Церковь – коллективный Иуда

До настоящего времени на территории Советской России ликвидировано всего 673 монастыря. Трудовому крестьянству передано 827.540 дес. всякого рода монастырской земли. <…> Национализировано: заводов – 84, молочных ферм – 436, скотных дворов – 602, доходных домов – 1112, гостиниц и подворий – 704, пасек – 311, больниц и приютов – 277» [315].

За этот же период – 1918–1920 гг. – уже были убиты по меньшей мере 28 епископов и несколько тысяч священников, в том числе, 75 членов Поместного собора Православной российской церкви (1917–1918) [316, 317].

С другой же стороны, и государство, – при всем своем скором на расправу аппарате насилия, который уже руководствовался не столько законами, сколько «революционным правосознанием», причем оное в каждом конкретном случае каждый творец нового мира, отягощенный огнестрельным оружием, истолковывал самым простецким образом – мерой собственного развития и степенью практической надобности, – осознавало, что от 200 тысячной массы, представленной духовенством и монастырскими насельниками, как-то так, походя не отмахнешься, не свалишь эту массу одним-другим приказом по Республике в отвал Истории. Нужны были компромиссы. Представляется, что в качестве попытки перевести конфликт в сотрудничество, пригласить, отделенную от государства церковь, включиться в общественную жизнь, но на условиях новых, вполне можно назвать декрет ВЦИК «О порядке созыва съездов и всероссийских совещаний различных союзов и объединений и о регистрации этих организаций», принятый 12 июня 1922 года. Декрет, дающий возможность религиозным структурам стать частью нового общества, и при этом, ставящий вне закона все религиозные общества, не пожелавшие пройти процедуру регистрации.

Однако патриарх Тихон руку, обагренную кровью духовенства, но все же руку, протянутую ему государством, решительно отверг. И продолжал, вместе с верным ему духовенством, стоять на откровенно антисоветской позиции, которую большевики довольно скоро расценили как контрреволюционную со всеми вытекающими из сложившихся обстоятельств уголовно-процессуальными выводами и действиями.

И оснований для того было более чем достаточно. Церковники, непосредственно связанные с патриархом Тихоном, восторженно встретили приход вооруженных сил Великобритании, Франции и Греции на Юг Советской России; поддержали высадку британских и американских солдат на Севере – Карелия, Мурманск, Архангельск и вторжение японских интервентов на Дальнем Востоке, и даже призывали верующих сотрудничать с «доблестными войсками дружественно верной Японии»… И если церковники, находящееся в России и на территории, контролируемой большевиками, еще как-то были сдержанны в выражении своих политических пристрастий, то на Карловацком соборе – кого стесняться? – проходившем с 21 ноября по 2 декабря 1921 г. в г. Сремски-Карловци (Сербия), откровенничали на всю катушку – заявляли совершенно однозначно, что дело борьбы за восстановление в России монархии православная церковь должна взять в свои собственные руки: «Милюковым не восстановить монархию, – констатировал в своем выступлении митрополит Антоний, – за ними нет реальной силы, но есть иная организация, которая свергнет большевиков, – это православная русская церковь. Она имеет своих агентов в каждой деревне» [318].

И патриарх Тихон обо всем происходящем в Сербии был не только хорошо осведомлен, но и выражал свое одобрение. Не по всем пунктам, разумеется. Например, послание Карловацкаго Собора о восстановлении династии Романовых – осудил. Письменно. В своем заявлении [319], которое было направленно в Госполитуправление 5 апреля 1922 года.

Очевидно, последней каплей, которая переполнила чашу терпения большевиков, смиренно созерцавших деяния патриарха Тихона, явилась его попытка в самый разгар борьбы против голода, когда население в ряде мест дошло до людоедства, воспрепятствовать реализации Постановления ВЦИК от 26 февраля 1922 года: «В виду неотложной необходимости спешно мобилизовать все ресурсы страны, могущие послужить средством борьбы с голодом в Поволжье, и для обсеменения его полей, Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет, в дополнение к декрету об изъятии музейного имущества, постановил:

1. Предложить местным Советам в месячный срок со дня опубликования сего постановления изъять из церковных имуществ, переданных в пользование групп верующих всех религии по описям и договорам, все драгоценные предметы из золота, серебра и камней, изъятие коих не может существенно затронуть интересы самого культа, и передать в органы Наркомфина со специальным назначением в фонд Центральной комиссии помощи голодающим» [320].

Смиренный Тихон, патриарх Московский и всея России не только немедля отреагировал на постановление ВЦИК посланием, но и закончил оное ультиматумом: «…Мы не можем одобрить изъятия из храмов, хотя бы и через добровольное пожертвование, священных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами Вселенской Церкви и карается ею, как святотатство, – мирянин отлучением от нее, священнослужитель – извержением из сана» [321].

Ну, во-первых, еще Иисус совершенно однозначно сказал – и, тем самым, создал прецедент – в связи с ничуть не менее сакральным предметом: «…суббота для человека, а не человек для субботы» (Мк. 2:27).

Во-вторых, Иисус в известной Нагорной проповеди сказал совершенно определенно: «…кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два. Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся (Мф. 5:38–42). Отдай! Без всяких «если», без всяких уверток и попыток выторговать для себя ту или иную компенсацию. Вот это и есть – христианство!

Церковники же с Христом в очередной раз не согласились. Они отказались отдать просящим «рубашку» и «одежду», т. е. отказались быть истинными христианами, которые всегда готовы не только сокровища, созданные народом, отдать просящим, но и, если потребуется, жизнь свою положить на Крест, как это сделал Учитель.

И, наконец, в-третьих, сегодня, конечно, сложно, не рискуя при этом прослыть человеком безответственным, сделать ретроспективное истолковательное предположение о том, с какой целью патриарх в своем послании «опустил» архиважную фразу – «изъятие коих не может существенно затронуть интересы самого культа» – но ведь патриарх это сделал – «опустил»?!..

Вот, фрагмент правительственного документа, в изложении патриарха: «13 (26) февраля ВЦИК, для оказания помощи голодающим, постановил изъять из храмов все драгоценные церковные вещи, в том числе и священные сосуды и проч, богослужебные церковные предметы».

Вроде бы все верно, но ведь и очень все не так, как в постановлении!

Что это? Недогляд патриарха или его попытка спровоцировать верующих на деятельный протест? И ведь протест состоялся. С кровопролитием, с жертвами…

И именно это позволило бывшему настоятелю Преображенской Колтовской церкви Михаилу Галкину (литературный псевдоним Мих. Горев) разместить 28 марта 1922 года в газете «Известия» материал под названием «Церковные ценности голодающим. Святейшая контрреволюция», где в списке «врагов народа» на первом месте по воле автора значился патриарх Тихон. Мих. Горев вопрошал: «В то время, как масса низшего духовенства приветствует и одобряет декрет об изъятии церковных ценностей, кучка князей церкви всячески этому противодействует, ведя на этой почве черносотенную агитацию. Кто они, эти враги народа, эти враги голодающих и вместе с тем угнетатели низшего демократического духовенства?

Кто в январе 1918 года, после того, как Советская власть отняла земли и капиталы у помещиков, фабрикантов и попов, проклял рабочих и крестьян?

– Патриарх Тихон со всем своим церковным собором.

Кто в феврале 1918 года указом от 28 числа «благословил» сельских попов бить в набат, рассылать по деревням гонцов, устраивать возле каждой церкви погромы и восстания?

– Тот же «святейший» Тихон.

Сколько в 1918 году было жертв этого кровавого приказа Тихона? 1.417».

И в заключение своего зубодробительного, разоблачительного, публичного доноса автор-публицист Мих. Горев, распорядился: «Дать отпор всей этой банде зарвавшихся «сановных» попов. «Святейшую» контрреволюцию выжечь каленым железом. Золото из церквей взять. Золото обменять на хлеб. Хлебом спаси голодных» [322].

Конечно, при такой «всенародной» поддержке, оказанной пусть бывшим, но священником (М.В. Галкин официально отрекся от священнического сана 15 июля 1918 года), грех было не пойти навстречу чаяниям народа, тем более, что они практически совпадали с тем, чего желалось Ленину, Троцкому, Дзержинскому… И ГПУ навстречу пошло: 28 марта 1922 года патриарх Тихон был вызван на допрос повесткой СО ГПУ. На этом допросе начальник секретного отдела Т.П. Самсонов ознакомил под роспись патриарха Тихона с документом «Ультимативные требования, предъявленные ГПУ Патриарху Тихону». Документ заканчивался весьма предвзято, сурово и безапелляционно: «Правительство <…> требует от гр. Беллавина, как ответственного руководителя всей Иерархией определенного и публичного определения своего отношения к контррев [олюционному] заговору во главе коего стоит подчиненная ему Иерархия» [323].

Далее, 5 мая 1922 года состоялся допрос на судебном процессе по «делу об изъятии церковных ценностей». (Процесс закончился тем, что 11 человек были приговорены Ревтрибуналом к расстрелу).

В этот же день Московский ревтрибунал – председатель М.М. Бек – постановил привлечь гр-н Белавина, он же «патриарх Тихон», и Феноменова, он же «архиепископ Никандр» к судебной ответственности за то, что они, «стоя во главе организации, называемой «Православной иерархией», разработали план компании по противодействию изъятию церковных ценностей, составили воззвание к населению, и распространили его через ячейки своей организации, что вызвало «многочисленные эксцессы и столкновения между введенными ими умышленно в заблуждение гр-нами и представителями Советской власти при производстве изъятия закончившиеся во многих случаях беспорядками имевшими своими последствиями убитых, раненых тяжело или легко, пострадавших от побоев» [324].

6 мая 1922 года после допроса в ГПУ патриарх Тихон заключен под домашний арест.

9 мая 1922 года в 10 часов вечера патриарх Тихон был вызван в ГПУ, где после допроса ему было зачитано постановление Московского ревтрибунала от 5 мая 1922 г. о привлечении его к судебной ответственности, и была взята подписка о невыезде из Москвы.

12 мая 1922 года состоялась встреча патриарха Тихона с представителями «Петроградской группы прогрессивного духовенства», прибывшими, как впоследствии писал протоиерей А.И. Введенский в своей книге «Церковь и государство» [325], чтобы рассказать патриарху и о той невозможно тяжелой атмосфере, в которой оказалась церковь в связи с его контрреволюционной политикой, церковь, превращенная в политическую организацию, и о том, что его послание от 28-го февраля – хотел он того или нет, но явилось сигналом для очередной вспышки гражданской войны, которую ведет против Советской власти, руководимая патриархом церковная иерархия, и о том, что группа, прибывших священников, возлагает именно на патриарха моральную ответственность за 11 смертных приговоров, вынесенных Ревтрибуналом по делу о сопротивлении изъятию ценностей.

Патриарх правду, высказанную ему в лицо священниками, понял и принял. Принял и просьбу – отстраниться от управления иерархией и созвать Поместный собор для решения вопроса управления церковью и нормализации ее отношений с советской властью. И в этот же день – 12 мая – направил председателю ВЦИК М.И. Калинину заявление: «В виду крайней затруднительности в Церковном Управлении, возникшей от привлечения меня к Гражданскому Суду, почитаю полезным, для блага Церкви, поставить временно, до созыва Собора, во главе церковного управления или Ярославского Митрополита Агафангела, или Петроградского Митрополита Вениамина» [326].

Исследуя исторические документы тех лет, невольно приходишь к выводу: 12 мая 1922 года – это день, когда, собственно, и началась всецерковная смута, день, когда произошел церковный переворот, ведущую роль в котором играла за кулисами событий почти всесильная ВЧК.

«Почти»?

Да. ВЧК могла очень многое – грабить, убивать, миловать, но все же могла не все. Православная церковь для большевиков – это вынужденное зло, которое приходилось терпеть. Просто потому что его нельзя ни расстрелять быстро и сразу, ни запретить одним-другим декретом. Зло и обуза.

Причем, церковь – это же не просто здание с колоколом, поп с крестом и паства со свечками. Церковь – это организация пропагандистов, насаждающих в умах людей православие, т. е., по определению профессора Императорской Санкт-Петербургской Духовной Академии Н.Н. Глубоковского, «правильное мнение». Православие – это вероучение или, скажем точнее, идеология приспособленчества, призванная примирить население с нищетой, бесправием и страданием – результатами государственного произвола. Страданию же, что выпадало на долю человека, придавался особый, можно сказать, сакральный смысл – воздаяние за грехи. И произвол власти – воздаяние. И нашествие монголов – воздаяние. Кайся, грешник, и – смирись! Ради места в Царствии Небесном.

Большевики же в подобном «правильном мнении» не нуждались. Страдание с точки зрения классовой революционно-пролетарской целесообразности они называли буржуазной блажью и относили к пережиткам буржуазного прошлого, а возникшие трудности воспринимали двояко: либо как диверсию, либо как задачу партии. К тому же большевики нуждались не в смирении народной массы, но в том, чтобы она героически преодолевала препятствия на своем пути в Светлое завтра. И для этого у большевиков была своя собственная идеология, основополагающим принципом которой являлся демократический централизм: население, пользующееся избирательным правом, создает иерархию руководящих органов – Советы, которые подотчетны нижестоящим органам и населению. Меньшинство – представители советских органов, уполномоченное большинством, управляет большинством ради блага всеобщего. Меньшинству, облаченному властью, подчиняется как меньшинство, властью не облаченное, так и большинство, делегировавшее свою власть меньшинству, уже находящемуся в органах. Вместе с тем, в обществе насаждается и соответствующая ценностная система: «Раньше думай о Родине, а потом о себе»; личное – принеси в жертву общественному. Народ – это святое. Власть – слуга народа. Кто против власти, тот и против народа.

Таким образом, в суровые годы, когда почти безраздельно в России господствовала кровавая ВЧК, как и во все прочие времена существенным было не то, что люди во что-то веруют, но то, что веруют они не всегда в то, что надобно власть имущим.

Между тем, при всех своих различиях, церковники и большевики во многом и едины. Для первых мертвый древний канон, для вторых выдуманная умозрительная идея – важнее живого человека. Потому-то ради торжества идеи, ради сокровенности канона, можно и нужно убить. И не только одного. И не только иноземца. И подобное считалось самым разобычным делом не только «во времена далекие, теперь уже былинные», но и ныне так. Так, например, 15 августа 2016 года клирик московского Храма Вознесения Господня на Никитской Всеволод Чаплин не стыдясь, не шепотом и не запершись в тесной келье, а в программе «Персонально ваш» на радиоканале «Эхо Москвы» да на всю Россию заявил: «…что, в конце концов, плохого в уничтожении некоторой части внутренних врагов? Некоторых убивать можно и нужно! <…> Не как наказание, не как месть, а как назидание для остальных. Для назидания обществ иногда необходимо уничтожить некоторое количество тех, кто достоин уничтожения. <…> Гуманизм— это антихристианское мировоззрение, это сатанинское мировоззрение» [327].

Ни хрена себе, христианин, да?!..

С другой же стороны, у церковников, когда им шибко это нужно, прям как-то враз как бы напрочь отшибает историческую память, и становятся они совершенно не способными к образованию самых простейших ассоциаций по сходству между днесь творимым и событием двухтысячелетней давности, когда большинство – народная масса, возбуждаемая первосвященниками, истошно вопила: «Распни Его!» (Мк. 15:14). И Пилат, смиренно пошедший на поводу у толпы, «желая сделать угодное народу» (Мк. 15:15), Иисуса Христа – «внутреннего врага» отдал для распятия в руки римских солдат, поскольку «некоторых убивать можно и нужно, не как наказание, не как месть, а как назидание для остальных»… И, к тому же, выходит, что Понтий Пилат, римский префект Иудеи с точки зрения протоиерея В. Чаплина поступил как истинный христианин, ибо поступил негуманно?!..

Вот они – Чаплины и им подобные – современный Иуды! И ведь нынешняя Русская православная церковь из таких-то Иуд и состоит!?..

Чаплины уверовали не только в то, что «некоторых убивать можно и нужно» «как назидание для остальных», но уверовали еще и в то, что «некоторых убивать можно и нужно» ради блага всехостальных, т. е. большинства, убивать от имени большинства, и ради его блага?! Принесем в жертву, так сказать, «некоторое количество тех, кто достоин уничтожения» и – заживем, братья и сестры, по-христиански, без гуманизма и прочих там антихристианских сатанизмов. Что нам чикаться? Способен ли кто оспорить самоочевидное: «Часть – меньше целого», «Сто больше одного»?!..

Если встать вне нормативно-оценочных категорий добра и зла, т. е. на поле чистой математики, лишенной прикладного значения, или же очутиться в условиях умственной невесомости – что послужит опорой для умозаключений, и возможны ли они вообще в принципе? И какова она, та субстанция, что способна явиться причиной самой себя? И существует ли вообще подобная субстанция, несуществующая для существующего мира значений, но – сама в себе, сама для себя, автономная и независимая?..

Да. Это – беспристрастный математический процесс, совершаемый для самоосуществления с опорой на аксиомы, царящие в мире цифр, формул, алгоритмов. Жизнь, протекающая по законам мертвого, информационного мира.

Но… мы-то – в параллельном мире. И тут, в нашем мире «Сто больше одного» – это эмоционально окрашенная формула, созданная нашим блестящим литературоведом, писателем, публицистом Ю.Ф. Карякиным, как определение философии Раскольникова [328]. Родиона Раскольникова, чьи идейные соображения взяли на вооружение большевики, которые чтобы накормить нуждающихся – грабили церкви, чтобы спасти от смерти голодных – сытых, возражающих и супротив встающих прихожан и священников – расстреливали. И не было у них, у выразителей воли большинства, у размноженных Родионов Раскольниковых чувства вины, ибо поступали они правильно. Исходя из своей, т. е. из Раскольниковой идеологии и представлений о добре и зле. Вспомним, изложенное в романе «Преступление и наказание»: «Убей ее и возьми ее деньги, с тем чтобы с их помощию посвятить потом себя на служение всему человечеству и общему делу: как ты думаешь, не загладится ли одно, крошечное преступленьице тысячами добрых дел? За одну жизнь – тысячи жизней, спасенных от гниения и разложения. Одна смерть и сто жизней взамен – да ведь тут арифметика! Да и что значит на общих весах жизнь этой чахоточной, глупой и злой старушонки? Не более как жизнь вши, таракана, да и того не стоит, потому что старушонка вредна. Она чужую жизнь заедает» [329].

Впрочем, вернемся к церковному перевороту, начало которому было положено 12 мая 1922 года, перевороту, ведущую роль в котором за кулисами событий играла почти всесильная на тот момент ВЧК: поздно ночью священники Александр Введенский, Владимир Красницкий, Евгений Белков и псаломщик Матфей Стадник в сопровождении чекистов в 11 часов ночи вошли в приёмную патриарха на Троицком подворье, где после жесткого разговора с элементами ультиматума и шантажа, патриарх Тихон, оказавшийся в положении, когда «делать нельзя и не делать нельзя», написал, как было позже истолковано, «отречение» от власти. Не совсем, конечно, это было отречение. Потому-то церковной просоветской оппозиции и деятелям, диктатурствующим от имени пролетариата, и потребовалось сотворить столь великое множество дополнительных провокаций, фальсификаций и всевозможных акций насилия.

Действовали стремительно, напористо, расчетливо. Свора подобралась хищная и не сентиментальная.

Уже 14 мая 1922 года «группа прогрессивных священников» из Москвы, Петрограда и Саратова, во главе которой стоял епископ Антонин, протестующая против «контрреволюционного поведения» патриарха Тихона, и требующая над ним суда, разместила в газете «Правда» воззвание, под заголовком «Верующим сынам православной церкви России»: «Мы считаем необходимым немедленный созыв поместного собора для суда над виновниками церковной разрухи, для решения вопроса об управлении церковью и об установлении нормальных отношений между ней и Советской властью. Руководимая высшими иерархами гражданская война церкви против государства должна быть прекращена» [330].

Круто, ничего не скажешь. Нанесли, так сказать, собратья по вере патриарху всея России удар в спину – не келейный, да еще и посредством главной газеты государства, отделившегося от церкви, чуждого и враждебного.

Далее события развивались стремительно.

В значительной степени при поддержке ГПУ и во исполнение «Инструкции ГПУ о проведении организационного заседания “московской оппозиционной группы” духовенства» от 11 апреля 1922 г., произошло слияние различных групп, сформированных из числа настроенных на обновление, на реформирование церковной жизни. Реформаторами-обновленцами был создан и орган руководства церковью – «Высшее церковное управление» (ВЦУ). К августу 1922 года большинство правящих архиереев РПЦ – 37 из 73 – не без угроз и шантажа со стороны чекистов, но признало легитимность ВЦУ, и его право на власть.

Процесс, – как любил выражаться М.С. Горбачев, – пошел.

25 августа 1922 г. гражданин Беллавин Василий Иванович – патриарх Тихон был арестован за контрреволюционную деятельность с содержанием в Донском монастыре. А поскольку 18 января 1922 года ближайший помощник Патриарха митрополит Евсевий (Никольский), управлявший патриаршей областью – Москвой и Московской губернией был отравлен, а в ночь с 12 на 13 августа по приговору Петроградского ревтрибунала был расстрелян митрополит Петроградский и Гдовский Вениамин (Казанский), а 22 августа доставлен в Москву и помещен во внутреннюю тюрьму ГПУ митрополит Ярославский и Ростовский Агафангел (Преображенский), – то патриарх не только лишился поддержки близких по духу людей и оказался в полной изоляции, но был еще и нейтрализован, обездвижен, как религиозный деятель. С этого же времени началась и подготовка судебного процесса…

И вот, 13 марта 1923 г. патриарху Тихону, наконец-то, предъявлено обвинение, а в газете «Известия» появляется материал «Процесс князей церкви»: «11 апреля судебная коллегия Верховного суда начинает слушать дело бывш. патриарха Тихона и его ближайших приспешников – московского и коломенского митрополита Никандра, б. управляющего делами св. синода Гурьева и новгородского епископа Арсения» [331]. Причем, патриарх в данной публикации был назван, во-первых, «идейным руководителем сопротивления декрету власти», что уже само по себе не оставляло ни надежды у желающих ему здравия и долгих лет, ни сомнений касательно содержательной стороны грядущего приговора. Тем более если принять во внимание то, что 12 апреля 1923 г. Политбюро ЦК РКП (б) отклонило предложение наркома иностранных дел Г.В. Чичерина «о невынесении смертного приговора Тихону», и включило в постановление особый пункт: «Поручить Секретариату ЦК дать директиву Верховному Трибуналу вести дело Тихона со всею строгостью, соответствующей объему колоссальной вины, совершенной Тихоном» [332]. Во-вторых, Тихон был представлен читателям уже как «“бывш.” патриарх». Между тем, официальное его низложение, даже можно сказать, полная его расхристианизация состоялась позже – на Поместном Соборе, который начал свою работу в Москве в храме Христа Спасителя 29 апреля 1923 года.

Именно там и тогда бывшие собратья по вере, выступая в присутствии таких же, как и сами, в присутствии чекистов и осведомителей ГПУ, горячо и наперебой заявляли все то, что затем нашло свое отражение 3 мая в «Протоколе заседания Всероссийского Поместного Церковного Собора 1923 г.»:

«1. Начиная с лета 1917 года ответственные церковные вожди стали на определенную контрреволюционную точку зрения. <…>

2. …Собор считает Тихона отступником от подлинных заветов Христа и предателем Церкви. На основании церковных канонов сим объявляет его лишённым сана и монашества и возвращённым в первобытное мирское положение. Отныне патриарх Тихон – мирянин Василий Беллавин. <…>