скачать книгу бесплатно
– Позвони, старик.
– Я позвоню около полудня.
Мы медленно спустились по ступенькам.
– Полагаю, Дэйзи тоже позвонит. – Он посмотрел на меня беспокойно, будто надеясь, что я сейчас приведу какое-то подтверждение этому его предположению.
– Я тоже так думаю.
– Что ж, прощай, старик.
Мы пожали друг другу руки и я направился к калитке. Не дойдя немного до калитки, я вдруг вспомнил кое-что и обернулся.
– Все они – нравственно разложившиеся трупы, – закричал я через газон. – Ты один чище всей этой грязной своры, вместе взятой.
Я ни разу не пожалел о том, что сказал тогда это. Это был единственный комплимент, который я когда-либо сделал ему, так как я предосудительно относился к нему от начала до конца. Сперва он вежливо кивнул мне, а потом на лице его изобразилась такая лучезарная и понимающая улыбка, будто мы всегда были в радостном согласии с ним по этому поводу. Его великолепный розовый костюм ярким пятном выделялся на фоне белых ступенек, и я вспомнил тот вечер, когда я впервые подошел к его родовому поместью три месяца назад. Газон и аллея были заполнены лицами тех, кто догадывался о его нечистых путях, а он стоял тогда на этих самых ступеньках, скрывая от них свою чистую мечту, и махал им рукой на прощанье.
Я поблагодарил его за гостеприимство. Мы всегда благодарили его за это, – я и все остальные.
– До свидания, – крикнул я. – Мне понравился завтрак, Гэтсби.
Я в городе. Какое-то время я пытался составить список котировок акций с твердым сроком погашения, но потом уснул в своем кресле-качалке. Перед самым полуднем меня разбудил телефон; выбраться из кресла мне стоило таких усилий, что на лбу у меня проступил пот. Звонила Джордан Бейкер; она часто звонила мне в это время, так как постоянно курсировала между отелями, клубами и частными домами, и найти ее любым другим способом было очень трудно. Обычно ее голос лился из трубки бодро и спокойно, будто в окно влетал кусок дерна, только что вырванный с зеленой площадки ударом ее клюшки по мячу, однако этим утром он казался резким и сухим.
– Я съехала из дома Дэйзи, – сказал я. – Я сейчас в Хемпстеде, и сегодня вечером еду в Саутгемптон.
Наверно, съехать из дома Дэйзи было проявлением такта, однако это меня покоробило, а ее следующая фраза и вовсе ожесточила меня.
– Ты был не очень вежлив со мной тогда вечером.
– Какое это могло иметь значение тогда?
Молчание в трубке. Затем:
– Ладно… я хочу видеть тебя.
– Я тоже хочу видеть тебя.
– А что, если я не поеду в Саутгемптон, а вместо этого приеду в город сегодня вечером?
– Нет… только не сегодня вечером.
– Ну, хорошо.
– Сегодня вечером у меня никак не получается. Различные…
В таком духе мы продолжали разговор еще некоторое время, а потом вдруг наш разговор прервался. Я не знаю, кто из нас первым бросил трубку с резким щелчком, но я знаю, что это мне было все равно. Я не смог бы выдержать разговора с ней за чаем в тот день, даже под угрозой того, что мне никогда больше не доведется с ней разговаривать после этого.
Через несколько минут я позвонил в дом Гэтсби, но линия оказалась занятой. Я пытался дозвониться четыре раза; наконец, сердитый голос коммутатора сообщил мне, что линия удерживается в разъединении на далеком расстоянии от Детройта. Вынув расписание поездов, я обвел маленьким кружком поезд в три пятьдесят. Затем я откинулся на спинку кресла и попытался собраться с мыслями. Был еще только полдень.
Когда я проезжал в поезде мимо зольных куч тем утром, я намеренно пересел на другую сторону вагона. Я знал, что там весь день будут толпиться любопытствующие, мальчишки будут искать в пыли темные капли крови, а какой-нибудь словоохотливый мужичок будет рассказывать снова и снова о том, как все произошло, и чем чаще будет рассказывать, тем меньше будет верить сам в реальность этой истории, пока, наконец, не сможет больше о ней говорить, и эта история о трагическом конце Миртл Уилсон канет в лету. Теперь я хочу вернуться немного назад и рассказать, что произошло в этом гараже после того, как мы уехали оттуда позапрошлой ночью.
С большим трудом им удалось отыскать ее сестру Кэтрин. В ту ночь она, видимо, нарушила свой зарок не пить, потому что когда она приехала, она была накачана алкоголем настолько, что ничего уже не соображала, и ей никак не могли втолковать, что скорая уже повезла во Флашинг труп ее сестры. Когда до нее дошло это, она тотчас упала в обморок, как будто именно этот факт был самым несносным во всем этом деле. Кто-то по доброте душевной или из любопытства взял ее в свою машину и повез вслед за скорой.
Далеко за полночь люди, постоянно меняясь, толпились у гаража, а Джордж Уилсон качался, сидя на диване внутри. Какое-то время дверь в контору оставалась открытой, и всякий, кто заходил в гараж, волей-неволей заглядывал туда. Наконец, кто-то сказал, что это позор, и закрыл дверь. Михаэлис и несколько других мужчин находились рядом с ним: сначала их было четыре или пять, потом осталось двое или трое. Еще через какое-то время Михаэлис сказал последнему вошедшему задержаться на пятнадцать минут, пока он пойдет в свою контору и сварит себе кофе. После этого он просидел там наедине с Уилсоном до рассвета.
Около трех часов ночи бессвязные бормотания Уилсона перешли в другое качество; он немного успокоился и начал говорить о желтом автомобиле. Он заявил, что знает, как вычислить, кому принадлежит этот желтый автомобиль, и потом проговорился о том, что пару месяцев назад его жена вернулась из города с синяками на лице и опухшим носом.
Но когда он понял, что проговорился, он вздрогнул и снова начал причитать «О, Боже мой!» своим страдальческим голосом. Михаэлис сделал неуклюжую попытку отвлечь его.
– Как долго вы прожили в браке, Джордж? Успокойся, посиди минутку тихо и ответь мне на мой вопрос. Как долго вы прожили в браке?
– Двенадцать лет.
– Дети у вас были? Сиди спокойно, Джордж; ответь мне – я задал тебе вопрос. Дети у вас были когда-нибудь?
Большие коричневые жуки настойчиво бились о тусклую лампочку, и каждый раз, когда какой-нибудь автомобиль проезжал по дороге за окном, ему он казался тем самым автомобилем, который несколько часов назад проехал и не остановился. Ему не хотелось заходить в гараж, потому что верстак, на котором лежало тело, был в пятнах крови, поэтому перемещался он только по конторе (и к утру уже изучил каждый предмет в ней), время от времени подсаживаясь к Уилсону и пытаясь его как-то успокоить.
– У тебя есть церковь, в которую ты иногда ходишь, Джордж? Может, ты там уже давно не был? Может, я мог бы позвонить в эту церковь и попросить священника придти сюда, чтобы он поговорил с тобой, а?
– Я не состою ни в какой общине.
– У тебя должна быть какая-то церковь, Джордж, для таких случаев, как этот. Ты не мог ни разу не быть в церкви. Разве ты не венчался в церкви? Послушай, Джордж, ответь мне: ты не венчался в церкви?
– Это было очень давно.
Усилие, которое он сделал, чтобы ответить, нарушило ритм его качаний, и на какое-то мгновение он затих. Потом снова то же наполовину осознанное, наполовину растерянное выражение вернулось в его потухшие глаза.
– Открой вон тот ящик, – сказал он, указывая на письменный стол.
– Какой?
– Вон тот… да.
Михаэлис открыл ящик, ближайший к его руке. Там не было ничего, кроме маленького, дорогого собачьего поводка, сделанного из кожи с серебряной оплеткой. Он выглядел, как новый.
– Это? – спросил он, вынув его.
Уилсон присмотрелся и кивнул.
– Я нашел его вчера вечером. Она пыталась объяснять мне что-то, но я сразу понял, что тут что-то нечисто.
– Ты хочешь сказать, что твоя жена его купила?
– Она держала его в шелковой бумаге на своем бюро.
Михаэлис не увидел в этом ничего странного и привел Уилсону десяток причин, по которым его жена могла купить себе собачий поводок. Но, по-видимому, Уилсон уже слышал некоторые из этих объяснений раньше от Миртл, так как снова начал причитать «О, Боже мой!», только уже шепотом, из-за чего несколько версий его утешителя не были услышаны.
– Тогда выходит, это он убил ее, – сказал Уилсон. Его рот внезапно открылся.
– Кто??
– Я знаю, как это вычислить.
– Ты бредишь, Джордж, – сказал его друг. – У тебя нервное истощение и ты не отдаешь себе отчет в том, что говоришь. Ты лучше возьми себя в руки и досиди тихо до утра.
– Это он убил ее.
– Это был несчастный случай, Джордж.
Уилсон покачал головой. Он прищурил глаза и приоткрыл рот, издав слегка надменное «Хм!».
– Я знаю точно, – сказал он решительно. – Я человек доверчивый и ни о ком не думаю плохо, но когда я знаю что-то, значит, знаю. Ее убил тот человек, который сидел в той машине. Она выбежала, чтобы поговорить с ним, а он не остановился.
Михаэлис тоже видел это, но ему и в голову не пришло, что это может иметь какое-то значение. Он считал, что миссис Уилсон просто убегала от своего мужа, а не пыталась остановить какой-то конкретный автомобиль.
– Зачем ей было это делать?
– Она – глубокий омут, – сказал Уилсон, будто это означало ответ на вопрос. – А-а-а! А-а-а!
Он снова начал качаться из стороны в сторону, а Михаэлис стоял, крутя поводок в руке.
– Может, у тебя есть какой-нибудь друг, которому я мог бы позвонить, Джордж?
Надежда была призрачной: он был почти уверен, что у Уилсона нет друзей. Какие могли быть у него друзья, если его не хватало даже на жену? Он обрадовался, когда заметил чуть позже в комнате перемену, первые признаки пробивающегося через мрак ночи голубого свечения в окне и понял, что скоро рассвет. Около пяти часов за окном было уже достаточно светло, чтобы можно было выключить свет.
Уилсон посмотрел своими стеклянными глазами в окно, на кучи золы, над которыми носились маленькие серые облака, принимая фантастические очертания, в легком ветерке зари.
– Я говорил с ней, – пробормотал он после долгого молчания. – Я сказал ей, что она может обманывать меня, но она не может обмануть Бога. Я подвел ее к окну, – сделав усилие, он встал и подошел к окну, выходящему во двор, упершись лицом в него, – и сказал: «Бог видит, что ты делаешь, все видит, что ты делаешь. Ты можешь обманывать меня, но ты не можешь обмануть Бога!»
Став за спиной у него, Михаэлис вдруг испытал шок, увидев, что он смотрит прямо в глаза Доктора Т. Экльберга, бледного и огромного, который только что появился из рассеивающегося мрака ночи.
– Бог все видит, – повторил Уилсон.
– Это рекламный плакат, – заверил его Михаэлис. Что-то заставило его отвести взгляд от окна и посмотреть в комнату. Уилсон же продолжал стоять у окна еще долго, приблизив лицо к стеклу и кивая головой в сторону сумерек.
К шести часам утра Михаэлис был уже измотан вконец и звук тормозов автомобиля, остановившегося у гаража, воспринял с благодарностью. Приехал один из участников бдения прошедшей ночи, который обещал вернуться; он приготовил завтрак на троих, который он и еще один человек съели вместе. Уилсон к этому времени вел себя уже спокойнее, и Михаэлис пошел домой спать; проснувшись через четыре часа, он поспешил в гараж, но Уилсона там уже не было.
Позже был установлен маршрут его перемещения – он был на ногах все время: следы его вели в Порт-Рузвельт, а оттуда в Гадс-Хилл, где он купил сендвич, который остался нетронутым, и чашку кофе. Должно быть, из-за усталости он шел очень медленно, так как появился в Гадс-Хилле только к полудню. До этого момента проследить его действия было несложно: есть свидетельство мальчишек, которые видели мужчину, который «вел себя как-то странно», и водителей автомобилей, на которых он странно косился, идя по обочине дороги. Потом на три часа он полностью исчез из виду. Полиция на основании его слов, какие он сказал Михаэлису, что он «может что-то вычислить», выдвинула версию, что он в это время ходил от гаража к гаражу, расспрашивая о желтом автомобиле. С другой стороны, не было ни одного работника гаража, который бы его видел; возможно, у него был более простой и надежный способ выяснить то, что он хотел узнать. К половине третьего ночи он уже был в Уэст-Эгге, где спросил кого-то, как пройти к дому Гэтсби. Следовательно, к тому времени он уже знал имя Гэтсби.
В два часа ночи Гэтсби надел свой купальный костюм и дал дворецкому указание, что, если кто-нибудь позвонит по телефону, чтобы он принес аппарат ему в бассейн. Он задержался у гаража, чтобы надуть свой надувной матрац, которым так восхищались его гости этим летом, и шофер помог ему накачать его насосом. Потом он дал указания, чтобы его открытый автомобиль ни в коем случае не выкатывали из гаража, что было странно, так как переднее правое крыло требовало рихтовки.
Гэтсби закинул матрац на плечо и направился в бассейн. Один раз он остановился, чтобы немного поправить его на плече, и шофер спросил, не нужна ли ему помощь, на что он покачал головой и через мгновение исчез среди желтеющих деревьев.
Телефон молчал, но дворецкий не спал всю ночь, ожидая звонка до четырех утра – много позже того момента, когда кому-нибудь еще можно было поднести его, если бы он зазвонил. Я подозреваю, что и сам Гэтсби не верил в то, что он зазвонит, и ему, наверно, уже было все равно. Если это было так, тогда он, должно быть, понял, что потерял этот свой старый, уютный и теплый мир, заплатил высокую цену за то, что слишком долго жил одной-единственной мечтой. Он, должно быть, взглянул на незнакомое небо сквозь пугающую осеннюю листву и содрогнулся от внезапного осознания того, как же уродлива на самом деле роза и как жестоки солнечные лучи к едва пробившейся из земли траве. Новый мир, хоть и материальный, но не настоящий, в котором несчастные привидения, дыша мечтами, как воздухом, плыли по воле случая вокруг… как вон та пепельная, фантастическая фигура, скользящая сквозь бесформенные деревья по направлению к нему.
Шофер (он оказался одним из протеже Вольфсхайма) слышал выстрелы: позже он смог сказать лишь, что не придал им большого значения. Я примчался со станции прямо к дому Гэтсби, и только после той спешки и тревоги, с которой я взбежал по ступенькам крыльца, кто-то из них вообще встревожился. Но они уже тогда обо всем знали – я в этом твердо убежден. Не говоря друг другу почти ни слова, мы четверо: шофер, дворецкий, садовник и я, – помчались к бассейну.
На поверхности воды едва улавливалось слабое движение: это поток свежей воды пробивался к стоку на противоположной стороне бассейна. Вместе с мелкой рябью, которую едва ли можно назвать даже чем-то похожим на волны, матрац с грузом перемещался неравномерно вдоль бассейна. Легкого порыва ветра, который едва морщил поверхность воды, хватало, чтобы изменить случайное направление его движения с его случайным грузом. От соприкосновения со скоплением листьев матрац медленно стал разворачиваться, проводя, подобно ножке циркуля, тонкий красный круг по воде.
И только после того, как мы направились с телом Гэтсби к дому, садовник нашел тело Уилсона, лежащее немного поодаль в траве, дополнив картину кровавого жертвоприношения.
ГЛАВА 9
Прошло уже два года, и моя память сохранила остаток того дня, всю ночь и следующий день только в виде бесконечной вереницы полицейских, фотографов и газетчиков, входящих и выходящих из входной двери дома Гэтсби. Веревка была натянута поперек главных ворот, и полицейский приставлен к ней для того, чтобы отгонять любопытных мальчишек, однако они вскоре обнаружили, что можно пройти через мой двор, и небольшая кучка их с открытыми ртами постоянно вертелась возле бассейна. Какой-то человек с самоуверенным видом, вероятно детектив, произнес слово «сумасшедший» после того, как исследовал тело Уилсона в тот вечер, и непреднамеренная солидность его голоса задала тон газетным репортажам на следующее утро.
Большинство этих репортажей оказались просто кошмарными: нелепыми, полными несущественных подробностей, предвзятыми и далекими от истины. Когда из слов Михаэлиса на дознании стало ясно, что Уилсон подозревал свою жену в неверности, я подумал, что вся эта история вскоре будет подана как пасквиль с пикантными подробностями, однако Кэтрин, которая могла бы сообщить какие-то подробности, не сказала на этот счет ни слова. Она также показала на удивление недюжинный характер в этом деле: посмотрев следователю прямо в глаза решительным взглядом из-под наведенных бровей, она поклялась, что ее сестра никогда в жизни не видела Гэтсби, что ее сестра была совершенно счастлива со своим мужем и что ее сестра никогда не крутила ни с кем интрижки. Она убеждала сама себя в этом, и даже заплакала в носовой платок, будто уже само подозрение в чем-то подобном было для нее невыносимым. Поэтому Уилсон был понижен до ранга мужа, «обезумевшего от горя», чтобы сюжет этой истории сохранить в его самом простом виде. И таким он и остался.
Однако вся эта сторона этой истории казалась мне далекой и несущественной. На стороне Гэтсби оказался я, и я один. С того самого момента, как я позвонил в поселок Уэст-Эгг и сообщил об этой катастрофе, все догадки касательно него и все практические вопросы адресовались мне. Поначалу меня это удивляло и приводило в замешательство, но потом, когда я увидел, что проходит час за часом, а он лежит в своем доме, неподвижный, бездыханный и не могущий сам за себя говорить, я понял, что ответственность за него лежит на мне, потому что больше никто не проявлял к нему никакого интереса, я имею в виду, того личного заинтересованного участия, на которое каждый человек имеет все-таки какое-то право после смерти.
Я позвонил Дэйзи через полчаса после того, как мы нашли его, набрал ее номер машинально, на автомате. Однако они с Томом уехали сразу после полудня и взяли с собой вещи.
– И что, не оставили адреса?
– Не оставили.
– Можете сказать, когда они вернутся?
– Не могу.
– Куда они могли поехать, как вы думаете? Как мне найти их?
– Не знаю. Не могу сказать.
Я хотел привести кого-нибудь к нему. Я хотел зайти к нему в комнату, где он лежал, и заверить его: «Я обязательно приведу кого-нибудь к тебе, Гэтсби. Не волнуйся. Просто доверься мне, и я приведу кого-нибудь к тебе…».
Телефона Мейера Вольфсхайма в телефонной книге не оказалось. Дворецкий дал мне адрес его конторы на Бродвее, и я позвонил в справочное бюро, но когда у меня уже был нужный номер, было уже далеко за пять часов вечера, и никто на звонки не отвечал.
– Вы будете звонить еще раз?
– Я звонил им уже три раза.
– Это очень важно.
– Сожалею, но, боюсь, там никого нет.
Я вернулся в гостиную, и на какое-то мгновение подумал, что все они – случайные посетители, все эти чиновники, которые внезапно заполнили комнату. Но, когда они отвернули край простыни и посмотрели на Гэтсби, на его застывшие глаза, его протест продолжил звучать в моих ушах:
– Слушай, старик, ты должен привести кого-нибудь ко мне. Ты должен постараться. Я не могу проходить через это все один.
Кто-то начал задавать мне вопросы, но я убежал от него и, поднявшись на второй этаж, начал поспешно рыться в незапертых ящиках его письменного стола: он никогда мне однозначно не говорил, что его родителей уже нет в живых. Но там не оказалось ничего – лишь фотография Дэна Коди, символ забытого убийства, который смотрел пристально со стены.
На следующее утро я отправил дворецкого в Нью-Йорк с письмом к Вольфсхайму, в котором запрашивал информацию и просил его срочно приехать на ближайшем поезде. Эта просьба показалась мне излишней, когда я ее написал. Я был уверен, что он ужаснется, когда откроет газеты, точно так, как я был уверен в том, что от Дэйзи придет телеграмма еще до полудня, но ни телеграммы, ни мистера Вольфсхайма так и не появилось: не приехал никто, только появилось еще больше полицейских, фотографов и газетчиков. Когда дворецкий принес ответ от Вольфсхайма, у меня уже начало расти ощущение какой-то солидарности с Гэтсби в презрении к ним всем, ощущение того, что мы бросаем им всем вызов.
Дорогой мистер Каррауэй! Для меня это был один из самых страшных ударов в моей жизни, и я даже с трудом могу поверить, что это вообще на самом деле произошло. Такой сумасбродный поступок, который совершил этот человек, должен всех нас заставить серьезно задуматься. Я не могу приехать сейчас, так как я завязан в одном очень важном деле и не могу впутываться в это сейчас. Если будет что-то, что я смогу сделать немного позже, сообщите мне в письме и передайте через Эдгара. Я едва понимаю, где нахожусь, когда слышу о подобном; я совершенно поражен и сражен этим страшным известием.
Искренне ваш,
Мейер Вольфсхайм
