Возвращение Явленной

Насколько дорога Митчелл-Хеджесу эта икона? Он может ее продать?

– Трудно сказать. Во многих своих действиях этот человек непредсказуем, часто действует очень импульсивно. Он может передать в музей дорогой артефакт совершенно безвозмездно, но будет держаться за какую-то грошовую безделушку, которая ему дорога как память. Но, насколько я информирован, Казанской иконой он дорожит.

Генерал-полковник Круглов сел за стол, поднял со столешницы небольшой кусок грубоватой бумаги и что-то на нем написал, после чего свернул его вчетверо и передал секретарю:

– Эту записку должен увидеть Седой, он поймет.

По воскресеньям князь Хованский любил отдыхать в Баттерси Парке, расположенном на берегу Темзы. С него прекрасно обозревался противоположный берег и самый романтичный мост Лондона – висячий мост принца Альберта. А еще этот парк славился прудами и фонтанами, подле которых неизменно толкались водоплавающие птицы, выпрашивая у посетителей корм.

Направляясь в парк, князь Хованский всегда брал пакет с сухарями и, устроившись на лавке, кормил уток.

Прогулявшись по субтропическому саду, пестревшему роскошными цветами, Дмитрий Иванович присел на лавку. Немолодой, изысканно одетый, он походил на счастливого старика, доживавшего в добром здравии свои дни. Щурясь, он подставил худое морщинистое лицо припекающему солнцу и, закрыв глаза, благодарно принимал живительное тепло. На другом конце скамейки, не обращая внимания на вздремнувшего старика, присел импозантный мужчина лет сорока. Раскрыв газету «Дейли телеграф», он углубился в чтение утренних новостей; иногда он отрывал взгляд от страниц, чтобы понаблюдать за ребятней, что-то ковырявших прутиками у самой кромки воды. Просмотрев газету, мужчина свернул ее вчетверо и оставил на скамейке, после чего поднялся и неторопливым шагом направился вдоль пруда в сторону розария, видневшегося между деревьями благодаря крупным соцветиям розовых бутонов.

Открыв глаза, князь Хованский поднял газету и вчитался в утренние новости. На одной из страниц было написано, что нынешний премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль выдвинут на Нобелевскую премию по литературе. Весьма неожиданное решение. Циркулировали упорные слухи, что премьер-министра выдвигают на Нобелевскую премию мира, – именно ее присуждают политикам. Но на голубя мира Уинстон Черчилль откровенно не тянул, наоборот, он всегда старался появляться там, где разворачивались войны, в какой бы части света они ни случались: на Кубе, в Судане, Южной Африке, Индии. Война притягивала его, являлась его сущностью и ремеслом, в какой бы должности или ипостаси он ни пребывал: когда служил военным корреспондентом газеты «Daily Graphie», будучи совсем молодым человеком, или министром по делам колонии, став постарше, и уж тем более война ему была интересна, когда он возглавил кабинет министра обороны Великобритании. По-настоящему свой политический и военный талант Уинстон Черчилль раскрыл, когда его избрали премьер-министром Великобритании.

Можно не сомневаться, что Нобелевскую премию по литературе он непременно получит, хотя бы потому, что ему невозможно вручить премию мира.

Этим англичанам чертовски повезло, что в столь драматический период истории во главе государства находилась такая незаурядная личность, как Уинстон Черчилль.

В парке повсюду царила безмятежность: молодые мамаши, гордо подняв головы, толкали впереди себя детские коляски. Ребятня постарше, затеяв свои крикливые игры, бегала между деревьями, бросавшими на дорогу ажурные тени; на асфальтовых дорожках степенно, вспоминая прожитые годы, прогуливались пожилые пары. Ничего такого, что выделялось бы из общей благостной картины.

Перевернув страницу, Дмитрий Иванович увидел небольшой обрывок темно-серой бумаги, из какой обычно сворачивают кульки для конфет и печенья. В многостраничной газете он мог оказаться только случайно. Перевернув его, князь Хованский прочитал: «Аннушка уже пролила масло». Ох, уж эти фразеологизмы! Такое мог придумать только генерал Круглов. Эрудит, умница, любитель художественной литературы, человек, который разговаривает свободно на нескольких европейских языках. Во время их первой встречи в Польше он произвел на князя весьма сильное впечатление. Круг интересов генерала был весьма широк, чем он весьма выгодно отличался от людей из своего окружения. Сергей Никифорович глубоко разбирался в современном искусстве, очень неплохо знал историю Европы, а что касается поэзии, то он мог наизусть зачитывать отрывки из Джорджа Байрона[49], Уильяма Блейка[50], Джона Китса[51], но особенно ему нравился Михаил Булгаков[52], которого он не переставал цитировать. Так что эта короткая записка была своеобразным приветом от министра. Фраза Берлиоза была для агента знаком действовать незамедлительно.

Поднявшись, князь Хованский свернул газету в трубку и направился к выходу. Проходя мимо урны, он швырнул в нее газету и ускорил шаг. Сев в черный роллс-ройс, захлопнул дверцу, сразу отгородившись от уличного шума: едва были слышны звуки проезжавших автомобилей; пропали совсем оживленные разговоры прохожих, только откуда-то издалека ослабленный глуховатый нотой пробивалась в салон сирена полицейского автомобиля.

Шофер, знавший привычки своего хозяина, не торопился отъезжать. В этот самый момент князь Хованский принимал какое-то важное решение, взвешивая как очевидные преимущества, так и откровенные минусы. Работая уже десять лет водителем князя, шофер мало представлял себе, чем тот занимается в действительности, он воспринимал его как баловня судьбы, родившегося в любви и в роскоши. А если уж князь о чем-то размышлял, то наверняка о том, как бы ему нескучно провести очередной вечер. Еще Дмитрий Иванович любил выкурить в салоне сигару, и водитель, не любивший табачного дыма, не смел даже приоткрыть окно, чтобы не помешать размышлениям хозяина.

Открыв коробку с сигарами, князь достал одну из них и долго вдыхал пряно-терпкий запах табака, а потом неожиданно захлопнул деревянную крышку и уверенным голосом распорядился:

– Петр, поезжай к замку Фарли.

Это означало: решение принято и до самого пункта назначения князь больше не произнесет ни слова.

Уже подъезжая к замку, князь Хованский увидел белый «Пежо» великой княгини Ксении Александровны[53], родной сестры Николая II, к которой он благоволил с молодости. Запершись в своем имении Виндзор, великая княгиня редко его покидала, разве что по крайней необходимости. Интересно, какие такие дела могли заставить ее приехать в замок?

– Притормози, – распорядился князь Хованский, надеясь хотя бы в окно увидеть великую княгиню.

В приоткрытом окне ненадолго возник профиль Ксении Александровны. Одетая по обыкновению во все темное (после смерти мужа она не признавала другие цвета), она даже в преклонном возрасте выглядела очаровательно. Ее сосредоточенный взгляд был устремлен вперед, она словно что-то внимательно изучала в сгустившихся сумерках.

Фредерика Митчелла-Хеджеса разыскивать не пришлось, он оказался возле часовни, где о чем-то оживленно беседовал с гостями. Похоже, что ему очень нравилось его нынешнее положение и он нередко лично проводил экскурсии по замку, красочно рассказывая про его блестящее прошлое. В эти минуты он сбрасывал с себя десяток годков, даже его сутулость, в другое время заметно старившая его, в такие моменты пропадала.

Заприметив князя Хованского, хозяин замка приветливо поздоровался и с веселой улыбкой продолжил:

– Что-то вы зачастили к нам. Впрочем, что я говорю, я всегда рад вас видеть. Пришли еще раз посмотреть на икону?

– Именно так.

– Она стоит того.

– Я видел выезжающую из замка Ксению Александровну, – сдержанно произнес Хованский.

– Вы с ней знакомы? – удивленно спросил Митчелл-Хеджес.

– С давних пор, – с грустью в голосе отвечал князь Хованский. – Это было совсем в другой жизни. Признаюсь, я был даже в нее влюблен. Да что я говорю! В нее влюблялись все, кто видел ее хотя бы однажды! Удивительная женщина. Вот только судьба была к ней немилосердна.

– Она красива даже в этом возрасте, – заметил Фредерик.

– Это правда… Мне известно, что сейчас она редко выезжает из своего имения. Должна быть какая-то очень значительная причина, чтобы она покинула свое имение и приехала к вам.

– Представляете, она хотела купить у меня Казанскую икону Божьей Матери, – воскликнул хозяин замка. – Мне пришлось ответить ей отказом.

– Ах вот оно как!

– Не только великая княгиня интересуется иконой… Не так давно мне предложил хорошую цену за Казанскую икону коллекционер из Америки… Не буду называть имени, он очень известный.

– Вы ему тоже отказали…

Слегка поморщившись, Митчелл-Хеджес отвечал:

– В этом случае икона висела бы в качестве экспоната в его домашнем музее, и никто о ней даже не узнает. Я бы хотел для нее другой судьбы.

– Понимаю вас… Вы бы хотели, чтобы она служила верующим, паломникам.

– Именно так! Поначалу, когда я ее приобретал, то думал, как и всякий коллекционер, которому интересно купить очень дорогую и известную вегць. А потом я понял, что эта икона настолько великая, что она не умещается даже в моем замке. Лучше всего, если она будет находиться в каком-то православном храме, и я всерьез думаю об этом.

– А ведь я пришел к вам именно с таким предложением.

– Вот как? Готов выслушать.

– Не буду вдаваться в детали, но у меня остались в Советской России серьезные связи с православной церковью. В Синоде стало известно, что Казанская икона Богородицы находится в вашем замке, и Русская православная церковь хотела бы ее приобрести.

– Весьма неожиданное предложение. Не знаю, готов ли я… Что они еще сказали?

– Вы хотите услышать правду?

– Разумеется.

– В патриархии заверили, что Казанская икона Божьей Матери вам не принадлежит… Даже если вы приобрели ее за очень большие деньги… Она принадлежит людям России и русской православной церкви. Там она будет в почете и обретет достойное ее величие и почитание, каких нигде не будет.

– Интересное заявление, – помрачнел Митчелл-Хеджес. – Никогда не думал об этом. Пожалуй, я повременю, пусть икона пока останется у меня.

– Вы даже не осознаете, что значит для русских эта икона. Иначе вернули бы ее незамедлительно!

– А вот и представляю! Иначе бы я ее не купил.

Скупо улыбнувшись, князь произнес:

– Догадываюсь, о чем вы думаете. Вами движет чувство тщеславия. Миллионы людей в России мечтают увидеть ее хотя бы одним глазком. Да что там увидеть, хотя бы уверовать, что святыня уцелела! А у вас она висит на стене, и вы имеете возможность каждый день не только смотреть на нее, но даже притронуться к ней. Вас можно считать по настоящему счастливым человеком.

– Так оно и есть в действительности.

Фредерик Альберт Митчелл-Хеджес с утра пребывал в прекрасном расположении духа. Почтальон принес сообщение о том, что купленные им акции «JPMorgan Chase and Со» выросли на четверть. Час назад он вышел из своего кабинета, чтобы подышать свежим воздухом, прогуляться по просторному двору замка, полюбоваться клумбами и насаждениями, за которыми следил опытный садовник, которого он переманил из соседнего поместья за весьма приличные деньги. А еще ему хотелось глянуть на паломников, выстроившихся в длинную очередь перед часовней, где находилась Казанская икона Божьей Матери.

Лица у посетителей были серьезные, одухотворенные. Каждый из них понимал, что ему предстоит встреча с чем-то необыкновенным, чего никогда прежде не доводилось видеть. Войдя в часовню, они прикрывали за собой дверь, как если бы хотели доверить Божьей Матери нечто личное, чего не должны слышать посторонние и, упав на колени перед образом, подолгу молились.

Но еще больше Митчеллу-Хеджесу нравилось наблюдать за тем, как паломники выходят из часовни: на их лицах была печать торжественности и радости одновременно, то самое выражение, которое бывает только у праведников.

А этот русский князь хочет лишить его всего этого!

– Советское правительство может вам предложить за икону хорошие деньги, – напирал князь Хованский.

Фредерик Митчелл-Хеджес лишь неопределенно пожал плечами.

– Разве деньги могут мне заменить радость от владения иконой? Я несколько раз в жизни терял все и начинал сначала. Хотите знать, что мне принесло наибольшую радость?

– И что же? – поинтересовался князь Хованский.

– Приобретение уникальных вещей.

– Но на деньги, которые вы получите за икону, вы можете купить другие иконы, и даже не одну!

– Все это так, но я не уверен, что смогу купить еще одну такую же икону. К тому же, второй такой просто не существует.

– Вы отказываетесь от очень выгодного предложения, – с сожалением заметил Дмитрий Иванович.

– Деньги для меня ничего не значат. Открою вам одну очень простую и одновременно важную мысль – деньги вообще не делают человека счастливым. Поверьте мне… Он может ощущать себя счастливым только в том случае, если занимается любимым делом. Я всю жизнь занимался археологией, пытался отыскать таинственную Атлантиду. Порой мне казалось, что я приблизился к разгадке, только протяни руку и тайна будет в твоих руках. Но чем больше я занимался раскопками, тем больше отдалялась от меня разгадка. За это время я побывал в экспедициях на всех континентах, доставал из-под земли артефакты, которые могли бы приблизить меня к истине. Это были золотые изделия, украшения, мне даже посчастливилось отыскать в Латинской Америке уникальный хрустальный череп… Но со временем я понял, что самым ценным артефактом является не тот, что я нашел под землей, а сокровище духовное, и это – Казанская икона Божьей Матери.

– Жаль, что мы не поняли друг друга, – хмуро произнес князь Хованский. – Я слышал, что вы были очень дружны с бароном фон Шеллингом?

– Уже более двадцати лет. У нас одна страсть на двоих. Он тоже хотел отыскать Атлантиду. Мне известно, что он родился в России и воевал в гражданскую войну.

– Он родился в Курляндии. Это современная часть западной Латвии. В гражданскую командовал полком в армии Колчака.

– А почему вы спрашиваете об этом?

– Дело в том, что три дня назад он погиб.

– Жаль… – печально выдохнул Фредерик Митчелл Хеджес. – Он был хорошим человеком. Как это произошло?

– В последнее время он проживал в Шотландии. У него дом был на самой вершине горы…

– Я бывал там. С этой вершины открывался прекрасный вид.

– И вот случилась незадача: барон выехал на своем шикарном лимузине, но неожиданно в машине отказали тормоза, и он рухнул вниз с девяностометровой высоты. Такая потеря для всех нас, – удрученно покачал головой князь Хованский. – Даже трудно представить…

– Я неплохо знал его семью, – нахмурившись произнес Фредерик. – Позвоню Мэри, выражу ей свои соболезнования.

– Оказывается, у нас с вами немало общих знакомых, – продолжал Дмитрий Иванович. – Вы ведь знакомы с Петром Васильевичем Белозерским? Он как-то упоминал вас.

– Имею честь дружить с ним более двадцати лет. С того самого времени, как он покинул Россию.

– А вам известно, почему он уехал из страны?

Митчелл-Хеджес пожал плечами:

– Мы об этом никогда не говорили.

– Последние годы перед эмиграцией он работал в торгпредстве. Совершил предательство: выкрал из сейфа особо секретные документы и продал их МИ-6. На эти деньги он купил имение с небольшим бассейном. Знаете, в прошлое воскресенье с ним тоже произошло несчастье, – печально выдохнул князь.

– Вот как, – удивленно протянул Фредерик. – Я об этом тоже не слышал. Что с ним случилось?

– Утонул в собственном бассейне. Видите, как оно бывает – стало плохо с сердцем. А ведь накануне он был таким жизнерадостным, бодрым, ничто не предвещало предстоящей трагедии. Мы встречались с ним незадолго до этого, он делился со мной своими грандиозными планами, но теперь, увы, им уже не суждено осуществиться… Вы бы поберегли себя, Фредерик, очень бы не хотелось, чтобы с вами что-то произошло.

Фредерик Митчелл-Хеджес вдруг почувствовал, как в горле запершило, как если бы он нечаянно проглотил ложку песка. Князь Хованский, по-видимому, был совершенно не тем человеком, каковым всегда представлялся.

– Кто вы? – едва сумел выдавить из себя Митчелл-Хеджес.

Он вдруг поймал себя на том, что никогда не испытывал такого сильного, почти животного страха. Внешность князя Хованского – доброжелательного аристократа с тонкими чертами лица – резко контрастировала с тем, что он сказал. В нем не было ничего отталкивающего, тем более враждебного, наоборот, весь его вид, от блеска начищенных туфель до старомодной шляпы, с которой он никогда не расставался, выражал добропорядочность и учтивость. Мозг резанула неожиданная догадка – именно так и должен выглядеть Мефистофель.

– Право, ну что вы так разволновались? – добродушно заулыбался князь. – Вы все-таки на досуге подумайте о моем предложении. Я ваш друг и хочу предостеречь вас от возможных неприятностей… А то, знаете ли, всякое случается… – Митчелл-Хеджес продолжал испуганно таращиться на гостя. Посмотрев на часы, Дмитрий Иванович произнес: – О-о-о! Что-то я задержался у вас. – Прикоснувшись двумя пальцами к полям своей шляпы, он попрощался: – Будьте здоровы! – и неторопливым шагом направился к автомобилю, припаркованному в густой тени айлантусовой[54] аллеи.

Целый день после встречи с князем Хованским Фредерику Митчелл-Хеджесу нездоровилось. Тропические болезни, приобретенные во время экспедиций в Центральной Америке, вдруг обострились самым жутким образом. Последующие трое суток он не мог сомкнуть глаз. Несмотря на июльскую жару, его мучил озноб, его приемная дочь, озабоченная здоровьем отца, не отходила от его постели ни на шаг, – укрывала одеялами, то и дело сползающими, поила отварами, меняла промокшее белье.

Когда кризис, наконец, отступил, совершенно ослабевший Фредерик съел небольшую тарелку супа и вышел на балкон, чтобы подышать свежим воздухом, настоянным на аромате распускающихся гортензий. Никогда прежде у него не бывало таких сильных приступов, и сейчас он отчетливо, как никогда прежде, понимал, что заглянул в самое нутро небытия.

Он попросил слугу принести ему чашку крепкого кофе. Устроившись за небольшим столиком, он крохотными глотками отпивал ароматный напиток и поглядывал на очередь паломников, скопившихся подле средневековой часовни.

Впервые он заболел тропической лихорадкой тридцать лет назад при раскопках города Лубаантун. Тогда он провалялся в постели две недели и большую часть времени провел в полном беспамятстве. Каким-то чудом ему удалось тогда перебороть болезнь, хотя священник, бывший в составе его экспедиции, уже готов был отпустить ему грехи и прочитать над ним отходную молитву. Неожиданно для всех Фредерик стал поправляться, а еще через два дня, вопреки самым неблагоприятным прогнозам, поднялся на ноги. Индейцы, работавшие в его экспедиции носильщиками и разнорабочими, случившееся исцеление воспринимали как чудо и при всякой встрече выказывали ему невероятное почтение.

Надышавшись воздухом и немного успокоившись, Митчелл-Хеджес направился в спальную комнату. Задернув тяжелые портьеры, прилег на мягкую постель. Некоторое время ворочался, призывая сон, а потом забылся в тяжелой болезненной дреме. Фредерику снился хрустальный череп, который он обнаружил в Латинской Америке много лет назад в самый день рождения приемной дочери, и который он воспринял как некое предзнаменование своих будущих побед. Сейчас пустые глазницы черепа полыхали алым искрящимся огнем. Неожиданно хрустальные уста разверзлись, и череп заговорил глухим утробным голосом:

– Казанская икона Богородицы тебе не принадлежит. Она оказалась у тебя случайно. И чем раньше ты это поймешь, тем лучше будет для тебя.

Фредерик попытался что-то сказать, но не смог разомкнуть губы, а хрустальный череп, полыхающий багровым цветом, продолжал вещать:

– Свой замок ты должен продать, Чудотворной иконе тесно в нем. Образ Богородицы должен вернуться на родную землю, здесь не ее земля.

Проснувшись глубокой ночью, Фредерик так и не смог больше уснуть. В голове звенело, теснились обрывки мыслей, не имеющих ни начала, ни конца. Он прислушался к темноте: ни звуков улицы, ни голосов, ничего такого, что могло бы свидетельствовать о близости людей. Город был погружен в ночной сон. Но природа не спала: где-то в отдалении угрожающе дважды ухнул филин, шумно зашелестела крона растущей возле дома липы. И еще время от времени ему чудился тот жуткий голос, словно доносившийся из склепа.

Вот оно, неоспоримое доказательство потусторонней жизни, где духовности древних культур связаны между собой: хрустальный череп и православная икона – чем не пример? Совершенно разные цивилизации, возникшие в разные эпохи. На первый взгляд, их ничто не может объединять, даже материальное воплощение религии у них различное. В действительности связь между ними, по-видимому, есть.

Митчелл-Хеджес понимал, что угроза была не пустой и непременно будет исполнена, но у него не было ни сил, ни воли, чтобы противостоять надвигающейся опасности.

Целый день Митчелл-Хеджес выглядел подавленным. Он чувствовал в себе признаки надвигающейся болезни и опасался, что лихорадка может вернуться с еще более худшими последствиями. Следовало принять какое-то решение. Весь следующий день Фредерик составлял завещание, продумывая каждое слово, и, когда оно было готово, пригласил нотариуса (а по совместительству и друга) Мартина Бремена, которого знал без малого тридцать лет.

Мартин явился незамедлительно. Как всегда, он был элегантно одет: великолепно сидящий на широких плечах удлиненный светло-серый пиджак в едва заметную белую вертикальную полоску, на длинных журавлиных ногах идеально отглаженные брюки, а его начищенные до блеска ботинки аж пускали солнечные блики.

Вопреки обыкновению, в этот раз он, видимо, каким-то образом почувствовав настроение друга, потому был немногословен и серьезен. Выслушал жалобы Фредерика на тропическую болезнь, мучившую его последние двадцать лет, Мартин сочувственно покачал головой и тут же перешел к делу:

– Позволь прочитать, что ты тут нацарапал?

– Для этого я тебя и позвал, Чарли, – хмыкнул Фредерик, отпив из толстого стакана глоток виски. – Наслаждайся.

Подняв со стола три бумажных листа, исписанные убористым почерком, нотариус углубился в чтение.

Прочитав написанное, Мартин Беремен спросил:

– Ты уверен в своем завещании?

– Не сомневайся, Мартин, я продумал каждое слово. К тому же, у меня не так много родственников, и я постарался никого не обидеть. Завещание писал в здравом уме и доброй памяти.

Уложив завещание в конверт и скрепив его личной печатью, нотариус ушел, отметив про себя, что сегодня Митчелл-Хеджес и впрямь скверно выглядит.

Когда за Мартином Бременом закрылась дверь, Фредерик прошел в кабинет дочери. Та сидела за письменным столом и что-то изучала в бинокуляр. Археология ее интересовала, куда больше ее занимала биология, в частности строение жесткокрылых жуков. Закончив университет, Анна занялась исследовательской работой и уже опубликовала несколько научных статей.

– Нам нужно продать замок, – объявил он дочери.

– Как это, папа?.. – удивленно спросила Анна, оторвавшись от окуляров. У нее были большие выразительные глаза. Поклонников у нее было немало, но узами брака ни с кем из них она не спешила себя связывать. – Ты же о нем так мечтал. А сколько ты вложил средств в реставрацию!

Все это мы учтем при продаже. Не прогадаем. Уверен, что даже будем в выигрыше. Я тебе вот что хочу сказать… Я уже немолод, а тебе еще жить да жить… Но средств у нас не так и много, как думается. Чтобы мы могли позволить себе жить на достойном уровне, придется продать Казанскую икону Божьей Матери.

– Еще один сюрприз… Столько людей к нам приходит, чтобы просто поклониться ей. Мне казалось, что здесь ей самое место…

– Поначалу я тоже так думал, но потом понял, что ошибался.

– И кому же ты хочешь ее продать? – нахмурилась дочь. – Какому-то толстосуму из России?

– Вовсе нет! Мы продадим ее Русской православной церкви заграницей. – Увидев, что дочь хочет что-то ответить, произнес непререкаемым тоном: – И не нужно возражать, я так решил! – Немного помолчав и мысленно посетовав на себя, что не следовало говорить с дочерью в таком тоне, продолжил мягче: – Пойми, Анна… Так нужно. Сегодня я встречался с нотариусом. Просидели целый вечер, составляли завещание. Я уже немолодой, могу умереть в любую минуту…

– Папа, ну что ты такое говоришь! – попыталась возразить Анна.

– Ты послушай, не перебивай. После меня все останется тебе. Если вдруг я не успею все организовать и… я умру прежде, чем мы ее продадим… Подари икону православной церкви. Но у меня есть одно важное условие… Не отдавай ее Русской Православной церкви.

– Почему?

– У меня есть основания поступать таким образом. А теперь не спорь со мной и согласись.

– Хорошо, папа, пусть будет так, как ты скажешь.