Псы войны

Шесть дней спустя Джек Малруни стоял на палубе небольшого каботажного судна, нанятого его компанией, и смотрел, как исчезает из виду берег Зангаро.

– Проклятые ублюдки, – бормотал он взбешенно. На его спине и груди осталось несколько синевато-багровых кровоподтеков, а по щеке тянулась свежая царапина – следы от ударов прикладами винтовок, полученных им при налете солдат на отель.

Два дня ушло у Малруни на то, чтобы перетаскать пробы из глубины леса к грузовику, и еще изнурительные сутки, чтобы дотащиться на нем по разбитой дороге до побережья. В дождливый сезон ему ни за что бы это не удалось. Прошедший сухой месяц превратил комья грязи в спекшиеся куски бетона. После проделанного пути его «Мерседес» стал не более чем кучей хлама. Тремя днями ранее он рассчитался с туземными рабочими и покатил на трещавшем по всем швам грузовике по последнему участку грунтовой дороги к асфальтированному шоссе, начинавшемуся лишь в четырнадцати милях от столицы. Ему потребовался час, чтобы добраться оттуда до города и отеля.

Откровенно говоря, вряд ли здесь годилось слово «отель». Со времени провозглашения независимости основная столичная гостиница превратилась в обыкновенную ночлежку, но автомобильная стоянка сохранилась. Именно на ней он запарковал и запер грузовик, а затем послал телеграмму. Шесть часов спустя начался весь этот кошмар, и морской порт, аэропорт и все другие коммуникации были перекрыты по приказу президента.

Впервые он узнал о случившемся, когда солдаты, больше походившие на бродяг, размахивая винтовками, которые они держали за стволы, вломились в отель и начали обыскивать номера. Спрашивать, что они хотят, было бессмысленно. Солдаты вопили на непонятном наречии, хотя порой Малруни казалось, что он узнает диалект винду, на котором разговаривали его рабочие.

Малруни стерпел два удара, нанесенные ему прикладами винтовок, а затем взмахнул своими кулачищами. Ближайший солдат, пролетев полкоридора, грохнулся навзничь, а остальные пришли в неописуемую ярость. Только благодаря милости Божьей не прозвучали выстрелы. Впрочем, солдаты предпочитали использовать свое оружие в качестве дубинок – механизм спускового крючка и предохранителя представлялся им слишком сложным.

Его отволокли в ближайшие полицейские казармы и, не обращая внимания на отчаянные протесты, бросили на два дня в подвальную камеру. Знал бы он, как ему повезло. Швейцарский бизнесмен, один из редких иностранных гостей, посещавших эту республику, видел, как схватили Малруни, и небезосновательно забеспокоился за его жизнь. Этот человек связался со своим посольством, – а в городе было всего лишь шесть европейских и североамериканских посольств, – и оно в свою очередь обратилось к компании «МэнКон». Название компании бизнесмен узнал, осмотрев оставшиеся вещи Малруни.

Двумя днями позже прибыло вызванное судно, и швейцарский консул договорился об освобождении Малруни. Несомненно, что дело не обошлось без взятки, которую пришлось заплатить компании «МэнКон». Но злоключения Малруни не кончились. Выйдя из камеры, он обнаружил, что грузовик сломан, а пробы разбросаны по всей автомобильной стоянке. Скальные породы были помечены, и их удалось собрать снова. Но песок, гравий и мелкие обломки полностью перемешались. К счастью, почти в каждом из мешков половина содержимого оказалась нетронутой. Он вновь упаковал мешки и переправил их на судно. Таможенники, полицейские и солдаты еще раз грубо обыскали лодку от носа до кормы, так и не сообщив, что они ищут. Повергнутый в ужас чиновник из швейцарского консульства, доставивший Малруни из полицейских казарм в отель, рассказал, что ходят слухи о покушении на президента, и войска ищут исчезнувшего высокопоставленного офицера, несущего за это ответственность.

Через четыре дня после того, как он покинул порт Кларенс, Джек Малруни, все еще оберегая свои пробы, прибыл в Англию, в Льютон, на борту зафрахтованного компанией самолета. Пробы увезли на анализ в лабораторию в Уатфорд, а ему после осмотра врача предоставили трехнедельный отпуск, который Малруни решил проводить у своей сестры в Дулвиче, и уже через несколько дней смертельно заскучал.

* * *

Ровно через три недели сэр Джеймс Мэнсон, рыцарь Британской Империи, председатель и генеральный директор компании «Мэнсон Консолидейтед Майнинг Компани Лимитед», откинулся на спинку кожаного кресла в своем фешенебельном кабинете на десятом этаже лондонской штаб-квартиры компании, взглянул еще раз на лежащий перед ним доклад и выдохнул: «Боже мой…»

Он поднялся из-за широкого стола, прошел через комнату к выходящему на юг окну и посмотрел вниз на раскинувшийся перед ним деловой район Сити, занимающий квадратную милю в центре древней столицы и являющийся сердцем все еще могучей финансовой империи. Для многих суетящихся внизу темно-серых фигурок, увенчанных черными котелками, Сити, возможно, представлял лишь место их работы – скучной, изнуряющей, отбирающей у человека его юность, зрелость…. всю жизнь до ухода на пенсию. Для других – молодых и честолюбивых – дворец надежд, где достойный и упорный труд вознаграждается продвижением по службе и прочным положением в обществе. Романтики жаждали найти здесь приключения. Прагматики видели перед собой крупнейший в мире рынок, а левые радикалы – место, где праздные и бесполезные для общества богачи, унаследовавшие свои состояния и привилегии, наслаждались роскошью. Джеймс Мэнсон был циником и реалистом. Он отдавал себе отчет, чем был Сити на самом деле. Здесь царил закон джунглей, и он был одной из пантер в этих джунглях.

Рожденный хищником, он вовремя понял, что существуют определенные правила, которые необходимо уважать в обществе, но в частной жизни можно напрочь отбрасывать; наподобие того, как в политике чтится лишь одиннадцатая заповедь: «Да не будешь ты разоблачен». Именно за то, что он безоговорочно следовал этой заповеди, месяц назад его удостоили рыцарского звания.

Он был рекомендован консервативной партией (якобы за вклад в развитие промышленности, но в действительности – за секретные взносы в партийный фонд на проведение избирательной кампании) и утвержден правительством Вильсона за поддержку проводимой в Нигерии политики. Именно благодаря своим правилам он составил состояние, владея двадцатью пятью процентами акций собственной компании, занимая шикарный офис и являясь мультимиллионером.

Ему был шестьдесят один год. Небольшого роста, энергичный, напористый, жесткий – он привлекал женщин и вызывал опасение у конкурентов. Мэнсон был достаточно хитер, не забывая выказывать свое уважение истеблишменту Сити и государства, сливкам промышленных и политических кругов, хотя прекрасно осознавал, что за их публичным имиджем скрывается полная нравственная беспринципность. Двух таких представителей – бывших министров из предыдущей администрации консерваторов – он ввел в совет директоров компании. Никто из них не возражал против солидного дополнительного вознаграждения, превышающего директорский оклад, и отпуска на Каймановых островах или Багамах. Один, по сведениям Мэнсона, любил развлечься, нацепив на себя наколку с передником и накрывая на стол для трех-четырех упакованных в кожу уличных девок. Мэнсон высоко ценил обоих, отдавая должное их влиятельным, не всегда разборчивым связям. Уважаемый сэр Джеймс Мэнсон занимал прочное положение в Сити, строго следуя своим, не имеющим ничего общего с человеколюбием, правилам.

Но так было не всегда, и именно поэтому попытки навести справки о его прошлом натыкались на одну непреодолимую стену за другой. Очень мало кто знал, как начиналась его карьера. Мэнсон позволил выяснить, что он – сын родезийского машиниста, выросший среди расползшихся повсюду медных рудников Ндолы в Северной Родезии, теперь Замбии. Он даже позволил выяснить, что мальчишкой начал работать в забое и позже сумел разбогатеть на меди. Но как это произошло, не знал никто.

В действительности он покинул рудники, когда ему еще не было двадцати, осознав, что люди, рискующие своими жизнями среди грохочущих механизмов глубоко под землей, никогда не смогут сделать деньги, большие деньги. Деньги лежали на поверхности, но даже не на уровне руководства рудниками. Еще юношей он изучал экономику и финансы. Ночные занятия открыли ему, как пользоваться и манипулировать деньгами. Уже тогда он четко усвоил, что на медных акциях за неделю можно заработать больше, чем за всю свою жизнь в забое.

Он начинал как мелкий торговец акциями на Рэнде[17]: вовремя «толкнул» несколько незаконно продаваемых бриллиантов, распустил несколько слухов, заставивших раскошелиться профессиональных спекулянтов, и сумел нескольким простакам всучить выработанные участки. Так к нему пришли первые приличные деньги. Сразу же после окончания Второй мировой войны он оказался в Лондоне, в возрасте тридцати пяти лет, имея нужные связи для жаждущей меди Британии, пытавшейся возродить свое былое промышленное могущество. В 1948 году он основал собственную горнорудную компанию, которая к середине пятидесятых годов приобрела известность, а через пятнадцать лет заслужила мировое признание. Он был одним из первых, кто почувствовал задувший из Африки и связанный с именем Гарольда Макмиллана[18] ветер перемен. Приближались времена независимости африканских республик, и он приложил немало усилий, чтобы встретиться и установить связи с большинством новых, жаждущих власти чернокожих политиков, тогда как многие бизнесмены из Сити все еще не воспринимали независимость бывших колоний.

При встречах с этими новыми политиками он всегда делал хорошую партию. Они проявляли заинтересованность в его дальнейшем успехе, а он разделял их подчеркнутую заботу о своем чернокожем народе. Таким образом, он подпитывал их счета в швейцарских банках, а они предоставляли «Мэнсон Консолидейтед» концессии на добычу полезных ископаемых по значительно заниженным ценам. Компания «МэнКон» процветала.

Не упускал Джеймс Мэнсон и возможности сделать деньги на стороне. Его последняя спекуляция была связана с акциями австралийской компании «Посейдон», занимающейся добычей никеля. В конце лета 1969 года, когда акции компании «Посейдон» шли по четыре шиллинга, до него дошла молва: геологоразведочная партия в центральной Австралии якобы кое-что обнаружила. Права на разработку представляющего интерес участка были у «Посейдона». Мэнсон вступил в игру и заплатил кругленькую сумму, чтобы получить копии отчетов о результатах проведенных изысканий. Из них явствовало: никель, много никеля… В действительности на мировом рынке не ощущалось недостатка никеля, но подобное обстоятельство никогда не останавливало спекулянтов, и именно они, а не инвесторы, заставляли взвинчиваться цены на акции.

Джеймс Мэнсон связался со своим швейцарским банком – заведением столь осторожным, что единственной возможностью обнаружить его существование в этом мире являлась маленькая золотая пластинка – по размерам не больше визитной карточки, врезанная в стену рядом с солидной дубовой дверью на одной из узеньких улочек Цюриха. Биржевых маклеров в Швейцарии нет, и все инвестиции осуществляются банками. Мэнсон проинструктировал доктора Мартина Штейнхуфера, начальника отдела инвестиций «Цвингли Банка», чтобы он купил от его имени пять тысяч акций компании «Посейдон». Швейцарский банкир связался с престижной лондонской фирмой «Джозеф Сибаг и Ко» и отдал соответствующее распоряжение. При заключении сделки акции «Посейдона» шли по пять шиллингов.

Буря грянула в конце сентября, когда стал известен размер залежей никеля в Австралии. Акции начали подниматься, и не без помощи умело распускаемых слухов подъем стал стремительным. Сэр Джеймс Мэнсон первоначально намеревался поднять продажу, когда цена достигнет пятидесяти фунтов за акцию, но, учитывая столь бурный рост, выжидал. Наконец, он решил, что пиковая точка будет достигнута на ста пятнадцати фунтах, и отдал распоряжение доктору Штейнхуферу начать продажу по сто фунтов за акцию. Осторожный швейцарский банкир именно это и сделал, избавившись от всей партии по средней цене сто три фунта за акцию. Фактически пик был достигнут на ста двадцати фунтах за акцию, прежде чем возобладал здравый смысл, и курс акций вновь упал до десяти фунтов. Мэнсона не огорчила потеря двадцати фунтов, ибо он знал: время продавать наступает именно перед пиком, пока покупателей все еще предостаточно. Со всеми неизбежными вычетами он получил чистый куш в размере пятисот тысяч фунтов стерлингов, которые так и остались в «Цвингли Банке».

Для британского подданного и гражданина представлялось явно незаконным иметь счет в иностранном банке, не уведомив об этом Министерство финансов, а также получить в течение шестидесяти дней полмиллиона фунтов стерлингов и не заплатить с этой суммы подоходный налог. Но доктор Штейнхуфер являлся швейцарским подданным и держал свой рот на замке. Для того и существовали швейцарские банки.

Оторвавшись от созерцания серого февральского дня за окном, сэр Джеймс Мэнсон вернулся к своему столу, сел в обитое кожей кресло и снова взглянул на лежащий перед ним доклад, который прислали в большом запечатанном конверте с пометкой «лично». Внизу стояла подпись Гордона Чалмерса, возглавлявшего научно-исследовательский отдел компании «МэнКон», размещавшийся в пригороде Лондона. Доклад касался проверки проб, доставленных неким Малруни из места под названием Зангаро.

Доктор Чалмерс слов зря не тратил. Выводы по докладу были краткими и содержательными. Малруни обнаружил гору или холм высотой тысяча восемьсот ярдов над уровнем земли и примерно в тысячу ярдов в поперечнике у основания. Она находилась несколько в стороне от гряды похожих гор на внутренней территории республики Зангаро. Гора содержала широко рассеянные залежи полезных ископаемых, по-видимому, равномерно плотно распределенных по всей горной породе. Залежи имели вулканическое происхождение и были на миллионы лет старше, чем песчаник и известняк окружающих гор.

Малруни нашел многочисленные и повсеместные прожилки кварца и предсказал наличие олова. Он вернулся с образцами кварца, заключенными в окружающую горную породу, и чистыми образцами, взятыми со дна стекающих с горы ручьев. Кварцевые прожилки действительно содержали небольшое количество олова. Но оказалось, что подлинный интерес представляет собой сама горная порода. Многократные и разнообразные проверки показали, что пробы породы и гравия содержат незначительное количество низкосортного никеля. Главное же, что почти во всех пробах явно присутствовала платина.

Самое богатое известное в мире месторождение платины – Рюстенбургские рудники в Южной Африке. Там концентрация платины достигает 0,25 тройской унции[19] на тонну породы. Средняя концентрация в пробах Малруни составляла 0,81. «С наилучшими пожеланиями, искренне Ваш и т. д.…»

Сэр Джеймс Мэнсон, как и все разбирающиеся в горном деле, хорошо знал, что платина представляет собой один из наиболее драгоценных металлов и вдет по рыночной цене сто тридцать два доллара за тройскую унцию. Он был осведомлен, что при растущем мировом голоде на платину цена на этот металл в ближайшие три года должна подняться по крайней мере до ста пятидесяти долларов за унцию и, видимо, до двухсот долларов в течение следующих пяти лет. Вряд ли можно было рассчитывать на то, что она снова достигнет пиковой цены, составлявшей в 1968 году триста долларов за тройскую унцию.

На отрывном листке бювара он произвел кое-какие подсчеты. Двести пятьдесят миллионов кубических ярдов породы при двух тоннах на кубический ярд составляло пятьсот миллионов тонн. Даже по пол-унции на тонну это было бы двести пятьдесят миллионов унций. Если обнаружение нового источника платины мирового значения сбило бы цену до девяноста долларов за унцию, и даже если бы труднодоступность места разработки способствовала дальнейшему падению цены до пятидесяти долларов за унцию с учетом всех произведенных затрат, то все же это означало…

Сэр Джеймс Мэнсон снова откинулся в кресле и присвистнул:

– Боже мой! Гора ценой десять миллиардов долларов…

Глава 2

Как и все металлы, платина имеет свою стоимость. В основном эта стоимость определяется двумя факторами: незаменимостью металла в определенных технологических процессах и его распространенностью. Платина – металл очень редкий. Ежегодное мировое производство платины, не считая создания резервных запасов, которые держатся в секрете, лишь незначительно превышает полтора миллиона тройских унций.

Основное ее количество – более девяноста пяти процентов – поступает из трех источников: Южная Африка, Канада и Россия. Входя в эту группу, Россия, как обычно, не склонна к согласованным действиям. Производители платины предпочитали бы сохранять уровень мировых цен достаточно стабильным, чтобы иметь возможность планировать долгосрочные капиталовложения в передовое горнорудное оборудование и разработку новых месторождений в уверенности, что при неожиданном появлении на рынке больших количеств платины из резервных запасов цены резко не упадут. Русские же, имеющие совершенно непредсказуемые запасы и способные выбросить на рынок громадные количества платины в любой момент, когда они этого захотят, стараются по мере возможности сохранять постоянное напряжение.

Из одного миллиона пятисот тысяч тройских унций платины, поступающей на мировой рынок, Россия ежегодно реализует на нем около трехсот пятидесяти тысяч тройских унций. Это позволяет ей сохранять за собой 23–24 процента рынка – вполне достаточно, чтобы обеспечить значительную степень влияния. Свои поставки Россия осуществляет через организацию «Союзпромэкспорт». Канада предоставляет на рынок около двухсот тысяч унций в год. Вся продукция поступает из никелевых рудников компании «Интернешнл Никель» и почти целиком скупается американской корпорацией «Энгельхардт Индастриз». Потребуйся США большее количество платины, Канада вряд ли оказалась бы способна обеспечить эти запросы.

Третьим источником является доминирующая на рынке Южная Африка, производящая около девятисот пятидесяти тысяч унций в год. Кроме недавно открытых Импальских рудников, быстро приобретших важное значение, гигантом добычи платины являются Рюстенбургские рудники, дающие добрую половину всего мирового производства. Управляет и единолично распоряжается этими рудниками компания «Йоханнесбург Консолидейтед». Обогащение и поставки рюстенбургской платины взяла на себя лондонская фирма «Джонсон-Матфей».

Хотя Джеймс Мэнсон вплотную платиной и не занимался, но когда доклад Чалмерса лег на его стол, общее состояние дел он представлял себе так же хорошо, как нейрохирург представляет себе работу сердца. Даже в этот момент он знал, почему глава американской корпорации «Энгельхардт Индастриз» – Чарли Энгельхардт, широко известный тем, что обладал баснословно дорогой скаковой лошадью по кличке Ниджинский, – вел переговоры о покупке южноафриканской платины. Он знал, что к середине семидесятых годов Америке потребуется платины гораздо больше, чем может предоставить ей Канада.

А причина, по которой потребление этого металла в Америке к середине – концу семидесятых годов должно было увеличиться, и даже троекратно, заключалась в том, что платина требовалась для выхлопных систем автомобильных двигателей.

К концу шестидесятых годов проблема смога в Америке превратилась в национальное бедствие. Слова «загрязнение воздуха», «экология», «окружающая среда», не произносимые еще десять лет назад, стали слетать с уст каждого политика, желающего продемонстрировать озабоченность решением насущных проблем. Постоянно росло давление на законодательные органы с требованием установить контроль над загрязнением окружающей среды, и, благодаря мистеру Ральфу Надеру[20], целью номер один стали автомобильные двигатели. Мэнсон был убежден, что в начале семидесятых годов неизбежно произойдут перемены, и к 1975–1976 году в соответствии с законодательством каждый американский автомобильный двигатель будет оборудоваться устройством для очистки выхлопных газов от вредных примесей. Кроме того, он подозревал, что рано или поздно это коснется и таких гигантских городов как Токио, Мадрид и Рим.

Выхлопная система автомобильного двигателя включает в себя три составные части, две из которых предназначены для химической очистки – окисления, а третья осуществляет очистку при помощи иного процесса, называемого восстановлением. Процесс восстановления требует специального катализатора, а окисление достигается либо за счет сгорания выхлопных газов при очень высоких температурах с избытком воздуха, либо за счет их сгорания при низких температурах, что и происходит в выхлопной системе автомобиля. Низкотемпературное сгорание также требует катализатора – того же, что применяется при реакции восстановления. Единственным подходящим известным катализатором является платина.

Сэр Джеймс Мэнсон сделал для себя два вывода. Хотя уже ведется и в течение семидесятых годов будет продолжаться работа над выхлопной системой автомобиля, в основе которой лежит катализатор, не являющийся редким металлом, вряд ли до 1980 года смогут быть получены какие-либо реальные результаты. Таким образом, выхлопная система с платиновым катализатором останется единственным решением проблемы еще в течение десятилетия, а каждое подобное устройство потребует одну десятую унции чистой платины.

Во-вторых, когда Соединенные Штаты примут закон, – а он рассчитывал, что это произойдет к 1975 году, – требующий, чтобы начиная с этого момента все автомобили проходили строжайшую проверку на присутствие в выхлопных газах вредных примесей, стране ежегодно потребуется дополнительно полтора миллиона унций платины. Вряд ли американцы представляли себе, где ее взять, поскольку это было равносильно увеличению добычи драгоценного металла вдвое.

Джеймс Мэнсон знал, где взять платину – у него. И при абсолютной незаменимости этого металла в каждой выхлопной системе, устанавливаемой в течение десяти лет, а также в условиях, когда мировой спрос значительно опережает предложение, куш мог бы быть солидным, весьма солидным.

Оставалась лишь одна проблема: абсолютная уверенность в том, что он и только он будет контролировать права на разработку Хрустальной горы. Как этого добиться – вот вопрос?!

Конечно, можно было бы посетить республику, где находится пресловутая гора, получить аудиенцию у президента, ознакомить его с результатами исследований и предложить сделку, в результате которой «МэнКон» обеспечит себе права на разработку, правительство оговорит свое участие в прибылях, что пополнит государственную казну, а президент получит солидный и регулярный доход, поступающий на счет в швейцарском банке. Но это был бы обычный путь.

Однако, кроме того обстоятельства, что любая другая горнодобывающая компания, узнав о содержимом Хрустальной горы, станет также добиваться прав на разработку, конкурируя с Мэнсоном, имелись три силы, более других заинтересованные в том, чтобы либо самим контролировать это месторождение, либо закрыть его навсегда. Эти силы – Южная Африка, Канада и, конечно, Россия. Появление на мировом рынке обширных поставок из нового источника поставило бы Советы в затруднительное положение, лишив их власти, влияния и возможности зарабатывать большие деньги в сфере торговли платиной.

Мэнсон смутно припоминал что-то, связанное с республикой Зангаро, но ему пришлось признать, что по сути он ничего о ней не знает. Прежде всего необходимо было получить информацию. Он подался к столу и нажал клавишу интеркома.

– Мисс Кук, зайдите, пожалуйста.

Он называл ее мисс Кук на протяжении всех семи лет, что она была его личным секретарем. Но и десять предыдущих лет, когда она, работая рядовым секретарем, восходила из машинописного бюро на десятый этаж, вряд ли кто-нибудь вспоминал, что у нее есть имя. Естественно, оно было. Ее звали Марджори, хотя уже давно никому не приходило в голову так ее называть.

Давным-давно, до войны, и она была юной девушкой. Вот тогда к ней обращались Марджори, мужчины пытались за ней ухаживать и иногда даже ущипнуть за соблазнительные места. Но это было так давно. Пять лет войны; скорая помощь, пробирающаяся сквозь лежащие в дымящихся руинах улицы; старание забыть гвардейца, навсегда оставшегося под Дюнкерком[21]; и двадцать лет ухода за капризной, вечно хнычущей матерью – прикованным к постели тираном, использующим слезы в качестве оружия, не оставили следа от молодости и былой привлекательности мисс Марджори Кук. В возрасте сорока пяти лет, строго одетая, деловитая и энергичная, работу в «МэнКон» она считала смыслом своей жизни, а ее ребенком и любовником был терьер, делящий с ней чистенькую квартирку в лондонском пригороде Чигвелле.

Итак, никто не называл ее Марджори. Молодые служащие звали ее сморщенным яблоком, а вертихвостки-секретарши – «эта старая ведьма». Другие, включая ее работодателя сэра Джеймса Мэнсона, о котором она знала гораздо больше, чем казалось, обращались к ней «мисс Кук». Она вошла через дверь в обшитой буковыми панелями стене. Закрытая, дверь казалась часть стены.