скачать книгу бесплатно
…некогда рассуждать, некогда задумываться, говорю то, что вертелось на языке так давно:
– Чимэг…
– Ай, будь по-твоему, забирай свою Чимэг, пусть вам счастье будет! – скачет туда, в пустоту неведомой сказки, – не понимай лихо-о-ом!
– …да как же… как так-то? – Сохор Тарба смотрит на меня в ужасе, кажется, вижу его взгляд, хотя быть не может у него никакого взгляда…
– Что же… негоже Хромому Тимуру становиться безжалостным тираном, хорошо хоть не в нашей сказке, а в другой…
– Ты сказал… что повел его туда… – Сохор Тарба безошибочно показывает в пустоту горизонта, куда уходит солнце, – да? Да?
– Да, и…
– Да как же ты не понимаешь, что не сказка там! Не сказка!
– Да как не сказка, я же видел, там…
– О-ох, что ж ты наделал, горе ты мое… ох, непросто тебе будет выгнать оттуда завоевателя… ох, непросто…
Сжимаю зубы:
– Выгоним… обязательно… вернем его сюда… клянусь… вернем…
Чувствую, что краснею, хорошо, что он не видит, как я краснею, хорошо, что не знает, что никудашеньки-никуда я не пойду, останусь здесь в сказке, которая наконец-то стала доброй, в сказке, где нет Хромого Тимура, где я навсегда останусь с драгоценной моей Чимэг…
…просыпаюсь – обнимаю спящую Чимэг, мягкую, теплую, родную, отгоняю от себя непонятный сон, откуда он вообще взялся, какие-то пирамиды из черепов, горы черепов на выжженных пустошах насколько хватает глаз. Надо бы оберег повесить от дурных снов, ладно, успеется…
История про детство и юность, про молодость и старость, про жизнь и смерть, про лето и осень, про маленький городок
…вы меня просили написать историю про детство и юность, про молодость и старость, про жизнь и смерть, про лето и осень, про маленький городок… Собственно, я даже не знаю, с чего начать, мне никогда раньше не приходилось писать историю, где будет так много персонажей. Я вот даже не представляю, как их всех разместить… Ну ладно, пусть они живут в трехэтажном доме с эркерами и эклерами, балясинами и балюстрадами, анфиладами и амфитеатрами. На первом этаже у них будет холл, кухня и ванная, на втором этаже будет спальня жизни и смерти, это будут супруги, и еще две комнаты – лета и осени, это брат и сестра. А на третьем этаже будет спальня для детства и юности, и еще две комнаты для молодости и старости. Вот так, вроде никого не за… а-а-а, нет, придется к дому пристраивать мансарду, потому что в ней будет жить маленький городок, он маленький, за ним старшие присматривают, особенно старость – смотрит и неодобрительно качает головой.
Вот теперь вроде никого не забыл. По утрам молодость будет заваривать кофе, лето будет готовить завтрак, и все будут сидеть в холле, или на веранде, пить кофе… а потом жизнь посмотрит на часы и пойдет на работу, а старость будет прибирать в доме, а осень…
…нет, стоп-стоп, что-то же должно произойти, интересно вот, что… А вот, например, пусть пропадет юность, и все будут подозревать в её пропаже детство, ведь они же супруги. Но смерть быстро расследует это дело, она быстро поймет, что виной всему осень, потому что… ну… потому что должен же кто-то быть виновен…
А… а что не так? Что вам не нравится? Я все сделал, как вы просили, написал про детство и юность, про весну и осень, про жизнь и смерть, и про маленький городок. Вы бы хоть намеки какие дали, ну что там будет, в каких отношениях будут детство и юность, кем работает молодость, какое лицо у осени, сколько лет смерти, на каком этаже живет старость… А то как же я сочиню, если вы мне толком ничего не сказали.
Ну ладно, тогда давайте так. Детство работает в бюро расследований, и однажды к нему приходит лето, и рассказывает, что кто-то убил смерть. И детство со своим новым напарником – маленьким городком…
Шьевр
Я хочу Париж – но Парижа нет, вернее, он есть, но его нет, вместо Парижа железная дорога и нависающая над ней отвесная скала, на которой ютятся дома, непонятно, как не падают. Я не верю, что такое есть в Париже, но память подсказывает – да, есть. Я смотрю дальше, на обшарпанные улицы, облепленные строительными лесами, на нагромождение часов – нет, это не часы, это памятник какой-то… часам…
…снова пробую Гент – Гент получается какой-то блеклый, тусклый, дождливый, весь в узких тесных улочках, зажатых между крохотными домишками. Я хочу другой Гент, изящный, ажурнвй, мистический, – но его нет, покойный даже не подумал пройти по площадям и мостам, видно, был проездом, скорей-скорей, на пару часов, по какому-то делу, что-то кому-то передать, бумаги какие-то, и дальше, дальше, бегом, бегом, в тряском поезде… Ух ты, у поезда два этажа, я хочу на второй этаж – но покойный как назло не поднимается на второй этаж, ну встань ты, ну поднимись ты, ну же, ну… черт…
Я говорю – покойный, хотя правильнее сказать – умирающий, ведь он еще не умер, я еще только высасываю из него все соки – вместе с памятью. В отчаянии я пробую на вкус его родной городок – городок получается неживой, никакой, привычный до тошноты, когда его перестаешь замечать, когда проходишь мимо ратуши – и в упор её не замечаешь. Это невыносимо, говорю я себе, лучше никак, чем так. Я отбрасываю от себя измочаленное тело, черное от запекшейся крови, – и знаю, что буду возвращаться к нему снова и снова, пока будет что высасывать из прошлого…
И все-таки я недоволен, я поднимаюсь из подвала по извилистой лестнице, я выговариваю старому Барриджу, – я же просил туристов, туристов, настоящих, долго странствующих, видавших все и вся, а не какого-то там сидельца на одном месте, который изредка мотается по городам, чтобы что-то где-то подмахнуть и подписать… Старый Барридж извиняется, но тут же добавляет, а как же я узнаю, сэр, кто из них кто, сэр, это же вы умеете вот так, к человеку в память, а не я, сэр… Даже не поправляю, что не в память, а в прошлое, старый Барридж все равно не поймет. Осторожно говорю, что ну хоть бы поговорил сначала с людьми, дал им чашечку чая или чего покрепче, подбросил бы парочку вопросов, а вы кто, а откуда… Смотрю мысли старого слуги, понимаю, он и правда спрашивал, и человек с воодушевлением рассказывал ему что-то, да, я бывал в Париже, в Брюсселе, в Генте, – хе-хе, кто ж знал, что он мотался проездом туда-сюда, не более того…
Снова спускаюсь в подвал по извилистой лестнице, соскальзываю по ступеням, оставляя блестящий след, снова пускаю корни в измочаленное тело, снова слушаю, пытаюсь найти хоть что-нибудь. Как назло ничего, ну хоть бы что-нибудь про первый летний день, или как первый раз весной босиком по траве, или тени от облаков на земле, или… наконец, нащупываю что-то в каком-то ресторане, где все блестит и сверкает, он пробует (и я пробую) что-то изысканное, пахнущее не пойми чем, ему не нравится – соответственно, мне тоже, тьфу ты, черт…
Мне все скучнее с каждой секундой, я хочу отбросить растерзанный труп – но не отбрасываю, я привык допивать прошлое до конца, кто знает, что отыщется там на самом дне. И терпение вознаграждает меня, – я чувствую жар знойной весны, я чувствую разгоряченное тело женщины, обнимающей меня, я чувствую её раскаленные губы, я знаю её имя… нет, не то имя, не то название – весна, весна, и мысли убитого – это моя весна только моя, она моя, моя, ничья больше. Чуть погодя замечаю оковы на тонких руках не то женщины, не то весны, длинную цепь, ведущую к стене темной башни. Я не могу видеть что-либо из окна башни, я могу только догадываться, что мы очень высоко над землей.
Я (он) оставляю в комнате чашу с водой и чашу с солнцем, я (он) не отвечаю на её мольбы снять цепь.
Я (он) спускаюсь по бесконечным ступеням, я спешу куда-то через маленький городок мимо ратуши, которую не замечаю…
…прошлое обрывается, я высосал его дочиста – теперь передо мной лежит опустошенный, высушенный остов. Пытаюсь понять – отчаянно, лихорадочно, скорей, скорей – где может быть ратуша, про которую я ничего не знаю, знаю только, что не Гент и не Париж…
Отчаянно перебираю увиденные образы, отчаянно листаю атласы, нахожу что-то невнятное, непроизносимое – Шиеврес, Шьевр, какой-то городок где-то неведомо где.
Мне страшно.
Я никогда не пробовал ничего подобного, я вообще не представляю себе, что могу сделать что-то подобное, выбраться за пределы поместья, ускользнуть туда, неведомо куда, по глухим лесным тропкам…
Прислушиваюсь к тишине дома, старый Барридж, должно быть, уже спит, тем лучше, не будет задавать вопросов, да он хоть как не будет задавать вопросов, ему не положено.
Уже ускользая в темноту ночи, спохватываюсь, успею ли до рассвета, – и чем дальше в бесконечную темноту ночи, тем больше мне кажется, что нет.
Оборачиваюсь, – за деревьями чуть виднеются огни замка, отгоняю от себя тревожную мысль, что еще можно вернуться, еще можно забыть весну, прикованную цепями…
Ускользаю в темноту, извиваюсь между корней, – лес кажется бесконечным, ночь тоже, но я боюсь, что ночь кончится раньше, чем лес, намного раньше. Хуже всего, что мир перед глазами все больше тускнеет – из глаз, взятых у убитого, все больше уходит жизнь. Я отчаянно цепляюсь за остатки восприятия, я боюсь остаться наедине с пустотой внутри меня, с миром, которого я больше не смогу видеть.
Снова прислушиваюсь к воспоминанию – все больше тускнеющему, стремительно тающему, – образ весны уже не кажется таким ярким и четким, я уже начинаю сомневаться, видел ли его вообще.
Понимаю, что надо спешить, что времени осталось катастрофически мало, мир тускнеет, мир меркнет – прислушиваюсь к тишине ночного леса, не сразу замечаю чуть слышные шорохи на шоссе. Выбираюсь на ленту дороги, чуть подсвеченной фонарями, прислушиваюсь, – так и есть, слышу поскрипывание самоходного экипажа, он приближается, он почти совсем рядом. Бросаюсь в полоску света, бросаюсь в экипаж, скорее, скорее, там же весна, весна, как вы не понимаете. Зима-то уже затянулась на годы и годы, никто понять не может, что случилось, а случилось-то вот что, весну заперли в заточении, надо освободить. Экипаж несется в холод ночи, в темноту зимы, смотрю на лицо водителя, покрасневшее от легкого морозца, я хочу сказать ему, чтобы поторапливался быстрее, быстрее, мы же так ничего не успеем, весна зачахнет там, в башне, и все. Экипаж выруливает к городку, в котором с трудом узнаю этот самый Шиеврес или Шьевр, или как его там, городок, заметенный снегом, ждущий весну, которая совсем близко, только об этом никто не знает.
Я хочу сказать ему, чтобы остановил здесь – я настолько забываюсь, что трогаю возницу за плечо – в ту же секунду тишину ночи пронзает оглушительный вопль, я сам не понимаю, как меня отбрасывает прочь выстрелом в упор, буквально разносит на клочки. Я не успеваю сказать ему ничего, совсем ничего, а как же весна, заточенная в башне, а как же, а как же…
…сознание возвращается не сразу, если я вообще могу говорить про какое-то сознание у меня. Мир постепенно собирается – по осколкам, по кусочкам, я уже различаю город вдалеке, и башню чуть ближе – причудливую, остроконечную, оскаленную шпилями. Пытаюсь понять, как я чуствую, как я это вижу единственным оставшимся глазом, слышу остатками каких-то ушных нервов, отобранных у того, убитого, который запер весну в башне…
Спешить.
Скорее.
Пока не поздно.
Скольжу по снегу, обгоняя рассвет, уже готовый зардеться над лесом, беспомощно ударяюсь в запертую дверь, просачиваюсь корнями в замочную скважину, чтобы открыть. Еще одна дверь, потом лестница, которая кажется бесконечной, потом еще одна дверь…
Поворачиваю замок, открываю дверь, уводящую, кажется, в никуда, пытаюсь разглядеть что-то в непроглядном мраке – наконец, вижу тусклое мерцание впереди, тянусь туда, ближе, ближе, чтобы почувствовать весну совсем рядом…
Она коротко вскрикивает, отскакивает, хчет бежать от меня – как будто цепи дадут ей бежать – я настигаю её в углу, я вонзаюсь в цепи, чтобы открыть хитроумные замки – обессилевшее тело весны буквально падает в мои объятия…
– Не бойтесь… – с трудом выдавливаю из себя звуки, похожие на человеческую речь, – по-жа-луй-ста-не-бой-тесь… я-ос-во-сво-бо…
Не могу выговорить – освобожу, слова не слушаются меня, – но весна понимает, весна кивает, пытается встать, я поддерживаю её, обвиваю, обволакиваю, не то весну, не то женщину…
Вонзаюсь в пронизанную солнцем плоть, пронзаю корнями, колющими иглами, глубже, сильнее, больнее, высасываю – до крови, досуха, дочиста, чувствую, как мой разум буквально переполняется чужой памятью, которая хлещет через край…
Весна – или женщина – падает на каменные плиты пола, – я уже не замечаю её, я перестаю её замечать, в ней не осталось ни капли света, ни капли солнца, теперь самое время перебрать по каплям, по мгновениям, по нотам то, что впитал в себя…
Солнце обжигает – больно, сильно, безжалостно, я пытаюсь вырваться от обжигающего света, – не могу, слепящее сияние испепеляет меня дотла…
Город наоборот
– Почему легенды? – спросил он.
Мы посмотрели на него недоуменно. Собственно, мы все думали об этом – почему легенды, почему, почему, – но никому и в голову не приходило, что можно сказать это вот так, вот вслух, при всех…
– А почему легенды? – спросил он.
И продолжил – хотя никто не просил его продолжать, хотя и этого было достаточно еще как:
– Вот с чего наш город начался? С легенд. Со слухов. С обрывок каких-то баек непонятно о чем…
Мы кивали – хоть это мы могли делать без страха, кивать, а говорить вслух еще никто не решался. Что город начался с легенд, которые потом сложились в историю города – хотя обычно бывает наоборот, сначала получается история города, а потом распадается на мифы и легенды.
– А потом были дома… – не унимался он…
Тут уже мы хотели зашикать на него – но не зашикали, потому что все думали именно это, что сначала у нас появились дома (Почему? Почему?), а только потом в этих домах поселились люди, и моим первым воспоминанием было – я сижу на веранде своего дома, пью кофе, и тут же спохватываюсь – а я вообще, кто, откуда я, почему я здесь…
– Сначала дома, потом люди… а дома кто построил?
Я подскочил, как ошпаренный, хотел зашикать на того, кто это сказал, и тут же спохватился, что это говорил я сам. И ладно бы замолчал, так нет же, продолжал, как ни в чем не бывало:
– Кто-то же должен был построить эти дома… но кто, если людей не было? Не легенды же их возвели, в самом-то деле?
– А что, интересная версия… – добавил старый дом, – легенды построили дома, дома породили людей…
– Позвольте-позвольте, ничего подобного, – возразила старая легенда, – мы не создавали людей, они появились сами… и историю мы тоже не создавали.
– А чем живет наш город? – спросил тот, кто начал разговор.
Мы стали отвечать что-то про театры, про праздники, – но он резко оборвал нас:
– Ну, вы же понимаете… сначала люди находят что-то хорошее… нефть, уголь… или ловят рыбу на берегу моря… потом там строятся хижины, одна, другая, третья, маленький городок, а там и складывается город…
– Верно, а у нас-то все наоборот, – подхватил я, – сначала появился город, а уже потом море, в котором мы ловим жемчуг и продаем свежий жемчуг на уху…
– …еще копченый жемчуг хорош… – вспомнил кто-то. На кого-то зашикали, нечего было дразнить нас вкусным копченым жемчугом. И то правда, лучше было подумать, что за чертовщина происходит в нашем городке…
– Может, время идет назад? – предложил кто-то.
Мы не могли сказать ни да, ни нет – мы не знали.
– Я знаю, – сказал человек, имени которого никто не помнил, – мы умерли.
– Умерли? – меня покоробило.
– Умерли… наш город умер, мы все умерли, мы живем в царстве мертвых…
– Постойте! – я хлопнул ладонью по столу, – но ведь в других городах все в порядке, сначала там появились море, или горы, или еще что хорошее, потом хижины рыбаков или горняков, потом город, потом у города появилась история, обросла легендами, мифами… а с нашим-то городом что не так?
– А может… – спросил тот, кто начал разговор, – может, кто-то убивал город… постепенно… сначала мифы и легенды, потом историю города, переврал её, например… потом забрал у людей дома, потом умертвил самих людей, или обрек их на смерть…
– Но… кто?
– Думаю, рано или поздно он тоже умрет… и окажется здесь, чтобы снова разрушить наш город…
– …тогда мы должны ждать его… и встретить достойно, – сказал я.
– Отлично, так составите мне сегодня компанию? – спросил тот, кто начал разговор.
– В смысле?
– Ну, кто-то же должен караулить город, ждать, когда он придет… этот… давайте сегодня ночью мы с вами постоим на страже…
Соглашаюсь – сам не понимаю, зачем, стою на карауле на площади возле дворца, почему-то мы решили, почему-то мы решили, что он живет где-то в центре города, значит, и умрет там же, и появится на площади…
Светает.
Я уже понимаю, что никто не появится, никто не придет, по крайней мере – не в эту ночь…
– Никто не придет, – говорю я.
– Не сегодня, – поддакивает он, чьего имени мы даже не знаем, – вы… вы что?
Разряжаю в него всю обойму, смотрю, как обмякшее тело падает на асфальт.
Спохватываюсь, что я хотел спросить у него, какого черта он делал с нашим городом – понимаю, что уже не успею, он уже ушел куда-то туда, дальше, в какую-то другую смерть, которая будет после смерти…
Картина?
– …она ваша дочь? – спрашивает незваный гость.
Усмехаюсь:
– А вы сами как думаете?
Смущается, старается держать лицо, у него это получается плоховато, лицо выскальзывает из рук, падает, катится по полу – мой гость торопливо подбирает его, ставит на место.
– Право же… теряюсь в догадках и не могу ничего предположить… мне кажется, она могла быть вашей дочерью…
Снова смеюсь:
– А если девушка в окне моя молодая супруга?
– В таком случае мне не останется ничего кроме как откланяться и извиниться за причиненное беспокойство.
