Возрастное. Книга 1. Часть 1

– Ты ведь хорошо знаешь, – продолжал дедушка, – что все Фейгины – Митнагдим[81], малограмотные, и почти все ремесленники, а мы – Хасиды[82] -Талмудисты.

– Среди нас много священнослужителей, Кейганым[83], без которых не может обойтись ни одна синагога в мире. А ты пренебрегла нами.

Ревекка, слушая мораль отца, сперва крепилась, глотала слезы, потом всплакнула, затем ещё сильнее, а там уже дальше, ещё больше и, наконец, навзрыд. Мораль дедушки не повлияла на бабушку Сару настолько сильно, насколько слезы дочери, на эту «ситуацию» ответила слезами и она.

Я вспоминаю свое детство. Когда я был малышом, меня водила в синагогу за руку все та же бабушка Сара. И я видел там, как в праздник Йом-Кипур[84] при страшной молитве «эйл эй рах дын» – «Б-г правит суд», когда «хазан[85]» на «биме[86]» читает молитву нараспев, то почти все женщины плачут навзрыд.

Здесь у нас один дедушка читает «мораль», а бабушка и мама плачут навзрыд. Потом дальше… продолжается «мораль».

– Почему Ревекка пренебрегла Хасидами???

– Твой брат Абрам взял себе в жены девушку, дочь Хасида, Матлю[87].

– Твоя сестра Ципейра вышла замуж за Хасида, Когана[88] Менделя[89].

– Твоя сестра Люба вышла за Кейгана, Хасида, Шульмана[90] Менделя.

– Слушай меня, дочь наша, Ревекка. – Сказал дедушка, теперь уже и сам со слезами на глазах.

Мама моя постояла ещё немного, и всё смотрела на своего отца в ожидании от него «спасительного слова».

Но дедушка пренебрег предостережением Шаи Блантера, старшего по возрасту и по степени образования, то есть, по степени знания Талмуда. – Чтобы не попасть в беду, не «срываться».

И все же, вопреки жизненным интересам собственной семьи, дедушка остался верным Хасидом. Особенно это выразилось в содержании текста «морали». Дед Лейб – это типичная копия ПРАОТЦА АВРААМА, ГОТОВОГО ПРИНЕСТИ СВОЕГО ЛЮБИМОГО СЫНА ИСААКА В ЖЕРТВУ[91] БОГУ «ИЕГОВЕ[92]».

– Ты – ДОЧЬ ХАСИДА-ТАЛМУДИСТА, а ЖЕЛАЕШЬ ВЫЙТИ ЗАМУЖ ЗА МИТНАГЕДА[93] ФЕЙГИНА ХАИМА.

– ПОЭТОМУ ЗАЯВЛЯЮ, – продолжил дедушка, – ЧТО Я КАТЕГОРИЧЕСКИ ПРОТИВ ЭТОГО БРАКА! И ЕСЛИ ТЫ НА ЭТОМ НАСТАИВАЕШЬ, ТО – ТОЛЬКО ЧЕРЕЗ МОЙ ТРУП.

Дедушка выговаривал эти слова так громко и четко, что всё, до единого слова, было слышно за стеной в пекарне. Работавшие там Абрам, Меер и Рая переглянулись, и Абрам сказал своим родным: – Да там, похоже, «столпотворение вавилонское[94]», – и все трое заулыбались.

Что же происходило в комнате, служившей столовой, где находились отец, мать и Ревекка?

Выглядела комната, словно в ней проходит небольшое, но, с серьезной «повесткой дня», совещание. Лица у всех, как и само настроение, были предельно напряженные.

Все – стоят. Дедушка – с одной стороны стола, бабушка и мама – с другой.

Сначала дедушка восхвалял своих детей Абрама, Ципейру и Любу за то, что они, конечно, не без участия «шадханим[95]», связали свои судьбы с детьми таких же Хасидов, как и сам дедушка Лейб.

Потом уже начал отчитывать Ревекку, Богоотступницу, за её любовь к Митнагеду.

Моя мама понизила тон своего плача, чтобы яснее было слышно, о чем говорит дедушка. Ей казалось, что отцова мораль – это просто так, для успокоения его «хасидской совести», но не больше, что отец не желает ей зла, что стоит ей сейчас продержаться немного в таком «смиренном» положении, и отцовское сердце «оттает»…

Что касается «сердечности» бабушки, то она, как исконная Хасидка, была согласна с содержанием дедушкиной морали, но в душе «корила» себя за свою близорукость к дочери, благодаря чему Ревекка «увлеклась» Хаимом.

– А где же был дедушка? – Спрашивала себя бабушка. – Не перевелись ещё у нас, слава Б-гу, в Хотимске, «женихи» и «шадхоним». Да и клезмеров[96] достаточно…

Напрасно бабушка «корила» себя за близорукость к своей дочери и спрашивала себя, не перевелись ли ещё в Хотимске женихи и шадхоним…

Уместно спросить, – Кому они нужны?

Хаиму и Ревекке, например, они не нужны, потому, что они с юношеских лет гуляли вместе с их друзьями – парнями, девушками, качались на гигантских круговых качелях, бегали в догонялки («гори-гори масло, чтобы не погасло[97]»).

Потом – фанты, карты, кружки еврейской молодежи, литературные кружки и много других развлечений.

Позже, когда Хотимскому любительскому драматическому театру потребовалось пополнение, то в числе двенадцати приглашенных артистов-любителей были мои будущие родители, а их роли совпадали с их будущей жизнью, «жених» и «невеста».

Спрашивается, нужны ли «шадхоним» для них???

Возвращаемся в столовую, где мы оставили всех троих: дедушку, бабушку и маму.

И как только глава «большой» семьи произнес свою последнюю фразу «морали». – …Только через мой труп, – мама истерически вскрикнула, – Отец!!! Ты проклинаешь меня??? – и упала в обморок тут же, где и стояла.

Бабушка закричала. – Дети! Скорее сюда! На помощь! Ревекка умирает!

Но дети уже появились здесь, на пороге, поскольку они все слышали, особенно крик сестры. Братья Абрам и Меер подняли Ревекку и уложили её на диван. Здесь её привели в чувства и перенесли в кровать.

Ревекка спросила. – Где я? – Ей пояснили. Теперь, когда она увидела стоящих у кровати отца и мать, перед ней встала картина «заклинания». Она резко повернулась лицом к стене и пуще прежнего заплакала.

Родители пытались успокоить её, но все было тщетно.

Отец ушел. Мама накормила и напоила обиженную дочь и ушла к себе. Младшая сестра Рая всю ночь дежурила у сестры.

Ревекка плохо спала эту ночь, плакала несколько раз – беззвучно, так как рядом, в соседней комнате, в своей кровати спали родители.

Утром встала позднее обычного, и, позавтракав, пошла, как всегда, в пекарню. У печи уже «стоял» Абрам, сама же она сегодня работала у стола.

Немногим позже пришла уже знакомая нам Ента-«почтарь», как всегда, со своим чайным набором. Во время чаепития, «постоянная чаёвница» уселась рядом с Ревеккой и незаметно передала ей записку.

Влюбленные встретились…

В дореволюционное время была очень популярна песня – «Маруся[98] отравилась». У моих, «ныне покойных предков», эта песня была песней «клятвы верности».

Сегодня им не до песен, ни в какой форме, и ни в каком виде. Для моих родителей настал час раздумий, час решений.

И вот они дуэтом процитировали четверостишие поэта Надсона[99].

Не в шумной беседе друзья узнаются,

Они узнаются бедой,

Коль горе настанет и слёзы польются,

Тот друг, кто заплачет с тобой[100].

Решение было принято тут же, и «единогласно». Они «немедленно» уедут туда, куда собирались поехать «после» их свадьбы, в «свадебное путешествие», в город Жиздра[101], где живет её старшая сестра Ципейра с мужем Менделем Коганом и с двумя детьми.

Сам же Коган работает в компании Зингер[102] агентом по продаже швейных машин в рассрочку.

– Куда ехать? У нас маршрут известен, – сказал Хаим, – остается вопрос, когда? Обычно едут после свадьбы, но поскольку у нас до свадьбы долго ждать, то мы на днях уедем. Согласна?

– Согласна. Да. – Одобрила Ревекка выработанный ими план действий.

Они также решили никому из родителей ничего не говорить.

Пока.

Откуда у них была такая уверенность?

Они любили друг друга.

Дома у Фейгиных из того, что Хаим едет куда-то на побочный заработок, события не делали. Ведь и раньше, он, как опытный, умелый, искусный столяр, часто уезжал работать к купцам в их «хоромы», а то и к помещикам, в их «усадьбы». Бывало, что и надолго.

Последние годы Хаим брал с собой кого-нибудь из младших братьев, и работали они там по месяцу, а то и по два. Как правило, за ними из «имения» заказчика приезжали две подводы, одна – за столярами, вторая – за лесоматериалами: грузили туда доски, бруски и всякое другое. Всё это стало привычным.

Настал день, и к дому Фейгиных подъехал «баал-агола[103]».

Хаим вышел с чемоданчиком собственного изготовления в руке, сел в телегу. Потом подвода подъехала к дому Головичеров. Здесь Ревекка вышла из дома с таким же чемоданчиком и села в эту же телегу. Извозчик крикнул: – Но-o-o, родимая! – Подвода тронула, и …в путь-дорогу.

В ДОБРЫЙ ЧАС!

Глава 2

Май 1897 – Октябрь 1900

Город Жиздра. Семья Коган. «Тихая» Свадьба Моих Родителей

Мои будущие родители покинули дома своих родителей ранним весенним утром, за час до рассвета, когда большинство жителей города всё ещё спали. Дело в том, что расстояние от города Хотимска до ж/д станции Клетня[104] без малого семьдесят пять[105] верст[106]. Ехать на телеге – целый день.

Если вы хотите поехать из города Хотимска до ж/д станции Клетня на телеге, то должны знать, что дорога эта «разбита» в пух и прах. Половина дороги проходит через лес, где из-за сплошных оголенных корней деревьев, очень трудно ехать быстро. Дорога до того разъезжена, что, буквально, то яма, то канава. Почти все они наполнены дождевой водой. Поэтому, телега может ехать только медленно, «шагом», не более чем четыре-пять верст в час. Проедешь двадцать или даже двадцать пять верст за четыре, а то и за пять часов, и всё… Должен остановиться на целый час. Надо кормить коня, дать ему передохнуть. Да и самим надо покушать и перевести дух. Поедешь дальше, там дорога получше, да конь уже уставший. Вот так-то.

Хаим и Ревекка прибыли на ж/д станцию Клетня за полчаса до отправления товарно-пассажирского поезда. Купив два билета, наши пассажиры заняли места в плацкартном вагоне поезда, следовавшего по маршруту[107] Клетня – Жуковка[108] – Брянск[109] – Бежица[110] – Жиздра. Они прибудут туда вечером, строго по расписанию.

Два дня подряд, по два раза в день, Ента-почтарь ходила к Головичерам пить чай с баранками.

– Какие расходы! Ужасть! – Пожимает плечами Ента.

Остальные люди рассуждают примерно так.

– Если Ента не знает, то нам и подавно ничего не узнать.

– Это Вам сестра передала, – сказал извозчик, передавая плащ Рае, младшей сестре Ревекки, – а сапоги я отнесу матери Хаима. – Прощаясь, он подмигнул и добавил. – Ну и дождь, лил с раннего утра и до самого обеда.

А Ента выслушала все это, допила чай, хитро улыбнулась, и ушла. Для опытного «почтаря» было достаточно услышать эти несколько слов извозчика, как для основы. Сказанное ею нарастало, как снежный ком, и дополнялось потом всякой ересью, да еще такой нелепой, что буквально на следующий день сама Ента не могла отличить чью-то «ересь» от своей «правды».

А что случилось бы, если бы Ента узнала бы про «заклинание» дедушки Лейбы. И о том, что родители Хаима дали ему пятьдесят[111] рублей? А также и о том, что братья и сестры Ревекки дали ей сорок рублей? На дорогу и на первые месяцы самостоятельной жизни. А там уж им придется работать и самим зарабатывать себе на жизнь.

Про свадьбу родители сказали Хаиму.

– Сыграете «тихую свадьбу» в городе Жиздра, также как это сделали наши соседи, богачи Малкины[112], родичи Головичеров. А сэкономленные деньги-то вам, ой, ещё как пригодятся.

О свадьбе в доме Ревекки никто не сказал ни слова. Почему? Да потому что это было бы против воли отца, против его «заклинания». В переводе на русский язык, это «слово». – «Проклятая». «Анафема».

Вся семья знала, что Ревекка уезжает рано утром. Она хотела зайти к отцу попрощаться, попросту, так, как это было раньше, прежде, но он, как обычно, сидел в своей спальне и «гудел» над Талмудом. В это время, когда он «разговаривает с Богом», никому нельзя заходить к нему, особенно, если это «ещё и женщина».

С вашего, дорогие мои читатели, разрешения, поясню значения таких выражений, как «тихая свадьба», «гудел», да «еще и женщина».

Так вот – «тихая свадьба».

«Тихая», потому что на нее едут жених и невеста, ведь без них ни одна свадьба не бывает. Также могут поехать и их родители, родные, близкие им люди. Гостей – немного. А если общее количество «мужчин» меньше десяти человек, то недостающих мужчин приглашают из числа местных жителей, конечно же, евреев.

Свадьбу устраивают, обычно, в деревне, или на хуторе, или на железнодорожной станции, или где-нибудь в другом публичном месте. Шатер, четыре трехаршинных шеста, крыша сделана из чего-нибудь, например, простынь, или скатерть. У богатых это может быть ковер, привязанный к шестам. Вот и всё. Всё остальное, как на всех и всяких свадьбах. Человек, знающий правила и порядок венчания, разберется. Можно справлять и без музыки, так даже спокойней. Насчет алкогольных напитков, пей, что хочешь, душа меру знает.

А теперь надо пояснить, почему дедушка Лейб «гудел» над Талмудом?

Да будет вам известно, что в синагоге каждый молится за себя и вслух, в то время, как в русской церкви поют священник и хор певчих, а молящиеся слушают, и крестятся, и кланяются.

А у нас, даже в одиночку, дома, молятся вслух, да еще и с напевом. То же самое и при изучении Талмуда. Слова плохо слышны, зато «гудение» слышно на всю квартиру, даже за стеной. Особенно вечером, когда всюду тихо, «гудение» еще слышней.

Надо также пояснить – «еще и женщина».

Женщина, она проклята Богом еще в начале сотворения мира. За что? За свой язык. Одновременно, по той же «статье», проклят и змей за свой язык, который еще и с ядовитым жалом.

Но… вернемся к нашим «молодым».

Тихо и плавно, наш небезызвестный «Щукинский[113]» паровоз, таща за собой небольшой состав, состоящий из пассажирских вагонов второго[114] и третьего[115] класса, а также несколько грузовых вагонов, остановился, с небольшим скрипом тормозных колодок, у ж/д вокзала города Жиздра.

Раздался звонок. Это значило, что наша пара – Хаим и Ревекка – прибыли в пункт назначения. Выйдя из вагона, они сразу же попали в объятия Менделя Когана. Расцеловались все, как принято, крепко-накрепко.

– Пошли, – сказал «хозяин», беря чемодан у Ревекки, – мы живем здесь, рядом, через дорогу, близко. – И они пошли.

Семья Коган, на тот момент, состояла из Менделя, Ципейры, и двух детей: сыну Яше было три года, а дочке Несе[116] – всего лишь только годик. Они жили в одноэтажном бревенчатом домике, которых было большинство в городе Жиздра того времени. Их дом находился рядом с ж/д вокзалом, поэтому Мендель и пришел пешком встретить своих гостей.

Идти близко. И вот гости уже дома. Здесь их ожидали: Ципейра, Яша, Неся. Сестры и дети перецеловались и немного прослезились. Просто так.

Ципейра «стреляла» глазами, то на сестру, то на Хаима, улыбалась, пожимала плечами. На лице старшей сестры можно было прочитать догадки, размышления. – Прислала телеграмму, что приезжает одна. А вышло-то вон как! Что бы «это» значило? А? Да ты милая, что? Нет. Нет. Это они не напрасно приехали вдвоем… Неужели?.. Она у нас из четырех сестер – самая, самая… Самая красивая, самая умная. Да и он тоже из семи братьев в их семье самый, самый… А может быть?.. – Ципейра вздрогнула и обратилась к сестре, поманив ее пальцем. – Скажи, пожалуйста, куда это вы направилась вдвоем? И зачем?..

Ревекка играла с детьми, целовала их. – Мои миленькие, родненькие… – Хорошо зная свою строгую сестру, Ревекка рассчитывала на такой вопрос. Еще в дороге она с Хаимом обсудили это и решили, что они подробно расскажут обо всем.

Тем временем хозяйка подала ужин. За ужином хозяева и гости перебрасывались краткими вопросами и ответами. Как вы, наверное, догадываетесь, первые задавали их, вторые отвечали, поскольку беседа была посвящена вопросам жизни «большой» семьи Головичеров в Хотимске.

Из-за усталости гостей ужин не затянулся. Родители сказали детям ложиться спать в их комнате. Так они и сделали. Мужчинам была приготовлена «кровать» на полу в столовой. Сестры ушли в спальню.

Сперва был слышен тихий, но не разборчивый, говор людей. Потом усталость от двух суток в дороге, особенно на подводе, взяла верх, постепенно все они притихли, умолкли, и, наконец, уснули. А гутэ нахт – Спокойной ночи.

На следующее утро, хозяева, да и их дети, проснулись гораздо раньше, чем уставшие гости. Мать накормила детей и велела им сидеть тихо. После этого Мендель и Ципейра, плотно прикрыв дверь, уселись вдвоем на кухне и принялись обобщать всё то, что происходило в Хотимске в домах обеих «больших» семей – Головичеров и Фейгиных. Сидя здесь, они с неохотой признали, что сами виноваты в том, что ничего не знали о новостях, которые они услышали от гостей, особенно о том, что произошло в их родном городе за последний год.

Дело в том, что хозяева «забросили» переписку, вот вам и результат. Ципейра даже сейчас не может оправдать проклятие отцом своей любимой дочери, названной в честь и в память о праматери Ревекки. Этим «библейским, бессердечным» поступком он показал свою «хасидскую» преданность.

В какой-то момент, во время разговора Ципейра громко заплакала и тем самым разбудила гостей. Вскоре гости пришли на кухню.

– С добрым утром, – они приветствовали друг друга.

Позавтракав, хозяин и гости отправились в город, чтобы осуществить намеченные планы.

К вечеру все пришли довольные. Хаим и Ревекка устроились работать по своим профессиям. На работу – с завтрашнего дня. Вопрос о поиске места для проживания решен, есть комната в доме порядочной семьи, рядом с домом, где живут Коганы.

«Тихую» свадьбу справили через неделю, народу было немного, только «молодые» да семья Коган.

Сразу же после этого «молодожёны» переехали в свою собственную комнату, полностью обставленную владельцем дома.

Спустя несколько дней, в субботу, пришла семья Коган, и владельцы дома сего, и все вместе провели «культурное» чаепитие.

– Счастья вам! – Пожелал молодым новый круг знакомых «жиздрян». Пошла новая жизнь.

Вот так они оба работали, зарабатывали деньги и расходовали их по своему усмотрению. Этим и отличается «взрослая» жизнь от отцовской опеки, когда ты работаешь «в поте лица своего» и ждешь необходимой обновки по родительскому усмотрению.

Хаим, сразу же после «тихой» свадьбы, послал домой первое письмо. Ревекка вложила в этот конверт и свой лоскуток бумаги, с несколькими «робкими» словами, и просила Фейгиных передать это письмецо Головичерам.

Спустя некоторое время прибыл ответ Хаиму от его родных и привет Ревекке. Вся семья Фейгиных поздравляла их с законным браком и посылала многие пожелания счастья и удачи. Потом были написаны новости о некоторых чисто семейных делах. В конце письма была приписка. – Головичеры записку получили. Они все здоровы. Там всё хорошо. Целую, (подпись), Рая. – Самая младшая в их семье. Мизинка[117].

Эту записку Ревекка хранила. И всякий раз, когда она загрустит по родным, она достанет эту записку, прочитает её в сотый раз и снова плачет. Однажды, в 1900 году, когда она была на сносях, мной, Хаим, придя домой, увидел её плачущей, и уже не в первый раз. Он забрал у неё записку и бросил эту писанину в огонь топившейся плиты. С той поры эти «сцены» закончились, но сердце не камень, оно чувствует, что там, дома, что-то «не хорошо».

Дни проходили один за другим. Месяцы шли. За это время Хаим отправил несколько писем домой. Столько же получил ответов. Ни в одном из писем нет и слова о возвращении, потому что всё было обговорено и решено еще в прошлом году, когда они уезжали из родного города. Так прошел примерно год.

Потом Коганы получили письмо из Хотимска, в котором, в самом начале письма, сообщалось, что дедушка Лейб Головичер серьезно болен. Вскоре пришло второе письмо. В нем было очень грустное сообщение о том, что дедушка умер.

Вся родственники Ревекки, хасиды, зная о том, что дедушка Лейб «предал заклятию» свою дочь Ревекку, перепугались. Шутка ли, в самом деле, Ревекка в «интересном» положении, мной, ей нельзя волноваться, у неё первые роды, за ней нужен «глаз да глаз». Как быть? Что делать? К тому же она еще и «прихворнула».

Пригласили врача. Осмотрев Ревекку, он сказал, что ни ей, ни ребенку ничего не угрожает. Немного отлегло. Конечно, родственники понимали, знали, что это было просто совпадение, и ничего другого. Гораздо труднее было разубедить всех верующих, набожных хасидов, Менделя и Ципейру Коган, особенно бабушку Сару Головичер, ее сына Абрама и «большую» семью Блантеров из города Хотимска в том, что это просто «совпадение».

До этого «совпадения», переписка у родни была «годовая», то есть, посылали и получали один-два письма в год, не более. Теперь же они пишут письма каждую неделю. Пишут «все», и каждый родственник задает один и тот же вопрос. – Как Ревекка себя чувствует? Возвращайтесь домой.

Вот тут-то всё и закружилось, завертелось. Раздумывать было некогда, ведь лето уже ушло. К тому же еще и «пассажир» тяжеловат на подъем. И куда ехать??? На родину? В Хотимск?? На свежие раны? Конечно, нет!

Брат покойного отца Лейба, Залман[118] -Бер[119] Головичер, который проживает в городе Почепе[120], посоветовавшись со своей семьей, отправил Хаиму и Ревекке письмо-вызов переехать жить к ним.

Жить в Почепе? Это же давняя мечта Ревекки. Несколько лет тому назад она недолго работала там, в пекарне некоего Хаима, который родом из деревни Ветка[121], что находится недалеко от города Гомеля[122]. В местечках Белоруссии, да и в деревнях, сосед соседа знал не по фамилии, а по сельскому прозвищу.

Глава 3

Октябрь 1900 – Октябрь 1904

Город Почеп. Моё Рождение и Первые Годы

Мои «будущие предки» поедут в город Почеп еще и потому, что весь путь, Жиздра – Брянск – Почеп, они могут проехать на поезде, а маршрут Жиздра – Брянск – Клетня – Хотимск более утомителен: они могут проехать до Клетни на поезде, но потом им нужно ехать на телеге до города Хотимска ещё семьдесят пять[123] верст. Теперь этот путь не для моей мамы, потому что «внутри» её уже был я.

И есть еще несколько причин поехать в город Почеп.

Там живет семья Непомнящих. Они – портные, часть нашей «большой» семьи. Мать этой семьи, по имени Пнина[124], родная сестра Этель Фейгиной, матери Хаима.

Основную заботу о Ревекке брал на себя ее дядя Залман-Бер Головичер. Более того, дядя, вслед за письмом, послал своего младшего сына Ицхок[125] -Веле[126] в Жиздру, который и ускорил наш переезд в Почеп.

Сперва, до разрешения беременности моей матери, мои «будущие» родители остановились у маминого дяди Залман-Бера, благо, что у него большой дом, и в нем много комнат. Тетя Фрума[127], жена дяди, была очень приветливая, человечная, и добродушная женщина. Она окружила Ревекку большим вниманием и заботой. И надо признать, что такое участие было так необходимо Ревекке.

На следующий день, Хаим пошел, чтобы найти себе работу. Он идёт по городу и вдруг перед ним вывеска. «Столярная мастерская. Григорий Гутерман[128].»

Он зашел туда. Это – полуподвальное помещение; возле стен стоят два верстака. Двое мужчин работают возле них. Один из них – молодой парень, второй – постарше. В полумраке трудно увидеть лицо этого человека. Он, то и дело, выбирает нужный ему материал в ворохе досок и брусков. Наконец, он вышел из темноты комнаты к своему верстаку, посмотрел на вошедшего и улыбнулся.

– Ба! Так мы ведь с тобой знакомы. – Гутерман сказал Хаиму. – Ты помнишь, где мы встречались?

В то время как владелец мастерской пытался вспомнить место их встречи, Хаим уже вспомнил и ответил: – В городе Климовичи, в Воинском Присутствии. – И они обнялись, дружески похлопывая друг друга по плечу.

– Сколько же лет прошло с тех пор? – Спросил Григорий.

– Столько лет, сколько и зим, да еще полгода. – Ответил Хаим. – А всего будет три с половиной года.

И пошла беседа…

Три с половиной года тому назад они встретились на призывном пункте.

Призыв по «алфавиту» начался утром. Его фамилия – Гутерман. Пока дошли до буквы «Г», у них было предостаточно времени, чтобы познакомиться. Кто ты? Откуда? Где живешь? Кем работаешь? И так далее и тому подобное…

И, наконец, Гутерман был вызван, и как говорится, хотя не рад, но готов, и он пошел в Присутствие, а Хаим остался ждать его.