заметил, как понял простую истину: что бы ни случилось, я смогу это пережить, пока дует ветер. Большего мне, в сущности, не надо было.

И не смотря на это, я все же дошел до дома, но до самой квартиры не дошел. Только стоило мне подойти к двери и дотронуться до руке, как меня сразу передернуло. Я смотрел с отвращением на двери. Не смог бы стерпеть даже Ван Гога, ожидавшего меня за ней. Ты можешь понять?

Не в силах больше испытывать это необъяснимое человеческими словами чувство, я пошел на самый верхний этаж. Там я обнаружил дверь в потолке и лестницу, ведущею к проходу. Проходу, который вел выше, чем это возможно. Недолго думая, я бросил все и полез на крышу.

Здесь было очень светло. Так обычно бывает перед закатом в ясный день. Солнце в это время светило сильнее, чем когда либо. Поверхность крыши была ровная, и я мог без труда бродить по этому странному месту.

На другом конце крыши я увидел Джесс. Она сидела с взбунтовавшимися против системы волосами, решившими, что могут находиться, где хотят. Её лицо было уставлено против ветра, не боясь простудиться. А я просто стоял и смотрел на неё. Она прекрасно понимала, что я здесь, но не удосужилась даже взглянуть в мою сторону. Я подошел ближе и сел рядом с ней на бетонную крышу. И только теперь я заметил дым, потоком, выходивший из её рта и сигарету в её руке. Глаза её были уставлены на оранжево-золотой город. С нашей крыши, особенно с этого самого места, открывался уникальный вид на западную часть города, которая, во время заката, с головы до ног окрашивалась в оранжевый. А небо было покрыто ровными и плавными, разноцветными линиями. Облаками, отбивавшие свет солнца. Весь мир, казалось, полностью был поглощен закатными красками.

Я заглянул себе за пазуху. Не знаю, что заставило меня сделать это. То ли слабое покалывание в этом месте, то ли шестое и седьмое чувство. Не знаю. Но я сделал это, и у меня в руках оказалась маленькая книжечка в мягком переплёте. На обложке я прочитал название: «Послемрак» написано Харуки Мураками. Даже не думая, потому что это лишнее, открыл и начал читать под свет заката в Новом Орлеане, предшественника ночи и гончего, сообщающего, что ещё один ужасный и трудный день окончен. Самое врем для магии

Стоило мне прочитать несколько страниц, как Джесс протянула мне сигарету. Я уже говорил, что не курю и сделал лишь одно маленькое исключение однажды. И я взял сигарету. Что сделано однажды, повторяется. Джесс подожгла край маленькой папиросы, и я закурил, окунувшись в грез наяву.

Мураками не умеет писать интересно. На этом, его недостатки закончены. Да, сюжет хромой, но атмосфера живая, как танцовщица, танцующая танец жизни. «Будешь жить!» – так и кричал он. Как старый уличный музыкант, в прошлом – великий джазмен и решивший вспомнить старину, взорвав город своей трубой. Его книги были наполнены джазом, пропитаны ею, как будто кто-то разлил её на страницы. Мы сидели в тишине, но когда читаешь Мураками, слышишь, как в дали звучит труба, тромбон и старый контрабас, подпевающий им. И шепотом произнесенные слова:

You have got the body

Now you want my soul

Do not even think about it

Say, no go…

Завладев лишь телом, рвешься за душой,

Но здесь ты пролетела: номер не прошёл…

Кривой, но самый правильный перевод.

Уже сколько раз мой рассудок пытался отстоять место в моей голове, но мое сознание упрямо и беспощадно продолжало дискриминировать его. Как бы он не подал в суд за унижение и оскорбление.

И он упрямо продолжал доводить своё мнение. Рассудок – не так вещь, с которой можно обойтись малой кровью. С этим наглым упрямцем нужно сражаться всеми силами, ведь если слишком часто слушать свой рассудок, прислушиваться к разуму, то в один прекрасный день можно проснуться и понять, что всё, жизнь закончилась, а ничего толком-то ты и не сделал. Что прожил свою жизнь как миллиарды других, антропоморфных, ходячих существ, прожившие свою жизнь по наставлению рассудка. Чтобы чего-нибудь добиться, нужна мечта. Что бы появилась мечта – нужно мечтать.

Мечтай!

За это стоит бороться. И пусть никто не станет на твоем пути. Никогда!

А чтобы стать мечтателем, нужно время от времени сходить с ума. Иначе, никак нельзя сохранить здравый ум.

Солнце садилось все ниже. Свет становился в тускнее. Я давно уже докурил ту сигарету. Ей на замену встала другая. Джесс не жалела на меня ни папирос, ни зажигалки. Она даже не поворачивалась ко мне. Просто сидела рядом и не мешала. Я курил не столько ради никотина, сколько ради дыма. Дым – это дыхание. Он тоже дышит. Он живет только несколько секунд, вырываясь из моего рта. Случись эти обстоятельства в другие времена, ни за что бы ни стал курить. Слишком пугает меня рак. Эта медленная, осознанная смерть. Не столько страшна смерть от рака, как понимание, что умрешь. Умрешь и очень скоро. Но жить нам осталось немного. Поэтому, даже такая вещь, как сигарета, не пугали больше меня. Кто знает, что умрет, не боится смерти. Вот и я докуривал свою последнюю папиросу в жизни.

Последний табачный пепел упал на страницу книги, и я отвел глаза. На небе были три послезакатные линии, свидетели сумерек. Темно-синяя вверху, оранжевая внизу и пурпурная посередине. Жаль, что они живут так мало и на смену им приходит лишь мгла, а затем темная ночь.

– Вот ещё один закат прошел, – заговорила Джесс, – один из последних.

– Да, – согласился я.

– Раньше, я никак не относилась к закатам. Закат, ну и что в этом такого? Просто обыкновенный ритуал. Смена караула. Но когда я поняла, что каждый закат может оказать последним или одним из последних, я почувствовала, что их может больше не быть. Вообще не быть. И с каждым днем количество закатов до конца становится все меньше и меньше. Поэтому, я наслаждаюсь ими по-максимуму. Моя лавстори со Смертью даёт результаты. Но это не так важно. Потому что я чувствую, что живу.

С этими словами она развернулась и ушла Я пошел за ней. Мы вместе подошли к своим квартирам. И я, преодолев все чувства, открыл дверь.

Я пытался улыбаться. Не потому что был счастлив и не потому что хотел выглядеть счастливым. Я улыбался, чтобы доказать самому себе, что способен на хоть какие-то чувства, кроме тоски. А, казалось бы, из-за чего тосковать?! Меня окружают люди, которых я люблю и которые любят меня. Тогда, почему? Потому что все мои мечты почти сбылись. И я разучился мечтать. Я думал, что свободен. Думал, что разбил стеклянный куб. Тот самый, метр на метр. Но ошибался. Я по-прежнему был взаперти. Я по-прежнему чах и умирал от тоски.

Мне на встречу вышла Чарли. Она улыбалась. В её руках была всё та же её любимая кружка с совенком, которая была наполнена кофе с молоком.

– Как дела? – поспешно поинтересовалась меня, загородив Ван Гога.

– Нормально, – быстро соврал я.

И быстро, чтобы ничего не говорить и ничего не объяснять, прошел в свою комнату и лег спать. Как сказал один мудрец: «Что-то непонятно? Или спать!» И был абсолютно прав. Но это была бессонная ночь. Не то время, чтобы спать. Но ничего не в силах с собой ничего поделать, я продолжал лежать. Когда я окончательно поверил в то, что не засну никогда, я заснул. И впервые за долгое время, мне ничего не приснилось.

На следующий день утро было таким же ужасным. Каким оно бывает всегда. За ним стоит вся людская жизнь. Кофе, Чарли в халате и без макияжа, сонные поцелую в щеку. Если бы все так и продолжалось, я забыл бы, что со мной что-то особенное происходило в последнее время. Но обстоятельства, почуяв неладное, поспешили напомнить о себе.

Без стука и приглашения, ко мне в квартиру ворвались русские летчики. Если ты понимаешь, что это, то понимаешь и то, как сильно я вляпался.

– Мы готовы послать всех на… – продолжать я не стану, ты и так все понял правильно, – … просто скажите, где находится это чёртов Асгард?

Ах да, точно. Штурм Асгарда и покушение на Одина. Почто вылетело из головы. И да, хороший вопрос: никто не знает близ какого села Асгард искать?

– Не знаю, – честно сказал я им.

– Тогда, что нам делать? Мы не можем лететь туда, не знаю куда.

– Да-да, сейчас, дайте, я что-нибудь придумаю.

В такие момент полезно иметь при себе Али, который, как показал опыт, имеет ответы на любые вопросы. Да, к тому же, спросонок голова у меня работает на пятьдесят процентов меньше, чем после полудня. Не повезло мне.

Но идея быстро пришла в голову.

– Давайте так, – начал я, – я пошел спать, а вы просто летите вверх.

– Что? – они переглянулись, не в силах понять мой гениальный план.

– Сейчас, я не знаю где Асгард. Но когда я сплю, то знаю. А самое лучшее то, что во сне я в силах влиять на реальность.

– То есть… – до них начало что-то доходить.

– Я стану ветром, а вы летите туда, куда он подует.

Никогда не думал, что скажу такой бред. Но что более абсурдно, чем реальность?!

– Только помните, – предупредил я угрожающим тоном, – летите только по ветру и только вверх.

– Но в полете невозможно определить, куда дует ветер!

– А вы найдите способ. Другого пути нет. А теперь, быстро марш отсюда. Летите вверх. А я пойду спать.

С этими словами я выставил их за дверь, а сам со счастливым лицом пошел спать. Точнее, бороться за них. Эх, как бы мои солдаты не сочли меня шизофреником и не решили взбунтоваться против меня. Впрочем, это будет даже веселее…

В воздухе витала злоба. Я ощущал это каждой своей молекулой. Вдалеке я увидел странной формы силуэты, которые летели медленно, то и дела следя за оттоками ветра. Я направлял их вверх и в сторону Асгарда. Они летели туда, куда я велел. Разве что, следовало дуть сильно, чтобы они услышали. Я подталкивал их, подымая всё выше и выше. За небеса и звезды. Но для меня высота не была препятствием. Для меня, высота – это просто симулякр. Пустышка.

Я был везде. Я знал точно местоположение каждой песчинки в этом мире. Все беспокойно двигалось, подозревая о своей скорой кончине. Но от меня никому не скрыться.

Вдалеке уже виднелись стены Асгарада. Теперь, самолеты летели прямо вверх, пытаясь взлететь выше, чем это только возможно. Плевать, что это невозможно.

Что есть высота – иллюзия. Этому научил меня Али, пророк праведного ислама, религии, ведущей к богу, а не к убийствам в её имя. Бог тоже иллюзия. Он существует ровно столько, сколько в него веришь.

Я изо всех сил дул в спины своих воинов, чтобы предать им сил. Но высота была слишком большой. В один момент, даже моих сил оказалось недостаточно. Всё оказалось в их руках. Но годы практики доказали своё! Не смотря на законы физики и препятствия, самолеты взлетели, с безумием и восторгом камикадзе. Они были выше абсолютной высоты. Выше абсолютной иллюзии, а значит, в реальности.

Это было пространство, где был один только туман. Видимость была нулевая, и великие асы надеялись только на меня. Мои силы были тоже не безграничны, а вместе, которого нет, они вообще иссякли. И я смотрел вниз, пытаясь интегрировать, соединять, по фрагментам, пусть нечуткую, но картину реальности.

Удача была на моей стороне, премного ей благодарен. СО стороны земли, я обнаружил блик. Только он и мог быть великим Одином. Знать наверняка это было невозможно. Но я просто знал. Реальность – хрупкая вещь. И она поддается сильным. Как я захочу, так оно и будет. И пусть сами выкручиваются потом.

Один был за границами своего дворца. Ага, покопался, дорогуша! Теперь не скроешься!

Я пытался направить сигналы своим солдатам, но вместе, которого нет, ветер не дует. Поэтому, мне пришлось стать уманом.

Это было сложнее, чем заснуть. Чтобы стать туманом, я должен был отказаться от своей привычной реальности. Своего образа жизни и идеалов. Даже на самое короткое время это сделать было непросто. Настолько сильно я был связан с землей своими предрассудками. И ведь я был самим ветром, а не каким-то человеком. И я уже почти сдался.

Мои асы уже почти пролетели место, где стоял бог воинов. Времени было катастрофически мало. Его едва можно было измерить парой секунд. Я видел, что опускаю руки. Но подобное поведение противоречило мне. И тогда я понял простую истину: чтобы стать кем-то другим, достаточно просто перевернуть свои идеалы наизнанку.

Я люблю свободу. Не правда, я всегда говорил, как Кафка: моя тюремная камера – моя крепость. Я люблю буйство. Ложь! Я спокойнее унитаза, когда хозяев нет дома. И тут я почувствовал, что меняюсь. Я поверил во все это. И вся реальность подчинилась мне.

Я наслал на своих воинов туман наваждений. Они поняли, что нужно делать. Все, как один, направились вниз…

Подобно невесть откуда взявшемуся урагану, мои асы обрушили огонь на Одина. Никто не ожидал атаки, особенно в таком месте и на такую персону. Поэтому, в нашем распоряжении оказалось три секунды, пока жители Асгарда сообразят, что произошло. А когда осознали, пустили на пилотов весь свой гнев.

Не удивлюсь, что от тех не осталось даже пепла. Никогда я не видел такого. Внушающее зрелище. Но несколько очередей успели выйти из пулеметов и направились прямо в Одина. Тот удивленно созерцал события. Видимо, он сам не ожила подобной развязки. А когда понял, что находится под угрозой, было уже поздно. Пули продырявили его доспехи и в его груди оказалось пару чёрных дыр. Когда ветер развеял пепел последнего самолета, Один упал. Он не мог этого предвидеть. Даже его руны подвели его…

Вокруг него собрались все его воины, оказавшиеся поблизости. Один поднялся на ноги, хоть и был ранен.

– Мы думали, что они нападут с земли, – начал говорить Дионис, – мы и представить не могли, что…

– Все в порядке, – сказал Один, – у меня были раны и посерьезнею. А эти пройдут через пару часов. Но если бы вы не предупредили меня, то я, скорее всего, был бы мёртв.

– Однако ты получил ранения, – заметила Афина, – ты должен признать, Иг, что некромант чрезвычайно опасен, если смог провести войска прямо у носа твоих стражей. Используя всего несколько самолетов, он почти убил Одина. А сколько солдат в его армии.

Она вопросительно посмотрела на Тора.

– Несколько триллионов, – выцедил он, – но все они всего лишь букашки. Того, что было сейчас, больше никогда не повторится.

– Вы думаете, что в Асгарде в безопасности и хотите пережить войну в уютной коморке? Один, ты ведь бог воинов, вестник битв, это совсем на тебя не похоже. Что произошло? Разве этого не достаточно, чтобы выступить вместе с Юпитером против него? Некромант показал, что вы у него на ладони.

– Да, мы думали, что Асгард неприступен, – подтвердил Тор, – и теперь, мы знаем наше слабое место. Больше такого не повторится.

– Будет и не один раз! Разве вы не ведете, что некромант знает о ваших слабых местах. Он противник, куда опаснее даже самого Локки. В один миг, он проникнет сюда и перебьет вас всех. Поймите, сидеть за стенами – жалкая трусость. Вам нужно объединиться с нами и ангелами. А уж вместе…