Губернские бега. Сон русского человека

Губернские бега

Сон русского человека

Федот Симонов

Редактор Валентина Осовская

Корректор Анна Силенко

Дизайнер обложки Максим Осовский

Фотографии Семейный архив Симоновых, Козловых, Осовских

© Федот Симонов, 2019

© Максим Осовский, дизайн обложки, 2019

ISBN 978-5-4496-8390-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Федот Симонов (1917—1989)

ПРЕДИСЛОВИЕ

Нашей действительностью, бытом, рассуждениями, – словом всем тем, что называется реальностью, управляют внешние обстоятельства. Власть, деньги, политика, семья, – каждый из нас без труда припомнит любую причину, под влиянием которой он совершает тот или иной поступок. И лишь во сне человек начинает быть самим собой. Сон – единственное, что принадлежит человеку.

Философы считали, что сон – это маленькая смерть и лишь Фрейд обнаружил, что наши фантазии и мечты могут проявляться во снах. «Фантазия, как и каждое создание психики, как-то: сон, видение, бред – должно иметь какое-нибудь значение», – писал он в книге « Психоанализ. Леонардо да Винчи».

Все мы хотим быть красивыми, богатыми, здоровыми. Воплощение всех этих желаний мы каждодневно видим и слышим.

Сон – это реализация ваших фантазий, вашей мечты. Не чужой, позаимствованной из видеоролика, а личной, индивидуальной.

Именно под таким ракурсом можно рассматривать роман Федота Симонова «Губернские бега».

О чем она рассказывает? О жизни крестьян Тульской губернии в начале 19-го века? О любви властной помещицы к батраку-бедняку, подавшемуся на службу в армии длиной в 25 лет? Вдумаемся – целых 25 лет жизни. При том, что средняя продолжительность тогда в России составляла 50—55 лет.

Эта книга – сон русского человека об идеальной жизни, в которой добро всегда побеждает зло, а счастье всегда оказывается не за горами. Это счастье можно потрогать руками, представить его. Выдумать. И окунуться в фантазию писателя, жизнь которого вряд ли баловала успехами и удачами. Помечтать вместе с автором, каким бы могла быть Россия без рабства. И ощутить, что русская история и свобода – несовместимы.

Вячеслав Шептуха, культуролог

***

***

Вот уже и наступили теплые весенние дни. Вся бедняцкая голытьба тульских крепостных ребятишек стала вылезать из своих конур, чтобы погреть на солнце свое изможденное от худобы тело. С восходом солнца крепостной парень Матвей, который и сам не знал, сколько ему лет, только предполагал, что лет 20 уже будет, подметал барский двор. Черные, густые и длинные волосы, закинутые пятерней руки, поблескивали на солнце, только непослушный толстый пучок извилистых волос чуть-чуть опускался на лоб, придавая тонкому смуглому лицу, черным векам и широким бровям еще большую красоту. Зеленоватые с черными зрачками глаза смотрели открыто. Припухшие губы всегда были сжаты, а на щеках маленькие ямочки придавали лицу как будто улыбку. Матвей среднего роста, с широкими плечами, прямой стан с сильными ногами, которые крепко стояли на земле, что, казалось, никто не сможет отодрать их от земли. Сильные, мускулистые, жилистые руки так легко кидали метлу, то в одну, то в другую сторону, будто это не метла, а гусиное перо, выдернутое из крыла. Длинная, залатанная, самотканая рубашка, подпоясанная веревочкой от распущенных старых вожжей, спускалась до колен. Обут в веревочные лапти, сплетенные им самим из тех же веревочек от старых вожжей, какой он был опоясан. Икры ног обмотаны портянками, укреплены такой же веревочкой.

В это весеннее, теплое, раннее утро барская шестнадцатилетняя дочь уже не спала. Потягиваясь спросонья на большой мягкой перине, укрытая одеялом из гусиного пуха.

Темно-русые волосы длинные, густые волосы распустились по всей большущей подушке. Дашенька, как ни старалась зажмурить свои серые глаза, они как нарочно сами открывались. А мысли ей так и подсказывает:

– Матвей-то уже давно двор метет, иди к окну посмотри.

Как Даша не вертелась на мягкой перине, а из головы Матвей так и не уходит.

– Господи, – сказала она, – помоги мне уснуть.

И глянула в угол своей спальни, где стояла икона с образом Иисуса Христа, который поднял два пальца своей руки вверх, и как будто сказал ей:

– Нет, Дашенька, ты не уснешь, а сейчас встанешь и подойдешь к окну, будешь смотреть на Матвея, и этим ты будешь наслаждаться.

Даша, как ужаленная, соскочила с постели, подошла поближе к образу Иисуса Христа, упав на колени, стала молиться, прося пощады:

– Спаси меня, Господи.

Но Иисус Христос был неумолим. Он как будто смеялся над ней и говорил:

– Иди к окну, твой крепостной Матвей уже работает, а ты, дармоед, просишь у меня спасение.

Даша побледнела, встала на ноги.

– Что со мной делается? – вслух спросила саму себя, еще раз перекрестилась перед иконой, повернулась и пошла к окну, из которого видно, как Матвей метет двор. Потом быстро подошла к окну и увидела Матвея. Даша остановилась, на душе сразу потеплело, появилась какая-то радость, как будто она не видела его целую вечность. Потом появилась у нее мысль, и она вслух сама с собой заговорила:

– А что, папеньки дома нет, он в Москве, позову старшую хозяйку по дому и прикажу найти какие-нибудь бросовые папины сапоги, шаровары, рубашку. Сапоги почистить, а одежду помыть, погладить и одеть Матвея. А что, если эта старшая по дому дрянью окажется и скажет маменьке? – Немного подумала и опять вслух сказала. – Маменьке я скажу так: управляющий у нас уже старик, а Матвейка умный, работящий парень, а грамоте я его научу. Маменька моя добрая, умная.

Только проговорила эти слова, сзади чьи-то руки коснулись ее плеча. Даша вздрогнула, побледнела, быстро повернулась, перед нею стояла мать. Даша бледная в лице смотрела прямо в лицо матери, потом все ее тело задрожало, и слезы покатились из глаз. Увидев в лице матери ласку и доброту, Даша упала на грудь матери и громко зарыдала, говоря дребезжащим голосом:

– Маменька, – спросила она, – ты все слышала?

– Слышала, слышала, моя милая. Время твое подошло, доченька, так говорить, – гладя свою дочь ладонью по спине. – Я сама, доченька, сделаю, как ты хочешь, успокойся милая.

Даша радостная стала целовать мать в губы, щеки.

– Ну, ладно, иди, умойся, – сказала мать.

Мать и дочь, сидя за столом, завтракали молча. Даше кушать не хотелось, она лениво допила чашку чая и тихо виновато проговорила:

– Маменька, ты прости меня, я кушать не хочу, позволь пойти мне к себе в комнату, а то что-то голова болит.

– Пойди, пойди, – сказала ласково мать, – не беспокойся, как ты просила, я сейчас же прикажу все это сделать.

– Спасибо, маменька, – сказала Даша и пошла. Даша быстрым шагом вошла решительно в свою комнату, подошла к окну, во дворе она Матвея не увидела.

– Ну вот, – сказала она, – теперь я его больше до самого утра не увижу.

Даша многое уже передумала, что Матвея крепостного в дом зятем не возьмут:

– А вот, если папенька узнает, что я тайно люблю Матвея, который и думать об этом не смеет, то он его загонит туда, где Макар овец не пас.

В это время к Даше в комнату вошла мать и нарочито, затворяя дверь, пристукнула, чтобы услышала Даша ее приход. Даша даже не повернулась, смотрела в окно. Мать прошла в комнату, подошла к мягкому креслу и села в него, второе кресло подтянула поближе к себе и сказала:

– Доченька, иди, сядь, нам надо поговорить.

Даша повернулась лицом к матери и стала строго, испуганно смотреть в лицо матери, подошла к креслу и тяжело опустилась в него.

Мать начала было говорить:

– Доченька, ты-ты-ты, – мать, спотыкаясь на «ты», никак следующее слово не может сказать. Потом кое-как грустно и боязливо прошептала, – Ты представляешь, если…, – и мать опять замолчала.

– Да, – твердо и уверенно сказала Даша. – Представляю себе, если узнает папенька.

– Да-да, – поторопилась сказать мать.

– Маменька, ты добрая, даже наши крепостные об этом говорят, скажи мне, только правду.

Мать испуганно вытаращила глаза на дочь.

– Не бойся, маменька, я не хочу тебя обидеть. Скажи, маменька, почему наш папенька, как я помню, домой приезжал два раза в год и то ненадолго, а то все время живет в Москве, а мы здесь?

– Что ты, что ты, – взмолилась мать, – можно ли так говорить на родного отца, он ведь там работает, он наш кормилец.

– Кормилец, говоришь, – громко и уверенно сказала дочь. – Наши кормильцы вон, – указала рукой на окно, – крепостные, они с зари до зари, не разгибая спин, работают, а во что он их одевает, этот наш кормилец, а за что он порет бичом мужиков своих крепостных? – Даша еще громче заговорила. – Да, хорошо, что его крепостные русские люди, на них шкура прочная, толстая, дюжий народ, а то давно у всех крепостных развалились бы кости. Не знаю тогда наш кормилец, чем бы стал нас с тобой кормить. Наверно бы, он и не приехал бы к нам.

Испуганная мать такими словами, услышанными от дочери впервые, дрожащей рукой стала молиться, приговаривая:

– Доченька, что с тобой?

Осмелев Даша и увидев испуганную мать, еще увереннее заговорила:

– Маменька, мне уже идет 17 год, – она это сказала так, как будто ей идет 30 год. – Я все, маменька, знаю и все понимаю. Ты у отца тоже крепостная, только я была все для тебя маленькая и ты мне об этом не говорила, боялась мне говорить об этом. Да, я его дочь, но дочь от крепостной, а то почему он не дал мне образование? Нанял учителя, – с усмешкой сказала Даша, – научил меня читать, писать, да еще научил арифметике, всем четырем действиям, а теперь говорит: «Ты у меня образованная».

Даша, видя сгорбившуюся мать, у которой все тело тряслось от плача, встала с кресла, подойдя к креслу, где сидела мать, чуть подвинув ее ноги, присела на кромочку, и, обняв двумя руками, туго прижав мать к себе, заговорила:

– Маменька, прости меня, но это должно было случиться не сегодня, так завтра или через год, два. Нам теперь будет легче, мы объяснились, что мы обе знаем, кто мы.

Мать посмотрела на Дашу и сказала дрожащим тихим голосом:

– Да, это хорошо, что мы объяснились. Только вот что, доченька, пока отец не подписал это имение тебе, все должно быть так, как было, и не дай Бог, если эти слова он услышит от тебя, хорошо, если сгоряча не убьет, а то навечно тебя рабой сделает.

– Успокойся, маменька, ведь я его дочь, что-то все-таки подлого есть у меня от папеньки, – Даша эти слова сказала так, как будто артист готовится сказать на сцене.

Мать подозрительно посмотрела на дочь:

– Ну ладно, я пойду.

Мать ушла. Даша подошла к окну. Даша стояла у окна грустная, подавленная, мысль не давала покоя только что произошедшая. Подняв взгляд вверх, посмотрела на небо. Ничего не увидев на небе, подумала:

– А день должен быть теплый, даже облачка нет.

Вдруг вспомнила, как с матерью зимой ездили в Тулу, как портниха мерила ее тряпочным метром, чтобы сшить ей одежду для езды на лошадях верхом. Потом еще раз ездили, как примеряла она уже сшитый костюм. Как заехали в магазин, купили лакированные сапоги с козырьками. Даша улыбнулась, про себя сказала:

– Эх, сейчас я наряжусь.

Она почти бегом зашла в свою гардеробную, быстро разделась, нашла костюм и начала одеваться. Одевшись в костюм, вошла в свою комнату, подошла к зеркалу и в нем увидела совсем молодого паренька, и уж очень похожего на нее, она радостно засмеялась, потом стала в позу кавалериста и подумала:

– Вот бы еще черные усы. Ну, тогда бы, держись девки.

Даша быстрым шагом вошла в комнату отца, увидев висевшую отцовскую плеть на стене, сняла ее и надела на руку. Подойдя к двери комнаты матери, громко черенком плети постучала в дверь. Постояв несколько секунд, услышала дрожащий голос матери:

– В-в-войдите.

Даша громко отворила дверь, пришлепывая с силой ноги о пол, не затворив за собой дверь, остановилась, приложив руку под шляпу к виску, закричала, что было силы:

– Здравия желаю госпожа!

Мать при входе Даши оторопела, смотря изумленно на нее, а потом громко засмеялась. Даша, серьезная в лице, шлепнув черенком плети по лакированному голенищу сапога, искажая свой голос на мужской:

– Позвольте, барыня, справится о вашем здоровье.

Не выговорив от смеха слово «здоровье», еще больше стала хохотать. Подбежала к матери, стала ее обнимать. Мать и дочь насмеялись досыта. Даша стала по стойке «смирно» и серьезно спросила:

– Ну как, маменька, я выгляжу?

– Хоть я и мать тебе, а скажу правду. Любой молодой человек не сможет устоять перед твоей красотой. Я рада за тебя, что ты такая. Успех в жизни должен быть у тебя.

– Спасибо, маменька, а теперь я пойду.

Даша вышла из дома, на крыльце остановилась, левую ногу выставив вперед, а правую руку, на которой висела плеть, поставила на бедро, подняв подбородок кверху, стала осматривать свой двор, как будто никогда не видела. Увидела Семена-конюха у дверей барской конюшни. Семен-конюх переминался с ноги на ногу, а потом быстро, как мышь, нырнул в дверь конюшни. Даша улыбнулась, подумала:

– Не угадал меня Семен.

А Семен в это время подумал:

– Вот беда, какой-то новый барин приехал, нет, от греха подальше.

И вбежал в свое «логово» (в комнатку, где живет с Матвеем). Комнатка была сделана прямо в конюшне. Даше понравилось начатое ею озорство, решила продолжить. Она подошла к двери конюшни, изменив голос на мужской, закричала:

– Тут кто есть!?

Никто не отвечал, она отворила дверь конюшни, вошла в конюшню, увидела из пяти боярских лошадей выездных стоят только четыре, арабского серого в яблоках жеребца нет. Подумала:

– Наверное, Матвей уехал на разминку его, а то застоялся.

Она еще громче заорала:

– Кто тут есть!?

Никто не отзывался. Тогда она подошла к двери комнатушки и черенком плети громко постучала. Перепуганный Семен, еле слышно, заикаясь:

– Я-я, се-й-ча-с.

Даша с шумом отворила дверь и вошла в их жилище. Семен согнул спину, опустил голову так низко, что осталась наверху одна спина. Даше так весело и смешно стало, она не выдержала и своим веселым, милым голосом громко засмеялась и, еле разберешь, сказала:

– Ну что, дядя Семен, не угадал? Перепугался?

Семен поднял голову, испуганный смотрел на Дашу, не веря своим глазам. Потом громко вздохнул, глядя на плеть:

– Так ведь, барыня ты наша милая, вон то, что у тебя на руке, она не один раз ходила по моей спине. И Даша подняла правую руку, на которой висела плеть, посмотрела на плеть, лицо ее сделалось серьезным, сняла плеть с руки и бросила на скамью, стоящую у стены. Даша как-то сразу переменилась, грустными глазами осмотрела это «логово», в котором жили Матвей и Семен. Села на нестроганую скамейку, на которую бросила плеть, и сказала, садясь:

– Дядя Степа, давай поговорим.

– Изволь, барыня, – Семен сел на нары, на которых лежала примятая солома, тут они и спали с Матвеем. Даша еще раз посмотрела на нары, на стены и потолок, как-то тяжело вздохнула и грустно сказала:

– Дядя Семен, ведь в этом логове свиньи и то по доброй воле не согласятся жить. Нет, дядя Семен, в этом ты виноват, ты, – повторила она.

Конюх Семен побледнел, тело его затряслось.

– Так я же хотел обделать по-людски, как только ваш папаша Матвейку отдал мне на воспитание, – сказал он. – Да куда там, ваш управляющий, как увидел, что я начал материал припасать, сказал мне:

«Ты, Семен, и так живешь намного лучше, чем другие крепостные, брось это дело». Я вашей маменьке сказал, она сказала, что ничего против управляющего сделать не может, ну я вот так и живу.

Даша слушала и не верила своим ушам, но конюху дяде Семену она верила. А потом тихо сказала:

– Ну, теперь мы это все исправим. Исправим, – тихо, но твердым голосом повторила она.

Семен перекрестился:

– Молю тебя, барыня, не надо, мы живем против других неплохо.

Даша еще увереннее сказала:

– Нет, дядя Семен, вы так больше жить не будете.

Даша своими чистыми, молодыми глазами уставилась в Семеновы глаза, а потом душевно, как будто бы с просьбой, заговорила:

– Дядя Семен, лучше вас никто не знает, как Матвей попал к нам, кто он, где его мать, отец, расскажи мне, а, дядя Семен.

Семен как-то удивлен не был сказанным словам Даши, его вид был, как вроде он давно ждал этих слов от нее. Семен как-то горделиво и с упреком заговорил:

– Нет, милая моя барыня Дашенька, я ничего не знаю про Матвея. Матвей ли он аль Иван, кто мать не знаю, кто отец тоже никто не знает. Это знает только твой папаша, где он его взял. А рассказать я тебе расскажу, что я только знаю, – и Семен стал рассказывать. – Тебе, Дашенька, было тогда всего два годика. Твой папаша приехал из Москвы, когда въехал во двор, то был уже поздний вечер, твой папенька из кареты вылез, а потом из кареты вытащил мальчонку, поставил на землю и сказал мне: «Вот, Семен, бери себе будущую замену, корми его, расти, как Матвей вырастит, ты будешь старый, он тебя и заменит. Приучай его к труду и мудрости ухода за барскими лошадьми». Я Матвейку принес вот в эту лачугу, ой, какой он был худой. Я и не думал, что он жив останется. Да спасибо твоей маменьке, разрешила давать ему пищу из барской столовой, так мы теперь и стасуемся из вашей столовой.

– Дядя Семен, и все, что ты знаешь? – спросила Даша.

– Все, – сказал Семен.

– Ну, а сколько лет-то ему? – спросила она.

Семен подумал и сказал:

– До года четыре, наверное, было.

В это время во дворе послышался лошадиный топот копыт и фырканье лошади. Даша как бы напугалась, покраснела в лице, быстро встала на ноги и тихо сказала:

– Матвей приехал. Семен хитро посмотрел Даше в глаза, тоже тихо произнес:

– Да.

Даша пошла к двери, а Семен схватил плеть:

– Барыня, плеть-то забыли.

Даша повернулась к Семену, посмотрела на плеть, потом на Семена и сказала:

– Да ну ее, к черту, эту плеть, – и вышла в конюшню.

Семен держал в обеих руках плеть, смотрел на нее и думал:

– Да, эта плеть походила по спинам крепостных.

Матвей подъехал к конюшне, быстро соскочил на землю со спины жеребца, стал гладить его морду. Разгоряченный конь перебирал ноги, как вроде бы просил:

– А ну, прокатим еще.

Матвей услышал, как хлопнула дверь конюшни, обернулся и увидел молодую барыню в одежде, в которую дамы одеваются только для езды верхом на лошадях. Матвей, улыбаясь, низко наклонился перед молодой барыней:

– Здравствуй, барыня, – мягким, чистым голосом сказал Матвей.

Даша смутилась, покраснела, не зная, что сказать, она стояла как вкопанная, а в мыслях пробежали слова:

– Господи, помоги мне собраться с мыслями.

И тут же увидела в лице Матвея лицо Иисуса Христа. Все тоже: и волосы черны, и тонкий нос, и припухшие губы, и смуглое лицо – только Иисус Христос ей грозился двумя пальцами руки, а Матвей улыбался. Матвей увидел, что барыня растерялась и стоит смущенная, не зная, что сказать. Матвей как-то ласково и дружески заговорил:

– Государыня вы наша, вы видно хотели верхом прокатиться, но я знаю, вы никогда еще не ездили верхом на лошадях, извольте, я помогу вам научиться езде верхом.

Даше так приятны были его слова, а мысль ей подсказывала:

– Ну, говори, говори, Матвеюшка, я буду слушать тебя хоть 100 лет.

Потом Даша еле сказала смущенным голосом:

– Да, да. Я-я хо-те-те-ла.

Матвей, улыбаясь, смотря барыне в лицо, сказал:

– Да вы, барыня, не бойтесь коня, он очень смирный, идемте, барыня вот сюда, – и Матвей пошел к стоящему чурбану, на котором кололи дрова. Даша пошла рядом с Матвеем, а арабский жеребец, увидев молодую пару рядом, как вроде застеснялся и тянулся сзади них на поводьях, вытянув шею. Матвей и Даша подошли к толстому, высокому чурбану и Матвей сказал:

– Вот, барыня, залазьте на чурбан, а я подведу жеребца, и вы свободно сядете верхом.

Даша посмотрела на высокий чурбан, осмелев, сказала:

– Да я разве залезу на этот чурбан.

Матвей посмотрел ей в глаза, с улыбкой сказал:

– Позвольте, барыня, я вам помогу.

– Давай, – сказала Даша.

Матвей подошел рядом к Даше, сначала взял ее за руку и потянул на чурбан. Даша подняла было одну ногу и, увидев, что не станет на него, сказала:

– Нет, так не выйдет.

Матвей смело, как родную сестру, взял Дашу в охапку и легко поставил ногами на чурбан.

– Вот так, – сказал Матвей.

Даша опять смутилась и подумала:

– Господи, первое прикосновение к моему телу мужчины, – и на душе потеплело.

Матвей поближе подвел к Даше жеребца:

– Ну, – сказал он, – теперь, барыня, ставьте ногу в стремя и садитесь в седло.

Даша вставила ногу в стремя и, как заядлый кавалерист, привстала в стремени, и вторую ногу махнула через седло, так легко и уверенно села в седло, сказав:

– Ой, как удобно сидеть.

Посмотрев на Матвея, сказала:

– Матвей, знаешь что? – Матвей поднял глаза на Дашу и смотрел на нее. – Когда мы вдвоем, не зови меня барыней. Ладно, а?

– Как хотите, – Матвей хотел было сказать барыня, а потом сказал, – Даша.

– Вот видишь, так приятней.

Матвей еще больше стал увереннее, сказал:

– Ну, милая Дашенька, поехали?

– Поехали, – сказала она.

– Держись, – сказал Матвей и повел за собой жеребца.

Жеребец пошел плавно, Даша покачивалась в седле радостная, забыв про все окружающее ее, и только видела одно лицо Матвея, который пятился задом, вел за собой жеребца и смотрел на Дашу с улыбкой на лице. Сделав по двору один круг, Матвей повел жеребца быстрым шагом, уже не пятился назад, а рядом шел с Дашей, а жеребца держал впереди на вытянутой руке под уздцы.

– Ну, – сказал Матвей, – побежали.

И Матвей побежал, а жеребец, как будто зная слова, тоже побежал рысью. Дашу стало трясти, и она стала бухаться мягким местом о седло, Даша стала морщиться от боли. Матвей остановил коня, смотря прямо Даше в лицо, весело заговорил, причем показывая руками. Даша виновато, с болью смотрела в лицо Матвея. Потом свою левую руку ладонью прислонил к пояснице Даши и сказал:

– Ты, Даша, спину прямо поставь, – а сам правую ладонь руки прислонил к груди Даши и потянул назад, – вот так, прямее, еще прямее, даже надо чуть-чуть назад, – Даша выпрямила спину. – Вот, вот так, – сказал он и обе руки отнял от ее туловища.

Даша подумала, что это Матвей нарочно прислоняется к ней. Она была и рада его прикосновениям, и стыдилась. А ногу Матвей обеими своими руками взял за икру, поставил, как надо, и сказал:

– Держи так.

Даша смущенная смотрела на него. Матвей весело улыбался, как вроде ничего не замечая, сказал:

– Дашенька, а ты своим туловищем, как вроде подымайся на ногах, несильно ногами нажимай на стремя, тогда ты не будешь шлепаться о седло.

Даша на стремя нажала ногами, чуть приподняв туловище, и спросила:

– Так?

– Да, да, Дашенька, вот молодец, поехали.

– Поехали, – сказала она.

Матвей тронул жеребца, и он пошел рядом с Матвеем. Потом Матвей побежал, и жеребец тоже побежал. Матвей посмотрел на Дашу, она сидела в седле прямо, и больше уже ее тело так не стукалось об седло. Матвей пробежал круг, потом второй. Даша, сияя от радости, сказала:

– Остановись, Матвей.

Матвей боязливо остановился и спросил Дашу:

– Что, не нравится?

– Нет, – сказала она, – очень хорошо, только ты вот бегаешь со мной, устал. Сегодня, наверное, хватит.

– Дашенька, что ты. Я не устал, да я сто кругов с тобой пробегу и не устану.

Даша весело с улыбкой смотрела на него:

– Нет, Матвей, лучше давай я попробую сама.

– Ну, как хочешь, – грустно сказал он. Матвей забросил поводья узды на шею жеребца. – Ну, бери, Даша, в руки повода.

Даша взяла. Потом Матвей сказал:

– Ты, Даша, руки высоко не держи и поближе к себе, – взял ее руку, поставил, как надо, – вот так, и ту руку также

Даша и вторую руку сделала так.

– Повода немного натяни, ага, вот так. Я, Даша, один круг я с тобой пробегу? – спросил Матвей. Даша мотнула головой в знак согласия, и Матвей радостный сказал. – Поехали.

Пробежал Матвей круг с Дашей и сказал:

– Ну, Дашенька, сама поедешь?

– Поеду, – улыбаясь, сказала Даша.

Матвей остановился, а жеребец, как вроде бы выучил свою службу, побежал по кругу. Объехав несколько кругов, Даша остановила коня рядом со стоящим Матвеем, глубоко вздохнув, сказала:

– Ну, сегодня хватит. Вот, здорово.