Безмятежность

– Напористость хороша со спикерами, а не в общении с коллегами. Выпускающие, конечно, бывают придирчивы, но такова их работа. Они много лет тут работают, и тут приходит какой-то задиристый мальчишка и учит их жить. Если ты хочешь оптимизировать работу, тебе придется научиться сосуществовать с ними.

– И что мне делать?

– Если они шлют бредовые комментарии, будь спокойней. Говори «спасибо, буду иметь в виду». Предлагай компромиссы. Что-то можно дать на региональную ленту. Все остальное – не твои проблемы.

– А с ней что делать? Она меня ненавидит.

– Придется прогнуться. Скажи ей, что ты еще не до конца разбираешься в теме. Отправь ей текст следующей новости, посоветуйся с ней, как лучше написать. Поинтересуйся, вдруг гениальная Ксения может что-нибудь подсказать. Она это любит.

Алена обладала врожденным даром со всеми быть в хороших отношениях. И сейчас она была права. Я знал: то, что она говорит, разумно. Но мне казалось унизительным прогибаться перед психованной сукой. Я доел макароны и вернулся в опенспейс.

Впрочем, выхода не было, и я прогнулся. Следующую новость – о системе оказания помощи в экстренных ситуациях – тоже взяла Ксения.

– Свыше 21 тысячи жителей ежедневно звонят в систему, это порядка 90 процентов от общего числа обращений, – говорила она мне по телефону. – В цитате же сказано: «телефонные звонки составляют порядка 90 процентов от общего количества обращений». Из цитаты следует: 21 тысяча вызовов всего, 90 процентов которых – это звонки. Твой лид не соответствует цитате.

– Прошу прощения, – сказал я. – Не до конца освоился в некоторых рабочих вопросах и перепутал цифры.

– Ничего, – ответила она.

Я переписал лид, и новость приняли.

Когда я работал над заметкой о недобросовестных застройщиках, Ксения позвонила мне и сказала:

– Застройщики были оштрафованы на 2 миллиона рублей за нарушения в ходе строительства. Почему мы вообще это пишем? Это рекордная сумма?

– Затрудняюсь ответить.

– Это как писать «полиция арестовала 10 преступников на этой неделе». И что? Это много или мало?

Да какая нахуй разница, хотелось сказать мне, но вместо этого я ответил:

– Десять преступников – это мало. Хотя смотря каких преступников. Если это маньяки, то наверно много.

Ксения оставила это замечание без внимания. Через пару минут мне пришла отбивка об отклонении с пометкой «мелко». Мне хотелось плакать.

Я взял чашку и пошел в туалет. Промыл ее под краном, умылся и посмотрел на себя в зеркало. У меня было ощущение, что человек, которого я вижу в отражении – это не я, а кто-то посторонний.

Выйдя из туалета, я наполнил чашку теплой водой из кулера и опустил чайный пакетик. Он почти не растворялся, я пил теплую воду с привкусом чая.

Как только я вернулся за свой стол, зазвонил телефон. В трубке – голос Ксении.

– Я сейчас звонила несколько раз. Отвечать надо оперативно. Мы оперативное агентство.

– Прошу прощения. Я был в туалете.

– Звоню по поводу новости о ремонте мостов.

– Там что-то неправильно?

– Нет, все правильно.

– Тогда в чем дело?

– Ты там пишешь: «утверждает пресс-служба». Не используй в текстах слово «утверждает». Из-за этого автоматически рождается ощущение, что мы не верим пресс-службе.

Честным ответом на это было бы «Да с хуя ли?», но я сказал:

– Интересно. Не задумывался. Тогда можно написать «свидетельствует пресс-служба».

– Свидетельствует помещик почтение. А пресс-служба сообщает.

Она бросила трубку. За соседним столом Вика говорила с кем-то по телефону и улыбалась. «Подскажите, Олег, – шептала она в трубку. – А какое наказание предусматривает законодательство, если погибает экзотическое животное?»

Ксения отредактировала еще несколько моих новостей, из которых выпустила только одну – о каком-то законе, принятом областной Думой. Там все было идеально, разве что Ксению не устроило, что я назвал Думу «ведомством».

– Дума – не ведомство. Ведомство – министерство, федеральное агентство или комиссия, – сказала она.

Потом у нее закончился рабочий день, и она ушла.

Избавившись от Ксении, я погрузился в состояние глубокой прострации. Мозг устал, а о том, чтобы наверстать упущенное, уже и речи не шло. Осознание бессмысленности сковало меня. Я пялился в одну точку, забыв о том, что Инесса, сидящая через несколько столов, легко может увидеть, как я прохлаждаюсь, а тогда жди беды.

Кто-то потрогал меня за плечо, и я вздрогнул. Это была Ольга, еще одна из выпускающих. Средних лет женщина, у которой на рабочем столе висел постер с цитатой из Виктора Франкла.

– Привет, – сказала она. – Извини, что дергаю, я написала на почту, но ты не ответил. Я по поводу новости о борщевике. Там нужно кое-что отредактировать.

Значит, и борщевик отклонят, скорее всего.

– Что нужно поменять?

– Только заголовок.

Я посмотрел на заголовок заметки. «Около 40 тысяч гектаров поражено большевиком».

– Простите. Голова не варит к концу дня.

– Ничего, – сказала она. – У меня тоже. Я просто решила проверить, вдруг какой-то большевик правда на всех напал. Но, видимо, нет. Я сама поменяю заголовок и выпущу.

Мне хотелось обнять ее и разрыдаться у нее на плече. Ольга ушла к себе.

До конца рабочего дня оставалось полчаса. Я наблюдал за секундной стрелкой. Каждое ее движение приближало меня к моменту, когда я встану из-за стола и уйду из опенспейса.

Ощущение было, будто мозг и глаза слипаются в единую горячую массу, которая не может ни видеть, ни думать. Я взял блокнот и написал на уголке листа: «Ему пришло в голову, что он, в сущности, напоминает себе верхнюю колбу песочных часов, из которой выпадают последние песчинки. Эта мысль пронеслась в его мозгу и затухла». Что означают эти слова, я не знал.

– Что ты пишешь?

Инесса подошла сзади и смотрела мне через плечо. Я молчал.

– Твой рабочий день еще не закончен, ты успеваешь сделать еще одну новость.

Не говорить же ей, что я уже еле соображаю. Это бесполезно. Инесса уперлась руками в бока. Сейчас начнет прессовать.

Конечно же, ее прорвало. Вспомнила о крокодиле, о том, что я позже всех дал новости с брифинга, опоздал и нагрубил Ксении (так и знал, что она пожалуется), о том, что половину моих новостей отклонили и я даже близко не подошел к выполнению графика.

– Мы международное агентство, у нас высокие требования к нашим сотрудникам, – чеканила Инесса, вцепившись в спинку моего кресла. – Мы не можем держать здесь абы кого. Если ты не справляешься со своими обязанностями, твое место займет более способный сотрудник.

Ее слова долетали до меня откуда-то издалека. Наверно, у меня было очень несчастное лицо. Наоравшись, Инесса смягчилась.

– Ладно, – сказала она. – Закончи новость про СНТ и можешь идти.

Легко сказать, Инесса! Единственным моим желанием в этот момент было достать мозг из черепной коробки и положить его на стол перед собой, чтобы он проветрился.

Титаническим усилием я собрал себя в кучу и напряг свой ум для последнего рывка. Новость из четырех абзацев заняла у меня минут сорок. Наконец я отправил ее на флаг. Заметку никто не брал, на флаге была пересменка. Дневные редакторы ушли, на их место заступали ночные. Я с ними почти не сталкивался, но говорят, что они еще более въедливые. В каком-то смысле их можно понять. Попробуйте не спать по ночам бóльшую часть недели. Впрочем, это не мои проблемы. Я выключил компьютер и ушел из опенспейса.

Стоя в метро среди других людей, я пялился в одну точку и старался не заснуть. В какой-то момент я увидел в черном окне свое отражение. У меня было застывшее лицо с синяками под глазами.

В супермаркете я купил гавайскую смесь и пару банок пива. Дома помылся, подрочил в душе. Поужинал, выпил пиво, перед сном немного посмотрел видео в интернете. Потом я лег спать.

В два часа ночи меня разбудил звонок.

– Привет! Это Любовь, ночной редактор.

– Привет. Вы знаете, сколько сейчас времени?

– Я писала, но ты не ответил. Вообще-то ты должен быть на связи в любое время, даже ночью. Просто напоминаю, ага.

У нее был очень бодрый, деловитый голос. Наверняка закинула энергетик или пару чашек кофе. Не дождавшись, пока я что-нибудь отвечу, она продолжила:

– Я по поводу новости о вывозе мусора из СНТ. Непонятна пара моментов. Смотри, у тебя написано: «как сообщил председатель Союза дачников на пресс-конференции, заключено 90 процентов договоров»…

Я чувствовал, как мелатонина в теле становится все меньше. С каждым словом, над которым мне приходилось думать и которое приходилось проговаривать, сон покидал меня. Я возвращался в реальность. Еще чуть-чуть, и я не смогу заснуть до утра. Зато когда придет время идти на работу, усталость свалит меня с ног.

– …Однако непонятно, имеется в виду 90 процентов от всех договоров или договоры с 90 процентов СНТ? Что значит 90 процентов? А сто процентов – это сколько?

– Боюсь, я не смогу сейчас помочь. Можете проверить это где-нибудь?

– Вот я и проверяю у тебя. Ты ведь автор новости.

– Что вы от меня хотите сейчас? Чтобы звонил в Союз дачников в два часа ночи? Или, может, сразу в СНТ съездить?

– Как насчет того, чтобы ты нормально делал свою работу, например?

– Я нормально делаю свою работу. Почему вы звоните мне в два часа ночи? Я оставил новость на флаге в восемь вечера. Не могли позвонить раньше, до того, как я лег спать?

– Была пересменка, новость могла затеряться. Как только она попала ко мне, я писала тебе, ты не отвечал. Когда нам не отвечают, мы звоним. Это, между прочим, в гайдлайне четко прописано, почитай его на досуге, ага. Если ты хотел спать, может быть, стоило указать детали так, чтобы не оставалось недосказанности?

Мне хотелось выть.

– Также, – продолжала Любовь, – В третьем абзаце ты пишешь, что для зарегистрированных дачников вывоз мусора будет осуществляться бесплатно. Однако из слов спикера этого совсем не следует. Прости, пожалуйста, тебе напомнить смысл слова «бесплатно»?

Наверное, она ждала, что я встану с кровати, все отредактирую и пришлю на флаг. И наверное, если бы на моем месте был человек более профессиональный, он так бы и поступил. Но я так не смог. В этот момент я вообще забыл, с кем говорю и о чем говорю.

– Оставьте меня в покое! – заорал я. – Дайте мне, блядь, поспать! Пиши свою ебаную новость, как тебе самой хочется! Делайте там, что хотите! Ебал я ВАС ВСЕХ! Всех! Слышишь меня? Пошла ты нахуй, тупая сука! ПОШЛА ТЫ НАХУЙ!

– Агентство… – начала она.

– ЕБИСЬ ТЫ В РОТ СО СВОИМ АГЕНТСТВОМ! – орал я.

Закончив, я отдышался. На несколько секунд в трубке повисло молчание, потом Любовь сказала:

– Я тебя поняла.

Ее голос немного дрожал. По-моему, она обиделась, и теперь пыталась сделать вид, что сохраняет хладнокровие. Мне даже стало стыдно. Наверно, зря я так накричал на нее. В конце концов, сидеть в редакции по ночам и проверять чужие новости, пока остальные спят – тоже работа не из приятных. Но извиняться я не стал, просто бросил трубку.

Совершенно очевидно: завтра я потеряю работу. Любовь, конечно, с утра расскажет Инессе. И та уволит меня, к гадалке не ходи. Похуй. Уволят так уволят. Имеют право. Я все равно уже ничего не изменю. Возбуждение от разговора ушло, и его место заняла легкость, разливавшаяся теперь по всему телу. Вскоре я заснул глубоким сном без сновидений и, кстати говоря, неплохо в эту ночь выспался.

Проснувшись утром, я некоторое время раздумывал, ехать ли в редакцию. Большого смысла ехать ради одного увольнения нет, да и говорить с Инессой мне не хотелось. С другой стороны, если я сделаю это сразу, не придется ехать потом. К вечеру об Инессе, пресс-секретарях, Ксении и опенспейсе можно будет забыть как о страшном сне. К тому же нужно забрать вещи и зарплату за месяц. Немного поколебавшись, я решил съездить.

Инесса меня ждала. Торжественным, гробовым голосом она сказала мне: «Пойдем в переговорку». При этих словах все вокруг подчеркнуто отвернулись, делая вид, что занимаются своими делами. Только Ксения, сидевшая рядом с Инессой, посмотрела на меня. Я думал, что она будет злорадствовать, но ее лицо не изъявляло никаких эмоций. Она просто смотрела сквозь меня.

Инесса завела меня в отдельную комнату с круглым столом наподобие того, что был на брифинге в Доме правительства, с торчащими из столешницы микрофонами. Я сел, и она села напротив меня. Уставившись немигающим взглядом мне в глаза, Инесса принялась меня отчитывать. Она говорила, что обругать коллегу грязными словами – непозволительно и неприемлемо, так лениво работать – непрофессионально, и так далее. Заканчивая мысль, Инесса постоянно повторяла: «Ты считаешь, это нормально, да?» Я ничего не отвечал, только кивал головой и удивлялся тому, как легко воспринимаются слова Инессы теперь, когда я знаю, что у нее больше нет власти надо мной.

Она пыталась вывести меня на разговор, добивалась, чтобы я сам признал, что виновен. Я что-то мычал в ответ. Говорить мне не хотелось. Я просто ждал, когда она объявит, что я уволен. Скажи это уже, Инесса, и разойдемся. И тут произошло то, чего я никак не ожидал. Инесса перестала меня ругать.

Замолкнув, будто бы выдохнувшись, она сказала:

– Не испытывай мое терпение больше, пожалуйста. И чтобы никаких больше пререканий с коллегами. Перед Любой ты извинишься, я с ней поговорила. И бога ради, начни выполнять KPI по новостям, мы постоянно позже всех.

С этими словами она встала и пошла к выходу. Я сидел ошарашенный. Едва ли Инесса могла нанести мне удар более страшный. Я чувствовал, как ее власть возвращается. Во мне нарастало отчаяние. Я снова был рабом Инессы, снова зависел от того, что она говорит и думает.

Когда Инесса была в дверях, я окликнул ее:

– Подождите.

– Чего? – она удивленно обернулась.

Всю дорогу сюда я морально готовился к тому, чтобы стерпеть нападки Инессы и мужественно принять увольнение. Теперь я просто не знал, что делать.

– Чего? – повторила Инесса. – Ты хотел что-то сказать? Говори.

– Я увольняюсь, – выпалил я.

Сказав это, я внутренне сжался. Мне показалось, что я нанес Инессе непоправимое оскорбление, подвел, подставил, предал ее. Она потратила на меня столько времени, они с Аленой обучали меня, а я просто ухожу, не проработав и двух месяцев.

Но она просто сказала:

– Ладно.

Ее голос не выражал ни гнева, ни разочарования. Она восприняла мои слова без эмоций. На всякий случай я решил объясниться:

– Простите. Понимаете, просто я…

– Ничего, – сказала она. – Все в порядке. Я тоже думаю, что тебе здесь не место.

Она попросила меня подойти за обходным листом через десять минут и вышла из переговорки.

Когда я подошел к своему столу, Вика рядом говорила по телефону. Я собрал вещи. Бросил в рюкзак блокнот и диктофон, а чашку оставил.

Перед уходом я подошел к Инессе. Она встала из-за стола. Что-то в ней изменилось. Сам ее взгляд стал другим. Она пыталась подобрать слова, чтобы вынести мне какое-нибудь напутствие. Но так ничего и не подобрав, она сказала: «Старайся больше, и у тебя все обязательно получится. Ты отличный парень, просто тебе нужно меньше лениться». С этими словами она как-то неуклюже потрепала меня по плечу (это был первый раз на моей памяти, когда она до кого-то дотронулась), улыбнулась и вручила мне обходной лист.

У самого выхода я купил себе газировки в автомате. Открыв бутылку, я сделал глоток. Никогда раньше газировка не казалась мне такой вкусной. На прощание я обвел взглядом опенспейс, в котором сидели Инесса, Алена, Ксения, Вика и еще десятки людей, имен которых я не знал. Мне хотелось посмотреть на них напоследок. Больше я сюда никогда не вернусь. Алену я не видел – наверное, она вышла в туалет. Инесса сидела спиной ко мне, скрючившись за столом. Она стучала по клавиатуре и составляла вакансию о поиске редактора в отдел областных новостей.

С обходным листом я зашел в бухгалтерию, там мне выдали деньги. В общей сложности двадцать тысяч с копейками. Перед этим они заставили меня подписать какую-то бумажку, по которой я не имею права разглашать любую информацию об агентстве следующие пять лет.

Крокодил же, как выяснилось позднее, принадлежал какому-то богатенькому мудаку, нелегально купившему его для домашнего зоопарка. Крокодилу сидеть в зверинце не понравилось, и он сбежал. Попав на шоссе, он испугался машин, летевших на него со всех сторон. Последнее, что увидел крокодил в своей жизни, был грузовик, везший крупногабаритные отходы на полигон. Водитель не справился с управлением и колесом отрезал крокодилу голову.

Все это я узнал из заметки, которую написала Вика. Там уточнялось, что если бы на месте крокодила был кабан или, скажем, лось, то водителя бы оштрафовали на крупную сумму денег, потому что давить диких животных запрещено. Но поскольку в законе ничего не написано про крокодилов, штраф выписывать не стали. Вике это рассказал международный эксперт по крокодилам. Думаю, Инесса ею очень гордилась.

Ожидая похитителя вывесок

– Ебаный ты в рот, Лайма!

– Я хочу домой.

– А я уже тысячу раз тебе сказал: это очень важное задание.

– Вообще-то мама сказала тебе сидеть со мной.

– А я и сижу с тобой.

– Ты не здесь должен со мной сидеть, а дома!

– Ебаный ты в рот, Лайма, да какая разница?

– Я расскажу маме, что ты ругался!

– Не расскажешь.

– Нет, расскажу. Мама тебя наругает.

– Не наругает, она меня любит.

– Тогда папе расскажу. Он тебя побьет.

– Твой папа даже себя побить не может.

– Может! Он тебя побьет. Побьет!

– Блядь, Лайма, заткнись, пожалуйста, хоть на минуту. Ты своими криками его спугнешь, понимаешь? Это очень важно.

– Да тут нет никого!

– Лайма, ну в самом деле. Повторяю еще раз. Этот человек – вредитель. Пожалуйста, пойми, Лайма, это очень важно.

– Да он не придет, этот твой человек.

– Придет. Я тебя уверяю, он придет.

– Мне надо дома быть, уроки на завтра делать.

– Успеешь ты сделать свои уроки.

– Не успею!

– Даже если не успеешь, ничего трагического не произойдет.

– Произойдет!

– Ты через несколько лет сама поймешь, что уроки – это пустая трата времени.

– Мама с папой говорят делать уроки.

– Мама просто любит мыслить шаблонами, и у нее нет собственного мнения. А что касается твоего папы… Ладно.

– Ну? Что?

– Да нет, ничего. Он… Он тоже мыслит шаблонами.

– Ты не это хотел сказать!

– Они оба мыслят шаблонами, Лайма, поэтому они и вместе, поэтому они тебя заставляют ходить в эту ебаную школу.

– Если я не буду в нее ходить, то стану такая, как ты. Мне папа сказал.

– Ну и что в этом плохого? Мне лично нравится моя жизнь.

– Фу. Я не хочу такую жизнь, как у тебя.

– Почему это?

– Ты стоишь ночью рядом с закрытым магазином! И караулишь кого-то, кто даже не придет!

– Блядь, Лайма! Я же сказал, что он придет. Просто потерпи немного, не будь такой нетерпеливой мелкой пиздой.

– Я все маме расскажу! Расскажу, как ты меня назвал!

– Да я не специально. Если хочешь, рассказывай.

– Ну зачем ты меня сюда притащил? Я ведь могла остаться дома.

– Потому что не могу я тебя оставить дома одну, понятно? Ты еще маленькая. Что угодно может случиться. Какой-нибудь пожар или короткое замыкание. Крайним потом буду я. Когда ты со мной, с тобой ничего не случится. Так что ради бога! Помолчи хоть пару минут.

– Почему не случится? Ты что, меня спасешь?

– Не буду я тебя спасать, больно надо. Никто тебя просто не станет трогать, когда я рядом, вот и все.

– Скажи, спасешь, да? Ну скажи, скажи, скажи, скажи, скажи.

– Да завались ты нахер, Лайма. Я из-за тебя ничего не слышу. Он уже тысячу раз мог пройти.

– А кто этот, ну кого мы ждем?

– Лайма. Я же сказал. Это опасный человек, который вредит нашему сообществу.

– Ничего не понимаю.

– Один чокнутый мужик, который охотится за вывесками. Наше сообщество…

– Да что за сообщество? Ты постоянно о нем талдычишь.

– Родители тебе разве не рассказывали? Я уверен, твой папа должен был.

– Ну… Он что-то такое говорил, но я не запомнила…

– Лайма, я уже два года состою в обществе Защиты Раритетных Вывесок.

– Защиты чего…

– Защиты Раритетных Вывесок. Это что-то вроде такого маленького «ЮНЕСКО».

– Я ничего не поняла.

– Мы охраняем старые вывески, для нас они… Ну, что-то вроде произведения искусства. Таких вывесок сегодня осталось очень мало, их почти все заменили на новые, безвкусные и крикливые. Это все делается ради денег, понимаешь? Это все происки ебаных капиталистов. Им наплевать на красивые вывески, им главное, чтобы люди видели яркую надпись и заходили к ним в магазин. А о красоте больше никто не заботится. Тем не менее старые вывески еще существуют кое-где, но их очень-очень мало. И мы их охраняем. Реставрируем, когда надо, моем их и защищаем от таких, как этот сумасшедший мужик.

– Кому вообще нужны вывески? На них же даже никто не смотрит.

– Ну, это ты зря. Вообще-то вывески составляют портрет города.

– Будет одной меньше, какая разница?

– Лайма, ты еще мелкая, поэтому тебе простительно пороть подобную хуйню. Это тупая потребительская логика, ясно? Если все будут думать так, как ты, то люди деградируют, а потом вымрут.

– Ну конечно, а спасете всех ты и твое «Любители вывесок», или как там вас зовут!

– Я сделаю вид, что не слышал этого.

– Рассказывай дальше!

– Как я уже сказал, я в обществе два года. У меня пока не очень высокая позиция, но недавно Руководство дало мне важное задание. Они мне поверили, понимаешь? Это шанс проявить себя.

– А что надо делать?

– Слушай. Это долгая история. Недавно, где-то год назад, объявился один псих, который стал мешать нашему обществу. Он начинал как обычный городской активист. Обращал внимание властей на всякие несовершенства вроде разбитых окон, грязных фасадов, открытых люков.

– Ага…

– Оформлял официальные обращения, чиновники их рассматривали, и после этого коммунальные службы все улаживали. Он успел оставить несколько тысяч таких заявлений, и большинство из них рассмотрели.

– И что тут плохого?

– Ничего! Никто этому человеку и слова не говорил, ведь он делал полезное дело. А потом у него в голове что-то перемкнуло, и он обратил свое внимание на старые вывески. Не знаю, чем они ему навредили, но он твердо уверился, что старые вывески вредят городу и их нужно уничтожить. Он стал оставлять заявления на демонтаж таких вывесок…

– Демон… что?

– Демонтаж. Короче, приезжают рабочие и разбирают такую вывеску, а потом ее направляют в программу утилизации.

– Это как?

– Ну, то есть выкидывают.

– А зачем?

– Не знаю, Лайма! И никто не знает. Мы пытаемся понять, но этот человек неуловим. Мы нигде не можем его достать. В общем, он стал просить чиновников уничтожать такие вывески. А им проще удовлетворить его обращения, которые приходят пачками, чем разбирать каждое по отдельности. Отстоять удалось только несколько вывесок – когда вмешались мы и доказали их художественную ценность.

– Что? У вывесок?

– Ну да.

– Это же просто вывески! Какая у них может…

– Блядь, ну ты и дура, Лайма! Я всегда знал, что ты ебаная дура.

– Сам ты дурак! Носишься со своими вывесками ночью. Зачем они тебе сдались?

– Так и знал, что ты не врубишься. Старые вывески красивые, Лайма! Красиво и вызывает приятную ностальгию. Это произведение искусства.

– Мама всегда говорила, что ты чокнутый!

– Когда это она так говорила?

– Недавно.

– Не могла она так сказать.

– Говорила, говорила!

– Это твой папаша говорил, я уверен. А она просто повторяла за ним, потому что у нее нет своего мнения.

– Оставь папу в покое!

– Да я твоему папе глаз на жопу натяну, когда увижу, понятно?

– Врешь! Он гораздо сильнее тебя.

– Это он-то сильнее меня?

– Он тебя гораздо сильнее!

– Лайма, позволь я тебе открою один секрет, окей? Твой папа слабак и неудачник. И то, что он женился на нашей маме, лишь тому подтверждение. Просто ему нужна была женщина еще слабее, чем он. Потому что таким слабакам и неудачникам, как он, всегда нужен кто-то слабый рядом, чтобы самоутверждаться.

– Чушь! Чушь! Ты все врешь!

– Вырастешь и поймешь, что я был прав. А пока живи в своих иллюзиях вместе со своим слабаком-отцом.

Лайма плачет.

– Эй, Лайма. Ты чего? Ну, хватит. Я пошутил.

– Ты… говорил… серьезно. Я слышала. Я все… слышала.

– Да нет, просто я хотел, чтобы ты так думала. На самом деле я пошутил. Ты просто меня обидела, когда стала плохо говорить про вывески. Ну, не реви. Не реви, Лайма. Просто я сам обиделся на тебя.

– Из… из… вин… ни.

– Ты не обижайся на меня, ладно? Я забираю все, что сказал, обратно. Ты только не плачь так громко, пожалуйста. А то мы спугнем его.