скачать книгу бесплатно
Джей Джей загасил едва закуренную сигарету. Букетик фиалок поник, он слишком крепко его сжимал. Цветы, однако, еще хорошо пахли. Он пожалел, что не купил у старушки всю корзину.
– Вообще-то я тот, кто сопровождает новобрачного в церковь.
– Игорь! – гаркнул мужчина у стойки. – Я все еще вижу клиентов. Уладь это дело, а?
У Хэдли вырвался короткий грустный смешок.
– Что скажет мистер Тайлер Тейлор – отец?
– Мне двадцать три года, стало быть, я совершеннолетний.
Он не добавил: «И я не Нельсон».
– Вы скажете ему, что мы виделись пять-шесть раз, не больше? Что я иногда сигарет гёрл, а иногда хэтчек гёрл?[60 - Hatcheck girl – гардеробщица (англ.).]
– Для меня это не проблема, не будет проблемой и для него.
– Что моя профессия – танцовщица?
– Да, на танцовщице он, боюсь, чуть-чуть зависнет.
– Вот видите.
– Потому что он обожает танцевать! Он захочет знать, превосходны ли вы. Вы превосходная танцовщица, надеюсь?
– Вы скажете ему, что я из Уиллинга, три тысячи четыреста шестьдесят пять жителей, штат Иллинойс?
– А, вот это ему надо будет сообщить с осторожностью. Он закоренелый нью-йоркец.
Он смеялся. Она нет. Она подбирала слова.
– Та женщина, такая красавица, что была с вами в вечер шимми… Элла Тарлингтон. Она, кажется, очень вас любит.
Он с жадностью всмотрелся в ее лицо в поисках знака досады, ревности… Но Хэдли, казалось, лишь не хотела никого обидеть.
– Надеюсь, – сказал он. – Мы знакомы с раннего детства. И очень любим друг друга.
Она потуже затянула пояс плаща, под которым была форма гардеробщицы.
– Мне пора идти.
– Элла моя сестра, – удержал он ее, смеясь. – Моя старшая сестра.
Он снова всмотрелся в нее, тщетно пытаясь отыскать следы облегчения, успокоенной ревности.
– Мне надо вернуться. Я слишком долго отсутствую.
Джей Джей заставил ее снова сесть.
– Терри одна, – настаивала она.
Он удержал ее на стуле.
– Я вернусь в «Сторк» в пятницу. В этот день, Хэдли, могу я надеяться получить ответ на мой вопрос?
– В пятницу у меня выходной.
– Ладно, в субботу.
В голове у него отложилось только одно. Она не сказала «нет». Она подняла руку и погладила ему лоб и волосы. Он едва почувствовал ее пальцы.
– Вы добрый, Джей Джей.
– Если это синоним влюбленного, то я отчаянно, безумно добр.
– Я взволнована, – тихо сказала она.
– А я успокоился…
– Взволнована, запуталась.
– Успокоился и верю.
Он добавил через несколько секунд:
– Успокоился, верю… и тревожусь.
И повернулся, чтобы поцеловать ее нежным, долгим поцелуем в губы. Раз, потом – не смог удержаться – еще раз.
– Почему я? – спросила она, отворачиваясь. – Я бесцветная, самая обыкновенная.
– Я буду целовать вас каждый раз, когда вы это скажете.
– Это правда, я бесцветная и сама…
Он привел угрозу в исполнение. Она не противилась.
– Я пойду, – пробормотал он. – Пока еще помню, где я живу.
Он отодвинул стул, встретил взглядом строго нахмуренную бровь клиента с бородкой и в розовой бабочке, который внимательно наблюдал за ними над яблочным соком. Джей Джей вежливо приподнял шляпу.
– Мы жених и невеста, – извинился он.
И, наклонившись к уху Хэдли, прошептал:
– Почти.
13. I’m looking over a four leaf clove[61 - Я смотрю на четырехлистный клевер (англ.).]
В эту ночь колокол Амброуз Чепел прозвонил половину третьего, когда Хэдли, вернувшись из «Сторка», взошла на крыльцо пансиона «Джибуле». Она разулась в холле и поднялась по лестнице босиком.
Как и каждый вечер после работы, она вошла в приоткрытую дверь комнаты Черити, не разбудив ее – Черити никогда не просыпалась, – и унесла закутанного в одеяло Огдена вместе с маленькой заводной обезьянкой с тарелками. Он не расставался с этой игрушкой, с тех пор как Джей Джей купил ее для него у бродячего торговца.
Луна отбрасывала льняные отсветы на волосики ребенка. Тот же цвет, что у Арлана. Хэдли поцеловала спящего сына, отнесла его к себе в комнату, бережно уложила в кровать.
Она разделась, надела ночную рубашку и быстро легла в темноте, прижимая к себе ребенка, обнимавшего обезьянку.
Усталая, она лежала неподвижно с широко открытыми глазами. В голове стучало. Между тем она чувствовала себя умиротворенной. Она тоже успокоилась. Она легко, совсем легко потерлась подбородком о мягкие кудряшки ребенка.
– Мы его найдем, – прошептала она в подушку. – Однажды папа будет здесь, с нами, обязательно. Обязательно! Ты его сын.
С усталым вздохом она закрыла глаза.
– А я его жена.
* * *
Моя дорогая, моя сногсшибательная сестренка!
Как же я доволен – нет, счастлив, зная, что ты дома на две недели. Может быть, ты так стосковалась по маминым рагу и нормандскому торту, что будешь меньше любить четки? Я плохо себе представляю, как ты встаешь с рассветом, ты же иной раз даже жертвовала завтраком, чтобы поваляться в постели. Узнаю ли я тебя, когда вернусь, моя Розетта?
Джослин сделал паузу, чтобы надкусить печенье «Орео», и бросил остаток № 5, который съел его с быстротой молнии.
Когда Урсула, официальная хозяйка № 5, проводила вечера вне дома, песик устраивался на ночлег в студии Джослина в полуподвале. Время от времени, уткнувшись мордочкой в полукруглое окно, он наблюдал за ногами прохожих.
Авокадо. Мое последнее открытие! Ты, верно, представила себе адвоката, очкарика, зарывшегося в криминальные досье? Ошибка. Это что-то вроде зеленой груши, чертовски зеленой, с толстой кожурой, напоминающей линолеум в лавке Фродона на улице Этьен-Марсель. На вкус оно… крепкое и мягкое. Прохладное и маслянистое. Самое удивительное – его большая косточка, твердая, как деревяшка. Наверно, это деревяшка и есть. Я пытался ее расколоть – невозможно. Она хранит свою тайну философского камня. Я привезу тебе авокадо, когда вернусь, говорят, они хорошо выдерживают дорогу.
Джослин вытер перо клинексом. Этого он никогда не решился бы проделать тоненькими батистовыми платочками Жанин Бруйяр, его матери. С помощью № 5 он доел второе печенье.
Я пишу тебе это, и мое сердце поет от радости и плачет от горя одновременно. Я буду счастлив увидеть вас всех, я так скучаю по маме, но мне больно представить момент, когда придется покинуть Нью-Йорк, пансион «Джибуле», белок в Центральном парке, моих американских друзей.
Ладно, до июля еще далеко…
Я останусь на их национальный праздник 4-го (говорят, это нечто) и буду в Париже к нашему.
Я храню ослепительное воспоминание о нашем первом 14 июля после войны, без родителей. Правда, было красиво? Ты помнишь? Ты все время танцевала с тем канадцем на балу на площади Аббатис, вокруг рвались петарды, а я топтался с той девушкой с шеей рептилии, которая отдавила мне все пальцы. Мама наказала нам с Эдит не спускать с тебя глаз… И я не спускал с тебя глаз!
Роземонда была так красива в тот вечер 14 июля 1947-го, через два года после освобождения. Им было по пятнадцать лет. Эдит, их старшей сестре, семнадцать. Джослин с Роземондой близнецы.
В том же духе, но куда шире, мы отпраздновали день Святого Патрика. Все ньюйоркцы в этот день становятся ирландцами. И все носят что-нибудь зеленое, это правило.
Так что 5-я авеню была зелена от народа. Девушки из «Джибуле» купили или соорудили себе новые шляпки, и даже миссис Мерл (канарейки и цветы шиповника в зеленом гнездышке)!
Да, американцы абсурдны. Способны мириться с самыми немыслимыми чудачествами во имя свободы мнений и их пресловутой Первой поправки… но способны также преследовать вас и притеснять во имя… того же самого.
Ты представляешь себе, что галла за то, что он голосует за коммунистов, могли бы взять под надзор, на карандаш, написать на него донос? Да треть Франции была бы в тюрьме! Смешно, правда? Так вот, здесь в этом нет ничего смешного. Увольняют даже полных психов. И шпионят напропалую, на улице, на работе, в кафе, в кино… Поступая на работу, ты должен поклясться и подписать бумагу, что не состоял в компартии. И даже если у тебя никогда не было членского билета, ты должен поклясться, что не участвовал в таком-то «непатриотическом» собрании десять или двадцать лет назад. Удивительна эта смесь безумной эйфории после пережитой ужасной войны и постоянного удушья, которое чувствуешь сейчас от тотальной слежки.
Прилагаю статью, которую я вырезал из «Бродвей Спот», за подписью некого Эддисона Де Витта.
Ничего общего (чисто посплетничать): этого самого Эддисона мы встретили в первый вечер, когда я побывал в театре. В тот вечер мы с девушками просочились без билетов – я тебе рассказывал, помнишь? С тех пор у Пейдж, нашей пансионерки, начинающей актрисы, в глазах поселилась бесконечная грусть. Я, конечно, не решаюсь ее расспросить, но чувствую, что этот Эддисон тут как-то замешан…
№ 5 вскочил на круглый столик и разлегся на Адели, плюшевом олененке.
– Аккуратней, № 5! – отчитал его Джослин. – Эта зверушка старше тебя.
О, постой-ка… Я забыл про Кролика! Напишу в следующий раз, обещаю. А сейчас я с ног валюсь. Работа лифтером в Хаксо населяет мои сны мертвыми петлями, лавинами, спусками в каноэ, полетами на монгольфьере… Это опасно, доктор?
Коль скоро ты сейчас с ними (счастливица), раздай всем от меня поцелуи, особенно маме и маленькому Шарли.
А для тебя, моя Роземонда, я приберег лучшие.
Твой любимый близнец.
Zip a dee-doo-dah!
Shoo fly pie and apple pan dowdy[62 - Шарлотка и яблочный пирог (англ.).]
Приехавшей в Саскуэханс-Фоллз жене Фридриха-Гюнтера Фройденкерлештурма Гуинивир Вихаукен-Хоукинс – для всех просто Джинджер – пришлось уложить в голове список элементов, незнакомых ей в ее городской жизни.
На ферме мечты не было водопровода.
Не было электричества.
Не было телефона.
Не было туалета в доме, только будочка у забора.
Зато на ней были в изобилии…
Тучи пчел и/или ос днем.
Тучи летучих мышей ночью.
Гризли в окрестных лесах (Фред встретил одного и назвал его Геркулесом), а также пумы, дикие коты, бурундуки, хорьки, крысы, да чего там только не было…
Протечки всех видов.
Острая нужда в ремонте.
Несмотря на эти мелкие неприятности, Джинджер по-прежнему выглядела той, кем и была: невероятно влюбленной новобрачной.
Она написала несколько длинных писем матери, чтобы объяснить ей, в силу каких обстоятельств села не в тот поезд и в итоге поехала другим маршрутом, изменившим всю ее жизнь. По крайней мере, она попыталась объяснить. Но попробуйте-ка описать любовь, любовь с первого взгляда, эти непостижимые материи!
Она проснулась напевая, как и каждое утро с их приезда. Фред уехал с рассветом на пикапе за этим самым прессом для яблок. Хоть бы не забыл ткань на занавески…
Он оставил полный кофейник на краю теплой плиты, подбросил дров в печь, положил восхитительный букет вьюнков рядом с чистой чашкой и выложил сердечко из соломинок на грубой столешнице. Джинджер поцеловала вьюнки и поставила их в каменную вазу. Соломенное сердечко она оставила на столе.
Распахнув настежь окна, она вдыхала сладкий воздух холмов. Была среда. Как и на каждый день недели, на среду приходилось строго определенное количество дел.
