Унесенный

– Наши интересы – в защите нашего образа жизни! – кричали на Востоке, задетые угрожающе обеспеченной жизнью западного народа. – Это высшая, конкретная правда. О какой еще абстрактной правде можно говорить?

– Установление нашей демократии во всем мире! – утверждали на Западе свою пост-правду жаждущие новых рынков.

У интеллигенции, истосковавшейся по настоящей правде, форма высказывания изменилась с фальшивой обобщенной и практически бесполой на прямую и телесную. Это началось еще со времен, когда работали по спинам митингующих дубинками нацгвардейцы, плясали на амвоне участницы Pussy Riot, акционисты прибивали к брусчатке яйца, поджигали двери здания ФСБ. А сейчас перестали скрываться под фиговыми листками прав человека, гуманизма, разумного доброго и вечного, и даже закона. Ниспровергатели всего, с лицами, прямо выражающими мат, важно возвещали:

– Последнее убежище истины – блатная терминология.

В новую эпоху развернулась борьба уже за абсолютную правду в конкретном исполнении – искусственном интеллекте, то есть не имеющем человеческого разума. Это уже настоящая объективная правда, без интеллекта.

Но странно, искренний порыв к настоящей истине не уходит в нем, Гордееве. И только ли в нем? Поэтому возникло независимое Движение «Голос истины».

Он с негодованием вспомнил, как пробивался через фальшивые идеи, благонамеренность, непонимание, зависть и равнодушие.

После того, как определились цели Движения, его стали кусать со всех сторон. Особенно донимал конкурент – общественная организация «Экология духа», уязвленная тем, что «Голос истины» перетягивает на себя участников. Она уличала его в том, что Движение не зарегистрировано должным образом, и даже грозило подать в суд.

Почему-то от этого он не мог спать, спорил с ними, самоуверенными дамами-экологами, которые и его, наверно, видели самоуверенным наглецом. Особенно тяжело от обиды, когда чувствуешь, что где-то тоже не прав. И ненавидишь холодного обидчика, изничтожающего твое сомнительное дело.

Он вспомнил совещание с иностранными партерами. Дамы-экологини развесили плакаты с концепцией экологизации всего мира.

Он спросил:

– Есть ли программа, как преодолеть сопротивление корпораций-загрязнителей?

Они стали торопливо двигать указкой по стрелкам на плакатах.

– Но это на бумаге! А кто вас поддерживает?

– Народы мира!

– А реально, сколько членов вашей организации?

Они вспыхнули, и свернули свои плакаты.

Это не забывается.

Может быть, слишком влез в дело так, что недоброжелательность глубоко задевала его за живое, и в ответ его злые реплики оскорбляли их?

***

Гордеев хотел хоть какой-то помощи у государства. Пришел с Левой в министерство, могущее курировать его направление деятельности.

Это новое энергичное министерство, отличающееся от старых топорных министерств, закрытых от населения и занятых какими-то своими делами, не нашим чета. Его аппарат был молодым и общительным, назначенным из резерва перспективных руководителей. Они вертелись, одетые одинаково в черные костюмы с галстуками, как черти.

Их встретили в большом кабинете, обитом звуконепроницаемым войлоком, усевшись за свои большие лакированные столы. Никто не встал навстречу.

– Вы кто? Общественное движение? Что-то не знаем.

Гордеев удивился.

– Нас знают. Работаем уже два года, так сказать, вам же помогаем.

Те тоже удивились.

– Тогда почему вас не знаем?

– Потому что вам не нужны маргиналы, то есть общественность.

– Зарегистрированы? – раздражился староватый черт.

Было видно, им не до «независимых движений». Распределяли не снившиеся маргиналам ресурсы налогоплательщиков, называемые государственными. Это были грандиозные проекты международного масштаба, типа соединения материков Океании и Востока страны. Строительство самых длинных в мире дорог и удивительных мостов через обширные водные территории.

– Мы же народное движение!

– Вас же юридически не существует, кому мы должны помогать?

Они были уверены, что пришли просители. Просят и просят!

– Так помогите зарегистрироваться.

Староватый черт хохотнул.

– Вот когда станете силой большей, чем наша, заходите.

– Тогда вы к нам приползете! – пригрозил Лева.

– Пока мы по-настоящему заботимся о людях, а не вы. И нас не прогонят.

– Зачем вам забота о людях? – спрашивал Гордеев. – У вас планы на всю страну, а не на человека.

– Это вы о чем? – недоумевали черти. Эти непонятные маргиналы не видят свершений, от которых жизнь простых людей неуклонно улучшается. Хотя да. сейчас спад, но мы мобилизуемся.

Маргиналы не были им интересны, в широких окнах своих кабинетов они видели яркий свет ресурсоемких новостроек.

Они вышли мрачными.

– Им мы не интересны, – сказал Лева. – Нерв чиновника: не помешает ли наше Движение прочности его положения? Нет, оно ему не нужно. Они живут парадной стороной своей работы, чтобы не сбросили вниз, в непонятную массу.

Лева сожалел, что не мог привести свои доказательства в лицо чиновникам. Они не поняли бы его. Он все беды переводил на социальную систему, с которой надо бороться. Не знал других причин наших несчастий.

Гордеев возражал:

– Любая организация, система – неизбежна. Она организует глобальную работу по развитию цивилизации. Ее способна осуществить, хоть и коряво, только власть, владеющая основными ресурсами.

Тот взвивался.

– Это право силы всячески выпячивает пропаганда властных структур в борьбе против оппонентов, вытесняя их в маргиналы.

Его слова звучали убедительно. Роковое в любой системе, громоздкой и негибкой, – она меряет температуру общества, как среднюю по больнице. Это неодушевленный каркас, куда пытаются втиснуть живую человеческую активность. Закон удерживает в рамках, а эта система упраздняет человека. По своей природе не предусматривает частное лицо: оно бьется за решетками подзаконных правил. Причина равнодушия винтика-чиновника – в системе. Он боится вершины пирамиды, а не народа, еще и обозлен расхлябанностью мешающих граждан, не идущих в ногу.

Лева настаивал:

– Но что делать, если система не уходит из патриархальных времен Месопотамии?

– С роковым свойством системы можно примириться, если она будет освещена божественным светом сочувствия к запертым в ней людям.

– Возможно ли это? – не верил Лева. – Система целиком против безответственной свободы личности. Только в ее пост-реальности существует довольство трудящегося народа, радующегося на праздничных шествиях и спортивных состязаниях. Это мир государственных средств массовой информации. Они вызывают патриотическую гордость от счастья жить в чудесной стране. Государственные мероприятия дышат энергией чистого творчества на благо. Пролистни газеты, принадлежащие администрациям губернаторов краев и областей!

Он взял подшивку и стал читать заголовки. "Вас понимают, меры принимаются. Разговор по душам", «Главный закон «Город ценит ваше время. Первую помощь окажут быстро», «Столица стремится к гармоническому развитию». «На набережных станет людно», «Танцуем вместе фокстрот и румбу»…

– Разве не правда? – робко встрянул Михеев, он сидел в стороне и слушал, волнуясь, с красными пятнами на лице. – Я гуляю в парке и вижу: люди действительно пляшут. И в заголовках газет – тоже правда. Эти дела действительно делаются.

И добавил:

– А система приносит основное благо людям. Не нам чета.

Лева был задет, но презрительно отвернулся.

____

Гордеев тяжело завозился в своем скафандре, заново переживая неприятное горение внутри, и мстительно оправдывал свой побег в космос.

Ему снился какой-то унизительный сон: громадная социалистическая столовая, он врывается в открывшуюся дверь в первых рядах, стремясь занять хорошее место у столиков, но так и не успевает – толпа его обогнала, все столики уже заняты.

10

Неужели таких, как он, энтузиастов, мало? Что случилось с людьми – загадка. Когда-то, в грозные годы, и перед Великой отечественной, и Великой гибридной войной в людях, особенно у молодых, просыпалось болезненное чувство родины. А теперь жизнь людей как будто лишилась смысла.

Он не думал о дружбе, как и другие знакомые создатели своего дела. Они были слишком самостоятельны и погружены в свои дела, потому были официально доброжелательны – не задевали его интересы, и, казалось, не способны на дружбу.

Только с единомышленниками мог говорить свободно, особенно с другом Левой, – о философских проблемах кризиса либерализма и усиления националистических тенденций даже в либеральных западных странах, о кризисе в экономике и умах, о смысле существования.

Лева Ильин был сыном дипломата, учился в лондонском колледже, а после возврата домой в университете, работал преподавателем в одном из институтов. И тоже после увольнения вместе с Гордеевым создавал независимое общественное движение.

Они всегда спорили. Лева говорил, что невежество вокруг еще до сих пор обязано далекому Октябрьскому перевороту 1917 года и советской власти, породивших упрощенных предков, обрушивших долго создаваемую аристократическую сложность эволюции, и новая эволюция еще никак не может развиться.

– Несвобода и насилие кажутся подданным природными, – соглашался Гордеев. – В каждом из нас есть такой инерционный механизм, сдерживающий развитие. Кликни: идите назад, в привычное ярмо реального социализма! И многие ринутся опрометью. Подумать только! Прошло чуть ли не сто пятьдесят лет, а вдолбленные в головы традиции живут!

– Ты что, – возмущался Лева. – Традиция убивать – вечна!

Невежество возникает, – негодовал он, – из скудости источников знания, со старых времен, когда завинчивали краники мирового знания. Ум склонен насыщаться представлениями, как правило, ходячими и архаичными. Невежество требует принесения в жертву врага, «козла отпущения» из ложного представления об источнике опасности, им может быть назначен любой, на кого масса может быть науськана, во времена кризисов – войн, в том числе всплесков терроризма, митингов и шествий интеллигентов, семейных скандалов, школьных буллингов и т. д. Вот им и был назначен нашей властью Запад.

Михеев, сидевший в сторонке за своим бухгалтерским столом, вмешался:

– Ерунду говорите! Чем вам помешал Советский Союз? Мы до сих пор живем на том материальном фундаменте, которые он создал.

Лева посмотрел на Михеева.

– У тебя, оказывается, есть свое мнение.

– Каждый думает по-своему.

– А ты постмодернист!

Лева посуровел:

– Ленин был прав в одном.

Вытащил кармана блокнот, в него всегда что-то записывал, и прочитал записку Ленина в дни после Октябрьского переворота. "Это разгильдяйство, нервная торопливость, склонность заменять дело дискуссией, работу – разговорами, склонность за все на свете браться и ничего не доводить до конца есть одно из свойств "образованных людей", большинство которых – вчерашние рабовладельцы и их приказчики из интеллигенции".

– Тут он прав. Есть отбросы человечества.

– Какие-такие отбросы? – насторожился Михеев.

Гордеев возмутился:

– Вот как ты думаешь о людях! Вождь не любил современников, был зол от преследований, и почти всю жизнь упирался в узкую цель – создание «профессиональной организации революционеров», чтобы расквитаться с обидчиками – самодержавием и придти к власти. И тогда – ужо вам всем! Считал, что мир перевернет только отточенная, как нож, профессиональная партия. Никакой уклоняющейся лже-социал-демократической болтовни – его злейшего врага! Благодаря такому инквизиторскому упрямству его последователь использовал логику топора, рубя в массовом порядке. Эта злобная упертость была всегда в истории, без разговоров рубившая головы.

Михеев сказал ерническим тоном:

– Не трожьте вождя, переломившего мир!

Лева не обращал внимания.

– А что, разве был неправ? Только профессиональные революционеры добьются своего.

– Нет. Уничтожил собственников и превратил их имущество в собственность верховного частника – бюрократическую структуру, которая стала эксплуатировать уже всех лишенных собственности.

– А мы лишим власть этого преимущества.

Гордеев зло прервал:

– Вы, оппозиция, тоже, как он, лишены отстраненного ироничного взгляда на все, что творится перед вами, и отсюда злоба и требование перлюстрации и посадки всех противников. Все повторяется.

Лева смеялся.

– Ничего личного, как сказал киллер.

– Бандит никогда не бывает отстраненным от вознаграждения. Я говорю об отстранении иного рода – творческом. Чехов говорил: «Садиться писать нужно только тогда, когда чувствуешь себя холодным как лед».

Гордеев доказывал: нужно стать другим человеком – двадцать первого века – взглянуть на самый смысл борьбы с «человеческим» в человеке. Бороться без крови, даже стать слюнявым гуманистом? Наверно, здесь точка разлома во всякой политической борьбе: пойдет ли «профессиональный революционер» на уничтожение того, кто для него представляет собой мусор, или посмотрит со стороны снисходительно на недостатки человечества.

Он сам не видел пути. Неприязнь к разгильдяям с неразберихой в голове была и у него. Его деятельность, воля – порождали ненависть сопротивляющегося объекта. Что же, за это расстреливать?

– А вот Горби был другой, – побивал он Илью генсеком Горбачевым, – работал на износ, но ругался иначе: «Ох, и ленивое наше общество! И начальники такие же: пришли к власти, получили кормушки, чаек попивают, не только чаек, а поругивают высшее начальство». И добавлял: «Сталин – это не просто 37 год. Это система, во всем – это экономика до сознания. До сих пор! Все – оттуда. Все, что теперь надо преодолеть, все оттуда».

– И не расстреливал, – настаивал он. – Не мог пойти на репрессии, даже на увольнение несогласных. Более того, терпел врагов, и даже мирился.

– Давайте жить дружно! – заржал Лева. – За что его и предали.

Наверно, и я такой, – подумал Гордеев.

***

Что лучше, слабак или тиран? Нет выхода. Одно ясно – надо успокоиться и увидеть проблему отстраненно, со стороны. Он хотел создать свободный коллектив творцов, посвятивших себя лечению общества близостью и доверием. А вляпался все в то же – систему подневольного труда. Что мешает дружной работе? Психология эгоизма, не желающего отвечать ни за что? Разделение уровней благосостояния – у одних накапливается столько благ, что они боятся потерять власть, вознаградившую их, а у других – в карманах шаром покати, и они готовы поднять «булыжник пролетариата».

Его возмущали непримиримые разногласия соратников, вздымая в душе злобу, и он тоже потерял отстраненный иронический взгляд на человеческую природу, не разглядел иного в человеке, кроме равнодушия и недоверия, за что действительно надо карать. Его! Увы, он опустился на низший уровень отношений между людьми, и никак не мог вырваться.

Что такое оскудение человеческой личности? От долгого не замечания окружающего, что остается вне цели? От не видения "мелочей" чужого существования ("лицом к лицу – лица не увидать, большое видится на расстояньи")?

Он охладел к окружающим людям, видя в них рыхлость, безответственность и отсутствие смыслов существования. Кто отвратил их от общей работы? Отчего не желают что-то делать? Как далеко это протянулось! Больше века уже прошло. Может быть, это природное свойство человека – быть таким?

А может быть, это я угрюм от шизофренической упертости в достижении цели? А сотрудники живут, по-другому воспринимая мир цветным и щедрым, и им легче?

И вспоминал разговор с Левой:

– Все – оттуда!

11

Рыхлое независимое общественное движение стало проявляться в будоражащих население программах под брендом «Голос истины». Их продвигали альтернативное Интернет-ТВ, независимая от государственных грантов газета, благотворительный фонд, вскоре зарегистрированный, как «иностранный агент», альтернативная частная школа.

Начались нападки конкурентов и идеологических противников. Это не были политические претензии, немодные в мировом сообществе и всячески избегаемые. Гордеева обвиняли в нелигитимности, незаконности сборищ «Голоса истины», в денежных вливаниях агентами недоброжелательных государств.

Он был растерян. Говорят, что сопротивление выковывает личность. Но когда влезаешь в головы ярых противников, перед тобой встает их животный страх за свое дело, которому угрожает самонадеянный враг, самому существованию. И ты отвечаешь, захлебываясь в негодовании. Что тут может выковать личность?

Видел агрессию в непримиримых любителях упрощать и обобщать. Когда кто-то находит окончательное знание – это уже идеология. Вот откуда вырастает идеология! Часть принимается за целое. И удивлялся непримиримости – до полного уничтожения человеческого.

Эта непримиримость ко всему, что не соответствует твоим представлением, порождает конфликты между гражданами, организациями, властями стран, порождает и национализм, и джихады, и терроризм.

Фонтан отрицательной энергии вскипает в помраченных душах из-за опасений, что отнимут власть и имущество, или не дадут добраться до благ, унизят самолюбие и достоинство, или изменят друзья, разрушат дело, приговорят неправедные суды, развяжут гибридную войну.

Весь ор в ток-шоу по телевизору исходит из личной пристрастности, в злобе закрывающей мир и исключающей мирное, как ручеек, течение творческой беседы.

Гордеев почему-то лично переживал недостаток расположенности в земном мире, не говоря уже о близости. И пытался принять этот факт как само собой разумеющийся. Ведь только на этой опоре может возникнуть любовь.

____

И что? Сейчас – лечу черт-те куда, и ощущаю недостаток любви. К кому? К Богу?

Я не верю в Бога. Но в чем тогда моя вера? Некое смещение веры в Спасителя – в иное, творческое состояние? Замена Его живым исцеляющим переживанием. Не иллюзией, ибо в миге творчества есть бессмертие. Бессмертие может быть и в переживании мгновения. Парадокс?

Все же во мне остается чувство бесконечной близости новизны и ожидания. Почему в это верю, хотя и умираю, исчезаю в пустоте?

***

От неожиданного вызова в Комитет справедливых расследований обмираешь, как от удара по голове.

Весь вековой страх поднялся к горлу, он никуда не делся, несмотря на совсем другое время середины нового века.

Гордеев преодолел глупый страх, и вместе с Левой, для поддержки, поехал в "Справедливку", как окрестили Комитет.

Следователь, грузный, с рыхлым лицом добряка, словно уставшим от негативных приговоров прошлых судов, встретил дружелюбно.

– Прошло время, когда привлекали за вольнодумство, как что-то незаконное. Но мы знаем, куда вы клоните.

Прокуратура перестала быть всесильной, наступила независимость ветвей власти, скрывшая острые конфликты, и только слегка шевелилась снаружи «борьба башен под ковром». Ее побуждения были ограничены кругом интересов, не относящихся к творческому труду, – выискивать себе работу и карать, карать. Зато она достигла невероятных успехов в распознавании «мыслепреступлений», о чем догадывался Джордж Оруэлл.

Прогресс технологий достиг такой степени, что все мысли гражданина генерируются специальной программой в интернете: переписка, переговоры по мобильному телефону, закупки товаров, вклады и сбережения, участие в общественных движениях и митингах. Работа искусственного интеллекта не видна, она скрыта, но преступник как-то исчезал из масс-медиа, из других полей деятельности, и, наконец, исчезал из социума. Конечно, звучит зловеще, но это неизбежные издержки развития.

– Вот и мы не знаем, куда вы клоните, – сказал Лева.

Дознаватель посуровел, знал о них все.

– Вот что. Я тут получил кучу жалоб на вас. Сами понимаете, не могу оставить их без внимания. Тем более, у вас есть нарушения в законодательстве.

Он неожиданно омрачился.

– Достали! Сверху давят, вы давите. Надо уходить на пенсию.

____

Суды давно перестали быть топорными в своих приговорах. Ушло средневековье, когда при очередном природном катаклизме и опустошительной войне многие головы внезапно осеняло: вот он, виновник, дьявол во плоти! Он – в ведьмах! Из-за них Господь гневается! И суды инквизиции пытали пойманных женщин-ворожей на дыбе до тех пор, пока виновные не признавались, что именно они насылали беду, и торжественно сжигали их живьем на костре.

Такое безумие внезапно овладевало целыми народами, как во времена иезуитских судов-спектаклей тридцать седьмого года прошлого века, или гонений на евреев фашистами и массовых убийств в концлагерях.

Прошла и кратковременная вспышка драконьих судов над зачинщиками «беспорядков» на митингах, как силовые органы называли вегетарианские шествия робких демонстрантов, боящихся задеть склонных к моральным и физическим страданиям полицейских-«космонавтов».

Теперь все гораздо цивилизованнее и совершеннее. В умелых руках суд превращается в удобный инструмент достижения справедливого приговора. Глупцы подозревают, что судей контролируют какими-то звонками сверху. На самом деле судьи лично принимают решения, их устраивает их положение, и лишиться его они не хотят.

Здание суда, расположенное в центре города, было дворцом из белого мрамора, – типический памятник из старых времен, поражающий устаревшей величественной мощью власти и отсутствием воображения.

В приемной суда на жестких скамьях сидели несколько предпринимателей, и на приветствие Гордеева улыбались жалкой насильственной улыбкой, погруженные в свое отчаяние ожидаемого приговора, грозящего лишить так тяжело выхоженной фирмы и непосильного штрафа.

В зале суда пахло затхлой трезвостью, томительной, как нудное разбирательство с копанием в грязном белье. На помосте под флагом с крабом-гербом сидели за столом худая, желчная судья в черной мантии, с отсутствующим видом, озабоченная домашними делами, и две бесцветных женщины-заседателей. Судья торопливо-пренебрежительно открыла заседание.

– На вас поступила жалоба.

– Где истец?

– Он не пришел. Но это и так очевидно – ваше так называемое движение не зарегистрировано должным образом, и до сих пор не выработана программа деятельности. По сути вас нет, но вы есть. И при этом размножаетесь по всей стране. Наплодили частные школы, свои газеты, кучу аккаунтов и даже свое телевидение «Голос истины" в интернете. Они тоже не зарегистрированы. Слишком вольно трактуете политику Системы. И вообще направлены на голую критику.

– Ну и что, ваша честь? – удивился Гордеев. – Мы граждане, имеем право голоса.

– Ну да, вы же Движение, и даже «Голос единственной истины»! – съязвила судья.

Лева заволновался.

– Вы подавляете личную инициативу!

– Какую инициативу? – удивилась судья.

– Мы выполняем общественную программу!

– Вот, в заявлении на вас написано: у вас нет программы.

Гордеев понял, что ничего не докажешь.

– Есть основной стержень, и программа все время пополняется, она эвристичная.

Заседательши хихикнули.

– Подавляете народное самовыражение!

Гордеев дернул Леву за рукав.

Лицо судьи стало строгим.

– Мы поддерживаем миропорядок.

У нее в мыслях не было, что можно поддерживать миропорядок как-то иначе, чем ее карательные приговоры. И гордилась своим благородным воздействием на непонятно ворочающиеся низы. И своим местом, пожизненно безопасным.

Гордеев пытался спорить, доказывая, что солидарное единство чиновников может оказаться в противоречии с населением страны, и даже с внешним миром.

Судья терпеливо объясняла:

– Мы знаем о настроениях населения гораздо больше, чем вы. И настроениях иностранцев, с которыми вы дружите.

– А разве мы уже не дружим с американцами?

– Дружим. Но хорошо знаем, что ваш американец никогда не примет нашу Систему.

Это было так. Сейчас судья копает гораздо глубже в распознавании сущности подсудимого. Он уже замечает первопричину его поступков, и даже «мыслепреступление».

О сидящих перед ней она знала заранее, и весы правосудия в ее голове склонялись не в их пользу. Они показывали уход ответчиков в ту свободу, которая не по душе охранительнице Системы.

– Зачем вам забота о людях? – нудел Лева. – У вас охват на страну, а не заботы отдельного человека.

– О чем вы? – не понимала судья.

Он хотел развить его теорию о системах, исключающих отдельного человека, но понял, что судья не поймет.

Она прекратила спор, и ушла с заседателями в комнату совещаний.

Они вошли быстро. Судья так же торопливо пробормотала приговор. Суд установил… Суд приговорил: распустить независимое общественное движение "Голос истины" вплоть до оформления его в законодательном порядке, и закрыть частные школы, газету и интернет-ТВ под его брендом.