скачать книгу бесплатно
Только негр и я находились достаточно близко, чтобы услышать то, что он сказал, но полицейский уловил что-то в тоне голоса и посмотрел в нашу сторону свирепым взглядом.
– О чем это вы там говорите? – спросил он.
– Я его друг. Том повернул голову, продолжая при этом крепко удерживать Уилсона руками. – Он говорит, что знает машину, которая сбила ее… Это была желтая машина.
Какой-то неясный импульс заставил полицейского посмотреть подозрительно на Тома.
– А какого цвета ваша машина?
– Моя машина голубая, купе-кабриолет.
– Мы приехали прямо из Нью-Йорка, – сказал я.
Тот, кто ехал позади нас, подтвердил это, и полицейский отвернулся.
– Итак, повторите, пожалуйста, еще раз, как правильно пишется ваше имя…
Взяв Уилсона под мышку, как куклу, Том внес его в контору, посадил на стул и вернулся.
– Кто-нибудь подойдет сюда, чтобы посидеть с ним? – властным тоном отчеканил он. Под действием его взгляда двое, стоявшие ближе всего к нему, переглянулись и неохотно вошли в комнату. Том захлопнул за ними дверь и сошел с единственной ступеньки, избегая смотреть на стол. Проходя мимо меня, он шепнул: «Выходим отсюда!»
Смущенно идя за ним, пролагавшим нам путь своими властными руками, мы пробирались сквозь все еще стоящую толпу; прошли мимо запоздалого доктора с кейсом в руке, за которым послали полчаса назад, на что-то еще пытаясь надеяться.
Том вел машину медленно, пока мы не повернули за поворот, после чего он резко нажал на газ, и кабриолет рванул по дороге во тьму ночи. Через какое-то время я услышал сдавленное хриплое всхлипывание и увидел, что по его лицу текут слезы.
– Чертов трус! – выл он. – Даже не остановил машину.
Дом Бьюкененов внезапно появился из-за темных шелестящих деревьев и поплыл в нашу сторону. Том остановился у крыльца и посмотрел на второй этаж, на котором два окна сияли светом за вьющимся виноградом.
– Дэйзи дома, – сказал он. Когда мы вышли из машины, он глянул на меня и слегка поморщился.
– Мне следовало бы высадить тебя в Уэст-Эгге, Ник. Сегодня вечером мы ничего уже делать не сможем.
С ним произошла перемена, и говорил он теперь серьезно и с твердой решительностью. Пока мы шли к крыльцу дома по залитому лунным светом гравию, он в нескольких коротких фразах обрисовал нам, как выйдет из сложившейся ситуации.
– Я вызову такси, и оно отвезет вас домой, а пока вы будете его ждать, вам с Джордан лучше пойти на кухню и заказать ужин, если хотите, конечно. Он открыл дверь. – Входите.
– Нет, спасибо. Но я буду благодарен, если ты вызовешь мне такси. – Я подожду снаружи.
Джордан ладонью коснулась моей руки.
– Ты что, не войдешь в дом, Ник?
– Нет, спасибо.
Я чувствовал себя немного уставшим и хотел побыть один. Но Джордан задержалась у двери еще на мгновение.
– Но ведь еще только половина десятого, – сказала она.
Я скорее бы застрелился, чем вошел бы в дом; я устал от них от всех за целый день, и внезапно в эти «все» вошла также и Джордан. Она, должно быть, что-то подобное уловила в моем выражении лица, так как резко повернулась и взбежала по ступенькам крыльца в дом. Несколько минут я сидел, охватив голову руками, пока не услышал, как внутри дома дворецкий берет телефонную трубку и вызывает такси. Потом я побрел по дорожке в сторону от дома, решив подождать у ворот.
Не прошел я и двадцати ярдов, как услышал мое имя, и на дорожку из кустов вышел Гэтсби. Должно быть, к тому моменту я был уже на пределе своих сил, так как не мог думать ни о чем, кроме как о том, как ярок его розовый костюм в лунном свете.
– Что ты здесь делаешь? – поинтересовался я.
– Просто стою здесь, старик.
Занятие это казалось каким-то недостойным, с какой стороны на него ни посмотри. Кто его знает, может, он готовится ограбить дом через минуту; я не удивился бы, если бы увидел в темных кустах за его спиной зловещие лица, лица «людей Вольфсхайма».
– Ты видел какое-нибудь происшествие на дороге? – спросил он через минуту.
– Видел.
Он выдержал паузу.
– Сбили насмерть?
– Да.
– Я так и думал; я сказал Дэйзи об этом. Это лучше, что все произошло внезапно. Она перенесла шок довольно хорошо.
Он говорил так, будто реакция Дэйзи – единственное, что имело значение.
– Я пришел в Уэст-Эгг по боковой дороге, – продолжал он, – а машину оставил в гараже. Я не думаю, чтобы нас кто-нибудь заметил, но, конечно же, я не могу быть уверен на все сто.
К этому моменту он стал мне уже настолько противен, что я не счел необходимым даже сказать ему, что он неправ.
– Кто была эта женщина? – спросил он.
– Ее фамилия была Уилсон. Ее муж – владелец гаража. Как, черт возьми, это вообще произошло?
– Я пытался вывернуть руль в сторону, но… – он замялся, и в тот же миг мне все стало ясно.
– Дэйзи была за рулем?
– Да, – сказал он через мгновение, – но я, конечно же, возьму все на себя. Понимаешь, когда мы выехали из Нью-Йорка, она была очень взволнована и подумала, что вождение ее успокоит, а эта женщина выскочила прямо на нас как раз в тот момент, когда мимо нас проезжала другая машина, ехавшая в противоположную сторону. Все произошло за минуту, но у меня сложилось впечатление, что она хотела поговорить с нами; наверно, приняла нас за каких-то своих знакомых. Сначала Дэйзи сделала маневр от нее в сторону проезжавшей мимо машины, но потом не выдержала и крутнула руль обратно. В ту секунду, когда я дотянулся до руля, я почувствовал страшный удар: от такого удара она должна была скончаться на месте.
– Он разорвал ее на куски…
– Не надо подробностей, старик. – Он содрогнулся. – Потом Дэйзи нажала на газ. Я пытался показать ей, как остановиться, но она не смогла, поэтому я нажал на аварийный тормоз. После этого она упала мне на колени, и я повел машину дальше.
– Завтра с ней будет все хорошо, – сказал он через время. – Я просто подожду здесь, чтобы увидеть, будет ли он пытаться донимать ее по поводу этой неприятности сегодня вечером. Она заперлась в своей комнате, и если он попытается применить насилие, она будет включать и выключать свет, чтобы дать мне сигнал.
– Он не прикоснется к ней, – сказал я. – Он не думает о ней.
– Я ему не верю, старик.
– Как долго ты собираешься ждать?
– Всю ночь, если потребуется. – По крайней мере, пока они не лягут спать.
Внезапно вся эта ситуация представилась мне с другой стороны. Что, если Том узнает, что Дэйзи была за рулем? Он может увидеть в этом какую-то связь – да и в принципе может увидеть в этом что угодно. Я посмотрел в сторону дома; внизу, на первом этаже, светились два или три окна, и розовое свечение исходило из комнаты Дэйзи на втором этаже.
– Подожди меня здесь, – сказал я. – Я гляну, есть ли там какое-нибудь движение.
Я вернулся к дому по краю газона, мягко перешел по гравию дорожки на другую сторону и подошел на цыпочках к ступенькам веранды. Шторы в гостиной были раздвинуты, и я увидел, что комната пуста. Перейдя по веранде, на которой мы обедали в тот июньский вечер три месяца назад, я подошел к маленькому прямоугольнику света, который, как я понял, шел из окна буфетной. Штора была закрыта, но я нашел щель у самого подоконника.
Дэйзи и Том сидели друг напротив друга за кухонным столом; между ними на столе стояло блюдо с холодным цыпленком и две бутылки эля. Он сосредоточенно говорил ей что-то через стол, и от серьезности произносимого его рука машинально опускалась на ее руку и покрывала ее. Время от времени она поднимала на него глаза и кивала в согласии.
Они не были счастливы, и никто из них не прикоснулся ни разу ни к цыпленку, ни к элю, и все же назвать их несчастными тоже было трудно. Во всей этой сцене безошибочно улавливалась атмосфера естественной близости, и любой, глядя на них, сказал бы, что они о чем-то договариваются между собой.
Когда я на цыпочках отошел от веранды, я услышал, как мое такси нащупывает путь к дому по темной дороге. Гэтсби ожидал меня на том же месте, где я оставил его.
– Там наверху все тихо? – спросил он тревожно.
– Да, все тихо. – Я выдержал паузу. – Тебе было бы лучше пойти домой и немного поспать.
Он покачал головой.
– Я хочу подождать здесь, пока Дэйзи не пойдет спать. Спокойной ночи, старик.
Он всунул руки в карманы своего пиджака и, отвернувшись от меня, с новым рвением продолжил наблюдать за домом, как будто мое присутствие оскверняло священность его бдения. И я ушел, оставив его стоять там в лунном свете и стеречь пустоту.
ГЛАВА 8
Я не мог заснуть всю ночь; туманный горн беспрестанно стонал на Проливе, и метания между нелепой реальностью и дикими, пугающими снами изматывали меня. Ближе к рассвету я услышал, как к крыльцу Гэтсби подъехало такси, и я тотчас вскочил с постели и начал одеваться: я чувствовал, что должен что-то сказать ему, предупредить его о чем-то, и что утром это сделать будет уже поздно.
Перейдя по газону к нему во двор, я увидел, что его входная дверь все еще открыта, а он сидит, склонившись над столом в холле в тяжелом унынии или во сне.
– Ничего так и не произошло, – сказал он уныло. – Я прождал всю ночь, и около четырех часов утра она подошла к окну, постояла с минуту и потом погасила свет.
Его дом никогда не казался мне таким огромным, как в ту ночь, когда мы обшаривали его огромные комнаты в поисках сигарет. Мы раздвигали шторы, больше похожие на шатры, ощупывали бесконечные футы темных стен в поисках электрических выключателей: однажды мои пальцы попали даже на клавиши какого-то призрачного пианино, которое издало резкий звук, похожий на всплеск. Везде было невыразимое количество пыли, и в комнатах пахло плесенью, как будто они не проветривались уже много дней подряд. Я нашел коробку для сигар с двумя прелыми, сухими сигаретами на каком-то незнакомом столе. Распахнув французские окна в гостиной, мы сели там, выпуская дым в темноту.
– Тебе надо уехать отсюда, – сказал я. – Нет никаких сомнений в том, что они вычислят твою машину.
– Уехать сейчас, старик?
– Уехать в Атлантик-Сити на неделю, или в Монреаль.
Он даже думать об этом не хотел. Он никак не мог оставить Дэйзи, пока не узнает, что она собирается делать. Он судорожно держался за соломинку последней надежды, и у меня не хватило духа вырвать ее из его рук.
Именно в эту ночь он поведал мне эту странную историю с Дэном Коди из своей молодости, и рассказал мне ее потому, что «Джей Гэтсби» уже разбился, как стекло, о камень злобы Тома, и длинной тайной буффонаде с этим именем пришел конец. Я думаю, теперь он мог бы уже свободно признаваться в чем угодно, но он хотел говорить только о Дэйзи.
Она была первой «приличной» девушкой из высшего общества, каких он когда-либо знал. В различных своих нераскрытых ипостасях он уже входил в контакт с такими людьми, но всегда натягивал какую-то невидимую колючую проволоку между собой и ими. Ее же он нашел волнующе-желанной. Он приходил к ней в дом, сначала с другими офицерами из Кэмп-Тэйлора, потом один. Дом этот его поразил: он никогда раньше не бывал в таком красивом доме. Но главное, отчего буквально замирало дыхание у него, была мысль о том, что в нем жила Дэйзи: для нее жить в нем было так же естественно и привычно, как для него – в своей палатке в лагере. В этом доме была какая-то зрелая, как плод, уже готовый упасть в руки, тайна; намек на то, что спальные комнаты наверху еще красивее и прохладнее, чем остальные спальные комнаты; что в его коридорах кипит веселая и блистательная жизнь; намек на любовные романы, но не на те поросшие мхом и уже почившие в лаванде романы, а на свежие и трепещущие сердечными вздохами, отдающие запахом сияющих автомобилей последнего года выпуска и балов, чьи цветы едва тронуло увядание. Также восхищало его и то, что Дэйзи уже любили раньше многие мужчины: это повышало ее ценность в его глазах. Он ощущал их присутствие повсюду в доме, наполнявшее его атмосферу тенями и отзвуками еще трепещущих чувств.
Но он знал, что оказался в доме Дэйзи по чистой, колоссально чистой случайности. Какое бы славное будущее ни ожидало его впереди как Джея Гэтсби, в настоящий момент он был молодым человеком без гроша за душой и без прошлого, и в любой момент его униформа, – это создающее невидимость прикрытие, – могла слететь с его плеч. Поэтому он спешил воспользоваться сполна этим прикрытием. Он хватал все, что только мог ухватить, жадно и без разбору, и в итоге «ухватил» и Дэйзи одним тихим октябрьским вечером, «ухватил» ее именно потому, что не имел ни малейшего права касаться ее руки.
Он мог испытывать презрение к себе, так как наверняка «взял» ее обманным путем. Нет, он не манил ее своими призрачными миллионами, но он умышленно давал Дэйзи ощущать себя в безопасности рядом с ним; он позволял ей думать, что он во многом человек того же сословия, что и она, и что поэтому он полностью способен заботиться о ней. На самом же деле за этим ничего не стояло: у него не было никакого надежного семейного тыла, и по прихоти безликого государства он мог в любой момент быть брошен в любую точку мира.
Однако он не презирал сам себя за это, и все вышло не так, как он себе представлял. Он, вероятно, хотел просто извлечь из этой удачи столько пользы для себя, сколько возможно, и пойти по жизни дальше, но потом обнаружил, что предался погоне за Граалем. Он знал, что Дэйзи была необыкновенной девушкой, но он тогда еще не понимал, до какой степени необыкновенной может быть «приличная» в его понимании девушка из высшего общества. Она растворилась в своем богатом доме, в своей богатой, полной чаше жизни, не оставив Гэтсби от всего этого ничего. Он чувствовал себя женатым на ней: этим все было сказано.
Когда они снова встретились через два дня, у Гэтсби буквально перехватило дух; он почувствовал себя некоторым образом преданным Дэйзи, которая сама, без него купалась в этом богатстве. Крыльцо ее дома сияло звездным блеском купленной роскоши; плетеное кресло-качалка модно заскрипело, когда она повернулась к нему и он поцеловал ее необычные и прелестные губы. Она была простужена, отчего голос ее сделался хрипловатым и еще более чарующим, чем когда-либо раньше, и Гэтсби был ошеломлен, ощутив ту юность и тайну, которые богатство, заключая в свой плен, тем самым сохраняет, свежесть множества одежд, а также свежесть самой Дэйзи, сияющей, как серебро, защищенной от всех бед и гордо возносящейся над отчаянной борьбой за выживание, которую ведут бедные в этом мире.
– Я не могу передать тебе, насколько я был удивлен, когда понял, что влюблен в нее, старик. Я даже надеялся было, что она меня отвергнет, но она этого не сделала, потому что тоже была влюблена в меня. Она думала, что я знаю много, так как знаю жизнь не такой, какой ее знает она… И таким образом, намеченные мной великие дела оказались задвинутыми далеко в сторону, а я погружался все глубже и глубже в любовь с каждой минутой, и при этом вдруг обнаружил, что это меня совершенно не волнует. Какой смысл делать все эти великие дела, если гораздо проще было всего лишь рассказывать ей о том, что я собираюсь делать?
Вечером накануне того дня, когда он отправлялся за границу, он обнял Дэйзи, и они долго сидели так и молчали. Был холодный осенний день; в комнате горел камин, и щеки ее горели румянцем. Она то и дело шевелилась, и он менял немного положение своей руки, и один раз поцеловал ее темные, блестящие волосы. Тот вечер погрузил их на какое-то время в состояние покоя, будто для того, чтобы оставить свой глубокий след в их памяти перед долгой разлукой, которую сулил им день грядущий. Никогда они не были ближе друг к другу за весь месяц своей любви, никогда не чувствовали друг друга глубже, чем в тот момент, когда она проводила своими сомкнутыми губами по его плечу или когда он прикасался к кончикам ее пальцев так нежно, будто она спит.
На войне дела у него шли на удивление хорошо. Он ушел на фронт в чине капитана, а после сражений при Аргонне стал майором и ему дали командовать пулеметной дивизией. После Перемирия он изо всех сил пытался вернуться домой, но вследствие каких-то препятствий или недоразумения попал вместо этого в Оксфорд. К этому времени он уже был встревожен: в письмах Дэйзи уже улавливались нотки волнения и отчаяния. Она не понимала, почему он не может вернуться. Она ощущала на себе давление внешней жизни и хотела видеть его и ощущать его присутствие рядом с собой, да и вообще укрепить свою уверенность в том, что поступает правильно, ожидая его.
Ведь Дэйзи была молода, и ее искусственный мир был наполнен благоуханием орхидей и приятными, веселыми снобами и оркестрами, задававшими ритм году, вкладывая всю грусть и неудовлетворенность жизнью в новые аккорды. Всю ночь саксофоны безнадежно жаловались на нее, выводя мелодию «Билл Стрит блюза», а сто пар позолоченных и серебряных туфель подметали блестящую пыль. В час чаепития всегда были комнаты, которые сотрясала непрерывно эта легкая, приятная лихорадка, а новые лица кружились то тут, то там лепестками роз, которые поднимает и кружит по полу дуновение печальных саксофонов.
По этой сумеречной вселенной Дэйзи снова начала свое движение вместе с наступлением сезона; она сама не заметила, как снова стала ходить на полдюжину свиданий в день с полдюжиной мужчин и засыпать только под утро с бусами и шифоном вечернего платья, лежащими вперемешку с умирающими орхидеями на полу у ее кровати. И все это время что-то внутри нее кричало, требуя от нее определиться. Ее жизнь должна была принять определенность сейчас же, немедленно, и решение должно было быть принято на любом основании, будь то любовь, деньги, или холодный расчет, – что первым попадется под руку.
Такое основание «попалось под руку» в середине весны с появлением Тома Бьюкенена. В его внешнем виде и положении была какая-то внушительная надежность, и Дэйзи была польщена. Несомненно, не обошлось без определенной внутренней борьбы и определенной победы. Ее письмо дошло до Гэтсби, когда он еще был в Оксфорде.
На Лонг-Айленде уже рассвело, и мы спустились на первый этаж, чтобы раскрыть остальные окна, заполнив дом сереющим и все более насыщающимся золотом зари светом. Внезапно дерево отбросило тень на росу, и призрачные птицы запели в его голубой листве. В воздухе ощущалось медленное, приятное колебание, почти ветерок, обещавшее прохладный, замечательный день.
– Я не думаю, что она когда-нибудь любила его, – сказал Гэтсби, отвернувшись от окна и посмотрев на меня вызывающе. – Не забывай, старик, что она была очень сильно возбуждена вчера вечером. Он рассказывал ей об этих делах так резко, что она испугалась, представил все это так, будто я был каким-то дешевым жуликом. И в результате она едва ли отдавала себе отчет в том, что говорила.
Нахмурившись, он сел.
– Конечно, она могла полюбить его на какую-то минуту, когда они еще только поженились, и все равно любить меня больше даже тогда, понимаешь?
Неожиданно он произнес одну любопытную фразу:
– В любом случае, – сказал он, – это у нее было что-то личное.
Как еще можно было отреагировать на это, кроме как заподозрить некую проницательность в его понимании этой любовной связи, измерить глубину которой было невозможно?
Он вернулся из Франции, когда Том с Дэйзи еще были в свадебном путешествии, и все же поехал, зная, что напрасно, но будучи не в силах себя перебороть, в Луисвиль на последние гроши из своего армейского жалованья. Он пробыл там неделю, бродя по улицам, по которым они бродили вместе весь тот ноябрьский вечер, и заходя в места в стороне от их пешеходного маршрута, к которым они ездили на ее белом автомобиле. Как дом Дэйзи всегда казался ему таинственнее и веселее других домов, точно так же и сам город, даже несмотря на то, что ее там не было, казался ему исполненным меланхоличной красоты.
Он уехал – уехал с ощущением, что если бы поискал лучше, то нашел бы ее; уехал с ощущением, что оставляет ее там. В общем вагоне – он был сейчас без гроша – было душно. Он вышел в открытый тамбур и сел на складной стул; перед глазами промелькнул перрон и начали проплывать внутренние дворы незнакомых зданий. Затем пошли весенние поля, и по ним с минуту мчал желтый вагон с теми людьми, которые могли когда-то созерцать бледную магию ее лица на какой-нибудь случайной улице.
Колея совершила поворот, и теперь вагон ехал в сторону от солнца, которое, опустившись ниже, казалось распростертым в благословении над исчезающим городом, от которого оно отнимало свое горячее дыхание. В отчаянии он вытянул руку, как бы для того, чтобы ухватить хотя бы пригоршню этого воздуха, сберечь какой-то фрагмент того места, которое она сделала для него привлекательным. Но потом все это замелькало слишком быстро перед его затуманенными глазами, и он осознал, что потерял этот фрагмент жизни, самый свежий и самый лучший, навсегда.
Было девять часов, когда мы окончили завтрак и вышли на крыльцо. Ночь произвела резкую перемену в погоде, и в воздухе ощущался аромат осени. Садовник, последний из старой прислуги Гэтсби, подошел к ступенькам.
– Я собираюсь сегодня спустить воду из бассейна, мистер Гэтсби. Скоро начнут падать листья, и тогда начнется эта постоянная проблема с трубами.
– Не делай этого сегодня, – ответил Гэтсби. Он повернулся ко мне и, как бы оправдываясь, сказал: – А знаешь, старик, я ведь ни разу так и не поплавал в этом бассейне за все лето.
Я глянул на часы и встал.
– Осталось двенадцать минут до отхода моего поезда.
Мне не хотелось ехать в город. Я так устал, что и пальцем не хотел пошевелить, но дело было даже не в этом: я просто не хотел оставлять Гэтсби одного. Я пропустил тот поезд, потом еще один, прежде чем смог набраться сил и уехать.
– Я позвоню тебе, – сказал я на прощание.
