Майские страсти

– Вот тебе и мелочи…

Девушки вернулись через три минуты, и все вновь сели на скатерть.

Глава 3. Смерть в день рождения

Cолнце катилось к горизонту, весна катилась к закату. Шёл девятый час вечера. Небо горело каким-то зловещим, жёлто-алым пламенем. Был тот поздний весенний вечер, когда уже ещё светло.

У Искупниковых звенели скандал и бокалы.

Роман, уже успокоившись, медленно ходил по прихожей. На паркете лежали осколки хрусталя.

Оксана стояла у лестницы и поправляла ворот белого шёлкового халата.

– Я тебя терплю только из-за малышей. Слышишь ты, полудурок никчёмный?

– Давай, давай!

– Меня тошнит от тебя, потому что ты стал хуже самого себя прежнего.

– Вот! Давай, давай!

Оксана подошла к мужу:

– Вот и даю! Попробуй мне запретить давать!

– Пробовал уже.

От воления у Оксаны слегка тряслась голова, отчего её длинные серебряные серёжки, как у ольхи, дрожали, словно были способны мёрзнуть. От волос пахло спелой вишней. Оксана, чувствуя этот запах, отчего-то ещё больше встревожилась и начала нервно крутить на левой руке.

– Не подходи ко мне,– сказала она.

– Сама подошла.

– Дети наверху,– она подняла левую руку. Браслет скатился ближе к локтю и, глядя на него, Роман отошел назад, словно он напоминал о чём-то страшном из прошлого.

– Я уже сто раз пожалел, что…

Вдруг он услышал шум на улице. Роман в домашних тапках выбежал во двор.

Оглушительным, писклявым голосом Алина что-то кричала Андрею. За ними стояли Дмитрий и Настя.

– Ау, сестра, в чём дело?– рявкнул Роман.

Как будто, алый закат разлёгся на шёлковых щёчках Алины. Губы побагровели. Она тяжело дышала.

– Вот этот козёл!..– взревела Алина, убирая рукой попавшие в рот несколько тоненьких волос и кивком головы откидывая пышную копну назад.

– Какой хоть козёл?– развёл руками Роман.

– Вот!.. На руках, на ногах – синяки. Смотри, что он наделал. Смотри, что он со мной сделал!

– Ну и? У него же… день рождения сегодня.

– Смотри!

– Вижу. Дальше!

– Кусты были дальше. Что дальше!

– Так быстро все в дом. Соседи смотрят. Быстро домой, а то всех здесь на колени поставлю!

Оксана слышал крики и нарочно стояла спиной к двери.

Роман загнал Андрея, Алину, Дмитрия и Настю в дом.

– Ну вот, в твоём же доме орут и ты не знаешь, что делать,– поворачиваясь, сказала Оксана.

– Заткнись,– крикнул Роман.

Оксана с тревогой бегала взглядом по телу Алины. Когда две привлекательные девушки оказываются в одном месте, даже самые разгорячённые чувства захлёбываются сознанием чего-то божественного и в то же время зловещего. Прелесть Алины была чище, яснее, небеснее. У Оксаны была не прелесть, а, скорее, изощрённая красивость. У Алины всё выглядело правильнее: алые губки, миниатюрный носик, большие глаза, длинные ресницы. В привлекательности Оксаны было что-то от лукавого, было что-то до оригинальности некрасивое: чересчур пухлые губы, глаза меньше, чем нужно для красотки, весьма мощный подбородок, под которым, когда она опускала голову, появлялся второй, очень маленький подбородок. Во взгляде – зловещая страсть развратницы,– кинутсья любимому на шею и невольно до смерти накрыть его этой страстью. В чёрных с подводкой глазах – что-то цыганское, восточное, запретное для всех, кроме царей.

– Нагулялась?– низким, грубоватым голосом спросила Алину Оксана.

– Подожди, Оксан.

Роман подошёл к жене:

– К детям иди.

– Вот как скажешь, так и сделаю. Ты в своём доме справиться не можешь. У тебя лаже щетины нет. Или щетина у тебя внутрь растёт?

– Обиделась, значит, да?

– Обижаться на тебя мне не позволяет гордость,– крикнула Оксана.

– Алин, рассказывай по порядку. Что такое?

Алина ахнула и всплеснула руками:

– Вот и про меня вспомнили. Разве этого мало сестре, которую насилуют под кустами!

– Подожди,– закричал на неё Роман.– А зачем ты?.. Ты, что, отомстить, кому-то хотела этим?

– Да какой ты тормоз! Никому не хотела!.. Ему же и хотела, тупица! Ему!

– А зачем ты в эти кусты-то чёртовы пошла?

– Да не шла я. Не хотела.

– Ну не хотела… А в кусты чёртовы эти зачем поплелась?

– Да ты обкурился, что ли? Он во всём виноват.

Алина посмотрела на Андрея.

– Это он,– сказала она.

– Ну извини, что был так груб,– робко усмехнулся Яськов.

– А за что?

– А зачем мне тебя обнадёживать? Это было бы жестоко с моей стороны,– теперь лукаво улыбнулся Яськов.– Как и то, что ты мстила.

– Потому что я люблю тебя. Люблю, но не прощаю,– вскрикнула Алина.

Все стояли в прихожей. Сверху донёсся плач ребёнка. Оксана сначала кинулась было к лестнице, потом махнула рукой и подлетела к мужу:

– Вот видишь… Что ты стоишь и лоб чешешь? Ты не видишь, что у тебя тут творится?

– Что скажешь-то Андрюх?– спросил Роман.

– Я не буду ничего объяснять,– ответил Яськов и самым нежным, ласкающим и в то же время полным страдания взглядом посмотрел на Алину.

– Жена с тобой говорит!– вскрикнула Оксана на Романа.

– Да ты-то подожди,– в тяжёлой, мучительной задумчивости опустил голову Искупников.

Оксана длинными, раскрашенными красным лаком ногтями вцепилась в свои волосы.

– Ты…– вздохнула она и показала пальцем на мужа.– Ты что это? Ты что задумал?

– Ты не волнуйся,– грубым голосом ответил Роман.

– Уж хоть до чего-нибудь бы додумался. Над тобой смеются в твоём же доме. Над твоей сестрой!

– Отстань от меня.

– Ах, ты и решиться не можешь,– Оксана коснулась пальцами губ, скрывая злую улыбку.

– Я ещё раз говорю, тебя это не касается.

– Я не знаю, как я живу с тобой, потому что с тобой и монашенка не выдержит.

Оксана и Алина пересеклись взглядами. В минуту крайнего нервного возбуждения они были особенно хороши. У одной в глазах – лазурная тревога, у другой – чёрная страстность. Девушки по-разному трепетали. Алые румяна на щёчках Алины – знак чего-то кровавого. Бежевые румяна на щёчках Оксаны – знак чего-то исключительно телесного.

Роман взглянул на обеих и снова задумался.

– Жалко, что ты не тот, кто мне нужен. Мне нужен тот, кто любил бы меня только, как проститутку,– с надрывной злобой сказала ему Оксана.

– Всё! Всё!

– Ты куда?

Роман бросился к лестнице.

– Я сейчас,– сказал он.

– Ты куда намылился?

– Как вы меня все достали! Достали! Не могу! Всё! Бегу! Чтоб вы все пропали!

Искупников кричал, поднимаясь по лестнице. Он два раза споткнулся и чуть не упал. Роман вернулся с пистолетом в руке. В гневе Искупникова было что-то детское, капризное, ворчливое.

Настя закричала от испуга. Алина с Оксаной охнули от ужаса и тут же успокоились, каждая по-своему воспринимая грозящее ненастье.

– Так вы… так ты..– сказал Роман Насте.– Ты останешься дома. И ты тоже, жёнушка.

Он оттолкнул Оксану и прошёл к двери.

– Вы втроём со мной. Сейчас будем разбираться,– сказал Искупников Андрею, Алине и Дмитрию. Он в домашних футболке, шортах и тапках вышел во двор и пошёл к своему тёмно-синему «Опелю».

Яськов, Искупникова и Клинкин побрели за ним.

– Искупаемся поедем,– крикнул им Роман.– На карьер.

Карьер – более распространённое название озера Светлая Жизнь. На одном берегу – дачные участки, на другом – песок, а за песком густые посадки деревьев; такие густые, что тем, кто в них находится, кажется, что самый настоящий дремучий, брянский лес разлёгся на окраине Орла.

Вечерние, красные лучи солнца почти не просачиваются сквозь гущу веток и не кровавят землю жгучим взглядом. Воздух чистый и какой-то одинокий. Ветра нет, птицы если и поют, то с необъяснимой осторожностью, даже трусостью. Небо буро-зелёное, как будто в нём отсвечивается густой лес.

Роман с Андреем шли впереди. В самой середине посадок Искупников споткнулся. Яськов помог ему встать, не смотря тому в глаза, словно боясь, заставить брата Алины засмущаться.

– Осторожней,– сказал Андрей. Сзади них, отстав так, чтобы можно было шептаться, шли Алина и Дмитрий.

– Будет, что-то, как думаешь?– спросила Искупникова.

– Мне это не интересно.

– А чего идёшь тогда?

– Так притащили.

– Ну-ну.

– А ты?

– А мне интересно.

– Что?

– Интересно быть зрителем. Он всё знает и ничего никому не говорит. Со стороны всё приятнее и понятнее. Острее… Круче.

– Ты с ума сходишь.

– Не схожу. Ты ведь не знаешь… Думаешь, Оксанка мне не сказала, с кем она моему братику изменяет?

– Тогда другое дело,– засмеялся Клинкин.

– Нет, дело у нас общее. Роман с Андреем остановились.

– Что такое?– спросил Искупников.

– Что ты, братик?– хихикнула Алина.

– Чего ржёте?

– Тебя вспоминали.

Роман поднял с земли камень и бросил его в ствол дерева. Тот отлетел и чуть не попал в Алину. Она вскрикнула.

– Ещё что-нибудь подобное и ты у меня по миру пойдёшь!– заревел Роман.– И ты тоже. Слышишь меня?

– Ты мне?– спросил Дмитрий.

– Тебе, тебе…

Алина посмотрела на обоих:

– Хватит с ума сходить. Мне не до этого сейчас…

Роман поднял пистолет и выстрелил в голову Андрея. Яськов упал.

– А-а! Ты что сделал! Ты что наделал!– присев на корточки и схватившись за голову закричала Алина.

Роман выдохнул, провёл ладонью по лицу и положил пистолет в карман.

– Что ты сделал!– содрогаясь от слёз, прошептала Алина.

– Всё,– сказал брат.

– Что же это произошло с нами? Что такое случилось у нас?

Искупникова вскочила и схватила Романа за шею:

– Как! Как!

– Он получил своё. Ты теперь можешь быть спокойна.

– Своё! Ты что, отупел совсем?– закричала опять она.

– Ты…

– Это не он! Не он это!

– В смысле?..

– Не он виноват. Не он должен был. Да никто не виноват. Не водил он меня в кусты. Всё пропало.

Алина рухнула на колени.

– Ты всё придумала?– заорал Роман.– Ты… ну я тебе покажу… Ты что натворила, дура! Что нагородила… Господи… Чего ты добивалась, дура?

– Я хотела…

– Молчи. Ты… идиотка… Любви тебе хотелось? Мужика тебе хотелось. Взрослая стала? Взрослой хочешь быть. Мужиков у тебя теперь много будет. Ты у меня каждый вечер будешь взрослой.

– Что?..

– С арабами. Я тебя…

– Да, да, хочу, хочу. Мне нужно это. Хочу…– Алина притянула руки к брату, как будто умоляя о чём-то.– Хочу туда. Мне надо туда. Подари мне эту боль, прошу тебя… Хочу. Мне это нужно, Ром, нужно. Ты что не видишь, что со мной сегодня произошло? Давай, давай…

Роман бесстрастными, как у трупа, глазами посмотрел на сестру.

Глава 4.

Дача

Оксана с младшим ребёнком на руках сидела на скамейке у дома. Тёплый прозрачный воздух вальяжно ласкал выбившуюся из хвостика маленькую прядь её тонких волос. Лёгкие облачка с грустью смотрели на эту, как им казалось, заскучавшую женщину. Под той косточкой, что находится под висками, лежали тени. Оксана выглядела похудевшей и усталой.

На ту часть её шеи, которая находилась под хвостиком волос, сел комар, и Оксана резким ударом ладонью убила его, встрепенувшись душой, словно этот комар напомнил ей о чём-то насущном, жужжащем.

Чем сильнее тревожилась, билась в судорогах, бесновалась её душа, тем спокойнее выглядела эта женщина. Бледное равнодушие отпечаталось на её лице. Губы плотно сомкнулись, точно Оксана не собиралась произнести ни слова за оставшуюся жизнь. Она тяжело выдохнула. Думала о Дмитрие, страдала о Романе.

Этим двум мужичинам суждено было встретиться в тот же день за городом, около деревни Малая Куликовка, где располагаются дачные участки.

Дмитрий вышел из автобуса и побрёл к железнодорожному полотну. Впереди шли бабульки с авоськами и граблями. От них пахло старческим потом и едкой, навозной, дачной пылью.

Клинкин обогнал их и, перейдя железную дорогу, двинулся в сторону маленьких, одноэтажных домиков.

Он жадно стал вдыхать запах цветов и травы. У пятого от железной дороги домика,– белого, кирпичного,– Дмитрий остановился и неопределённо улыбнулся.

Он открыл калитку и вошёл на участок. Домик стоял почти вплотную к покосившемуся забору. Справа и слева от двери глядели на грядки маленькие окошки. В одном из них,– в том, что слева,– не было стёкол.

Клинкин отворил дверь и вошёл.

Хотя на улице было по-летнему солнечно, внутри его встретили прохлада и какая-то зловещий, пропахший сыростью сумрак.

В домике было две комнатушки. В большей – низкий деревянный стол, две табуретки, мешки с прогнившей картошкой и неработавшие настенные часы. Штор не было. Зелёные обои местами подраны. На полу – грязные лужицы. Из меньшей комнаты донёсся звук, который мы слышим, когда ставим на что-то деревянное что-то стеклянное.

Дмитрий огляделся и поёжился. Он боязливо пошёл в меньшую комнату.

Там на раскладушке сидел Роман и закусывал огурцом. Перед ним на столе стояли бутылка мутной самогонки, стакан и тарелка с порезанными помидорами.

– А-а.– протянул Искупников.– Пособничек мой. Проходи. Садись. Чувствуй себя, как дома.

Дмитрий принёс из другой комнаты табуретку и сел напротив Романа.

– Как настроение?,– спросил тот.

– Пьёшь?

– Пью.

– Всё время?

– А что мне ещё делать! Убийцы тоже имеют право на отпуск.

Искупников почесал многодневную рыжую щетину. В его красных, гноившихся глазах мелькало что-то если не безумное, то крайне надрывное,– очень страстно-вызывающе он глядел на Клинкина.

Шорты и футболка на Романе были те же.

Дмитрий, словно с сочувствием отвёл взгляд от Искупникова.

– Нужно что-нибудь тебе?– спросил Клинкин.

– Нет, ничего не нужно.

Искупников говорил как-то набекрень,– медленно, то повышая, то понижая голос, причём делая это в отрыве от смысла речи. Дмитрий полминуты смотрел на него и пытался что-то понять.

– Девять дней сегодня,– сказал Клинкин.

– Знаю, знаю.

– Я всегда удивлялся… странная это дата.

– А люди, в принципе, очень странные…

– Всё равно. Снится он тебе?

– А ты про него… Знаешь, я тут подумал кое о чём. О фильме подумал.

– В каком смысле? А хотя всё равно.

– Ну о фильме. О своём фильме. Что? Сгожусь я для дурдома?

Клинкин взглядом отупевшего человека уставился на Романа и старался уловить что-то новое в его поведении, до конца не понимая, помешался ли Искупников или нет. Дмитрий провёл ладонью по лбу:

– Ничего не понимаю.

– У меня, правда, пока только наброски, так сказать…

– Что?

– Наброски, говорю,– громко сказал Роман, словно веря в то, что Дмитрий не расслышал.

– Какие хоть?

– Это фильм про лошадь.

– Ну…и что?

– Она – чемпионка. И вот однажды… прямо у финиша… падает и ломает себе ногу.

– Ну и?

– Её убивают, чтобы она не мучилась.

– Бред.

– Ты знаешь, что нет.

– Ладно… По-любому ему там лучше. А хотя всё равно.

– Да… Вот я всегда задумывался о том, что там. И вот сейчас… Знаешь… Я боюсь не того, что там ничего нет, а того, что больше его не увижу… боюсь того, что у меня не будет случая попросить прощения.

– Там разберёмся. Что сейчас-то говорить!

– Я только сейчас понимаю, как сильно мне его тогда было жалко. Тогда, когда вы приехали вечером ко мне. Все орали. А он стоял… и так жалостливо моргал… в самом деле очень жалостливо… так часто… Такие длинные ресницы у него были. Ох…

Роман схватился за грудь, махнул рукой и протёр кулаками глаза.

– Ладно…– сказал он.– Не бери в голову… А то тоже с ума сойдёшь.

– Не сойду. Знаешь. А хотя всё равно. Не знаю. Всё равно.

– Уж лучше сойти. Побыстрее уж. Когда хоть! Так легче.

Дмитрий удивился, рассмотрев в Романе другого человека, не того Искупникова, которого он знал. Прежний Искупников, хотя и был с душой в поступках, никогда не выглядел человеком до конца излившимся, до конца растраченным, расшатавшимся.

– Легче-то легче… Только нужно это?– ухмыльнулся Клинкин.

– Послушай, я хотел тебя спросить про сестру. Ты же был там в день рождения. Что там произошло? Зачем ты ходил с ней в кусты?

– Она – дура. А хотя всё равно… Она сама меня два раза туда затащила. Первый раз дурь какую-то несусветную несла. А второй начала толкаться, драться. Я, как бы, из шутки её пару раз огрел. Это дурдом какой-то был. Ерунда какая-то была. Ничего я с ней такого не делал.

– Не насиловал?

– Нет, говорю же.

– Я так и думал. Сидел тут и думал…

– Я бы тоже догадался.

– Слушай, а как ты думаешь… Она сильно его любила? Что это было? Не было ли тут романтики, цветов, букетов ароматных. Не было ли тут клубного флирта с коктейлями и прочим?..

Искупиников стал говорить мягко, сладко, точно заигрывая, и поняв, что неумелым подходом выдал свои намерения, побагровел. Он почему-то вдруг стал чесать себя по голове, заложил ногу за ногу, называл противные для своего ума вещи и получилась такая дешёвая, напрасная бижутерия.

– Всё было по-настоящему,– серьёзно ответил Дмитрий.

– По-настоящему,– с чувством раскаяния произнёс Роман.

– Да.

– А он её любил? В смысле, он мог догадаться, что она его любила?

– Он догадывался, что она его любила. Но не догадывался, насколько сильно. Там было всё не так просто. Она его била, потому что хотела заставить себя сильнее его полюбить. И поэтому ему не просто было обо всём догадаться… Я тут вспомнил передачу… «Кто хочет стать миллионером?»… Вот в чём фишка в такой передаче? Вот тебе вопрос на миллион. Сиди и думай о правильном ответе. Но в чём загвоздка? В том, что вопрос должен быть самым трудным. Ну правильно? А он не трудный. Вот в его лёгкости и есть вся трудность. Ты не можешь поверить в то, что главный вопрос такой лёгкий. Сидишь и ломаешь голову… не над самим вопросом, а над тем, может ли самый главный вопрос быть самым лёгким. Ты не веришь в то, что верить в Бога проще простого. Ну да ладно.

Теперь про сестру твою… Да, она не вешалась Андрюхе на шею… Но пойми… В вешанье на шею… Ведь это соблазн…самый развратный… Так проститутки делают… А влюблённые так не делают… Вот она и демонстративно не вешалась. В том, что не вешалась, была вся любовь.

Как и у Романа, у Дмитрия появилось что-то новое в походке говорить: Клинкин то и дело запинался, его слова выходили из души, как будто нарочно прихрамывая.

– Ты изменился,– сказал Искупников.

– Ты тоже,– улыбнулся тот.

– Cтрашно… подумать, как мы с сестрой…

– Я о другом… Я бы и сейчас не побрезговал бы… с ней. Единственно, что напрягало бы… это не отвращение, а ревность… не то, что она кого-то целует , а то, что её кто-то…

– Да, да… Понимаю.

– Ты знаешь, я стал задумываться о смерти… точнее о том, что после неё будет.

– А мне… мне как-то и в Бога не верится, и в то, что его нет. Ни во что не верится, один мрак.

Помолчали минуты две. Это молчание напоминало о чём-то кощунственном, и каждый хотел заплести разговор, но не знал о чём.

– Просто пустота,– выдохнул Роман, почёсывая щетину. Дмитрий нарочно долго смотрел на эту рыжую щетину и улыбался какой-то страшной улыбкой.

– Всё равно… Всё равно, можно было избежать… Тогда… Я тогда, когда стоял у вас в прихожей, всё думал, думал… Смотрел и думал… А может ли человек управлять Богом? Может.

– Ты про себя?

– А про кого же!

Опять помолчали.

– Хорошо, что это мы так согрешили,– сказал Искупников.

– Всё равно.

– Нет, не всё равно,– вскрикнул Роман.

– Мне всё чаще приходит в голову мысль… о том, что с Андрюхой всё так и должно было случиться… что это закономерно…

– Мне тоже так думается.

– Да… так должно было случиться… всё рано или поздно случиться.

– Да.

– Нужно только помочь… поэтично помочь…

– это как?..

– А ты, что не знаешь про такую помощь?– ласково улыбнулся Дмитрий.

– Нет.

– О-о… Все мертвецы пользовались этой помощью. Как самосудом пользовались…

– А-а… Теперь понятно. Вешаться будешь?

– Не оторопи события… Некоторые вешаются по плану, некоторые от скуки вешаются.

– Так ты от скуки хочешь?

– Не торопись. Я хочу красиво. Есть пистолет?

– Да. Есть.

– Давай.

Роман наклонился и из-под кровати достал чёрный пистолет.

– Держи,– сказал он.

– Спасибо, Ромочка.

– На здоровье.

– Это тот?

– Тот.

– Точно тот?

– Да точно, точно.

– Хорошо… спасибо…

Клинкин приподнял футболку и засунул пистолет за пояс.

– Спасибо,– с чувством повторил он.

– Ну говорить-то будешь?

– Так… тут, Ром, ещё одно. Вот ещё какая может быть причина. Не терпится узнать, что же будет после смерти. Представляешь, какое сильное может быть любопытство. Простое, пресное, банальное любопытство.

– Да уж… Фантазия!

– Ты подожди, подожди… тут не только фантазия… хотя, может быть, и сам позже поймёшь. Позже, всё позже.

Дмитрий потрогал под футболкой пистолет.

– Трясёшься?– кивнул Роман.

– Да, но не от страха.

– Понятное дело… куда уж…– энергично развёл руками Искупников.

– Да… Мне, кстати… Оксана сказала, где тебя найти.

– Ну это понятно.

– Да… Главное, не обманула.

– Ситуация сейчас такая.

– Вот русские жёны! На что тролько не пойдут ради мужей, а!..

– Ага.

– Я с ней-то пошушукаюсь немного и к пистолетику… Пошушукаюсь, пока окончательно она мне не надоест, и к пистолетику… Или завтра, или послезавтра.

– Ну давай, брат,– Роман протянул ему руку.

– Давай,– Дмитрий крепко пожал её. Он встал и вновь уселся на табуретку.

– Что такое?– спросил Искупников.

– А вот что! Про тебя-то я правду не рассказал.

– Какую ещё правду?..

– Самую прямую.

– Ну говори.

– Да… ты страдаешь.. из-за Яськова… но из-за себя-то ты не страдаешь…

– Откуда тебе знать?

– Что же, я людей, по-твоему, не знаю. Себя, по-твоему, не знаю!

– Говори.

– Так вот… ты не страдаешь из-за себя, потому что не чувствуешь себя виноватым. Не чувствуешь ты за собой греха, потому что тебе кажется, что это был вовсе не грех.

– Может, и так. И что с того? А может, и не так.

– Деликатный ты человек.

– Это почему?

– Боишься этого слова… деликатный!.. Деликатно очень ты его убил. Деликатно помог ты ему. Вот что!

– Хм.

– Вот тебе и «хм»! Это тебе не игрушки.

– А мне до сих пор кажется, что я из детства не вышел.

– Пить будешь? – Буду. – Ладно… Пойду я. Прощай.

– Давай. Может, простят.

– Пойду… всё. Пока.

– Пока.

Клинкин встал и пошёл к выходу.

Странная жалость к этому человеку поднялась в душе Романа. Искупникову казалось, что он выходил из комнатушки каким-то сутулым, потухший, старым.

Роман выпил полстакана самогонки и задумчиво почесал щетину.

– Деликатный ты человек, Роман Искупников, деликатный,– доносился с улицы смех Клинкина.

Искупников ещё задумчивее начал чесать щетину. Какой-то жёсткой, взрослой она стала ему казаться.

Он налил себе полный стакан самогонки и выпил до дна. С облегчившимся чувством презрения к самому себе он лёг на кровать и закрыл глаза. Самогонка приятно жгла желудок. Сон медленно подкрадывался к нему, но Искупников отгонял его оставшимися силами души. Роман открыл глаза. Он боялся и снов, и жизни, и смерти.

Глава 5. Мечта Алины

По маленькой, пропахшей сыростью комнате летал демон красного ада: всё,– обои, ковёр на полу, простынь на кровати, светильник на стене,– было красным. Снизу доносились пьяные крики, смех и битьё посуды. Тревожно и страшно было находиться в таком помещении.

Хотя пахло сырой вонью, визуально следов кошмара не наблюдалось. И обои неподранные, и простынь чистая, и на ковре ни пылинки.

Окно было прикрыто занавеской. Алина,– в красной, ситцевой, короткой ночной рубашке,– подошла к нему.

Она отодвинула занавеску и, взглянув на улицу, мельком проговорила:

– Ладно.

Чёрная, тяжёлая ночь Стамбула развалилась на крышах домов. Лёгкий туман окутывал её южные, горячие прелести, как шёлковое одеяло окутывает полыхающие страстью груди молодой грешницы. Город жёлтоглазыми фонарями наблюдал за этой ночью и не хотел засыпать, эхом машин и пьяных гуляк требуя пущего разврата. Жаркая, смрадная турецкая тьма ждала оргазма заканчивавшегося мая.

Искупникова с физической болью в сердце вспомнила последние дни. На крыльях мёртвого греха летали перед ней образ Андрея и роковая сцена в посадках. Страдания то сжимало ей душу, то ослабевало хватку.

Проклятие аритмии страсти до смерти не покидает людей с исковерканной мучениями психикой.

За дни провёдённые в публичном доме Искупникова не раз замечала изменение силы чувства к Яськову. Перелёт в Турцию, несколько вечеров в Стамбуле мучили её неизъяснимыми сомнения. Алина не могла понять, повлияла ли на неё смена места. Искупникова знала одно наверняка: она любила Андрея то сильно, то чуть слабее; её чувство надолго не застывало на одной и той же высоте страсти. Алина упрекала то Яськова, то себя. Она то жалела Андрея, то мысленно с ласковым укором махала на него рукой.