Майские страсти

Алина поправила воротник халата, висевшего на матери, как будто этим её хотела успокоить.

– Что же дальше будет?

– А ты чего хочешь?– мать с какой-то решительностью высморкнулась в платок.

– Как?.. В смысле? Я не поняла?

– Может, и я тебя пока не понимаю?

– Я говорю о том… что с отцом-то? Что с вами? Как ты со всем этим сейчас живёшь?

– А что я могу поделать, Алиночка?– мать поднесла платок к глазам и заплакала.

– Ах, мама, как можешь себя так вести!– Алина вскочила с колен матери и на два метра отшатнулась назад.– Как ты можешь теперь со всем этим жить! Как ты дальше мне в глаза смотреть будешь?

– А что ты предлагаешь?

– Да выгони ты их всех в шею отсюда… Чего ты терпишь?… Ты же жена! Ты – мать! Как я могу смотреть на это, я же дочь твоя!

– Выгнать?.. Не могу…

– Ах, Господи, да что же это?– Искупникова закружилась по прихожей, хватаясь за голову.– Мне, что ли, ты предлагаешь их выгнать?

– Нет, нет. Не связывайся,– мать испугалась, причём опасаясь своего этого состояния.– Не нужно…

– Смотреть на всё это?

Алина схватила мать за руки.

– Ну чего же ты молчишь, мама?.. Действуй!

– Не могу.

– Всё, не могу больше, ухожу отсюда,– Алина опять закружиалсь, и если бы нашла уже упакованный чемодан со своими вещами у себя перед носом, то тотчас убежала бы из дома.– Есть на свете покой или нет?..

– Алина, успокойся.

– Я убегу. Убегу из дома.

– Да… Так, наверное, будет лучше. Нечего делать в этом… доме.

– Вот и хорошо, мама. Браво,– Искупникова захлопала в ладоши; её лицо выглядело портретом сильнейшей в мире злобы.– Конечно, этого я от тебя и хотела…

– Поскорее бы всё закончилось.

– Ты, что, и в самом деле меня вот так отпускаешь? Я не верю.

– Клянусь, дочка… Что делать?

– Да как ты можешь!

– Что ж ты кричишь на меня? Я же дала тебе… свободу.

– Мама, опомнись, какую свободу ты мне дала! О чём ты? Да если б мне надо было, я бы у тебя и не спрашивала, ты же меня знаешь… Я бы и без тебя ушла…

Алина на минуту выбежала во двор и, не видя ничего перед собой, тяжело дышала. Взгляд её стремился куда-то вдаль, куда-то в вечность. Мать украдкой вышла за ней и посмотрела на мужа и на девиц. Супруг пил, путаны сидела на стульях закинув одну ногу за другую и покуривая сигареты.

Мать Алины вернулась домой и ждала дочь.

Искупникова, отдышавшись, вновь подошла к матери. Та тут же закинула левую ногу за правую и исподлобья начала глядеть в глаза дочери.

– Я пойду наверх, соберу вещи, так надо, ты же знаешь,– слабым голосом проговорила Алина.

– Послушай меня,– мать медленно выдохнула из души какое-то едкое презрение, как из груди выдыхают табачный дым. Впрочем, и из груди она тоже что-то кокетливо выдохнула, как будто тот самый табачный дым.– Поговори-ка с отцом.

– Не могу,– Алина уже подходила к лестнице и вдруг остановилась, словно опомнившись.– Не поняла, о чём мне с ним поговорить. Разве не ты с ним должна поговорить, мама? Ты не собираешься говорить?

Мать захихикала и замахала на дочь руками:

– Не о том, не о том, дурочка. О новом поговрить…

– О чём новом?

– Ох, не так… Как же это?

– Да как есть давай.

– Что ж… Ну ты поговори с ним… А то вон видишь и девоньки эти тоже…

– Что тоже?..

– Они, что, виноваты? Ты поговори с отцом. Если уж на то пошло…

– О чём поговорить? При чём тут эти девчата?..

– Пусть он с ними и… кувыркается.

– Мама, что с тобой? Очнись ты, наконец! Что это-то значит?

– Ах, Алина, ну я же дала тебе помогла!..

Мать всерьез разозлилась и вскочила со стула, по-настоящему трясясь от гнева и досады.

– Я чего-то не понимаю?

– Ты!…– мать надрывно вскрикнула. – Нет, прости меня. Я не буду кричать. Ты, что, действительно, не понимашь? Как так?

– Нет,– Алина выкатила нижнюю губку и виновато пожала плечиками.

– Ну смотри… Я – тебе, а ты… а ты мне!– она вновь вскрикнула.

– Ах, мама,– Алина в ужасе прикрыла ладонью рот.– А ты ещё и опередила, получается… Стоп! Вот это уже перебор… А теперь ты хочешь, чтобы я вас развела. Да тут и разводить некого!..

Алина, заревев, побежала вверх по лестнице.

Через пять минут она тащила за собой по двору тяжелый серый чемодан, набитый её вещами. Он был плохо закрыт и предательски распахнулся; из него вывалились на газон джинсы, футболки, колготки…

Всхлипывая, Искупникова, как будто с беспричинной злостью, монотонно складывала их обратно. Девицы смеялись. Смеялся, в пьяной сне, и её отец. У его друга началась истерика. Алина нарочно ещё медленнее, чем прежде, шла к калитке. В какой-то момент ей показалось, что она вовсе раздумала уходить…

В тот же день Искупникова поселилась у брата. С тех пор в доме родителей она не бывала. Поначалу жена Романа её уговаривала хотя бы изредка навещать их, но Алина лишь загадочно улыбалась ей в ответ, и Оксана, начиная бояться, тоже улыбалась в лицо Искупниковой.

Брат нарочно не говорил с сестрой о родителях, не очень талантливо пытаясь её забавить выдуманными историями про разругавшихся родителей. Алина ему отвечала, что он не знал всей правды. Брат надменно пожимал плечами и уходил к себе в спальню.

По вечерам Алина раздражалась и кричала, что никогда больше не заговорит ни о матери, ни об отце, поспешно одевалась и куда-то уходила, после чего возвращалась либо в полночь, либо рано утром.

До конца апреля она несколько раз бывала рядом с домом родителей. Алина брала такси и одна подъезжала на родную улицу, затем отпускала водителя восвояси. Она подолгу, часа по два, стояла напротив окон дома, потом прохаживалась по улице, потом опять возвращалась к милой калитке…

Искупникова приезжала к брату, когда все уже спали. Она тихо прокрадывалась в свою комнату и ещё час не могла уснуть, мечтая, ругаясь, злясь и о чём-то по-доброму вспоминая. Это были самые красочные и в то же время самые болезненные мгновения в том апреле.

Случалось так, что Искупникова приезжала к дому родителей два вечера подряд, и впечатление о прошлом вечере всегда звонче отзывалось в её душе, чем те чувства, которые её бередили во время нового визита. Алина стояла перед калиткой, положив руки на грудь. Искупникова не знала, что или кто именно были виноваты в том, что ей была так жаль саму себя,– молчаливые звёзды или ругавшиеся родители, ласковая луна или невольно скрывающий жестокость брат,– но она точно знала, что что-то или кто-то в этом непременно виноват. Алина хотела, чтобы всё складывалось по-иному. Ей желалось быть самой во всём виноватой, но она чувствовала, что это не так.

Искупникова с ядовитой болью глядела на окна и силилась не плакать. Ей всё равно чувствовалось, что она, словно убегая от выдуманной тени совести, не имела права ступать на родной, изумрудный газон или подойти к любимому бассейну: так хозяин дома после долгого и вынужденного отсутствия, которого он не желал, ощущает себя в своём жилище гораздо более чужим человеком, чем самый далёкий гость.

Глава 7. Грязные страсти в семье Романа

После переезда Алины к брату первые дни в доме всё шло благополучно и семейно. Все даже с избытком уважительно говорили друг о друге, перебарщивая с комплиментами и надоедая, в том числе, самим себе.

На третьей неделе случился так и не завершившийся семейный кризис, в котором и Алина, и Оксана, обвиняли Романа, хотя были правы лишь отчасти. Искупников же казнил себя безбожно и не перекидывал грех за разгоравшиеся ссоры на дам, несмотря на то, что ругался с ними допьяна.

Ему иногда казалось, что он был близок к тому, чтобы убить, по крайней мере, одну из них. Но в то же время чувствовал, что эта близость мнимая и, в конце концов, перестал в неё верить.

Одной из удивительных черт его характера было то, что, чем Роман жёстче вёл себя с бандитами, тем он становился мягче с родными. Порой случалось наоборот, но весьма редко.

Когда Роман ложился спать и размышлял о себе в кровати, он всегда ощущал над собой призрак страха за своё поведение с родными. Хотя с ним ещё такого не случалось, но Искупников понимал, что были такие предательства, которые он бы не смог простить никому. Эта мысль его и ужасала, и возбуждала. Если бы святоша предал бы самого подлого на Земле человека, Роман этого бы не простил и точно убил бы согрешившего праведника,– эти убивают не от пустоты сердца, а от полноты души.

Перелом начал ощущаться после свадьбы, а, быть может, после тех обстоятельств, которые стали притоком женитьбы; тот перелом, котрый и привёл к «полноте души».

Оксана оказалось первой женщиной, ему нравившейся, когда он был и трезвым, и пьяным. В первые дни после знакомства Роман вёл себя с ней осторожно, деликатно, что очень злило будущую супругу и впервые дало ей почувствовать безбрежную гордость, на которую она была способна. В их отношениях многое было впервые… (Лишение девственности в опрелённом роде).

Оксана сердилась из-за того, что многие замечали её недовольство Романом. Потому она, словно куда-то торопясь, всё время спрашивала Искупникова о свадьбе, желая побыстрее выйти замуж, дабы не подумали, что в ней горит стремление ему отомстить.

Догадываясь, что Искупников вот-вот должен был ей сделать предложение, Оксана подослала к нему цыганку, объяснив ей, что надо говорить и каким образом себя вести.

Дело обстояло так:

Искупников шёл по центральному рынку города и вдруг его кто-то начал дёргать за рукав.

– Постой,– с акцентом крикнула цыганка.

– Пошла…

– Не спеши… Куда торопишься? Не уйдёт никуда твоя невеста.

– По руке гадать будешь?

– Мне гадать не нужно.

– Что дальше-то?– Роман остановился, но на цыганку не смотрел, словно надеясь, что она чего-то не поймёт.

– Любит она тебя… Даже завидую… Такая любовь.

– Врёшь?– крикнул Роман, со всей силы тряся её за плечи, а сам улабался, как ангел.

– Нет.

– Это ты нарочно… Чтобы меня отвлечь.

– Как ты мне улыбаешься! Уж если мне так улыбаешься…– цыганка захохотала, как-то странно прищурившись. Так необычно иногда щурятся те, кто хотят, чтобы другие поймали их на лжи.

Искупников засмеялся, оттолкнул цыганку и побежал…

В тот вечер он несколько раз принял холодный душ, выкурил пачку сигарет. Затем уехал с друзьями в ресторан. Там Искупников как-то невзначай напился, невзначай ударил кулаком по столу, невзначай разбил графин с водкой, невзначай совратил официантку в подсобке, невзначай уснул в туалете и на следующее утро невзначай сделал Оксане предложение.

В первое время после свадьбы он практически не разговаривал с женой, обходя обсуждение всех важных вопросов, за исключением одного пункта. Искупников постоянно беседовал с супругой о верности, словно смущаясь этого и чего-то стыдясь.

Он несколько раз на её глазах по-бабьи флиртовал с одной старой знакомой. К удивлению этой подруги, Роман разговаривал с ней так, как разговаривают с любовницами в горячей постели после известных гимнастических этюдов.

С каким-то страшным упоением Роман пытался уверить жену в том, что он ей изменял. Настолько сильно Искупников хотел, чтобы у неё не было мучений совести при попытке уйти от него. Своей изменой Роман хотел спровоцировать жену на то, чтобы она сама ему изменила.

В продолжении этих интриг начались театрально-мученические нежности. Это происходило много раз и по одному и тому же сценарию.

Поднимался занавес.

– Ах, Боже, Оксана, как я виноват перед тобой!– говорил Роман.

– Нет, милый, это я перед тобой виновата,– говорила Оксана.

– Нет, это я перед тобой виноват,– говорил Роман.

– Нет, это я перед тобой виновата,– говорила Оксана.

– Ах, ты даже не представляешь, как я виноват перед тобой.

– Нет, милый, это ты не представляешь, как я перед тобой виновата.

– Оксана, ты даже не понимаешь, как я перед тобой виноват.

– Дорогой, ты даже не ощущаешь, как я перед тобой виновата.

– Ох, что же я натворил!

– Ах, что же я натворила!

– Я вижу, как ты обижена на меня!

– Ничего теперь не поделаешь… Я так тебя обидела!

– Проклятая любовь!

– Проклятая любовь!

– Остаётся терпеть мне…

– Буду терпеть…

Они обнимались, целовались друг друга в лоб, щекотали друг другу подмышки и поочерёдно садились друг другу на колени со звериной злостью в глазах и с искажёнными от негодования лицами.

Занавес опускался.

Вскоре неожиданно для обоих они уверили себя, что любили друг друга беззаветно и чисто. Оксана, трепеща, молилась перед сном. Роман, когда ложился спать, по-особенному чувствовал, что она его любила, и, как будто перестал её уважать из-за этого.

После рождения детей Искупников много времени с ними проводил лишь в первые месяцы. Только сразу после появления на свет и мальчик, и девочка волновали его. Затем он от них отдалялся, к удивлению своему не коря себя за это. Жена любила детей так же, как и мужа,– с раздражительной сдержанностью.

Когда девочке исполнился год, между Романом и Оксаной начались ссоры. Они вспоминали свежесть совместной жизни и пользовались старыми методами:

– Ах, Боже, Оксана, как я виноват перед тобой!– говорил Роман.

– Нет, милый, это я перед тобой виновата,– говорила Оксана.

– Нет, это я перед тобой виноват,– говорил Роман.

– Нет, это я перед тобой виновата,– говорила Оксана.

– Ах, ты даже не представляешь, как я виноват перед тобой.

– Нет, милый, это ты не представляешь, как я перед тобой виновата.

– Оксана, ты даже не понимаешь, как я перед тобой виноват.

– Дорогой, ты даже не ощущаешь, как я перед тобой виновата.

– Ох, что же я натворил!

– Ах, что же я натворила!

– Я вижу, как ты обижена на меня!

– Ничего теперь не поделаешь… Я так тебя обидела!

– Проклятая любовь!

– Проклятая любовь!

– Остаётся терпеть мне…

– Буду терпеть…

Но теперь всё это произносилось без оттенка ласковости, а надрывно, громко, с угрожающим размахиванием рук. Уже не садились друг другу на колени, а бросали друг в друга предметы: Роман – тарелки: (Оксана уворачивалась). Оксана – подушки (Роман уворачивался).

Между любовником и любовницей ссоры проходят с оттенком осторожной дерзости. Между супругами они продолжаются гораздо дольше и почти всегда повторяются на следующий день, но уже с меньшей озлобленностью.

Понимая, что конфликтов не было чересчур давно, Роман звонил родителям, чтобы они присмотрели за детьми, пока он будет ругаться с Оксаной. В такие моменты Искупниковы кричали с тем животным остервенением, которое испытывают лишь в отношении родственников.

Между любовником и любовницей может произойти разрыв, после чего они начинают ненавидеть друг друга, как если бы они ненавидели самих себя; так ненавидеть можно или самого себя, или своего самого страшного врага. Странность, которую лучше не понимать.

Роман и Оксана презирали друг друга, как враги и любовники, а ругались, как супруги.

В ту ночь, когда Алина так неожиданно посетила мальчишник, они чувствовали, что близился большой скандал. На это было две причины:

1) довольно давно в семье не ссорились;

2) Искупниковы в последние дни чересчур зарядились провокационной агрессией сестры Романа.

Оксана зашла в их спальню. Искупников смотрел телевизор, развалившись в кровати. Жена расчёсывала только что вымытые волосы, которые после горячей ванны стали ещё объёмнее и насыщенно-чернее.

– Дети спят?– спросил муж.

Оксана, брезгливо бросив расчёску на кровать и чуть не попав ею в Романа, цокнула языком и воскликнула:

– Что ж им ещё делать!

– Точно спят?

– Точно…– Искупникова, как бы одумавшись, поправила воротник красного шёлкового халата, прикрыв высокую влажную грудь.

– Хорошо.

Непосредственно перед бурей они вели себя с вычурной, формальной уверенностью: ни он, ни она не были убеждены в том, что дети спали,– супруги об этом не говорили вслух, а, значит, этого и на самом деле, как будто не было.

– А если бы не спали, тебя бы это тревожили?– Оксана наклонила голову и исподлобья взглянула на Романа.

– Тебя это в первую очередь должно волновать. Ведь это ты сказала, что надо завести, детей а то, мне…

– Ну. Ну что… что тебе?

– Гм… А то семья развалится.

– Так я и сказала?– Оксана с полуулыбкой-полуухмылкой на лице скрестила на груди руки. Зло посмотрев на неё, Роман встал с кровати.

– Ну… Я точно не помню…

– Какой же ты… Ну давай! Чего ты себя сдерживаешь? Ну же! Злись, разгоняйся. Давай! Будь злым, чтобы мне было не так сложно тебя презирать!– Искупникова плюнула эти слова в глаза мужу и, отвернувшись, пошла к окну.

Она оперлась руками на подоконник. Уличные фонари, как мёртвые глаза ночи, бездушно смотрели в лицо Оксаны. Искупникова резко повернулась к мужу:

– Что же ты делаешь! Ты не позволяешь мне тебя любить…

Он кратко засмеялся.

– Ты не позволяешь мне тебя любить,– ещё тише, но более зловеще, произнесла Оксана.

– Может… Может, боюсь этого. Твоей любви. Не знаю, достоин или нет. А. хотя… Глупости это всё. Ничем я тебе не мешаю.

Оксана чуть подождала. Затем на её разрумянившемся лице начала медленно возникать улыбка, как будто долго поднимаясь с самого дна души. Чёрные глаза по-чёрному смеялись.

– Дала мне как-то мама совет один,– она говорила брезгливо, а слово «мама» произнесла, как подчинённые произносят имя-отчество своих начальников,– чётко, с вынужденным отвращением.– Ха, так вот, знаешь, что она мне посоветовал тогда?.. Никогда не выходить замуж, если мужик не смотрит на тебя, как на проститутку. Начнёт нянчится, жена станет сильнее, и всё… Семье конец, пиши пропало, ха… Щедрая она на советы. А твой папашка не такой. Вот он настоящий старичок. За рубль удавится. Я где-то слышала, что люди к старости становятся ещё жаднее.

– Не трогай его сейчас. Это ни к чему,– Роман ходил взад-вперёд по комнате, не глядя на стоявшую у окна супругу.

– Твои, конечно, и нас переплюнули… Хотя… У меня ведь всё нормально бы было, если бы я не вышла за уголовника,– она на миг повысила голос, поднесла ладонь ко рту и начала щуриться, удерживая слёзы. Чуть успокоившись, махнула рукой на Романа и вновь уставилась в окно.

Роман подошёл к ней сзади:

– А ну не ори. Детей разбудишь.

Он крепко схватил её за плечи и повернул к себе. Оксана вырвался из его рук и, сдвинув тоненькие чёрные брови, пошла в другой угол комнаты.

– Ты всегда со мной вела, как…

– Значит, заслуживал!

– Осторожно, Оксана, ты меня знаешь!

– В том-то и дело, что знаю. Ты сейчас ведёшь себя, как… тогда. Ты трусишь! Ты, как первоклассник, стесняешься и забиваешься в угол. Тогда… помнишь?.. Когда ты в морду дал этом грязному… уроду. Тогда в кабаке, помнишь?.. Он прицепился ко мне. Ты же после этого трусил, как девчонка… Ты подойти ко мне не смел… Ох, а ведь ты был с самого начала уверен, что я соглашусь за тебя выйти, как только ты мне предложишь. Ты был уверен в этом и всё равно, как девчонка себя вёл даже тогда… Как же так!– Она, пародируя мужа, широко расставила ноги.– Оксаночка, конечно, за меня выйдет, но почему? Потому что я её спас от этого козла. Награду мне даст она. Что ж это за свадьба будет! А ты… Ты же женился на мне… Так в бордель студентики приходят… Симпатичные, чистые, молодые. Девочки уж тому рады, что эти ребятки им заплатят… А они ещё такие приятненькие… Не как старикашки волосатые. Эти мальчики это понимают и ходят по борделю… нос зщадирают… Девчонки, видите ли рады, что они не противные, как старики… И… ты… тоже… здоровяк да ещё со смазливым личиком. Вот какова у нас свадьба была!

– Я так не… думал,– Роман опустил голову.

– Тьфу, на тебя. Начал притворяться, притворяйся до конца… Опять, как баба. Голову опустил. Не мог он жениться, потому что это вознаграждение. Так, что ли? Как это моя жена ко мне в постели прикасаться будет. Её же вырвет от собственной низости. Да ещё и на меня. Да ещё и меня вырвет.

– Мы с тобой – уроды редкие. Я ведь помощи ждал от тебя тогда. Думал, что и ты мне поможешь.

– Помощи? В чём? Как я могла тебе помочь?– Оксана в отчаянии мотала головой.

– Я, как последний урод, помог тебе тогда по одной причине. Я надеялся, что ты ответишь тем же. Помощью. Только из-за этого. Думал, что… ты поможешь хоть на время забывать тот ужас… в котором я живу.

– Никто тебе не может помочь.

Их тон стал чуть менее враждебным.

– А ведь ты хотела бы…

– Но я не могу.

Роман и Оксана замолчали. Несмотря на вырвавшееся из сердец презрение, им стало ужасно жаль друг друга. Их одновременно охватило сострадание. Даже телевизору, как будто стало их жаль, и музыка, словно сделалась тише настолько, что можно было услышать, как тяжёлые глыбы фраз падали на землю их взаимной ненависти.

Молчание выглядело неприличным.

– Согласись, ты ко мне даже грубее, чем… я к тебе,– Роман закашлялся и осторожно поднял глаз на жену.

– Да… Может быть… Но поверь, я тебе мщу неопасно. Я тебе мщу во всём, кроме любви. То есть, не такой любви, о которой мне мама говорила… Есть другая. Она такую не знает. И ты тоже. Хотя, может, когда-нибудь узнаешь, в отличии от неё.

– Ты думаешь?

– Ну конечно…– Оксану вдруг передёрнуло после того, как она вновь начала понимать, что нельзя же так мягко говорить с бандитами.– Отстань от меня, надоел. Ты сам знаешь, что этого не будет.

– Уже вижу, что не будет. Скажи, а тебе приходило в голову, что ты могла бы быть с другим?

– Приходило! И что? Что из этого?

– Да так…– Роман с облегчением вздохнул, вскочив на ступеньку невиновности, и так обрадовался, что не заметил, как сладко улыбнулся.

– Да так…– повторил он.– Ничего особенного. Но это не повод для развода.

– Так… Ты чего-то от меня скрываешь… Но я не про теперь… Точно скрываешь.

Оксана, не опуская глаз, подходила к мужу и с восторженным упоением вглядывалась в него так, как делают те, кто вот-вот о чём-то догадается.

– Эй, ты чего?– Роман испугался и даже попятился.

– Как чего?.. Ты чего-то боялся и боишься.

– Чего?

– И…случилось как раз то, чего ты боялся. Как всегда такое случается.

– Ты о чём?

Оксана присела и заглядывала в глаза Романа. Он уклонял голову, но глаза не опускал.

– Ты…– прошептала Оксана.– Ты мне изменил, да?

– Да ну тебя…

– Ты мне совсем недавно впервые в жизни изменил, да? Ну скажи, давай!

– Что сказать? Скажи ты.

– Что ж ты за мужик такой! И изменить по-нормальному не можешь! Как ты меня достал! Жизнь тебя, в конце концов, накажет за то, что ты отучил меня любить,– Оксана выкрикнула и упала на кровать, почти не дыша и ничего не чувствуя, словно произнесённые слова были пламенем её души, и эта душа испарилась из-за их губительного жара.

Искупников что-то бормотал под нос.

– А знаешь!.. Знаешь, что мне один человек сказал? Ха-ха,– Оксана чуть приподняла голову с кровати и вдруг, вытирая скользившие по щекам слёзы, громко захохотала.– Мне сказали… Что я тебя ненавижу лишь за то, что ты меня любишь.

Её лицо вновь исказилось гримасой боли. Оксана опять беззвучно рыдала. Губы дрожали, грудь трепетала.

– Не надо было мне на тебе жениться,– спокойно сказал Роман.

– Нет, надо было…– Оксана, пытаясь успокоиться и говорить ровным голосом, задерживала дыхание.– Просто надо было с самого начала быть честными друг с другом. А знаешь, что тогда бы было? Ты бы меня начал унижать, чтобы я захотела тебе изменить… И тогда бы совесть твоя была чистой, когда бы ты стал мне изменять с другой… Вот к чему бы ты меня начал подталкивать. Ты бы заставил меня изменить тебе, чтобы ты сам мог изменять…

– Да, но я не смог…

Оксана внимательней, более испытующе взглянула на мужа, как бы начав удивляться чему-то, а чему-то – радоваться.

– Ты тогда был такой… мягкий… Во всём…

Искупникова страстно продолжала что-то ещё толковать мужу, но Роман, зловеще поджав губы, думал о своём тщедушном страхе. Он чего-то цинично и лицемерно боялся.

Оксана, видя, что Роман её не слушал, замолчала и в назойливом шоке качала головой.

Снизу послышались торопливые шаги.

– О, сестрёнка твоя заявилась.– Оксана пальцем указала мужу на дверь. Открывай. Хотя сама откроет… Уж по одним шагам слышу, что это она. Не терпится ей.

Алина влетела в спальню, улыбаясь так широко, что стало казаться, будто и всё начало улыбаться такой же надменной улыбкой: и глаза Оксаны, и душа Романа, и ночь, подсматривавшая за ними в окно.

Искупников отвернулся от сестры. Алина посмотрела на лежавшую с чуть приподнятой головой Оксану и ахнула.

– Не помешала?.. Боже, что ж я везде и всем мешаю!..

– Проходи…– прохрипел Роман.

– Родственница моя, а ты что щёки-то вытираешь? От радости, что ли, плачешь? Думаешь, как я вовремя подоспела?