Ночь в Новом Орлеане

– Кто бы говорил о трусости?! А кто сам сбежал от некроманта, когда понял, что не справится?! Если олимпийцу настолько сильны, как ты говоришь, Паллада, то почему вы бежали? Вы слабы.

Афина пронзила его огненным взглядом.

– Если хочешь увидеть мою силу, Тор, только скажи и на тебя обрушиться вся ярость Олимпа.

– Да?! Посмотрим. На что способен твой огонь, против моего молота…

– Хватит! – воскликнул Один, – вы как людские дети. Вместо того, чтоб воевать против общего врага, вы соритесь, уменьшая наши силы.

– То есть, ты согласился вступить в наш союз? – спросила Паллада.

– Нет, но это временно. У нас свои проблемы – у вас свои. Не нужно нас вмешивать!

– Но ты же сам сказал, что…

– Я сказал: «Не нужно нас вмешивать!».

– ты всегда был моим другом, Один и самым мудрым из всех, кого я знала. Но теперь… разве это не мудро – объединиться против врага?

– Это мудро только с твоей стороны, Паллада, с моей же, есть другой выход…

– Какой?

– Мои руны говорят, что нужно ждать. Но когда придет время, все силы Асгарда вступят в бой.

– Но разве покушения на тебя – это не знак, что пора действовать?

– Нет. Нападение на меня – просто показательное представление большого ребенка, ещё не до конца осознавшего сою силу. По крайне мере, я так думаю. Я почти уверен в том, что так называемый «некромант» даже не желает мне смерти.

– Ты обезумил, – произнесла диагноз Афина.

– Как ты смеешь говорить так с великим Одином! – возмутился Тор.

– Пустяки, – успокоил того Один, – но ты, Паллада, должна вернуться на Олимп. Смотри туда. Там ты гораздо нужнее. Здесь тебя не ждет ничего, кроме разочарования. Я чувствую, что время битвы ещё не пришло. Но когда придет, не сомневайся, асы сделают то, что должны сделать. К тому же Афина, все ещё может изменится. Странная штука, Судьба. Не зря она женского рода, потому что только женской логикой можно её понять. Никогда заранее не знаешь, где повезет. Кто окажется другом, а кто врагом…

Я проснулся.

И, конечно же, я проиграл, но я и выиграл! Убивать Одина – последнее в списке грязных дел, которые я планировал совершить, если не высплюсь. А раз уж я поспал, значит, миру ничего не угрожает.

Пусть поживет ещё, окаянный, до следующего утра.

После утреннего кофе и легкого завтрака, ко мне в голову пришла идея сделать то, что я не дела больше ста лет – пробежаться. Вот такие идеи иногда заглядывают в буйное мое сознание. Но, видимо, я забыл тот прискорбный факт, что мертвецы, заполонившие улицы, просто не дадут мне ни то, что пробежаться, а и походить спокойно без приступов закричать на всю улицу: «Так, в мире слишком мало патронов, чтобы перебить вас всех. Так что, вставайте поплотнее!». Впервые за много лет я решил сбросить пару килограммов, а мир явно показывает, что хочет видеть меня не в форме. Вот и славно! Но все ровно, может, не стоило ему угрожать?

Но меня, где-то потерянного в толпе, откапал Александр Македонский. Как он это сделал, не знаю. Самая правдоподобная версия, что у него в кармане завалялся лишний глаз Саурона.

Вид у бедняги был самый несчастный, как будто он сильно меня подвел.

– Господин, – начал он, чуть не рыдая. Зараза, заразительно, – мы не сомгли убить Одина.

Я чуть было не засмеялся.

Хвала эволюции, пронесло.

– А с какой стати вы решили, что я собираюсь его убивать? Попугать – да, убивать – ни в коем случае! Пригодится ещё, несчастный.

– Что? – он скривил тупую рожу, выражая этим жестом всю свою обескураженность происходящими событиями. Как и я, в общем-то.

– Что слышал, дорогуша. А теперь, пойди, вытри слёзы, съешь конфетку, пожуй жвачку, пусти воздушного змея и выпей чего-нибудь крепкого. Водки, например. Ну, или пойди Вербера почитай. Говорили, что вставляет похлеще водки. Понял?

– Да, – сказал он, испытывая идеологический кретинизм в самом чистом его виде.

– Так, сгинь с глаз моих.

Он ушёл, не меняя выражения лица. Позорит меня. И вот что мне с ним делать?

Вскоре, он скрылся из виду и я остался один. Совершенно один. Назад пути нет. Меня окружали миллионы людей, но все они были какими-то не такими. И я ощущал в огромной толпе бесконечное одиночество, убивающее все изнутри.

Быть среди бесполезных людей и чувствовать себя самым несчастным среди них. Мои друзья (а они у меня были?), моя Чарли, теперь казались мне сущим пустяком, ненужной мелочью и это дикое болезненное состояние из которого рождается безумие и называется свобода?

Если да, то намного лучше всю жизнь быть рабом и мечтать о свободе, как о чём-то недостижимом. Умереть без нее, но имея смысл жизни. Полжизни работать. Полжизни сидеть в интернете. Работать, чтобы когда-нибудь накопить себе на гроб. Жениться, чтобы меть кого-нибудь под рукой, сколько бы она не забирала денег и не жаловалась на мелочи. И чтобы иметь детей. Они нужны, чтобы убить огромное количество времени на их развитие, а в конечном итоге получить такое же жалкое создание, как и я. Конечно, они могут бороться. Но все сводится к одному.

Просыпаться. Пить кофе. Идти на работу. Приходить домой. Ужинать. Смотреть телевизор. Если повезет – заняться сексом. Если нет – спать. И так изо дня в день. Из года в год. Из десятилетия в десятилетие. Пока во рту не останется ни одного зуба. Пока коже не превратится в эластичный мешок. Пока задница не будет отрываться от дивана, а глаза от компьютера. Да. Хорошая жизнь. И здесь нет никакого сарказма. Нет ничего лучше, ничего не хотеть и не о чем не думать. Хорошая веешь. В хозяйстве пригодится. Ни то дела были бы у нас совсем плохи. Как говорил Эразм Ротердамский: «Великая хвала тебе, о спасительница жизни и демиург счастья, и спасительного безумия! О Мора! О Глупость! Слава тебе во век!».

А потом умрешь. Чтобы забыть все, как плохой сон. Это лучше, чем жить в выдуманном мире. Лучше, чем искать истину, которая, по сути, лишь жалкий симулякр. Нет её. Просто плыть по течению. Не имея ни судьбы, ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Но жизнь сложнее, чем хотелось бы.

Я все ещё шел по переполненной улице. В руках у меня был горячий кофе с корицей, запах которого доходил до самого моего носа и стирал из памяти все плохое. Только он и я.

В моих ушах были наушники. И мелодии, игравшие в моей жизни огромное значение, все были разные. Там было что-то важное. От Ramstain переходила к Шопену. От Skillet к Бетховену. Дебюсси сменялся Beatles и Pink Floid. И все мелодии, даже неразборчивые звуки Дебюсси, вызывали у меня незабываемые эмоции. Я жил этой музыкой, лишь изредка отрываясь на ароматный кофе, который сварить, могут только в Новом Орлеане, только на этой улице. Я понял все, что хотели объяснить музыканты. От брутальности Ramstain до импрессионизма Дебюсси. И я понял, почему эти капризные безумцы, эти люди, пишут музыку.

В этом мире есть вещи, описать которые невозможно. Старые добрые слова: «Дао, выраженное словами, не есть настоящее Дао». Но есть семь нот и этого достаточно. Музыка начинается там, где заканчиваются слова…

Придя домой, я сразу же лег спать, потому что во всем остальном не видел никакого смысла…

Я снова оказался на границе между реальностью и чем-то другим. Мгла здесь имела материальную форму и представляла собой липкую массу, которая обволакивала меня с ног до головы. Она была кисло-горькой на вкус, но эта кислота была приятной. Как стопроцентная арабика. Вроде кисло, вроде горько. И все же хочется ещё и ещё, потому что здесь, если можно назвать это местом, было на удивление спокойно. Самое спокойное из мест, которое мне приходилось видеть. Мягкая подушка из материального мрака не пугала, а наоборот, приводила в чувство. Не усыпляла, а приводила в сознание. Никаких звуков здесь не было, и быть не могло. Все, что было здесь, было тем, от чего отказались все остальные миры. И мир изгой стал прекраснее любого. Потому что, будучи сам отвергнутым, не отвергал никого. Он был пристанищем для всего прекрасного, что не имело дома.

Вскоре, мгла медленно начала отступать и вокруг образовались белые пятна. Когда мглы не стало вовсе, я понял, что нахожусь в той самой комнате, где познакомился со своими врагами и стал их другом.

– Мы ждали тебя, – сказал Дионис.

– Мое имя Сергей, если я забыл тебе сказать, – представился таинственная фигура, похожая на человека практически во всем, но таковым не являвшимся.

– Что это за бог такой?

– Сергей? Это не бог. Это мой слуга, – рассмеялся бог вина.

– Помолчал бы. А как нам называть тебя?

Он был уже совершенно другим. Я не слышал в его голове ничего, что слышал в прошлый раз. Только были только незнакомые голоса. И подумать не мог, что возможно так быстро измениться.

– Гест, – сказал я.

– Хорошо, гость, – мягко произнес Сергей, – для начал, я бы хотел поблагодарить тебя за помощь. Ты очень помог нам, предупредив об атаке. Как мы можем расплатиться собой.

Я задумался. Не каждый день удается попросить что угодно: от брелка для ключей, до собственной маленькой вселенной.

– Я хочу, чтобы вы удовлетворили мое любопытство и сказали, что произошло с дядечкою Иисусом?

Мои собеседники переглянулись.

– Зачем тебе это?

Хороший вопрос. Я должен был подобрать хороший ответ, иначе моей конспирации пришел бы конец. Впрочем, в мою голову довольно часто приходят неплохи идеи, поэтому я ответил:

– Яне хотел этого говорить, но вы меня заставили. Я – представитель другой силы. Не богов и не людей. Моей целью было изучить обе стороны. Именно поэтому, меня называют Гестом. Людей я уже достаточно изучил. Плозии дела с ними. Теперь, пришла ваша очередь.

Они непонимающе переглянулись. Черт, почему они так часто переглядываются? Меня это беспокоит.

– Как нам понять, что ты не врешь? – спросил Дионис, – обычно, мы сразу видим, где ложь, а где правда. Но здесь что-то не так.

– Это очень легко! Я не могу быть вашим союзником, так как придерживаюсь нейтралитета. И в тоже время, готов поделиться любой информацией о некроманте или не о нем. Как пожелаете. Я не скрываю от вас ничего. Потому что исход вашей битвы мне абсолютно безразличен.

Будь мои собеседники людьми, они бы начали много подозревать и допрашивать. Но они были богами и сразу выводили всех на чистую воду. Они посмотрели на меня и поняли, что я не врал, хоть немного не уточнял.

– Если ты узнал информацию о нашем м передал её нам, то есть, предал их, то что мешает тебе предать нас? – все ещё подозрительно смотрел на меня Дионис.

– Это элементарно! Я полностью изучил ваших врагов и теперь они мне совсем не интересны. Это оказалось не так сложно, как я думал. Другое дело – вы. За вас я пока не брался. Но будьте уверенны, что ни одно слово, сказанное вами не будет применено против вас. Я не передам информацию ни некроманту, ни одному из его миньонов. Я бы ничего не делал и без клятвы, но вы вынудили меня поклясться. Впрочем, мне не трудно. Только, чтобы вам было приятно.

– Словесной клятвы маловато. Ты должен поклясться перед лицо всех богов. Тогда, мы сможем рассказать тебе все, что знаем. А взамен, ты поможешь нам победить некроманта. Надеюсь, ты не против?

– Как вам будет удобно. И так, как там клянутся перед лицом всех богов?

– Все очень просто. Просто ты должен сказать вслух: «Клянусь перед лицом всех богов и порази меня молнии Зевса, если нарушу данное обещание» и дело с концом.

– И… что будет, если я нарушу обещание?

– А ты не успеешь. Только откроешь рот и от тебя мокрого места не останется. Бездонная пропасть поглотит тебя.

– Эффективно, – признал я, – а что, это действует только в этой комнате.

– Нет, это обещание действует во всех мирах. Просто, чтобы оно имело эффект, его нужно принять здесь.

– Ладно, была не была, – я набрал в грудь побольше воздуха и произнес на одном дыхании, – клянусь перед лицом всех богов и порази меня молнии Зевса, если нарушу данное обещание, что ни некромант, ни кто-либо из его приспешников не услышит из моих уст то, что узнаю здесь и сейчас.

А хороший бы из меня вышел оратор.

– Нужно добавить «Dixi», – сказал Сергей.

– Dixi.

Раздалась молния и стены содрогнулись, как при землетрясении. В моей голове пробежала мысль, что сейчас всё рухнет и провалюсь неизвестно куда. Попаду в какой-нибудь из миров с враждебными жителями и останусь там с концами. И это ещё в лучшем случае.

Но ничего не произошло. Все вернулось в свое русло и снова успокоилось.

– Что это было? – спросил я таким тоном, каким спрашивают про погоду утром.

– Ничего особенного, – ответил слуга Диониса и улыбнулся, – просто ты дал клятву и теперь мы можем полностью доверять друг другу. Твоего слова теперь можно не бояться.

– А как мне понять, что вы не предадите меня.

– Боги не обманывают.

– Хорошо, но скажите, как эта комната не развалилась?

– О нет, её не так-то просто разрушить. Самые могущественные создание из всех миров пытались это сделать и, как видишь, ни одной царапины!

– А зачем им нужно было разрушать эту комнату

– У каждого были свои причины. Но по большей части потому, что и было не выгодно, что бы она существовала.

– Почему? – чем больше они объясняли, тем больше я чувствовал, как становлюсь тупее из-за понимания того, что я так неграмотен в отношениях между мирами.

– Эта комната уникальна тем, что стоит сразу между всеми мирами. Но в то же время ни один мир не имеет права заявлять свои права на эту комнату. У этого места никогда не было и не будет владельца. Она не принадлежит даже самой себе. Сложное положение. По-логике, это комнаты вообще не может существовать. Каждый могущественные колдуны всех миров, во все времена считали делом чести уничтожить её. Но даже у сильнейшего из них было меньше шансов, чем у трёхлетнего человеческого мальчика разрушить дворец одним ударом гусиного пера. Много колдунов потеряли всё и даже на шаг не приблизились к цели. Теперь, об этом месте знают немногие. Так как все давно плюнули на это дело да и к тому же, что в этой комнате кроме её местоположения и силы обещания нет ничего особенного. Ни прошлого, ни будующего.

– Так почему вы собираетесь здесь?

– Здесь уютно. Никто не мешает. А почему люди ходят в кафе? Только здесь мы находимся бесплатно и наслаждаемся вечным гостеприимством этой комнаты.

– А здесь нельзя остаться жить? Наверное, нет, потому что тогда, наверное, здесь бы было много народу. Мало я знаю людей, готовых отказаться от такой халявы. А боги, видимо, могут.

– Нет, не могут. Собственно, боги в вопросах морального качества не сильно опережают людей. И мы тоже никогда не брезгуем. Но ты правильно сказал, что здесь нельзя долго находиться. Максимум – одна ночь.

– А здесь существует понятие «ночь»?

– Для комнаты – нет, а для нас – да. Видимо, это сложно объяснить, но нужно ли?

– Это лишь любопытство.

– У этой комнаты нет хозяина. У нас он есть – Время. Проше говоря, Времени не нравится, что мы долго задерживаемся здесь. Погуляли и хватит, хорошего понемножку.

– Немного не понятно, но не суть. Так, как насчёт Иисуса, вы не забыли про него?

– Нет, – сказал Сергей, – что ты хочешь знать?

– Да можно всего понемножку. Как дела, как погода, как работа, как семья?

– Странные вопросы. Боюсь, что вряд ли смогу ответить хоть на один из них.

– Да я пошутил. А ты, бог смеха, разве не понимаешь юмора?

– Можно и так сказать. Я бог вина и музыки. Аполлон разбирается в юморе и часто шутит про то, что я, как ни старайся, никак не могу опьянеть и познать радость пьяного безумца.

– Не такое уж и проклятие.

– А это уже, с какой стороны посмотреть. Видишь ли, я очень долго наблюдал за пьяными. Да что там! Я был на всех вечеринках, когда-либо утроенных человеком. Вино, которое пьянит хорошо – превыше всего! Такая уж у меня работа. Самое сложное быть одновременно в нескольких местах одновременно, но этому можно быстро научиться. Я не мог себе позволить пропустить и одной: от диких брачных игр палеолита до рок концертов. Так вот, почти везде там было алкоголя в избытке. С тех самых пор, когда один растяпа забыл виноградный сок на пару месяцев и тот скис, у людей есть вино. И с тех же пор человек не отрывает рта от кружки. Вскоре, этот напиток распространился везде и присутствовал на всех застольях. А во время чумы практически вся Европа и Азия позабыли о существовании воды из-за заражения. Все пили только вино и эль. Сколько же в те времена было пьяниц! Да, соглашусь, тёмные были времена. Куча народу отправилась в вечность и теперь стоят в рядах войска некроманта. Но даже в те времена люди умели веселиться. Этого у них не отнимешь! Насколько помню, пьяными в те времена были почти все и всегда. Их можно было понять: жизнь была ужасной! Средняя продолжительность жизни – двадцать восемь лет. Это примерно несколько секунд. Да и канализации не было. Все, что исходило из них, они выбрасывали в окно на улицы и не мылись никогда. Пьянствовать начинали с пеленок. Вроде, человеческим детёнышам теперь не дают, а жаль. Веселые были ребята. Соответственно и настроение, несмотря на времена, было позитивное. Все танцевали и смеялись, даже не подозревая, что все плохо. Глупость – полезная вещь, в хозяйстве пригодится. На следующий день, все умирали от чумы, но вчера-то повеселились, как в последний раз! В общем-то, это и был последний раз. Тёмные времена прошли, но привычка осталась. Спирт и алкогольные коктейли были лишь вопросом времени и не заставили себя долго ждать. А в последние пару сотен лет люди сделали огромный прорыв – оказывается, нет более лучшего лекарства от депрессии, душевной боли и терзаний, а так же скуки, чем алкоголь. Во все времена бедняг, страдающих от неразделенной любви, было предостаточно. Процент самоубийств по этому поводу тоже был впечатляющий. Но к счастью, люди быстро поняли, что если объект их терзаний не хочет быть с тобой. Просто надо выпить за это. Тоже хорошие были времена. Квартал не был кварталов без местного пьяницы, самого несчастного, а значит, счастливого человека. Проблемы решались сами собой. Просто зашел в бар, выпел водки и на сорок процентов меньше горя. А чем ещё служит процент, написанный на бутылке?! Ну, ещё это зависит от того, что именно ты пьешь. Не прошло много времени, как пьянство вещью культурной. Например, спартанцы поили этим пойлом своих рабов, а сами никогда не употребляли. Через две тысячи лет в культурных салонах на тебя смотрели, как на сумасшедшего, когда ты не пил. Ну, какой был без шампанского? Так вот, в те времена я приучился к современной культуре и понял наконец-то богатых людей, которые со времен римской империи очень часто заглядывают в бутылку. Все высшее общество, как я понял в те времена, лишь куча медленно разлагающихся трупов, которые скрывают смрад за духами, свои низость за благородством, некомпетентность за хорошими манерами, а боль за бутылкой крепкого спиртного. Вся их жизнь – само притворство. Все бедные пьют от отчаяния, что не могут быть богатыми. Все богатые пьют, потому что одинокие и не могут отказаться от своего богатства. Наблюдая за этим, я пристрастился к гениальному изобретению: попкорну и часто ел его, наблюдая за ними свысока. Шоу, где ломаются человеческие жизни, мечты и сердца. Как одни хотят того, что выбрасывают другие. Какая красота, не так ли?

– Согласен, – признался я после его монолога, – маскарад людского притворства. Имел случай наблюдать за ним.

– И как, тебе понравилось?

– Не то, что бы, но я отлично повеселился. Теперь, конечно же, мне всё равно. А разве боги не свободны от притворства?

– Нет, конечно же! Я же говорил тебе, что ничем мы почти не отличаемся от людей. Разве что, могуществом.

– И в чём же оно отображается, это ваше притворство?

– Мы, боги – народ простой. Мы любим менять облики и являться к людям в них. Как и люди, мы меняем внешность почти каждые семьдесят лет. Так интереснее. А индивидуального облика у нас нет. Вот, к примеру, Зевс. Он, казалось бы, самый старый из нас, а выглядит как мальчишка. А все потому, что облик он сменил совсем недавно. Освобождаться от каких-либо обликов мы тоже любим, но прибегаем к этому нечасто.

– И почему?

– Наскучило.

– Разве?

– Ты правда хочешь послушать?

– Да.

Оба довольно переглянулись.

– Лишившись облика, мы перестаем быть собой и становимся, как говорят люди, мебелью. Уже который месяц (а так хочется сказать «жизнь») меня изъедает тоска. Чёрная. Липкая. По-особенному вязкая. Она, словно слизь, покрывает меня, заплетает, подобно паутине. Я покрыт этой грязью с ног до головы. Этот кокон не просто снаружи – он внутри. Он в сердце. Он, будто людская кровь, бежит по моим бесконечным венам. Тоска заполняет легкие, проникая в каждую клеточку, отравляя сознание, метр за метром. И уже ничего не имеет значения. От этого я, порой, не в силах поднять руку, дабы протянуть её тому, кто, может быть, тянется ко мне, чтобы вытащить меня из этого вязкого болота. Тоска укрывает, словно сарафан, словно крышка гроба в последний солнечный день. Тоска абсолютна. Тоска вездесуща и над ней не властны даже боги. Я смотрю на Землю и не вижу её. Не вижу света. Вместо него наблюдаю струящуюся серость. Лишь темень. Как будто в один момент все краски мира выцвели, побледнели от старости. Солнца не греет… даже не помню, когда грело. Воздух переполнен затхлой восковой гнилью, от чего мне непременно хочется откашляться кровью, подобно жалкому, человеческому больному. Ты растворяешься в ней и не замечаешь, как проходит час, два. Год, век. А ты все ещё на облаках. Не зная, зачем. Просто смотрю. Просто разлагаюсь. Жизнь проходит мимо меня. У меня даже не существование, а нечто хуже, чему даже я не подберу слов. Я уже мёртв, хоть и бессмертен. И жду боя с некромантом, чтобы умереть в бою, скатиться в могилу и избавится от этого чувства. Я мёртв. Мёртв своей могущественной и гнилой душой. Внутри меня ничего нет. Лишь пустота. Белая и бесконечная…

Он умолк.

Сначала, мы просто смотрели друг на друга, не осмеливаясь нарушить молчание, затем, его спутник мелодично добавил:

– Привыкли мы считать, что мудрость приходит с возрастом седин, но иногда приходит возраст один.

– Да, – сухо согласился я, – вы тоже способны испытывать тоску, как и люди,

Голос мой был кислее лимона и ниже впадины. В этот момент я испугался его. Испугался своего голоса – этих странных звуков с лишь мнимым смыслом, который ему придают уши, а не рот. Собственный голос был для меня чужим. Что дальше?

– Испытываем, – подтвердил Сергей, – но не как люди. У людей тоска имеет предел и не длится долго. Даже в самых худших и редких случаях она ограничивается только одной жизнью. А мы бессмертны. Наша тоска не имеет пределов и не ограничивается даже сотней жизней. Она вечна и вездесуща. Божественная тоска.

– А о чём тоскуют боги?

– А о чём тоскуют люди? О всякой маловажной ерунде, не стоящей даже того, чтобы уделить ей час своего бессмертия. О вещах, которые совершенно нас не касаются. Например, о толерантности в Европе. Это их проблемы, а не наши. А так грустно и больно за них. Как будто сам обрёк их на эту бездну.

– Тогда, какой смысл из-за этого тосковать?

– Потому что она маловажна только для нашего рассудка. Для самих нас это хуже тех мук, которые испытал Прометей. Разве ты не тосковал?

– Тосковал. И так, как и вы, по всяким мелочам. Всю жизнь только этим и занимался, но с перерывами, конечно же.

– Перерывами?

– Да, перерывами. Люди называют это «перерывами» эйфории.

– Людская эйфория, я слышал о ней, – с горестью заметил Дионис.

– А разве не испытывал?

– Нет, потому что я не глупый и счастливый человек. Понятия божественной эйфории нет – к нашему большому сожалению. Её могут испытывать только люди и некоторые животные. Счастливчики, однако.

– А вы…

– Вся жизнь – тоска. Глубокая и бессмысленная. Стерильная. Всепожирающая.

Я замолчал, переваривая смысл услышанного. Понятно было, что я испытываю необъяснимую жалость к ним. Мне это совсем не нравилось. И как можно скорее, я сменил тему:

– Так что с Иисусом?

– Он сидит в своей крепости. Окружил себя армией и никого к себе не пускает. Афина, однажды, попыталась встретиться с ним, но её просто не впустили.

– А он так важен?

– Ещё бы! По-моему, только он один смог бы собрать нас всех в одном месте.

Я не ослышался?

– Повтори, что сейчас сказал! – настойчиво попросил я.

– Что именно?

– Последнее.

– По-моему, только он один смог бы собрать нас всех в одном месте.