Хроники Кассандры. Эхо прошлого

Ева Уайт

Хроники Кассандры. Эхо прошлого

1. Лика

Всегда есть три слоя реальности, и я научилась существовать между ними, словно призрак, застрявший в липкой паутине собственного безразличия. Первый слой – это мир звуков, приглушенных и покорных: равномерное гудение систем вентиляции, похожее на дыхание спящего зверя, щелчок включения диктофона, металлический скрежет инструментов, лязгающих по краю стального стола, мой собственный голос, монотонный и лишенный всяких эмоций, перечисляющий сухие факты, которые не могут никого обидеть или оскорбить, потому что они всего лишь факты, биологические заключения, не обремененные грузом чьей-то прерванной жизни.

Второй слой – мир запахов. Он более навязчивый и проницаемый: едкий дух антисептика, который никогда до конца не перебивает сладковатую вонь разложения, запах старой крови, похожий на ржавчину, и холодный, безжизненный аромат стали и кафеля, который въедается в кожу и волосы, становясь твоей личной аурой, невидимым щитом от мира живых, теплых и пахнущих пищей, парфюмом и потом.

Но самый главный, третий слой – это мир тактильный, тот, что у меня под кончиками пальцев, защищенных тончайшей латексной перчаткой, второй кожей, которая стала единственной допустимой границей между мной и тем, что было когда-то человеком; это текстура остывшей плоти, упругая и странно податливая, шероховатость засохшей крови на краях рваной раны, хрупкость ребер под пилой, гладкость отполированного временем и прикосновениями скальпеля. Я жила в этом третьем слое, потому что он был прост, предсказуем и не требовал ничего, кроме точности движений и чисто технического, почти хирургического любопытства, он был моей крепостью, моим опиумом, который позволял забыть, что под моими пальцами лежит не объект, а чья-то трагедия, чье-то разбитое будущее.

Именно в этом третьем слое я и находилась, склонившись над телом Джона Доу, мужчины средних лет, выловленного из реки три дня назад, чья кожа приобрела молочно-серый, восковой оттенок, а черты лица расплылись от воды и времени, превратившись в безвольную маску. Мой скальпель аккуратно рассекал кожу на груди, обнажая подкожную клетчатку, и я диктовала в микрофон, прикрепленный к потолку: «…видимых признаков насильственной смерти не обнаружено, вероятная причина – утопление, пробы воды из легких направлены на анализ…»

Голос был не мой, а какого-то робота, запрограммированного на констатацию очевидного, и это было безопасно, это было расстояние, которое я сама и создала, чтобы не сойти с ума в этом царстве вечного молчания. Но сегодня что-то было не так. Сегодня мои пальцы под перчатками странно потели, а в ушах стоял едва уловимый, высокочастотный звон, словно кто-то на другом конце вселенной настроил камертон именно на мою нервную систему. Я попыталась игнорировать это, списав на усталость, на бессонную ночь, на тягостные мысли, которые, как назойливые мухи, кружили где-то на периферии сознания, но они не улетали, они жужжали все громче, и сквозь их гул пробивалось воспоминание – обрывочное, болезненное, как заноза в памяти: ослепительно-белая вспышка, от которой закипала кровь в жилах, резкий, химический запах озона, наполняющий легкие до самого дна, и чувство падения, бесконечного, стремительного падения в черную, бездонную шахту, из которой нет возврата.