Майские страсти

В нравственном мазохизме заложено что-то поэтическое, мечтательное. Люди издеваются над любимыми, отталкиваютт надвигающееся на них счастье, чтобы потом слаще было вкусить его прелесть, выдержанную временем и испытанную мучениями. Удивительное дело, но то, что второго шанса схватить своё счастье может не быть, не сознают даже самые глубокие и изощрённые умы.

При невыносимом предчувствии беды Алина не видела впереди и призрака роковой ошибки. Тени прошлых страданий гнали её в будущность, но даже под их игом она не представляла себя без Андрея. Искупникова настолько верила в мечту, что была уверена в счастье.

В деревянную дверь постучали. Искупникова с удивлением и разочарованием прикрыла окно занавеской. Постучали опять.

Алина медленно, почти с опаской открыла дверь. На пороге стоял маленький, как она сама, турок, с тонкими усами в классическом сером костюме с красным галстуком, в чёрных туфлях, с чёрными кудрявыми волосами и с покрасневшим лицом.

Они полминуты с одинаковым ошеломлением и даже боязнью смотрели друг на друга.

Турок, опасавшийся малейшего шороха, словно находился в мечети, почти на цыпочках вошёл в комнату и, ссутулившись, огляделся. Алина закрыла дверь и, не смотря на него, подошла к окну.

Искупникова задумалась. Турок перестал краснеть, как будто ему было легче от того, что она не награждала его вниманием. Алина коснулась занавески.

Турок что-то прошептал.

– А? Чего ты? Хочешь меня? Как же мне все надоели!– повернулась к нему Алина.

Он прохрипел что-то по-турецки.

– Не понимаю… не понимаю я тебя, неужели ты не видишь?

Турок что-то пробормотал и достал из кармана брюк белый платок. Он высморкался и опустил голову.

– Сопли?– спросила Алина.

В ответ прежнее невнятное бормотание.

– Ох, не понимаю,– сказала она надтреснутым голосом и с порозовевшими щёчками подошла к турку.– Да… я виновата перед тобой. Я перед людьми виновата. Но не перед Богом. Перед людьми слышишь? Перед людьми виновата, но не перед Богом.

Алина трясла его за плечи. Турок снова начала краснеть. Он громко, как бы нехотя, проговорил какие-то слова, вытаскивая их из души, точно из кошелька.

– Ну ты турок!

Они молчали две минуты.

– Знаешь, что, вали давай! Мне думать нужно!– закричала Искупникова.

Высокий лоб турка покрылся лёгкой испариной.

Алина резко показала рукой на дверь.

Турок что-то простонал, двинулся к выходу, потом к Алине, потом снова к выходу. Искупникова так и стояла с вытянутой рукой. Турок кротко взглянул на неё и вышел.

Алина кулачком ударила себя по бедру.

– Ах, ну что же всё это!

Она было захныкала, но насильно успокоилась и села на кровать, подобрав под себя ноги. Алина впервые не боялась неприятностей со стороны хозяев.. Ей стало и мрачно, и легко. Уже привычное облако мечтания охватило Искупникову своим бессмертным дыханием.

Глаза Алины заблестели. После смерти Яськова лишь одна мечта по-матерински ласкала её продрогшую душу.

Искупникова видела перед собой голубую даль и золотой трон. Она сидела на высоком стуле. Сзади неё, о чём-то шушукаясь, говорили миллионы голосов. Она с болезненной гордостью и презрением не оборачивалась. Лёгкое, прохладное, светлое облако скользнуло по её голове и встало перед ней. Алина подняла глаза. Это был Бог. Высокая, излучавшая яркий свет, облачённую в голубую мантию фигура с длинными седыми волосами и седой бородой прошлась перед Алиной села на трон.

– Здравствуй,– послышался громкий бас.

Алина молчала, опустив глаза.

– Хорошо,– вновь заговорил Бог.– Ладно… Боишься?

Алина молчала.

– Считаешь ли ты себя виновной?

Алина молчала.

– Есть ли на тебе какой-нибудь грех? Что это за грех?

Алина молчала.

– Я говорил кое с кем. Есть. В том смысле, что он считает, что есть.

Алина молчала.

– Мать вспоминаешь? Как отец?

Алина молчала.

– Твои поступки с друзьями – это особая статья. Ты зачем притащила Настю на мальчишник?

Алина молчала.

– Почему так била Яськова?

Алина молчала.

– Твои жестокие действия могли привести и к более серьёзным последствиям. Андрей мог покончить с собой.

Алина молчала.

– Жизнь твоего брата испорчена. Ты наследила даже там, где не хотела. Думать нужно было, а не чувствовать, а если чувствовать, то не так.

Алина молчала.

– Да и так чувствовать нужно было подольше.

Алина молчала.

– Ты приносила раздор в семью брата.

Алина молчала.

– Андрей очень страдал из-за того, как жестоко ты с ним обращалась. Он знал, что ты его любишь, оттого ещё сильнее страдал. Он и из-за тебя страдал. Ты же плакала по ночам. У него сердце разрывалось.

Алина молчала.

– Зачем тащила Клинкина в кусты?

Алина молчала.

– А что если Яськов любил Настю? Как ты с ним поступала?

Алина молчала. – Он любил тебя. Твоё женский жестокий флирт был для него самой истинной, высшей наградой. Если бы ты кидалась ему на шею, он бы мог заподозрить какой-то подвох, интригу. Его, как и тебя, губила мнительность.

Алина молчала.

– Те проститутки… Виноваты ли они? Вот сейчас сама… Нужно ли было толкать ту проститутку в бассейн? Правильно ли всё было?

Алина молчала.

– Хотя… Н твоём месте можно было поступить и пожёстче. Молодая ты тогда была.

Алина молчала.

– Молодая и неопытная была… Когда думала, что если ты влюбилась, то и в тебя влюбились… Не всё же сразу. Из-за проблем своей души мучила другие души.

Алина молчала.

– у Оксаны дети. Это святое. На святое подняла руку, когда говорила об их болезнях. Только я могу предсказывать и что-то угадывать.

Алина молчала.

– В итоге что получилась? Ты всех людей полюбила. Ты ради одного искреннего поцелуя готова жизнью пожертвовать. Ты плачешь от радости от одного даже не ласкового, а просто не грубого приветствия. Ты грязь готова с людей слизывать.

Алина молчала.

– Немногие ангелы небесные на твоём месте дошли бы до такого. Ты больше, чем ангел. Ты человек. Ты ещё на Земле стала человеком. Ты на Земле готова к небесной жизни. Ты – совершенство.

Алина молчала.

– Ты упрекаешь меня. Но ты в этом не виновата. Твои пороки – мои пороки. Твои плюсы – мои плюсы. За твоё добро я тебя не упрекаю. Упрекаю за пороки. А должен был бы себя упрекать. Ты не виновата.

Алина молчала.

– Что мне было делать? Если бы все были ангелами, не такими, как я, то все эти ангелы поперестреляли бы друг друга за два дня. Из зависти. Это точно бы случилось.

Алина молчала.

– Любое твоё обвинение в мой адрес будет справедливым и я не стану защищаться против твоих укоров. Они все правильные. Так мне и надо. Но так лучше.

Алина молчала.

– Я жду. Говори. Клянусь тебе, что ни одного плохого слова тебе не скажу. И не попытаюсь защищаться. Честное слово.

Алина молчала.

– Ну почему ты меня не замечаешь! Почему… ведёшь себя, как будто меня не существует? Почему ты так жестока ко мне!

Алина молчала.

– Почему? Ты что не собираешься со мной говорить… никогда?

Алина молчала.

На улице кого-то тошнило. Искупникова вскочила с кровати, подошла к окну и открыла форточку. Какой-то пьяный турецкий малый рвался красным вином на асфальт. Алина с надменным отвращением закрыла форточку.

Она вновь уселась на кровать. Соблазн воспоминаний щекотал ей душу. Алина находила особое, горько-сладкое удовольствие в воскрешении тех событий и чувств, которые были бы заживо похоронены на дне сердца любого другого человека.

Она с визжащей болью вспоминала душевное тепло Андрея, которое так и не осветило её дущу. Жестокое сожаление охватывала Искупникову. Она была так близка к этому теплу и ни разу не осмелилась к нему прикоснуться. Больше, чем не осмелилась,– не преодолела не гордость; не преодолела страх разочарования.

Боязнь разлюбить Яськова она считала своим самым позорным пороком. Был ли это страх предательства или страх новых любовных мучений? Она боялась думать об ответе на этот вопрос.

Теперь Яськов представлялся ей иконой безобидной страсти. Думая о мёртвом Андрее, Алина не испытывала таких мучений, как тогда, когда думала об Андрее живом. Если бы он явился перед ней, она бы, не раздумывая, обняла его и улыбнулась самой искренней улыбкой.

Искупникова удивлялась тому, что теперь она хотела его лишь обнять, словно большее подразумевалось, как что-то неизбежное. Её сознание сейчас не заглядывало далеко вперёд и не поджигало сладострастие.

Как человек переживший много страданий, Алина боялась всего.

Явись к ней Андрей, она бы его обняла лишь слегка. Искупникова боялась его реакции.

«Что же ты, Алина, меня так сильно обнимаешь? Раньше вообще не обнимала, а сейчас так крепко! Разве что-то имзенилось? Разве ты меня раньше вообще не любила?» Таких слов от Яськова она боялась до душевной дрожи. Но и с этой колючей боязнью Алина безмерно хотела обнять его. Лишь обнять,– без поцелуев, ласк, признаний…

Назло своим приятным ощущениям Искупникова отгоняла мысли об Андрее, она вспоминала дни, прожитые в публичном доме. В её памяти с новой остротой оживала вонь турецких мужчин, их крики, надругательства, развратные ласки, её вынужденные развратные нежности, вынужденные стоны, волосы, остававшиеся на ней после клиентов. Но эта острота была мимолётной. Искупникова начинала мучиться от похороненных чувств. Новые ощущения искажали её душу своим, словно искусственным влиянием. Когда Андрей был жив, она видела впереди ясность без будущего. Теперь она видела будущее без ясности.

Нравственная грязь неподъёмной массой наваливалась на сердце Алины. Ей казалось, что она чувствует, как от этого сердца смердит отчаянием и болью. И в такие моменты Искупниковой открывалось что-то непонятное ни одному из смертных, что-то бессмертное, что-то божественное, что-то невесомое. Тени прошлых бед, грехов, терзаний, сомнений сжигались красном пламени прозрения, которое полыхало в её комнате. В самой гуще вони, похоти турецких извращенцев, пыли, душевного ужаса, человеческих падений Алина чувствовала, что никогда не была так счастлива, как теперь, когда она находилась в этом грязном публичном доме.

Глава 6. Майские думы

Роман открыл дверцу автомобиля и кинул пистолет на сиденье. Он смачно плюнул на траву, от злости.

– Так, Клинкин, садись спереди,– сказал Искупников.

Дмитрий сел на переднее сиденье справа от руля и захлопнул дверцу.

– Хорошо,– вскрикнул Роман.– Так.. теперь ты, девица. Сзади садись… И ты, Яськов, тоже сзади…

– Да-да. Мы оба сзади сядем. Сейчас только платье поправлю и сядем,– захихикала Алина.

– Садись быстрей рядом с ним,– крикнула на неё Роман.

– Да-да, братик… Слушаюсь, сажусь. Это ты очень умно придумал.

– Вот так!

Искупников с тревогой оглянулся вокруг. Соседей поблизости не было.

– Вот так!– снова сказал он, садясь в машину.

– Хорошо, хорошо это ты придумал… Хорошо, что мы все вместе вот так в машине собрались,– сказала Алина

– Ага…

– Что «ага»? Плохо… А я вот возьму и не поеду никуда. Я выйду.

– Ты что? Страх потеряла?

– А смотри,– сказала Алина и вышла из машины.

– Ну я сейчас тебя…– сквозь зубы проговорил Роман.

– Вот это уже надоедать стало,– вскользь, словно нехотя сказал Клинкин.

Роман и Алина стояли на дороги возле машины и смотрели друг на друга.

– Не поедешь?– с угрозой в голосе спросил Искупников.

– Не скажу…

– Последний раз спрашиваю…

– Моё дело… тебе-то что?

– Говори!

– А если не поеду, то что?

– Говори!

– А, знаешь, это уж и не так плохо съездить. Давай! Поехали.

Они снова сели в машину.

Андрей напряг мышцы рук, словно приготавливаясь к чему-то.

Машина поехала. В окнах автомобиля медленно мелькали крыши частных двухэтажных домов. Жёлтые руки солнечных лучей лениво гладили их, как будто жалея или успокаивая.

«Почему Алина поехала? Почему?– начал про себя говорить Андрей.– Мне в какой-то момент показалось, что она откажется. Как же модно так копаться в себе… Грех… Грех так копаться в себе… грех.. Да… Грех… грех… Грех ей не даёт сосредоточиться… страсть ей не даёт сосредоточиться. Ей хочется покоя. Ей нужно забыть… первый грех давит… Да… теперь точно… ей обязательно нужно сделать второй грех, чтобы забыть о первом… Куда, интересно, едем?.. Ах, да!.. Он же говорил… А зачем? Ах, да!.. Что же это я!.. Стемнеет скоро…»

Они медленно ехали по Комсомольской. Вечером было много машин на дороге. Роман раздражённо барабанил пальцами по рулю. Клинкин, улыбаясь, неотрывно смотрел на него.

«Вся… Вся она, как будто, испарилась сегодня. Я тоже перед ней виноват… Он простила меня? Простила, мне кажется. Но я её не прощаю за то, что она простила. Такое нельзя прощать… мне так только тяжелее… Ведь я тоже её гордостью мучал… Надо было поцеловать её в щёчку как-нибудь… Нет… Я не должен сейчас так говорить… не должен… так я не уберегу… Надо уберечь других, чтобы уберечь себя… Из ямы нужно выкинуть тех, кто над тобой, чтобы самому вылезти…Вся в любви… Она душит её… Темнеет… Голова разболелась… Искупников ещё злится… Вот картина!.. душит … да… именно… душит… Любит… Имею ли я право любить? Допустим, да… И что? Не много ли это для меня? Хорошо достать пакетик сокровищ. А если стокилограммовый мешок? Пупок развяжется от такого мешка. Темнеет… Страшно как-то становится… и плохо, хотя, мне кажется, что это только кажется… Должно быть плохо… А, хотя, темнеет… вроде и неплохо… что темнеет.»

Солнца уже не было видно из-за крыш пятиэтажек. Красное вино заката разливалось по остывшему небу.

Яськов начал дрожать, как дрожать или от испуга, или от гнёта неведения:

«Холодно… Или мне это кажется?.. мне всё кажется… Нет…этого не может быть… Это не может быть сном… Стемнело почти… Прохлада… Какая тут любовь!.. Какой тут сон!.. Тот грех… Тот грех и этот грех… Надо это всё сгладить… Но как?.. Стемнело… Тогда… да… всё было тогда… Если бы я предложил ей встречаться, она бы засмеялась мне в лицо… Смешки, удары… подножки… Тьфу, я только теперь понимаю, что всё это значило… в полной мере… в полнейшей… стемнело… хотя не до конца, но как будто полностью стемнело… Я могу сейчас сказать Искупникову, что не трогал Алину. Он мне поверит. Но я не стану этого делать. Надо породить любовь… Не кружится ли у меня голова? Бред! Не кружится. Клинкин издевается. Ну и чёрт с ним. Недолго ему осталось, к сожалению. Он издевается… Он дьявола ненавидит сильнее, чем любит Бога… ха, он издевается… да… нет… Ему бы было скучно любить её… Мне жаль… Тот грех… мне жаль. Она чересчур сильно любит… и гордая. Конечно, ведь это так просто… Чем сильнее любовь, тем сильнее гордость… она такая сильная, что Искупникова даже этого не понимает.»

Андрей глубоко вдохнул аромат духов Алины и опустил голову:

«Очень сильно сегодня надушилась… Аж в носу щекотно… В чём суть?.. Почему в носу щекотно? Почему река выходит из берегов? Почему? За что? Ради чего? Мне кажется, когда-то берега были выше. Стемнело?.. Да, выше. Этот мир мал, для рек. Человек опередил мир. Душа задавила мир, а мир обмельчал. Надо всё поменять. Надо перевернуть жизнь кверху ногами. Сделать… Не будет темнеть…»

Машина Романа проехала автовокзал и с большей скоростью помчалась в сторону района, называемого «Ботаникой». В городском воздухе было чисто, как будто ясное весеннее небо летало по нему и заражало своей чистотой. Чёрные тени прохожих бродили по тротуарам.

«Что такое люди? Нельзя… отвечать значит говорить неправду… Нельзя… Стемнело?.. Нельзя отвечать… Стемнело? А где же грех?.. Вот! Она любит за то, за что другие ненавидят, и ненавидит за то, за что другие любят. Её изнасиловали… Да… это было изнасилование… А, может, она сама себя изнасиловала?.. Да нет… Её… она… мы… Почему проститукта? А ведь проституткой станет… Боже! Да! Почему проститутка? Не потому ли, что к ней относились как к проститутке ещё до того, как она стала проституткой? Всё это интересно… Ох, как интересно жить…»

Они вышли из машины и дворами направились к посадкам. Вокруг галдела детвора.

«Как веселятся!.. Они ведь они ещё не знают, как интересно жить. Что дальше? Кто они? Что же дальше с ними будет? Ох, как я их полюбил!.. Опять любовь. Вот Алина!.. А умею ли я страдать? Есть ли у меня для этого сердце? Ах, как жить хочется! Как же хочется домой… Её целовать надо.»

Роман заметно опережал остальных.

– Эй, милейший, не торопись! Куда нам торопиться-то!– зевая, крикнул ему Клинкин.

«Ох, Димка, спасибо! Не хочу торопиться… Дрожу… но торопиться не хочу… Вот деревья. Ух, здесь ещё темнее!.. Домой ещё сильнее хочется. Огонь… Нужно побыть на морозе, чтобы полюбить огонь и тепло… Дома уже далеко сзади… Не вижу… Но я знаю, что они уже далеко.»

Роман едва не упал и Андрей помог ему. Что-то новое зажглось в сердце Яськова.

– Она невиновна. Она чистая,– шепнул он Искупникову. Яськов тяжело выдохнул, с резкой, отчаянной радостью отдаваясь плескавшимся в его душе мыслям: «Как же он был жалок… Не в плохом смысле… а в моём смысле… Жалко… Что жаль… нет… огонь… Дом… Мне было жалко его. Но куда меня ведут? Не сам ли я иду? Да я бегу практически. Ах, как хочется жить… И тепла… Чтобы мне простить убийство, мне нужно простить подножку. Прощаю, прощаю… И больше ни за что не вспомню… И Алина… Как помочь ей? Господи, подскажи!.. Она ведь знает, знает, что ужас творит. Но она его ешё не видит. А что после меня… Мир. Реки… мир… Огонь… Искупникова в трусах… Как ей больше не делать этого? Вокруг столько голубей в мире… а смотрят только на мёртвых почему-то… Водитель не смотрит на полёт голубя… он его замечает только, когда задавит нечаянно. Он поймёт, как это ужасно угробить голубя, когда увидит его кровь и изуродованное тельце… Она поймёт. Она всё поймёт. Она не может не понять.»

Все остановились.

В ушах у Яськова звенело. Он, как будто ничего не слышал: ни разговора, ни пения птиц, ни своей души. В голове резвилась слепая, неукротимая боль.

«С ума сошёл… Только так я понял жизнь? С ума сойти!.. С ума сойти… Ой, голова кружится. Где деревья? А вот они! Такое чувство, что прошло часа три. Или мне это кажется?»

Андрей с сочувствием посмотрел на Клинкина, с сожалением на Романа, с нежной любовью на Алину.

«Какие… все одинаковые… А я разный… Правильно ли это? Хороши ли это? Ничего не понимаю… Да… Я знаю других лучше, чем самого себя…Я понял других лучше, чем самого себя…»

– Хватит с ума сходить. Мне не до этого сейчас…– сказала Алина.

«Огонь… вечер очень тихий…»

Выстрел.

Послышался крик Алины.

КОНЕЦ

Июль 2014г.– ноябрь 2015г.