Возвращение Явленной

Прабабкой Нормана Вейца была русская помещица, которая задолго до своего замужества, разочаровавшись в любви, постриглась в монахини и рассчитывала провести остаток жизни в тихой обители как «невеста Христова». Так бы оно и произошло, если бы однажды во время своего путешествия ее не заприметил молодой английский бездельник-аристократ Мартин Вейц, путешествующий по России. Влюбившись страстно в молодую монашку, он на следующий же день предложил ей покинуть богадельню и выйти за него замуж, но в ответ услышал звонкий девичий смех. Весь следующий год ему пришлось добиваться расположения красавицы, и когда инокиня ответила согласием, не было на земле более счастливого человека, чем белокурый Мартин. От большой любви за десять лет совместного проживания бывшая монашка нарожала восемь мальчиков и одну дочь, которые унаследовали фамильный ювелирный бизнес.

Русская прабабка, не приняв англиканскую веру, так до конца жизни и оставалась православной, и в фамильном большом доме, где всегда находилось место для всего многочисленного семейства, повсюду были развешаны иконы, которые она собирала со всего мира. Необыкновенная страсть к иконам передалась и Норману Вейцу, который не однажды приезжал в Россию и, невзирая на высокие цены, скупал древние иконы, становившиеся предметом гордости его коллекции.

О всякой старинной иконе, представляющей художественную ценность, Нормана Вейца извещали его эмиссары, работавшие по всей России. Не скупясь, ювелир дополнительно оплачивал их старания, если оказывалось, что они вдруг подбирали для него нечто особенное. Неделю назад от одного из своих людей он получил сообщение о том, что отыскался подлинник Чудотворной Казанской иконы Божьей Матери, и человек, владеющий ею (как он заверял, святыня досталась ему через третьи руки), готов был ее продать за пять тысяч фунтов стерлингов.

Новость выглядела ошеломляющей, в нее трудно было поверить. Ведь Казанская икона Божьей Матери исчезла из Богородицкого монастыря в 1904 году и, несмотря на серьезные попытки ее отыскать (поисками Чудотворной иконы занимались самые известные сыщики России; частные лица, включая самого старца Григория Распутина; сочувствующие; верующие; специальная комиссии при министерстве внутренних дел и даже царская фамилия), напасть на ее след не удавалось. Даже скептики сошлись во мнении, что Чудотворная погибла во время ограбления монастыря. И вот сейчас Норману Вейцу пришло сообщение, которое не могло не взбудоражить его.

Неужели это правда?

После получения донесения Вейц затребовал фото иконы и уже через неделю получил четкую фотографию и увеличенные снимки разных частей образа. Запечатлена была даже противоположная сторона доски, всецело соответствовавшая утраченной иконе.

Последующие несколько дней Норман Вейц посвятил изучению снимка, пытаясь отыскать в нем огрехи, что позволили бы перечеркнуть смелое предположение. Но чем пристальнее он всматривался в снимок, изучая малейшие трещинки и царапинки на лицевой стороне иконы, тем больше убеждался в том, что она подлинная. Да и запрашиваемая сумма была такова, что на нее можно было бы купить приличный замок. Смущал лишь оклад, который был не столь богат, каким он представлялся на более ранних фотографиях. На фотоснимках, сделанных еще до кражи иконы, бриллиантов было такое огромное количество, что они полностью покрывали ризу, а из них огромными пирамидальными островками выпирали изумруды. Нынешняя риза была куда поскромнее, и от прежней россыпи бриллиантов осталась лишь четверть, а там, где прежде торчали гигантские изумруды с александритами, были вставлены другие камни. Но все-таки эта была подлинная Казанская икона Богородицы, а потерянные драгоценные камни – ничто в сравнении с самой иконой.

Когда последние сомнения рассеялись, Норман Вейц телеграфировал эмиссару о своем намерении приехать в Петроград, чтобы взглянуть на Чудотворную икону. Не стоило испытывать продавца долгим ожиданием, ведь он может и раздумать, купить такую икону, пусть даже неимоверно дорогую, в России смогли бы около двух десятков коллекционеров, разбирающихся в в ценностях подобного рода.

От принятого решения на душе полегчало. Необыкновенный задался день, и его следовало отметить. Открыв бутылку шотландского виски, Норман Вейц сделал небольшой глоток и пошел в галерею, где были выставлены наиболее ценные работы знаменитых иконописцев. Фамильный замок XVIII века, построенный на берегу Темзы, доставшийся ему еще от прадеда, находился в западной части Лондона (рядом с родовым замком герцогов Нортумберлендов Сайон-Хаус) и был предметом его гордости. Приятно соседствовать с членами королевской фамилии, понастроивших здесь внушительных бастионов еще в раннем Средневековье.

Норман поднялся по высокой лестнице на второй этаж и зашагал по длинному коридору, по обеим стенам которого висели портреты его предков. В самом конце пассажа, встроенная в нишу и стыдливо прикрывшись ладонью, возвышалась ослепительно-белая мраморная Венера, привезенная из Афин. Пройдя насквозь обширную библиотеку со старинными фолиантами, Вейц подошел к высокой резной двери. Уверенно потянул на себя массивную ручку. Тяжелая дверь неожиданно легко поддалась. В огромном помещении с высоким потолком на всех стенах в два ряда висели иконы, подсвеченные мягким рассеивающим светом. В его коллекции были собраны сербские, болгарские, греческие и русские иконы. Последним он отвел две смежные стены у самого окна, они были представлены разными школами: владимирской, псковской, московской, казанской, значительно отличавшимися в стиле письма, но не уступавшие друг другу с точки зрения мастерства.

В самом центре коллекции Норман Вейц оставил пустое место, предназначенное для Владимирской иконы, которую ему обещали два года назад, что было бы хорошим вложением капитала. Сохранились сведения, что икона была написана самим евангелистом Лукой. Однако сделка сорвалась в последнюю минуту (позже стало известно, что посредника арестовали чекисты). Однако завешивать свободное место другой иконой Вейц не торопился, словно предвидел, что ему представится возможность разместить там икону, равную по значимости Владимирской. И вот, кажется, такой день настал, – пустующее место займет Казанская икона Божьей Матери.

Передали, что в Петрограде ветрено, и ему следует прихватить с собой теплый плащ.

Глава 6

Покупатель иконы

Всю следующую неделю Норман Вейц читал газеты, чтобы понять, что в действительности происходит в России. Судя по сообщениям, война и не думала прекращаться. На юге войска Туркестанского фронта совместно с революционными частями бухарских повстанцев взяли штурмом крепость Старая Бухара. На западе польские формирования захватили уездные города Ковель в Волынской губернии и Кобрин в Гродненской губернии. На юго-востоке белые пошли в наступление на участке Пологи-Ногайск, чтобы широким крылом накрыть Мариуполь и Донбасс. Ожесточенные бои продолжались даже на море: произошло сражение белой и красной флотилий у косы Обиточной в Азовском море; был ликвидирован врангелевский десант на Таманском полуострове.

Следовало немного подождать, пока закончится вся эта кутерьма, и уже потом ехать до Петрограда на знакомом и удобном скором поезде «Норд-Экспресс»[41]. Но существовала большая вероятность, что икона будет продана кому-то другому, чего Вейц допустить не мог.

Судя из прочитанного, наиболее благоприятным и безопасным мог стать маршрут по Балтийскому морю, по которому регулярно продолжали ходить в Петроград пароходы.

В Петроград Норман Вейц отправился в конце сентября, и, несмотря на небольшой шторм, заставивший корабль на непродолжительное время встать в дрейф, до России добрался без особых приключений.

На Гутуевский остров[42] корабль прибыл около четырех часов утра. Спасаясь от усиливающегося ветра, Норман Вейц поднял воротник и уверенно шагнул на трап, по которому уже спускались на берег прибывшие.

Норман Вейц в Петрограде бывал не единожды, по большей части это случалось поздней осенью, когда город заливали дожди. Но сейчас сентябрьская погода его несколько удивила, – вместо ожидаемых ливней его встретило яркое солнце, тепло, красота европейских строений и широта столичных площадей, он почувствовал себя здесь столь же комфортно, как и в родном Лондоне. Лишь на берегу ощущался легкий ветерок, несильными порывами пробивавшийся в город.

В Морском порту Вейца встретил один из его эмиссаров – Мартин Хейц, проживавший в России уже лет пятнадцать, кажется, совсем обрусевший, прекрасно знавший русский язык, женившейся на смоленской дворянке, нарожавшей ему пятерых детей. Порученное дело исполнял исправно: открыл ювелирную лавку и скупал у населения драгоценности и украшения, большая часть из которых переправлялась в Великобританию.

Кроме обычных дворян, за бесценок продававших фамильные драгоценности, на рынок выставлялись также музейные редкости, внесенные во всевозможные реестры и каталоги, и ранее не подлежавшие продаже. Как правило, их продавали сотрудники музеев, имеющие доступ в хранилища.

Появление на рынке Казанской иконы Божьей Матери, имевшей мировое значение, предполагало, что ее история имеет криминальный след, возможно, что кровавый. Вот только проследить его не представлялось возможным. Вероятно, что икона, спрятанная под покровом лет, пролежала бы в тихом месте еще не одно десятилетие, если бы не мутные времена, каковыми памятен каждый перелом в истории. Так что икона, кроме драгоценностей на окладе, несла еще на себе печать горького момента.

Мартина Хейца, стоявшего на пристани, Вейц заприметил по серому костюму английской кроя и такого же цвета невысокому серому цилиндру, отчего он выглядел почти вызывающе среди множества клетчатых кепок и кумачовых косынок. В качестве повседневного убора он носил котелок, который предпочитало большинство мужчин, но вот цилиндры – весьма дорогой головной убор, изготовляемый вручную, – он надевал по особо торжественным случаям. Сегодняшний день как раз был таким.

Дружески помахав рукой, эмиссар устремился навстречу Вейцу, уже сошедшему на берег. В ответ на сдержанный кивок он снял с головы шляпу и, демонстрируя неуемную радость, растянул белесые губы в белозубой улыбке.

– Рад вас приветствовать, мистер Вейц. Желаете отправиться в гостиницу? Несмотря на повальную разруху, в «Астории» по-прежнему прекрасная кухня.

– Ни к чему, – отмахнулся ювелир, – хочу сначала посмотреть икону. Действительно ли она стоит тех усилий, что я предпринимаю.

– Мое мнение такое… Она стоит куда больше предпринятых вами хлопот, – отвечал Мартин Хейц. – Нас уже ждут.

Они прошли мимо старинной Водонапорной башни, миновали поломанные строения, разрушенные во время мятежа, и вышли к небольшой площадке, засыпанной грязным песком, где в ожидании уже стояло с десяток разных экипажей.

– Свободен, братец? – бодро поинтересовался эмиссар у хозяина безрессорной брички, с головой выдавая себя как человека заморского.

– Возница подозрительно бросил взгляд на его новый цилиндр, осмотрел начищенные ботинки прибывшего гостя и ответил:

Господам мы всегда рады… Куда вас? – спросил он, когда Норман Вейц с эмиссаром устроились в креслах.

– Давай вези на Морскую, двадцать четыре, и побыстрее, братец! Платим двойную цену!

– Это я мигом! – оживился возница. – Глазом не успеете моргнуть.

Подняв кожаные поводья, он хлопнул ими по крупу застоявшейся лошади, заставив ее тронуться с места. Бричка жестко забарабанила колесами по неровной земле. Они выехали из Морского порта, далее потянулись улицы, одетые в асфальт и сделавшие поездку не столь запоминающейся.

Наконец, они подъехали на Морскую к дому двадцать четыре, который в народе называли «Домом Фаберже», одному из самых красивых зданий на этой улице, выполненному в стиле средневековой готики, – с высокими крышами и узкими удлиненными кверху окнами. Зданию было почти двести лет, оно переходило из рук в другие, неизменно перестраиваясь каждым следующим хозяином. Последний его владелец – Карл Фаберже – преобразовал его полностью. Фасад дома был облицован кольским красным гранитом. Получилось весьма роскошно. Архитектору и строителям было заплачено немало, но Фаберже справедливо считал, что не просчитался: каждый, кто увидит столь внушительное здание, должен будет задаться вопросом: «Какое же великолепие находится внутри?!»

– Езжай, голубчик, – отпустил эмиссар кучера, отблагодарив его звонкой монетой. – Мы здесь задержимся.

Контраст между «Домом Фаберже» и тем, что творилось на улице, выглядел разительным. Проезжая в экипаже, Норман Вейц уже обратил внимание на зияющие между домами пустоты, какие обычно возникают при интенсивном обстреле города, когда на месте попадания снарядов остаются развалины или груды кирпичей. В действительности правда оказалась куда более обычной и не менее суровой. В минувшую зиму, прослывшей необыкновенно холодной, жители города разбирали деревянные дома на дрова, подбирались даже щепки. Теперь на месте прежних домов виднелись голые, словно выметенные старательным дворником, каменные фундаменты.

В «Дом Фаберже» прошли со двора, где еще совсем недавно размещались мастерские ювелиров. Гостей встретил старый угрюмый дворник с окладистой седой бородой, на околыше его фуражки белой краской было написано «Морская, 24». От былого величия ювелиров-поставщиков императорского дворца остался только ветхий дворник – отец пятерых детей, да еще вот эта фуражка, уже изрядно потертая.

Придвинутая вплотную к стене дома, во дворе лежала огромная глыба темно-зеленого нефрита, доставленного из Китая. Дорогостоящая, весившая несколько тонн, теперь она выглядела ненужной и ее ценность по сравнению с тем, что потеряло семейство Фаберже, составляла сущие копейки.

Ювелира Нормана Вейца связывали с домом Фаберже давние партнерские отношения. Карл Фаберже владел несколькими значительными по объему складами золота, серебра, платины, драгоценных и полудрагоценных камней, позволявших ювелирам бесперебойно вести ювелирное производство. В действительности, его производство являлось огромным предприятием, выставлявшим на рынок весьма качественную ювелирную продукцию. Немало золота и драгоценных камней перепало и Вейцу, – в дружбе и в партнерах Карл Фаберже был весьма разборчив, добрые отношения ценил, а потому продавал по весьма разумной цене.

Теперь это был даже не дом, а пепелище. Хотя внешне здание продолжало выглядеть пристойно, и посетители даже могли слышать в глубине пустующих залов размеренный стук молотков мастеровых.

Хмурый дворник подметал двор. Хозяева разбежались, а работа осталась.

– Как детишки, Григорий? – поинтересовался Мартин Хейц у старика.

– Спасибо, живы. Оно и слава Богу! – отозвался дворник, подозрительно посматривая на Вейца. – Младший, правда, захворал малость. Но то временно, пройдет с Божьей помощью!

– Шнайдер у себя?

– У себя, – кивнул дворник. – Ждет вас с утра.

На этом потеряв интерес к визитеру, старик потопал по каким-то своим дворницким делам.

Внутри здание было пустынным и гулким, если что-то и можно было здесь увидеть, так только собственные тени. В прежние времена залы были переполнены посетителями, желающими купить какую-нибудь изящную вещицу, и просто ротозеями, пришедшими поглазеть на ювелирную роскошь. На главной парадной лестнице с прекрасными многоцветными витражами, по которой когда-то сновали приказчики, готовые исполнить любое пожелание клиента, сейчас царила тишина склепа.

Мраморные скульптуры, стоявшие в коридорах, теперь не радовали взор, как это было в прежние годы, а, напротив, наводили уныние, словно ты пришел на кладбище. Торговый зал, где когда-то размещались студии художников, где были выставлены образцы эмалей, витражей, ювелирных украшений, теперь был почти пуст. Только в глубине некоторых мастерских, не обращая внимания на пришедшее лихолетье, кто-то усердно ковал фигурки, размеренным стуком зачиная новую жизнь в опустевшем здании.

Они поднялись на второй этаж, где в небольшой каморке размещался антикварный магазин, спрятавшись от внешнего мира за тремя межкомнатными дверьми и двумя каменными стенами. Человек, находившейся в комнате, заставленной тяжелыми старинными канделябрами, ажурными лампами и медными лампадками, был шатеном ростом чуть выше среднего роста, с добродушным лицом, заросшим густой рыжеватой бородой.

– Вот человек, о котором я вам рассказывал, – сказал эмиссар, обращаясь к шатену и аккуратно прикрывая за собой дверь. – Он специально прибыл из Англии, чтобы взглянуть на товар. Можете не сомневаться в его благонадежности.

Антиквар задержал крупные печальные глаза на Нормане Вейце и, угадав в нем значительную фигуру, растянул пухлые губы в располагающей улыбке.

– А я и не сомневаюсь.

Хозяин лавки подошел к черному громоздкому шкафу, стоявшему в самом углу, и со скрипом приоткрыл тяжелую дверцу. Повозившись обеими руками в темной глубине шкафа, он выудил на свет плоский предмет, заботливо укутанный в темную плотную шаль. Аккуратно положив сверток на стол, он с торжеством, какое свойственно искусному иллюзионисту, принялся ее разворачивать. Сначала открылась рама, затем засверкавший разноцветными камнями оклад… Наконец, перед взором присутствующих предстала вся икона. Норман Вейц невольно отступил назад, как если бы боялся опалиться радужным сиянием, исходившим от иконы. Затем он приблизился, бережно прикоснулся ладонью к деревянной раме.

Не было никакого сомнения в том, что это была та самая икона, которую он видел не раз на многочисленных рождественских открытках, изданных типографией Сытина[43]: тот же скорбящий материнский взгляд Богородицы; ее аккуратная красивая голова, слегка склоненная к младенцу Иисусу, печальная участь которого ей была уже известна.

Существенные изменения наблюдались лишь в окладе. Икона, лишенная множества крупных драгоценных камней, по-прежнему имела дорогое обрамление, которое невозможно было встретить у какой-либо другой иконы. Знакомо выпирал крупный шлифованный изумруд. Ласкал взгляд множеством граней невероятно прозрачный альмандин[44]. Это был даже не гранат, а застывшая кровь уснувшего света. Каждый драгоценный камень, встроенный в оклад, хранил собственную историю. Только приглядевшись, можно было заметить, что некоторые гнезда не соответствовали размерам камней, значит, прежние были вынуты, а вместо них вставлены другие. Глаз выхватил несколько пустот, где, согласно описаниям, должны были находиться крупные бриллианты и сапфиры. Но, даже лишившись столь значимых украшений, икона не претерпела значительных утрат, камни в своем большинстве были сохранены. В отличном состоянии была и сама доска: на лике Богородицы не появилось ни царапинки, видно, в эти годы лихолетья икону хранила сама судьба.

На какое-то время Норман Вейц словно впал в транс, позабыв об окружающих, он разглядывал каждую щербинку на доске, каждый камешек, каждый штрих. Перевернув икону, долго и придирчиво всматривался в ее тыльную и изрядно поцарапанную сторону, которая была столь же важна для определения возраста иконы, как и ее лицевая.

– Как она вам? – услышал Норман Вейц голос, который, как ему показалось, донесся откуда-то издалека. Перед ним стоял рыжебородый антиквар и с любопытством наблюдал за изменениями, происходящими на лице заморского гостя.

– Это невероятно, – едва вымолвил ювелир, оторвав взгляд от иконы. – Как она к вам попала?

Небрежно пожав плечами, антиквар сказал:

– Совершенно случайно. Даже не предполагал, что судьба преподнесет мне столь необыкновенный подарок. Но это совершенно неинтересная и скучная история, не хотелось бы вам ею докучать.

Появление рыжебородого антиквара в доме изгнанного «короля» российских ювелиров было далеко не случайным. Брошенный особняк по-прежнему охранялся: кроме верного дворника Григория Лобова, прослужившего Карлу Фаберже более двадцати лет, на разных этажах размещались еще несколько человек, которые присматривали за оставленным хозяйством. «Дом Фаберже» многим петербуржцам виделся безмятежной гаванью, а потому, не опасаясь быть обманутыми, они приносили в его сейфы нажитое, надеясь, что оно уцелеет там в наступившие годы лихолетья. В дальних комнатах расположились ремесленники. Антиквару досталась комнатка близ торгового зала, в которой ранее хранились товары, рассчитанные на широкого потребителя: ложки, вилки, подстаканники, кружки, подносы, канделябры и многое еще из того, что могло бы пригодиться, а заодно и украсить дом человека со средним достатком.

Вытащив из кармана фотографию оригинала, Норман Вейц долго сравнивал икону со снимком, удивляясь тому, насколько точно фотография запечатлела малейшие детали. Вне всякого сомнения, это была Казанская икона, пропавшая шестнадцать лет назад. Разве что слегка изменился взгляд Богоматери, сделавшись более печальным. И немудрено: она немало пережила за последние годы, лишившись своего жилища; ей было что рассказать, вот только разомкнуть уста ей было не суждено.

– Итак, что скажете? – не выдержав молчания, спросил антиквар.

– Я беру икону. Надеюсь, что наши договоренности в силе, – спрятав фотографию, сказал Норман Вейц.

– Мы здорово продешевили, когда обговаривали цену, поэтому я бы запросил за нее пятнадцать тысяч фунтов стерлингов.

Норман Вейц невольно поморщился. В ювелирном деле первоначально сказанное слово соблюдалось столь же неукоснительно, как договор, скрепленной печатью. Порой ювелиры вели между собой дела даже без официальных бумаг. Ювелирное сообщество всегда было крайне консервативным, каждый его представитель неимоверно дорожит своей репутацией, и если кто-то нарушает данное слово, то коллеги по ювелирному цеху отказываются вести с ним всяческие дела, что неизменно приводит к разорению. Весьма щепетилен в делах оставался до самого конца и Карл Фаберже, недавно эмигрировавший в Италию. В нынешней России ему некому было передать эстафету. Наступившие времена привносят новые порядки. Жаль, что зачастую они не всегда лучшие…

– Мы так не договаривались, – нахмурившись, воспротивился ювелир. – Вы поднимаете цену в три раза против первоначальной! Рабочие высокой квалификации получают от трех до пяти фунтов стерлингов в неделю. Похоже, что вы совершенно не знаете цену деньгам!

– Я прекрасно знаю цену деньгам, уважаемый коллега, иначе я бы не удержался в своей профессии. А потом, разве мы продаем кусок хлеба? – усмехнувшись, ответил антиквар. – Мы предлагаем вам сокровище, которому нет равных на всем белом свете. В действительности Чудотворная икона стоит во много крат дороже! Или вы оцениваете икону по количеству драгоценных камней на окладе? – Выдержав паузу, он добавил: – Это моя последняя цена.

– Хорошо… Пусть будет так, – слегка поморщившись, произнес Норман Вейц, пододвинув поближе саквояж: – Здесь ровно пятнадцать тысяч фунтов стерлингов. Я планировал на оставшиеся деньги прикупить что-то еще для своей коммерции, но, видно, придется отказаться от остальных покупок.

Игра в скрытое недовольство была закончена. Норман Вейц предвидел, что цена за икону может быть значительно выше (не станет же он возвращаться, добравшись до России со столь значительными трудностями) и был готов к тому, чтобы заплатить за нее раз в пять дороже. И сейчас искренне полагал, что еще легко отделался.

На простоватом лице антиквара отобразилось облегчение, он искренне полагал, что совершил удачную сделку. После всех комиссионных, которые он будет вынужден отдать, включая оплату сторожам, что караулят здание, на руках у него останется немалая сумма.

– А как вы собираетесь провезти ее в Англию? – неожиданно спросил антиквар, забирая саквояж с деньгами. – В нынешнее время перемещение через границу товаров осуществляется лишь на основе письменного разрешения внешней торговли народного комиссариата. Без этого документа вывоз и ввоз товаров признается контрабандой. Уже три года, как введена норма сдачи Наркомфину частными лицами и учреждениями иностранной валюты. Мало того, что у вас конфискуют икону с деньгами, так вы еще рискуете влипнуть в скверную историю. Не удивлюсь, если ближайшие десять лет вам предстоит провести в российской тюрьме, и вам не поможет даже британский паспорт.

– Вы что-то хотите мне предложить? – спросил Вейц, понимая, что в словах антиквара кроется правда.

– Я готов помочь вам перейти российско-финскую границу за две тысячи фунтов стерлингов.

– Как же у вас здесь все дорого! Где гарантия, что вы выполните свои обещания?

– Вам может показаться странным, но я дорожу своей репутацией и не хочу, чтобы с вами что-то произошло.

– Пусть будет так. Когда можно организовать переход?

– Если у вас в России больше нет никаких дел, то перейти границу вы можете уже завтра. Не обещаю вам легкой прогулки, возможно вам придется крепко промочить ноги, но это лучше, чем остаться без денег и иконы.

– Договорились.

– Вы остановились где-то в гостинице?