Женькины байки

Григорий, выработав положенный стаж, приехал к Валентине. Начал развивать хозяйство. Обзавелся коровой, лошадью, поросятами, курами. Работал круглый год по хозяйству.

При каждой встрече с Валентиной Ираида нахваливала Григория.

– Повезло тебе Валентина с мужиком, – мило улыбалась старуха. – Работящий какой, прямо как мой мужик с сынами. Ты знаешь у нас ведь вся порода работящая. А я почетная труженица! Что ни праздник, что ни награждения, то меня чествуют! А почему? Так, потому что на руках-то моих мухи не плодятся! А мужик у тебя тоже работящий. Такому мужику ноги мыть, да воду пить! Эх повезло тебе, Валька!

Прошла пара лет. Ираида схоронила последнего своего сына Афоньку. Тот, напившись, замерз зимой на крыльце своего же дома. Жена его ещё больше стала пить и вскоре тоже померла. Сережку, внука Ираиды, органы опеки направили в детский дом. Совсем одна осталась Ираида. Годы брали свое, здоровья не прибавлялось. Ираида уже перестала держать скотину. Меньше садила в огороде. Реже выходила в деревню. Начала чаще болеть.

Валентина стала навещать старуху. Заказывала в городе дочерям нужные для Ираиды лекарства. Помогала по хозяйству. Прибиралась в доме, готовила еду, поливала грядки в огороде. Просила Григория или сыновей привезти и наколоть старухе дров.

А когда Ираида совсем занемогла, начала Валентина ухаживать за ней.

Уже на смертном одре, тихим голосом Ираида позвала Валентину.

– Валя, – подозвала к себе старуха Валентину. – Ты меня прости за все. Смотрела я на твою семью и свою вспоминала. Не было у меня такого семейного счастья как у тебя. Вот и завидовала. Ты прости меня, Валя!

Промолвив эти слова, старуха тихо прикрыла свои глаза и умерла.

Похоронные хлопоты взяли на себя Валентина и Григорий.

Долгие годы окна избы Ираиды оставались заколоченными.

Когда внук ее, Сережка, достиг совершеннолетия и отслужил в армии, он приехал жить в деревню, вселился в избу своей бабки.

Валентина и Григорий со своими детьми помогали ему обустроиться. Григорий с Генкой подправили забор, починили крышу, распахали огород. Перетаскали во двор к Сергею дрова из одной из своих поленниц. Валентина с дочерями, прибрались во всем доме, побелили печь, вымыли окна, пол и потолок покрасили, в огороде грядки разбили и засадили их луком, морковью, чесноком, свеклой, редькой и прочей мелочью. Вместе, сообща посадили и картошку.

Окончив посадки, все уселись на меже.

– Как дальше-то, Сергей, жить думаешь? – поинтересовалась Валентина у соседа.

– Ой, не знаю пока, тетя Валя, – ответил Валентине Сергей. – Женюсь, наверное, робить буду, заживу. Вы же знаете, что у нас в роду все работящие и почетные! Проживу как-нибудь. Все могу делать.

Валентина с Григорием в ответ молчали.

– Вот и руки у меня утружёны с детства, – Сергей показал свои руки. – На руках-то моих мухи не плодятся! Проживу!

Страда

На летние и зимние каникулы родители отправляли меня в деревню к моим дедушке и бабушке. Летом, когда наступал июль, почти вся деревня начинала выдвигаться на покосы. Дедушка с бабушкой были не исключение. Ведь в хозяйстве их была корова и несколько овец. Поэтому приходилось летом заготавливать сено на зиму для домашнего скота.

К покосу приступали, когда наступало бездождливое, или как ее называли в деревне, вёдренное, время. Это очень хлопотный, тяжёлый и напряжённый по срокам труд. Нужно было успеть заготовить сено на долгую зиму. Местные жители эту пору называли страдой или страдным временем.

Сено косил дедушка вручную литовкой несколько дней кряду. Косить начинал засветло, по росе.

– Ну все, завтра можем выйти все вместе на покос, – улыбаясь сказал дедушка. – И тебя, Илюха, уже под вилы ставить пора, четырнадцать лет уж тебе.

– Чего вздумал, старый, под вилы ребетёнка ставить! – возмутилась бабушка.

– Я с десяти лет сено метаю!

– То ты! – не унималась бабушка. – Тогда время такое было!

– Страда в любые времена и есть страда! – заключил дедушка.

– Соседка Тамара с дочерью своей вызвалась нам помочь.

– Тогда точно должны управиться.

– Нюрка тоже на покос с нами пойдет? – спросил я у бабушки.

– Да, пойдет, – ответила бабушка.

Нюрка была дочерью соседки нашей, тети Тамары. Мы иногда общались с ней, когда я приезжал в деревню на каникулы. Но особо я с ней не дружил. Она была младше меня на два года. И я к ней всегда относился как к малявке. Мне с ней было не очень интересно.

На покос мы вышли рано утром впятером. Несли вилы, грабли, топор, веревки, провиант.

Впереди шли бабушка с дедушкой, за ними тетя Тамара с Нюркой. Я шел позади всех. Нюрка сильно подросла за последний год. Сейчас она уже не та неказистая девчонка с рыжими волосами и веснушками на лице. Но характер у нее не изменился. Она также громко и быстро тараторила и все время зубоскалила.

– Да, помолчи ты хоть минутку, егоза, – часто можно было слышать от тети Тамары, когда она хотела, чтобы Нюрка прекратила свой поток слов. Тогда Нюрка затихала и начинала оборачиваться на меня, все время улыбаясь. Я шел, не обращая на нее никакого внимания.

Придя на покос, мы принялись дружно сгребать скошенную и сухую траву граблями валки, то есть специальные гряды. Сено сгребали, переворачивая нижнюю часть пласта скошенной травы вверх. Валки сена ворошили, растрёпывая их рукоятками граблей для того, чтобы сено ещё лучше просушивалось.

– Пойдем-ка, Илюша, подсобишь мне, – попросил меня дедушка. Мы отправились с ним к ближайшему перелеску. Там мы подрубили несколько молодых березок и притащили их на покос. На взгорке мы с дедушкой устроили основание наших будущих копен, перекрестно уложив наши деревца.

– Ну что, паря, пошли метать копну! – улыбнулся дедушка. Он плюнул себе на ладони, и взял в руки самые большие трехрожковые деревянные вилы, концы которых были покрашены синей краской. Так часто в деревнях делают, чтобы отличить свой инструмент от инструмента соседей.

Сухое сено, лежащее в валках, дедушка подцеплял вилами и сваливал в большие плотно уложенные кучи – копны. Я повторял за дедушкой.

Навильник за навильником мы укладывали сено в копну. Бабушка, тетя Тамара и Нюрка в это время подскребали остатки сена, делая новые валки.

Укладка копны – дело очень ответственное, сено должно лежать равномерно и плотно, чтобы не развеялось ветром и не промокло дождём, сено уплотняли или как говаривали, топтали. Для этого на копну садили молодых девок или ребят.

Занятие мётчика показалось мне намного сложней, чем просто подскребать граблями сено. Палящее солнце жгло лицо. Осыпающееся за воротник рубахи обмелье, постоянно кололо шею и спину. А еще десятки назойливых паутов и слепней пытаются укусить именно в тот момент, когда обе руки напряженно держат высоко над головой тяжелый навильник сена.

Небольшое облегчение приносил с собой ветер. Но если дуть начинал он сильнее, то причинял больше неудобств, так как сено с навильника и с верхушки копен он постоянно сдувал.

Видя мою усталость от еще не привычной работы метчика, дедушка время от времени просил меня делать перерывы, залазить на копну и топтать её. Туда же и Нюрку подсаживали. После носки тяжелых навильников топтать сено казалось легким и даже веселым занятием. Вместе с Нюркой, хохоча, мы прыгали на вершине зарода, успевая уворачиваться сена, которое со всех сторон наваливал на нас дедушка.

Постепенно куча сена под нами росла, становилась все выше и выше.

Так ближе к обеду мы поставили три копны. Обедали мы на покосе обычно всегда на одном и том же месте, у старой березы, что росла на краю нашего покоса, отделяя его от полей. В этом месте росло большое количество васильков – синих звездочек.

После обеда дедушка молча курил, бабушка с тетей Тамарой обсуждали дела, убирали съестное. Я молча сидел и смотрел на дальний лес, уходящий в синеву горизонта. А Нюрка в это время вила из васильков венки, один из которых надела себе на волосы. Глаза у Нюрки от этого стали еще синее. Второй венок она нацепила на меня, незаметно подкравшись сзади. Я молча снял с себя венок и небрежно бросил на валок сена.

– Я не девка в цветах ходить, – буркнул я Нюрке. Она в ответ на это только рассмеялась.

После обеда работа продолжилась. К вечеру мы поставили еще несколько копен.

– Эх, Илюха, знал бы я, что ты таким метчиком окажешься славным, не копны, а зарод начал бы метать! – смеялся дедушка.

Я был доволен, что дедушка меня похвалил при всех. Нюрка стояла, оперевшись на черенок своих граблей, и смотрела в мою сторону, улыбаясь. Хотя во всем теле я чувствовал невыносимую боль и усталость, но виду не подавал. Не хотел, чтобы меня за слабака посчитали, особенно Нюрка.

– Вот, Илюша, уедешь скоро в город, к родителям, – печалился дедушка. – Начнется осень, пойдут дожди, буду ходить на покос и копны наши щупать.

– А зачем, дедушка?

– А проверять надо сено, чтобы дождем его не промочило, – пояснял дедушка. – Подходишь к каждой из копён, зарываешь в сено руку и проверяешь сухость и температуру, «не горит» ли оно. Завсегда так делаю. А по первому снегу копны эти трактором по полю приволочём, прямо к пригону.

– Вот и зимой твоя Илюша помощь нужна будет деду, – смеялась бабушка. – Сено из копен на сеновал перекидывать.

– Да, с сеном завсегда так, – вставила тетя Тамара. – И летом, и зимой знай кидай его!

– Илюша уже научился сено ворочать, – зубоскалила Нюрка. – И зимой все перекидает. Только зимой легче будет!

– Это почему же? – поинтересовался я у Нюрки.

– А зимой слепней нет, – Нюрка быстрым шагом подпрыгнула ко мне и хлопнула меня ладонью в лоб, придавив впившегося в меня кровососа. Все разом засмеялись.

Так окончили наш покос, или как говорил дедушка «отстрадовались».

Приехав к дедушке на зимние каникулы, я начал помогать ему перекидывать сено на сеновал. На улице было довольно-таки холодно. Пролетали редкие снежинки. Перекидывая навильник за навильником, холода я совсем не замечал.

– Сейчас, Илюша, перекидаем сено, да в баню пойдем! – смеялся дедушка стоя у створа сеновала, принимая перекидываемое мной сено.

– Эх, а потом пирогов поедим, – смеялся я. – Бабушка разных напекла!

Работа шла весело. Но вот, разворошив вилами очередной пласт сена, я обнаружил в нем сухой темно-синий венок из васильков. Взяв его в руки, присел в душистое сено и начал рассматривать хрупкие синие звездочки.

– Что там нашел, Илюша? – всматривался сверху дедушка.

– Венок Нюркин! – пояснил я, засмеявшись. – Помнишь, она нам на покосе помогала. Все время венки эти вязала?

– Да, помню, – ответил дедушка. – Хорошая девка растет, работящая и уважительная. Эх, повезет же какому-нибудь парню, который не оробеет посвататься к ней, когда та подрастет. Дедушка стоял, улыбался и внимательно смотрел на меня.

Я осторожно повесил сухой венок на столб изгороди и еще долго смотрел на него, вспоминая прошедшее лето, палящее солнце, страдную пору и темно-синие колючие глаза веселой и озорной девчушки.

Наследие ведуна

О необычном предке моем поведала мне мама, когда мне исполнилось лет десять. Она рассказала, что её дедушка жил в сибирской деревне и все считали его ведуном. Меня поразил этот рассказ, и я стал приставать к маме с расспросами.

– Ну расскажи про прадеда!

– Да сказки это все, – смеясь, сказала мама. – Я деда не знала. Мама моя рассказывала, что дедушка ведуном был и сильно поссорился с моим отцом из-за своей дочери, мамы моей, твоей бабки Марии.

Мне стало очень интересно, и я попросил маму рассказать все, что она знает о прадеде. Мама согласилась и начала свой рассказ.

– Жил мой дедушка в одной сибирской деревне, – начала мама свой рассказ. – Под городом Тобольск на берегу реки Затон, что впадала в реку Иртыш. Звали его Ефим Брянцев. И слыл он по округе ведуном, лечил и людей, и домашний скот. Что бы ни произошло, крестьяне даже из соседних деревень к Ефиму шли за помощью.

Жена Ефима при родах померла. Больше Ефим не женился. Так и жил, воспитывая единственную свою дочь Машу, которую любил больше всего на свете.

Раз случилось так, что у зажиточного казака Костерина из соседней одноименной деревни, одна из лошадей, на которой его сын ездил, ни с того ни с сего перестала в конюшню заходить. Как только коня заводили во двор, подводили к воротам конюшни, он на дыбы вставал и начинал метаться по двору, громко ржать. Остальные две лошади спокойно в стойла заходили. Позвали Ефима. Его встретили сам глава семейства, его жена и девятнадцатилетний сын Никифор. Ефим попросил всех выйти со двора. Подошел к коню. Конь был красив, рыже-гнедой масти, с черными гривой и хвостом, с белым пятном на лбу. Положил Ефим свою руку на лоб коню. Стоял так долго, молча смотрел в глаза коню. Конь под рукой ведуна не шелохнулся. Ни копытом, ни хвостом не взмахнул. Потом Ефим подошел к воротам конюшни и стал водить рукой по петлям ворот и косякам. Снова он подошел коню. Еще раз положил ему на лоб свою ладонь и начал шептать ему что-то в ухо. Все эту сцену хозяева наблюдали из окна малухи, летней избы, которая стояла впритык к их дому.

Вскоре Ефим позвал хозяина и сказал, чтобы заводили коня в конюшню. Костерин велел своему сыну Никифору заводить.

– Нет, ты сам заводи! – закричал Ефим. – На коня навет навели через твоего Никифора, сын твой пусть не подходит к коню три седмицы!

– Да кому же мой Никифор плохо сделал? – удивился хозяин. Никифор при этом голову опустил.

– Если и не сделал, так чую, сделает, – строго ответил Ефим. – Пусть пока к коню не подходит.

С этими словами ушел со двора. А хозяин, на удивление хозяйке и сыну, спокойно завел коня в конюшню.

Через некоторое время пришла весть, что в деревне Костерина одна из деревенских девок утопилась в Иртыше. Слухи ходили, что была влюблена она в Никифора, но брак между ними не случился, и несчастная с горя погубила себя.

Шло время, Ефим по-прежнему людей выручал в их бедах, Мария же отцу помогала по хозяйству.

И так случилось, что на святках повстречала Мария молодого Костерина. Сильно Никифор прикипел к дочке ведуна. И Марии Никифор по нраву пришелся.

Вот послал Никифор сватов в дом Ефима. Но ведун и слышать ничего не хотел про сватовство, отправил сватов восвояси. Мария после ухода сватов вышла к отцу и сказала, что люб ей Никифор.

– Чую, не одной девке он жизнь загубил, – обняв свою дочь, сказал Ефим. – И тебя он погубит, если не забудешь его. Тень вижу нехорошая за ним. Забудь его!

Но не смогла забыть Мария своего Никифора. И вышла за него замуж без благословения отца своего, убежав из дома темной ночью. Осерчал Ефим. Пришел в дом к Костериным, вызвал дочь свою во двор.

– Не послушала ты меня, осрамила отца своего с этим баламутным! – сурово проговорил Ефим своей дочери. – Недолго с ним проживешь, а потом горе оставшуюся жизнь мыкать будешь. Нигде дома своего тебе не будет. Как кукушка без гнезда, так и ты мыкаться будешь по белу свету.

Ефим удалился со двора. Больше он не виделся со своей дочерью. Вскоре, Мария узнала, что отец ее продал дом и уехал на Брянщину, откуда предки их были родом.

У Марии и Никифора каждый год по сыну прибавлялось. Жили они в доме родителей Никифора. Все хорошо у них складывалось. После пятого сына родила Мария девочку. Аполлинарией ее крестили, Полюшкой в быту звали.

А через год началась война. Никифора на фронт забрали, отца его тоже. Оба в первые же месяцы войны погибли. Стала Мария вдовой с шестью малолетними детьми. Свекровь через год снова вышла замуж и попросила Марию с детьми со двора уйти.

Мыкалась Мария по деревням со своими детьми. То у одних дальних родственников или знакомых поживет, то у других. То здесь подработку возьмет, то там. Чтобы на кусок хлеба заработать нанималась на лесоповал, в колхоз на уборочную или посевную, к односельчанам – конюшни и свинарники чистить, огороды полоть. Но не могла она прокормить всех своих детей. Старших двух сыновей в город в речное училище отдала, трех других в детский дом власти определили. Хотели и младшую дочь Полину у Марии в детский дом определить. Но не отдала Мария дочь, при себе её оставила.

Шло время, война кончилась. Но жизнь после войны долгие годы также тяжелой была. Мария все также работала, дочь при ней находилась. Определила на восьмом году Полину в школу. Старшие сыновья в это время обучение закончили, работать стали и себя кормить начали. Вернули Марии из детдома других ее сыновей под условием, что учиться они в городе будут. Условие это, Мария выполнила, отправив и этих сыновей в город. Все также Мария с дочерью по родственникам скитались.

Прошли годы. Мария сильно постарела, стала часто болеть. Взял их с Полиной в город старший сын. Жила она у него несколько лет. Полина уже в училище поступила и стала жить отдельно в другом городе. Через некоторое время старший сын решил с семьей переехать на новое место. Мать он оставил в доме своего младшего брата. Но тот вскоре женился и мать обузой стала. Переехала Мария к третьему своему сыну. Но и там долго она не прожила.

Наконец, Марию забрала к себе Полина. К этому времени Полина уже замуж вышла, детей пока у нее не было. И молодые взяли к себе старуху. Несколько лет прожила Мария у своей дочери с зятем.

Уже перед смертью Мария рассказала дочери про своего отца, про то, как он любил её, но не смог простить ей позора семейного. А еще она поведала дочери, что от отца она унаследовала способность одну. В тихую погоду ветер сильный вызывать умела. Вскоре Мария умерла.

– Вот и весь сказ, – сказала мама, слегка улыбаясь, завершая свой рассказ.

Я слушал этот рассказ и удивлялся. Неужели мой прадедушка колдуном деревенским был, и у него были такие способности. И непонятно мне было из рассказа маминого, проклял он свою дочь, мою бабушку, или же судьбу ее предсказал.

Рассказ мамы меня ошеломил, и я стал расспрашивать её о том, как можно ветер вызывать. Мама, улыбнувшись, снова повторила, что все это сказки.

– А нужно какие-то слова сказать? – не унимался я. – А что нужно сделать?

Мама сдалась и пояснила, что нужно при тихой погоде выйти в поле и начать свистеть. Но свистеть не как обычно мы свистим, а горлом, вроде как волк воет. Звук будет походить на что-то среднее между воем и свистом.

– Так дедушка свистел, когда знойная погода долго стояла, и дождей не было – заключила мама.

В этот день я стал тренироваться этому особенному свисту. Во дворе я начинал подвывать. Сначала ничего у меня не выходило. Ворочал языком во рту то так, то сяк. Но вот я приноровился и услышал собственный полусвист-полувой.

Я тут же побежал в поле и начал свистеть. Погода при этом была пасмурная, но тихая и сухая. Свистел я так минут десять. Прислушивался. Ничего не происходило.

– Сказки всё! – произнес я вслух и направился в сторону дома.

Вдруг, почувствовал, как зашумела пшеница в поле, подул ветерок. Меня это приободрило, и я начал снова свистеть. Ветер стал резко усиливаться, поле стало все больше наполняться шумом, вихри стали закручивать стебли пшеницы. Порывы ветра стали сбивать меня с ног. Я очень сильно испугался и побежал к дому.

– Мама, это я вызвал! – закричал я, забежав в дом. – Я в поле свистел! Что теперь будет?

Мама вопросительно посмотрела на меня, потом посмотрела в окно. За окном листва на деревьях, растущих рядом с домом сильно шумела, а ветви гнулись от порывов сильного ветра.

– Успокойся, – спокойным голосом сказала мама. – Туча набежала, скоро все прекратится. Просто так совпало.

Через несколько минут действительно ветер утих, выглянуло солнце.

Прошло пять лет. В одни из зимних каникул в школе, которая находилась в соседнем от нашей деревни селе, проходил туристический слёт. Всем классом мы ходили за реку, в лес. Проводили эстафету, бегали на лыжах, делали обед на костре. Погода была солнечной и теплой. Все веселились. День прошел быстро. Начало смеркаться. Все начали собираться по домам. Все ребята из класса были местные, из села. Только я был из деревни. Ребята решили меня проводить до моей деревни. Дорога шла полем. По пути мы дурачились, смеялись. И тут я решил всех разыграть. Начал свистеть своим особым свистом, похожим на вой волка. Некоторые девчата, не поняв, что происходит, начали кричать и утверждать, что слышат волка совсем рядом. Остальные стали смеяться, указывая на меня. Я снова продемонстрировал свой свист. Все рассмеялись и пошли дальше. Вдруг на горизонте, прямо над нашей деревней, к которой мы направлялись, появилась черная туча. Туча быстро росла и двигалась в нашу сторону. Подул сильный ветер со снегом. Мы заметили в туче вспышки молний. И это зимой! Ветер все усиливался. Мы уже не видели друг друга. Многие испугались и стали упрашивать меня вернуться в село, переночевать у знакомых. Мы уже было повернули. Но буря стала стихать. Я все же решил пойти домой. Попрощавшись со всеми, побежал домой в сторону своей деревни.

Придя домой, мама интересовалась, как я дошел, сообщив, что из-за сильного урагана из трубы выскочила вьюшка. Не раздеваясь, я признался маме, что незадолго до бури я свистел дедушкиным свистом. Мама в ответ посмотрела на меня внимательно, но ничего не ответила.

Может все это было простым совпадением? А может сила моего прадедушки передалась мне? Я не знаю ответа. Но с тех пор я никогда не пытался вызывать ветер.

Димкины трудни

Димке шел уже семнадцатый год. Особых стремлений у него никаких не было, планов на будущее он также не строил. После окончания основного общего образования продолжать учиться в школе у него не было никакого желания, так как он считал себя уже довольно взрослым, чтобы продолжать ходить в школу. По настоянию отца Димка поступил в местное ПТУ. Но, спустя несколько месяцев, ближе к весне, учебу он забросил. Отец его был недоволен этим, мать лишь горько вздыхала. Родители были обеспокоены судьбой своего единственного сына.

– Что за человек ты такой, никуда ни сгодился, – бранился отец. – Летом 18 лет исполняется, а ты все как малый ребенок. Ну если не хочешь учиться, иди тогда работай. На днях я со своим приятелем Николаем переговорю. У него бригада лесорубов. Они за Дальним Кордоном под ЛЭП участки расчищают. Поработаешь у него пока.

У Димки особого желания ехать работать куда-либо, тем более в соседнюю область в глухую тайгу, тоже не было. Но, учитывая обстоятельства отчисления его из ПТУ за прогулы, спорить с отцом он не решился. К тому же попреки отца и вздохи матери ему были уже невыносимы.

Димкин отец созвонился со своим знакомым и договорился о трудоустройстве своего непутевого сына.

– Да, ты, Николай, там не нянчись с ним, – говорил по телефону отец Димки. – Пусть жизнь понюхает. Глядишь, так быстрее стружка-то с него облетит. Не захотел учиться, пусть поработает до армии, а там видно будет, что из него получится.

– Хорошо, Андрей, сделаем из твоего Димки человека, – отвечал своему старому приятелю Николай Павлович, – как раз мне обрубщик сучьев нужен. Бригада выдвигается уже после майских, Димку ждем к пятнадцатому числу. Участок большой в этом году выделили, планируем до начала октября закончить.

Через пару недель Димка уже ехал в пригородном поезде. Сойдя на станции, пересев в автобус, добрался до маленького рабочего поселка, затерявшегося на бескрайних просторах Сибири. В обусловленном месте Димку ждала машина «Урал».

– Дима? – приоткрыв дверь кабины спросил молодой парень, лет двадцати.

– Да, я.

– Залезай, – сказал водитель. – Вещи свои в кузов забрось.

Димка залез в кабину, захлопнул за собой дверь.

– Меня Саня зовут, – протянул свою руку водитель.

Димка пожал сильную руку водителя.

– Ну, погнали, – запустив двигатель, сказал Саня. – До лагеря часа три ехать, надо дотемна успеть.

По пути Саня расспрашивал Димку о его жизни, рассказывал о своей. Машина шла по бездорожью, ее сильно трясло. Мимо проносились деревья, овраги, ручьи и речушки, склоны, усыпанные курумником. Изредка вдали проплывали вершины синеватых сопок.

– Значит, батя твой на перевоспитание к нам тебя направил? – скалился Саня, переключая передачи.

– Да, он достал меня, если честно уже, – пояснял Димка. – Сам рад, что уехал. Хоть отдохну тут от него.

– Ну поживем, увидим, – снова улыбнулся Саня. – А я уже третий год в бригаде Палыча. Сразу после дембеля к нему пошел. Работа конечно нелегкая, но зато сам себе хозяин. И заработок неплохой.

Уже начало смеркаться, когда они подъехали к лагерю.

На берегу небольшой реки стояла деревянная бытовка на железных полозьях, сваренных из толстостенных швеллеров. От неё вела разбитая тяжелой техникой грунтовая дорога. Едва успев выползти на противоположный берег, эта дорога скрывалась за густыми елями. В паре сотен метров уже начиналась делянка.

Перед бытовкой стоял навес, крыша которого была покрыта еловым лапником. Под навесом стоял наскоро сколоченный из досок стол и две лавки. Рядом с навесом было кострище. На треноге над огнём висел котел. У костра мелькали три фигуры.