Безмятежность

– Да не в вывеске дело.

– А в чем?

– Дело не в этой вывеске. А вообще в вывесках. Ну как ты этого не понимаешь. Я же тебе уже все объяснил.

– Ладно, извини-извини…

– Это как тот парень, который тебя ударил. Так нельзя делать. И поэтому нужно остановить его. Любой ценой.

– Но ведь похититель тебя никогда не бил.

– Бил! Еще как бил, Лайма! Он делает это каждый раз, когда страдает вывеска.

– Разве вывеска может страдать? Она же не живая.

– Это фигура речи. Она страдает от его рук. А вместе с ней страдаю я. Но по-настоящему.

– Но почему? Ведь он тебе ничего не делает. Он даже не знает о том, что ты есть.

– Я… Блядь, как же тебе объяснить. Потому что эти вывески, они… В них что-то большее, чем просто слова или названия старых магазинов, которых давно нет. Я не могу это сформулировать. Но если их не станет, то не станет и меня.

– Но ведь ты человек, а не вывеска!

– Конечно, я человек. Просто эти вывески… Когда я стал членом сообщества, я… Я как будто обрел то, ради чего я встаю по утрам. Раньше этого не было.

– А что было?

– Да все как у других людей. Как у твоего папы или у нашей мамы. Вставал по утрам, делал что-то, что мне не нравится. А потом я стал членом общества Защиты Раритетных Вывесок. И теперь каждое утро я знаю, ради чего встаю.

– Ради чего?

– У меня есть цель.

– Защищать вывески?

– Да.

– А ты…

– Что?

– Вот, если бы… Если бы нужно было убить этого человека, ты бы это сделал?

– Нет, конечно. Зачем его убивать. Он просто городской сумасшедший. Нам не нужно убивать его! Нужно просто показать, что этот человек плохой, и что у него чердак протекает. Чтобы все увидели это. И он так больше никогда не делал.

– Ну все-таки! Если нельзя спасти вывеску по-другому. Только убить его. Ты бы убил?

– Глупости. Не будет такого. Я даже отвечать не хочу.

– Да ведь он не перестанет!

– Почему не перестанет? Перестанет.

– Не перестанет! Даже если ты его остановишь и всем покажешь. В другой раз он придет, когда никого не будет, и разломает эту вывеску. Демон… Демон…

– Демонтирует.

– Да. Ты что, тут каждую ночь будешь стоять?

– Бред. Он испугается и больше так не будет делать.

– А если он такой же, как и ты?

– Боже, опять… Я же тебе сказал, что между нами нет ничего общего. Он ломает. Я спасаю.

– А если он тоже встает по утрам ради этого?

– Чтобы ломать вывески?

– Ну да. Вдруг у него тоже была обычная жизнь. А потом, не знаю… Он вступил в общество! Общество Ломателей Вывесок!

– Ой, не неси хуйню, Лайма. Нет такого общества. Есть только Общество Защиты Вывесок. А те, кто ломает вывески, – они все одиночки.

– Откуда ты знаешь?

– Просто знаю, и все.

Пауза.

– Я хочу писать.

– Ты же пописала перед выходом.

– Я хочу еще. У меня маленький мочевой пузырь.

– Мозги у тебя маленькие, а не мочевой пузырь.

– Я сейчас описаюсь…

– Вот так сразу? До этого не хотела и вдруг захотела?

– Нет, я давно хотела, просто не говорила.

– Пописай на улице.

– Я не буду писать на улице!

– Тогда писай себе в штаны.

– Ты злой.

– Я не злой, просто мы не можем уйти из-за того, что тебе захотелось ссать!

– А вот если бы ты сам захотел писать, ты бы ушел.

– Я бы пописал под дерево и не ебал никому мозги.

– Ну я не могу на улице, правда. Тут холодно.

– Лайма, даже если ты обделаешься в штаны, я никуда не уйду. Поверь. Я буду стоять и ждать здесь.

– А если он еще несколько часов не придет? Вдруг он их рано утром ломает.

– Значит, ждем до утра.

– Эй!

– Возражения не принимаются.

– Тебе наплевать, что чувствуют другие люди!

– Лайма, иногда приходится жертвовать чувствами других. Ради общего блага.

– Да не нужно никем жертвовать, ты что, дурак?

– Нужно, Лайма. Поверь мне. Вот вырастешь и поймешь.

– Ты дебил!

– Сама такая. Я тебя не виню, ты не можешь понять, потому что ты мелкая. А я взрослый мужчина. И у меня есть ответственность. Поэтому ты меня понять не сможешь.

– Какая ответственность, перед выдуманными людьми?

– Лайма, они не выдуманные!!

– А чем докажешь?

– Не буду я ничего тебе доказывать, больно надо.

– Просто ты жестокий человек. И глупый.

– Думай как хочешь.

– Ты эгоист!

– Я не эгоист. Я здесь стою не по своей воле.

– А еще ты дурак! У тебя никакой жизни нет!

– В смысле? Не понял.

– Парни в твоем возрасте обычно развлекаются и гуляют с девчонками! А ты сидишь здесь. Как… Как какой-то старпер.

– Лайма, я не старпер. Я просто ответственный человек.

– Да зачем нужна такая ответственность?

– Потому что так появляется смысл.

– Да в чем тут смысл? Объясни мне!

– В том, чтобы навести порядок.

– А что, разве сейчас беспорядок?

– Нет, но может возникнуть.

– Ну а даже если возникнет, ну и что с того?

– Нет, Лайма, так нельзя. Если все будут так говорить, как ты, если все будут эгоистами…

– Ну? Что тогда?

– Все будет плохо у нас, вот что!

– А вот и нет! Все будет точно так же! Просто ты сможешь выдохнуть. А я смогу пописать.

– Да ты и сейчас можешь. Просто ты мокрощелишься.

– Я что?

– Забей, это такое выражение. Оно означает, что ты без причины моросишь. Наверно, я его сейчас не удачно употребил, появилась двусмысленность. Короче, ты можешь поссать в любую минуту. Я отвернусь, и никто не увидит.

– Разве можно писать на улице? Ты же у нас за порядок.

– Можно. Ну то есть нельзя, наверное… Но разок можно. Все равно все в землю впитается… Или высохнет, я не знаю. Это же круговорот воды в природе.

– Врун!! Врун!! Когда тебе удобно, то все можно! А если не удобно, то ты находишь оправдание! Прикрываешься каким-то обществом! Ты чихать хотел на все свои правила, про которые тут рассказывал. Они для тебя существуют, только когда удобно, и ты сам только тогда в них веришь!! А когда неудобно, ты просто забываешь про них!!

– Лайма, потише, пожалуйста. Ты ведь можешь его спугнуть.

– Да я уже жду, когда он спилит твою дурацкую вывеску! Что ты тогда делать будешь?

– Лайма, тише. Этого я не допущу.

– Тогда я сама приду и сломаю ее! Просто чтобы посмотреть на твою дурацкую рожу! Что ты тогда сделаешь? А? А?

– Лайма, завали. Я даже пальцем не дам тебе тронуть эту вывеску.

– А что? Ударишь меня?

– Нет, просто я тебя… Просто я тебя отведу домой и отдам твоим маме с папой. Они отведут тебя в твою школу, где над тобой дальше будут издеваться одноклассники. И никто не будет тебе верить. И я ни с кем не буду говорить. Сиди себе в своей злобе одна.

– Ну и дурак ты, вот кто!

– Ты меня постоянно называешь дураком.

– Да потому что ты дурак!! Потому что тебе вывеска дороже сестры!

– Лайма, она мне не дороже сестры. Ты мне гораздо дороже.

– Врешь!! Врешь!! Ты постоянно врешь!!

– Нет, я не вру, это правда. Ты мне очень дорога. Но портить вывеску я тебе не дам.

– Если бы я тебе была дорога, ты бы отвел меня пописать домой.

– Я же тебе предложил решение проблемы…

– Да я НЕ МОГУ писать на улице!!

– Почему…

– Потому что я ДЕВОЧКА, а девочки писают в туалете!

– Что за бред, многие девочки писают на улицах.

– Да что ты знаешь вообще о девочках! Ни одна девочка моего возраста не будет писать на улице, мне не пять лет!

– Лайма, да тут никого нет. Тут же, блядь, никого нет. Чего ты так орешь? Да нассы ты под забор. Что у тебя за принципы?

– Потому что я НЕ ХОЧУ ссать под забор!

– Лайма, ну-ка не ругайся, пожалуйста.

– Ты что, совсем тупой что ли? Я просто хочу домой, что я плохого…

– Лайма, просто потерпи еще чуть-чуть. Я не могу все бросить на полпути. Вот мы его поймаем, скрутим, и тогда я тебя отвезу домой. Куплю тебе что-нибудь, хочешь?

– Да не надо мне ничего от тебя, оставь меня в покое, ты жалкий идиот, ничтожный дурак, я знать тебя не хочу…

– Лайма, я выше того, чтобы реагировать на твои оскорбления…

– Ты жалкий, глупый, придурковатый идиот, я с тобой не буду… Ой.

– Что?

– Ой.

– Что такое?

– Я, кажется, описалась. Я описалась…

– Блядь…

– А-а-а-а-а…

– Так, Лайма, предупреждаю, не кричи…

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а…

– Кто-то идет!

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а…

– Лайма, завались! Ну пожалуйста!

– Это все из-за тебя-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а

– (шепотом) Тихо, заткнись, блядь!

– А-а-а-а-а-а…

– Он нас увидел, все пропало. Эй!! Да, вы!! Что-то потеряли тут? Просто спрашиваю! Вы что тут делаете так поздно?

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а…

– (шепотом) Лайма, заткнись нахрен. (кричит) Что? Не расслышал! Что в сумке?

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а…

– Что в сумке, спрашиваю? А, что? Показывай, что в сумке, говорю!

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а…

– Просто сумку покажи! Да все в порядке! Я просто посмотрю!

– А-а-а-а-а-а-а…

– Лайма, умоляю, завались… Что? Так, стой где стоишь! Эй, куда? Стоять!

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а…

– Лайма, за мной! Он убегает!!

– Я не могу…

– Беги как можешь! Он убегает, я за ним!

– Я не успеваю… А-а-а-а-а-а-а…

– Догонишь потом!

– Стой! Не оставляй меня!

– Я должен догнать его!

– Пожалуйста, не оставляй меня!!

– Лайма!!

– Не уходи! Мне страшно!

– Просто беги!

– Не оставляй меня!

Пауза. Лайма остается одна.

Проходит несколько минут.

– Лайма, я здесь.

– (вытирает слезы, шмыгает носом, всхлипывает) Ты его поймал?

– Я… Нет. Он убежал. Я его упустил.

– Понятно.

– Прости, пожалуйста. Ты… Ты описалась, да?

– Да.

– Сильно?

– Да.

– Ох. Досадно.

– Не смотри.

– Хорошо, не смотрю.

Небольшая пауза.

– Он бегал быстрее тебя, да?

– Он? Ну да. Я споткнулся, как и ты. И поэтому он смог убежать.

– Как думаешь, он вернется?

– Да кто его знает. Думаю, нет. Я его с концами упустил. Ну, по крайней мере, я бы не вернулся на его месте.

– Ясно.

– Слушай, извини меня пожалуйста, что я тебя не отвел пописать. Мне очень стыдно.

– Хорошо.

– Нет, правда, прости. Я пока шел назад… Ну как бы понимаешь… Осознавал.

– Что осознавал?

– Ну, что я дурак. Что я тебя не слушал. Не знаю почему, но я это понял, только когда он сбежал.

– Ладно. Надеюсь, ты искренне говоришь.

– Искренне.

– Ладно.

– Просто я такой человек, понимаешь… Мной когда что-то овладевает, я ничего не вижу вокруг. А теперь меня отпустило, и я вижу.

– Можешь не оправдываться. Я знаю.

– Знаешь что?

– Что ты сумасшедший.

– Я не сумасшедший, перестань.

– Помешанный… Что? Это правда.

– Ну ладно, правда так правда. Пошли домой.

– Я не могу. Мне мокро ходить. У меня все вымокло.

– Не можешь идти?

– Нет.

Небольшая пауза.

– Знаешь что? Залезай на спину, я понесу тебя.

– Что-о… Не надо!

– Почему?

– Ты же промокнешь.

– Ну и что? В конце концов, я же сам виноват. Я заслужил. Если бы я отвел тебя пописать, то ничего не было бы. Поэтому будет честно, если обратно ты поедешь на мне. Я считаю, это справедливо.

– Пожалуй.

– Залезай.

– Ну… Я не знаю. У тебя пятно будет на спине.

– Да, обязательно. Без этого никак.

– Я стесняюсь.

– Лайма, завались. Ты ведь моя сестра в конце концов. Когда ты была маленькая, я постоянно видел, как ты обоссываешься. Неужели ты думаешь, что сейчас для меня произошло что-то новое?

– Эй!

– Залезай.

– Ну хорошо.

– Если хочешь… Я могу тебе что-нибудь купить.

– Да. Я хочу шоколадок.

– Каких?

– Молочных.

– А горькие ты не любишь?

– Нет.

– Ну и дура, горькие лучше всего.

– Сам дурак! Горькие невкусные.

– Зато это настоящий шоколад.

– Молочный тоже настоящий!

– Нет, не настоящий. Ты еще скажи, что белый шоколад настоящий.

– Настоящий…

– А вот и нет. Лайма, вот ты ни черта не знаешь, а бросаешься обо всем судить.

– Не нужно мне от тебя никаких шоколадок.

– Ладно-ладно, я молчу. Молочные так молочные.

– Сегодня приказываю я!

– Как скажешь.

– Приказываю отвести меня завтра в школу.

– Но мне для этого придется рано встать и прийти к вам домой. А твой папа меня не пустит.

– Пустит. Я все устрою.

– Ты правда хочешь, чтобы я проводил тебя в школу?

– Да.

– Это из-за того дурачка, да? Хочешь, чтобы я ему немного вломил?

– Не надо никому вламливать. Просто хочу, чтобы все видели.

– Меня?

– Да.

– Ну ладно. Хорошо. Во сколько мне тебя забрать?

– В половину восьмого.

– Ох. Значит, чтобы успеть к вам, мне придется вставать в половину седьмого.

– Ты сам виноват!

– Ну да, не поспоришь.

– Именно так!

– Будет исполнено.

– А еще приказываю, чтобы ты мне купил…

– Лайма, тебе жирно не будет? Не наглей.

– Эй!

– Шоколадки и школа, всё. На этом твои королевские полномочия заканчиваются.

– Вот и цена твоего раскаяния. Жадина.

– Я не жадина. Ты просто берега не путай.

– Мог бы и не жлобиться. Жук.

– Я не жук. Я просто стараюсь рационально подходить к вещам.

– Нет, просто ты жлоб и зануда.

– Эй, Лайма.

– Чего?

– А знаешь, что он мне сказал?

– Кто?

– Похититель.

– Что? Так ты его догнал все-таки?

– Ну… Практически. Я почти его догнал. Он уже совсем рядом был. Я ему крикнул: зачем ты это делаешь?

– А он?

– А он все не отвечал и не отвечал. Мы долго бежали. Он меня, кажется, страшно испугался. Я его разглядел. Совсем чуть-чуть. Он обычный мужик, среднего возраста. Лет за сорок, с небольшой лысиной. Обычный мужик, таких видишь каждый день. В общем, он меня испугался и рвал когти так, что я не мог успеть за ним.

– У него же была сумка!

– Сумку он бросил. Я ее нашел на обратном пути. Там и правда лежали инструменты.

– То есть это точно был он?

– Я уверен в этом. Так вот, я ему кричу: зачем ты это делаешь? А он убегает и убегает, и на лице его страх. И вот я его почти догнал в какой-то момент, уже руку протягиваю. Но он все-таки быстрее оказался. Еще сильнее припустил, вырвался. А я упал, споткнулся и вывихнул ногу. Орал потом как сумасшедший от злости, когда он слинял.

– Бедный.

– Но перед тем как убежать, он обернулся и посмотрел на меня. Я валяюсь на земле, до него уже далеко. И он почувствовал безнаказанность, наверное. Или ему любопытно стало, захотел меня рассмотреть, остановился.

– И что?

– Разворачивается, смотрит на меня. Лицо такое, знаешь, истерическое какое-то. Как будто сейчас заплачет. Как у животного, на которого охотятся. И перед тем, как скрыться за поворотом, он мне ответил.

– А что он сказал?

– Я ему снова кричу из последних сил: сука проклятая, ты зачем это делаешь, что тобой движет? Кричу как бешеный, от бессилия. А он смотрит на меня своим загнанным лицом и визгливо так кричит в ответ.

– И что он крикнул?

– Всего одну фразу. «Да я просто ненавижу эти ебаные вывески!»

Бусидо

В квартире я не курю, потому что запах будет, а балкон весь заставлен вещами. Вот я и выхожу на лестничную площадку. На площадке воняет кошачьим дерьмом. Отвратительный запах, ни с чем не сравнить. Это всё две старухи, которые живут этажом ниже. Одна из них совсем старая, а вторая помоложе, ее дочь. У них дома кошка, и она срет где ни попадя. Старухи совсем не убирают, им дела нет до того, что в подъезде есть люди кроме них.

Старуху-дочь я пару раз встречал в подъезде. У нее красное лицо, пораженное экземой. Один раз мы вместе ехали в лифте, она что-то спрашивала про погоду. Наверняка хотела попросить денег. С деньгами у них, кажется, туго. Но на водку хватает. Бухают не просыхая. Так всегда с алкашами. Клянчат копейки у нормальных людей, но на бутылку всегда найдется. В любом случае я бы ей денег не дал. Да я толком и не поговорил с ней.

Мать ее совсем чокнутая. Однажды вышла на лестничную площадку в одних трусах. Ужасное зрелище – старческое тело. Видимо, она решила, что остальным будет интересно посмотреть. Но вонь доканывает сильнее всего. Даже от голой старухи можно отвернуться, но ведь дышать не перестанешь. Табачный дым эту вонь не перебивает.

В общем, я курил уже десятую сигарету за вечер, стоя на лестничной площадке. За окном день клонился к закату. В шахте лифта заработал подъемник. Я затушил сигарету, выкинул окурок в мусоропровод и пошел к себе. Сейчас лифт приедет сюда, из него кто-нибудь выйдет и доебется до меня. В подъездах запрещено курить, но все курят, и я это делаю. Старухам же не говорят, чтобы они наконец прибрались и помылись. Воняют себе и воняют.

Дверь одной из квартир открылась. На площадку выбежала соседка – женщина, с которой я до этого пару раз здоровался. Она увидела меня и, кажется, хотела что-то сказать. У нее было обеспокоенное лицо. Она сделала шаг по направлению ко мне. Но я сразу же забежал к себе в квартиру и закрыл за собой дверь.

Дело к вечеру. Сейчас я приготовлю ужин, поем, помоюсь, выкурю еще парочку сигарет, а потом посмотрю что-нибудь. Не бог весть что, но мне нравится. Хороший вечер, и большего я не прошу. И никто в него не вмешается. А другие люди пускай решают свои проблемы сами.

Я включил телевизор. Как всегда, показывали новости. Звонок в дверь. Не открывай, сказал себе я. Пускай даже они знают, что я дома. Почему это я должен открывать? Совсем не должен. У меня могут быть дела. Может, я сплю.

Но я все-таки открыл дверь. Вместе с соседкой на площадке стояли две медсестры. Я это понял по их лицам, униформе и чемоданчику с ампулами. Такие раскладные чемоданчики, в которые много всего помещается. Оказалось, от старух уже много дней ни ответа, ни привета. Соседка их раньше подкармливала, носила им еду.

– Может, они куда-то уехали, – сказал я.

Но соседка возразила, что это очень маловероятно, потому что они практически не выходят из квартиры и вообще с трудом передвигаются.

– Хорошо, а что вам нужно от меня? – спросил я.

Ну, и началось: со старухами что-то случилось, и нужно их спасать. Набросились на меня втроем – особенно напирали медсестры. С такими даже разговаривать бесполезно. Я пробовал протестовать, говорил, что у меня болит голова, что я занят, но все без толку. «Молодой человек, мы отнимем всего пять минут вашего времени». Что на такое отвечать? Я пошел с ними.

Дверь в квартиру старух была не заперта. Удивляюсь, как меня не стошнило прямо у порога – так там воняло. В полутемной прихожей что-то копошилось. Приглядевшись, я увидел маленькое человеческое тело. Это была старшая, старуха-мать – в грязных брюках и рваной футболке на голое тело. У нее был приплюснутый нос и глупые глаза. Она казалась похожей на большого цыпленка – старого, грязного, всклокоченного цыпленка.

– Вы кошку мою не видели? – спросила она, с любопытством глядя на нас.

– Прошу прощения, – обратилась соседка к старухе подчеркнуто дружелюбно. – Можем ли мы поговорить с Марией?

Старуха пялилась на дверную ручку. Наконец она сказала:

– Нет. Где моя кошка?

– Осмотрим квартиру, – заявили медсестры и отодвинули старуху в сторону.

Они прошли в комнаты, а я отправился на кухню.

По всей кухне были разбросаны грязные тарелки, засохшие куски хлеба, треснутые пластиковые стаканчики, обрывки старых газет. Сквозь жалюзи ее освещали лучи закатного солнца, отражавшиеся от окон панельных домов. На полу стояли пустые бутылки водки, штук двадцать, не меньше. На старом холодильнике лежала коробка конфет с надписью «Виват, Россия!» Никаких следов кошки.

В ванной комнате ее тоже не оказалось, зато на дне ванной я обнаружил россыпь каких-то личинок, а еще тряпки – грязные, мокрые и, кажется, в дерьме. Зажимая нос рукой, я прошел в комнату, где собрались остальные. Соседка стояла, закрыв рот ладонью. Старуха переминалась с ноги на ногу.

Мне на плечо села муха. В комнате был целый рой мух. Они ползали по стенам, жужжали и перелетали с места на место.

– Может быть, позвать кого-нибудь, – прошептала соседка.

– Справимся, – ответила ей медсестра и кивнула на меня.

О чем вы, на хрен, говорите, подумал я.

На диване у стены лежало тело, завернутое в простыню и облепленное мухами.

– Сколько она здесь лежит? – трясли медсестры старуху-мать.

– Она спит, – хныкала старуха. – Не будите ее.

Медсестры просунули руки под тело и перевернули его. Меня затошнило. Под телом копошились тысячи личинок, вроде тех, что я видел в ванной, только живые. Опарыши они называются, на них еще вроде рыбу ловят. Ну, на тех, которые скопились тут, можно было целое море рыбы поймать. Личинки извивались в складках постельного белья, падали в диванную щель и цеплялись за неподвижное тело.

– Необходима госпитализация, – сказали медсестры. – Помогите транспортировать.

– Мать не в себе, – шептала мне на ухо соседка, – Она не вызывала врачей. Мария так лежит уже несколько дней. Она ходила под себя. Мухи откладывали…

– Она в коме, – отрезали медсестры.

Мне объяснили, как нести тело. Старуха переминалась с ноги на ногу и бормотала что-то про кошку. На нее никто не обращал внимания. Тело замотали в одеяло, и я кое-как его поднял. От соседки и медсестер толку было мало, нес один я. Тело одеревенело и тянуло килограмм на сто. Ноги Марии волочились по полу.

– Осторожнее, – сказала одна из врачих, когда я случайно двинул Марию головой о дверной косяк.

От тела страшно воняло. Я затащил ее в лифт, а на улице мне помог водитель скорой помощи. Мы положили тело на кушетку в машине, медсестры пристегнули Марию к койке. Старуху вывели под руку. Она орала на всю улицу. Врачихи успокаивали ее, но она их не слушала. Я отошел и закурил сигарету. Мне бы не курить эту сигарету, а просто уйти домой. Но я зачем-то остался.

Вот как обстоят дела, сказали мне врачихи. Сейчас старуха-мать тоже поедет в больницу. Если ее оставить здесь одну, неизвестно, что она вытворит в таком состоянии. «Вдруг она взорвет газ!» – испуганно шептала соседка. Ее почему-то очень захватила идея, что старуха, вконец помешавшись без дочери, устроит в подъезде теракт.

План состоял в следующем: в больнице заставить мать написать добровольное заявление. Я, такая-то, уведомляю вас о том, что сошла с ума. Пожалуйста, поместите меня в психушку. Кроме старухи написать это заявление никто не мог: ее единственная родственница уперлась невидящим взглядом в потолок, а по ее лицу ползали мухи. Сама старуха точно ничего не подпишет. Поэтому кто-то съездит с ней и уговорит ее. Кем-то, разумеется, оказался я.

– Так, постойте, – сказал я. – Почему я?

Медсестры тут же стали шикать на меня. Я пробовал напомнить им, что вообще-то есть еще соседка, зачем сбрасывать ее со счетов? Соседка медленно отступала в тень, как будто ее тут не было. Она что-то пролепетала про маленьких детей, которых она не может оставить одна, и врачихи горячо поддержали ее. Суки, вот вы чертовы суки, думал я, так и знал, что у вас солидарность, выгораживаете друг друга и подставляете невинных людей. В гробу я видал обеих старух, не собираюсь я никуда ехать, пускай чокнутая бабка взрывает подъезд, если ей так взбредет в голову, но я никуда не поеду. С места не сойду.

Я все еще злился, когда подъезд вместе с соседкой стал удаляться сквозь маленькое окошко скорой помощи, а затем исчез вдали. Я не переставал злиться, и когда мы выехали на шоссе. Закат превращался в сумерки, и рыжее летнее небо окрасило в свой цвет весь город.

Врачихи после того, как затащили меня с собой, совсем не обращали на меня внимания. Я вместе с бабкой отныне был мебелью, скрючился где-то в углу, пока они безуспешно спасали Марию. В скорой воняло дерьмом, и несколько мух все-таки мигрировали вместе с Марией и ее грязными тряпками. От бабки тоже воняло, хоть и не так сильно, как от Марии.

В обмен на то, что я поехал в больницу, соседка пообещала разобраться с кошкой. Когда я спросил, что с ней будет, соседка развела руками. Если старухи не вернутся, за кошкой приедут специальные службы и заберут ее. Ну что поделать, сказала она, не надо было заводить кошку, когда сами концы с концами едва сводите. Если хотите, можете сами ее забрать, добавила она. Нет, спасибо, ответил я, терпеть не могу кошек, хватит с меня и полоумной бабки.

Отличный вечер, думал я, спасибо огромное. Сидя на корточках в машине рядом со старухой, я предпринимал неловкие попытки разговорить ее, но она слышала не слова, а только звуки моего голоса. «Вам удобно сидится?» – спросил я. Старуха посмотрела на меня ошалевшим взглядом, скользнула по моему лицу и принялась пялиться в окно. Я думал, что она будет рваться к Марии и кричать, но вместо этого она без конца бубнила: