Bad idea

– Я знаю, где живу, Хард… – выдыхает мне прямо в губы и отталкивает, словно всё это время любезно позволяла мне поддерживать её. Чертова стерва!

Поправляет свои растрепавшиеся волосы и с гордо поднятой головой сильной и независимой девушки, шатаясь из стороны в сторону как на волнах, идет по тротуару.

Ну она хотя бы двигается в направлении моей машины, которую я выиграл благодаря ей.

– Я отвезу тебя домой, – чем дальше мы уходим от дома братства, тем тише становится вокруг и можно не орать во всю глотку, перекрикивая музыку.

– А тебя не хватятся на вечеринке? – Майя разворачивается и как неуклюжий клоун-акробат идет спиной назад, ослепительно улыбаюсь и наслаждаясь своим превосходством. – Девчонок разочарует твоё внезапное исчезновение, – облизывает свои пухлые губы, кокетливо стреляя глазками. Пьяная Льюис – настоящая демоница-обольстительница, привлекающая своей добротой и поражающая вульгарными действиями.

На мгновение теряю бдительность, а эта чертовка уже прижимается к моей груди и царапает спину под футболкой. Тело предательски дрожит, не подготовленное к такому нападению. Льюис отрывисто дышит мне в губы и довольно лыбится, оценивая мою реакцию.

Она снова пристает ко мне. Обычно пьяные девчонки пассивны, несут правда всякую херню, но не ищут приключений на свои задницы, а эта сама лезет ко мне в штаны. И я совершенно не против если бы Льюис несколько раз передернула мне. Блять, Хард, успокойся! Нет в этой скромнице ничего такого. Но член у меня штанах определенно со мной не согласен!

– Ты напряжен, Том… – дыхание Майи опаляет шею, и она целует меня в ямочку за ухом. Стискиваю зубы, чтобы не зарычать от желания отыметь эту тихоню в темном переулке или на задних креслах моего автомобиля. Вжимать её хрупкое, дрожащее тело в сиденья и трахать до срывающихся криков и не останавливаться даже если она будет умолять.

Проклятье!

Маленькая проказница игриво отбегает в сторону и лыбится от счастья. Чертова провокаторша! Самое противное, я даже не нахожу сил, чтобы разозлиться на неё. Майя невпопад шагает спиной назад, наслаждаясь моей реакцией на её шалости и совершенно не смотрит под ноги.

Льюис оступается и смачно приземляется на пятую точку – это ей наказание за издевательства надо мной. Да и её задница довольно упругая, чтобы смягчить падение.

– Черт, – бухтит как малый ребенок и оборачивается, прикидывая расстояние до машины. Встает на четвереньки и с уверенностью достигнуть цели, ползет в сторону припаркованной тачки.

Я бы не отказался взять ее сзади. Снова!

Дьявол! Раньше у меня не было таких проблем. Сексуальные фантазии легко удовлетворялись в постели с очередными красотками, которые прекрасно знали с какой скоростью скакать на моё члене и как работать своими болтливыми губами. Льюис – одна сплошная проблема. Каждое действие этой голубоглазой стервы болезненно отдается в паху и в своих грязных мыслях я поимел её в разных позах.

Перевожу дыхание и нагоняю уползающего гения около автомобиля. Если бы преподаватели университета, восхищающиеся исполнительной и послушной Майей Льюис увидели бы её сейчас пьяную на карачках, их хватил бы сердечный приступ.

Улыбаюсь яркому и столь красочному образу.

Майя сидит на тротуаре и разглядывает свои разбитые в кровь колени. У меня должна быть аптечка в багажнике.

– Нельзя с такими коленями носить платья. На ближайшую неделю только джинсы, – тихонько дует на ободранные коленки как в детстве приучили всех детей.

Джинсы – это хреново. Снимать их проблемно. Платья для быстрого перепихона – лучшая вещь на свете. Задрал подол и присунул. Одернул, расправил складки и снова безупречный вид.

– Дай я посмотрю, – сажусь на корточки перед Льюис и открываю аптечку, положив на асфальт. Удивленный и обескураженный взгляд Майи нервирует и заставляет прекратить эти жалкие попытки помочь.

Смачиваю перекисью ватный диск и аккуратно промакиваю ссадины. Льюис присвистывает от неприятных ощущений и пытается отползти в сторону. Я недовольно зыркаю на неё, и она послушно притихает.

Обрабатываю правую коленку и заклеиваю ссадины пластырем.

– Спасибо, – кротко, но боязливо улыбается. Ждёт подвоха моих добрых дел.

Кажется, что в чистейших голубых небесах Льюис я вижу собственное отражение и отражение своей души. Она видит меня насквозь, не прикладывая усилий и не капаясь в моем прошлом. Противозаконно смотрит прямо в душу.

Отвожу взгляд в сторону и замечаю неровности на коже в области левого бока.

Значит те шрамы, что я видел на её теле в день выполнения условия спора – следы от побоев отца. Чем бил её этот урод, оставив на теле такие глубокие отметины?

Неприятное зрелище. Обязывает к какой-то заботе, а привязанность мне не нужна.

– Что скажешь, Том? – от мягкого и чарующего голоса Майи вздрагиваю, как испуганный мальчишка.

– О чем ты, Льюис? – во рту невыносимо сухо как в пустыне, а она всего лишь томно произнесла моё имя, сексуально округляя губки.

– Тебе ведь нравится, когда я в платьях, – голубоглазая тихоня не спрашивает, она ставит меня перед фактом. В день нашей первой встречи в коридоре и библиотеке на Льюис было надето безобразно короткое платье. После заунывных лекций профессора Стоуна, когда я трахнул её на преподавательском столе, на ней было платье грязно розового цвета. Говорю же, самая удобная одежда для быстрого секса. Но с каких пор я помню во что одеты девчонки, с которыми я трахаюсь?

– Ещё тебе нравится моя задница, – выпрямляюсь и отворачиваюсь. Нужно держать дистанцию, иначе я сорвусь и поимею её прямо на асфальте.

– И сиськи… – резко оборачиваюсь, зло сверкая глазами.

На губах до сих пор остался вкус её сосков. Упругих и мягких, как желейные конфетки.

Майя просто сидит и невинно хлопает своими ресницами, поражая своей наивностью. И я ничего не могу сделать, чтобы прекратить свои мучения. Только отвезти Льюис домой и попытаться пережить ночь, надеясь, что фантазия сжалится надо мной и убережет от обнаженных образов Майи.

Глава 10. Майя

Заботливый Томас Хард – это что-то из области фантастики. Каждая девушка, побывавшая в его постели, мечтала о подобном отношении, а мне стоило выпить бутылку алкоголя, опьянеть и британец пасет каждый мой шаг.

Хихикаю как дурочка, просиживая задницу на тротуаре.

Но если бы не вопиющее требование высокомерного подонка видеть меня на вечеринке, ничего этого вообще бы не было.

Идиотская игра, мерзкие вопросы, гнилые улыбки и сверкающие злобой взгляды. Сидели на диване и капались в нижнем белье друг друга, выискивая самые потаенные тайны. И мои секреты всплыли наружу…

– Жалкое зрелище? – Хард склоняет голову на бок, не понимая вопроса. Печально ухмыляюсь и пытаюсь вернуться в горизонтальное положение. Приятно видеть, что Томасу хватило совести позаботиться хотя бы о моих разбитых коленях. Отчасти, все это – его вина. Если бы я не хотела идти на вечеринку, никто не смог бы меня заставить. Но я пришла и познакомилась со всей красотой и прелестью студенческой жизни, где одни принижают других, самоутверждаясь.

– Моё участие в игре, – Том вздергивает подбородок, защищаясь от возможных истерик. Британцу незнакомы женские чувства. Перепрыгивая из постели в постель очередной красотки, он никогда не задумывался о том, что его партнерши чувствуют. А сейчас Харду грозит эмоциональный шторм, к которому он не готов.

– Ты держалась лучше любого новичка, – хреновая поддержка, Том!

– О, так это ваша традиция… – мышцы на лице Томаса дергаются от моего насмешливого тона. Глаза начинает предательски щипать от едких слёз, застилающих взор. Кареглазый дьявол превращается в размытое пятно.

– Ты позвал меня на эту вечеринку и всё что произошло – твоя вина, – шатаюсь как болванчик, стараясь говорить спокойно и не устраивать истерик, которые не тронут каменного сердца этого мерзавца.

– Не я заставил играть тебя в эту игру, Майя, – брюнет стоит на расстоянии, но его дыхание долетает до моего лица и отпечатывается на коже. – Но как я сказал, ты выглядела не так жалко, как могла бы, – самодовольная ухмылка беспощадно полосует моё сердце, уничтожая все те хорошие и приятные мгновения, что были между нами. Пьяная и наивная идиотка, настроившая воздушных замков.

– Жалко выглядел бы ты, продолжи я играть дальше по правилам, Брэда! – шах и мат, козлина!

Хард может держать дистанцию, сохраняя свой авторитет, но игнорировать тот факт, что у него поджилки трясутся от одной только мысли, что я могу заинтересоваться Брэдом, бесполезно.

– Я просто забрал бы тебя из его постели на следующий день обратно в свою, – слова британца – удар под дых. Сверкает своей поганой улыбкой победителя и уничтожителя девичьих сердец и душ.

Жутко хочется подобрать камень с газона и заехать по его самодовольной, наглой роже.

– Может быть скоро так и будет… – меня пробирает мелкая дрожь. Конечно, я не собираюсь спать с Брэдом – он пугает меня сильнее всех выходок британца, но призрачная возможность поможет этому кареглазому черту понять, что моё прибывание в его постели – необходимо и важно для него.

Не желая больше продолжать губительный разговор, ускоряю шаг и двигаюсь в противоположном направлении от своего дома. Плевать! Может мне необходимо потеряться. Побродить по ночным улицам и проветрить мозги. Вспомнить, что такое приятное одиночество, когда ты никому не нужна и никто не нужен тебе.

– Майя! – выигрышная в споре машина тормозит на пустынной дороге и Хард выходит из салона автомобиля держась на расстоянии.

– Забыл дорогу домой, Том? – его передергивает от стальных ноток в моем голосе, одновременно наполненном ехидством и не скрываемой болью. – Спроси у своих друзей, они знают всё.

– Я не настолько мудак, чтобы позволить девушке ночью, одной, добираться до дома. – Томас опирается на дверь машины, готовый по свистку испариться из поля зрения и не доводить до крайности, нервируя меня.

– Какая забота. – Меня трясет от холода и истерики, вместе с тем от слез, стекающих по щекам я чувствую некое облегчение и странное тепло.

Желание бродить по ночным переулкам, лелея свою боль, резко пропадает.

Молчаливо сажусь в машину, пока Том всё еще стоит на улице, очевидно соображая куда я делась.

– Можешь рассказать… – Хард начинает издалека, осторожно подбирая слова, но бестактно косится на мой левый бок. Не могу обвинять его в любопытстве – это вполне естественно для человека.

– Забудь то, что видел! Учитывая твое врожденное безразличие ко всему, для тебя это не составит труда. – Хард смотрит прямо на освещенную фарами дорогу, сжав челюсти от бурлящей злости, которую я вызываю в нем своим непокорным поведением. Конечно, ведь я почти подрываю авторитет его абсолютной власти среди друзей. Какая-то жалкая девчонка, которую бил отец, осмеливается проявлять такое неуважение, когда у неё так любезно выпытывают прошлое, якобы, пытаясь, помочь.

– Если бы ты кончила, то не принимала бы сложившуюся ситуация так близко к сердцу.

– Что? – моему возмущению нет предела. Я вижу отражение Харда в лобовом стекле и снова это острое желание распустить руки, чтобы хорошенько врезать ему, стерев с лица эту довольную ухмылку.

– А тебе стоило бы проявить больше уважения к девушке, благодаря которой ты выиграл спор, оградив её от тупости своих друзей. Но друзей не выбирают, да? Дружишь только с теми, с кем выгодно и кто повышает твой авторитет. – Британец сжимает руль до побеления костяшек и резко тормозит около моего дома. Такой неблизкий путь, но такая короткая беседа.

– Скажи спасибо, что я вообще за тобой пошёл. – Он цедит сквозь сжатые зубы каждое слово. Не смотрит на меня. Но пышет злобой и ядом, как и все из его окружения.

– Считаешь это благородным поступком? Ну так засунь себе его в задницу! – клацаю зубами в паре миллиметров от его уха, выплёвывая слова как грязь ему в лицо, и сломя голову выхожу из машины, опасаясь, что Том попытается остановить меня.

Но он уезжает, оборвав на незаконченной ноте свой не состоявшийся благородный поступок.

Глава 11. Майя

Никто не предупредил, что жуткое похмелье на следующее утро – это пытка и плата за выпитую бутылку спиртного. Голова пульсирует от тупой, распирающей боли, когда малейшее телодвижение отдается ритмичным стуком в висках. Солнечный свет причиняет резкую боль глазам, и я посильнее натягиваю одеяло, чтобы прекратить эти мучения.

События вчерашнего дня постепенно всплывают в протрезвевшем разуме: скопище болванов на одном квадратном метре, реки дешевого бухла и громкая музыка, пьяные студенты, идиотская игра, отвратительные вопросы, бутылка алкоголя, опьянение и публичные попытки приставать к Харду на скамейке перед домом братства…

Что?

Резко сажусь на постели и как неваляшка кланяюсь вперед и назад, охая от нарастающей головной боли. На глаза нещадно давит. Но похмелье – наименьшая из моих проблем. Я действительно приставала к Харду? И что именно я делала?

«Облизала его ухо и наглаживала член. Ему понравилось. Можешь собой гордиться» – чувствуется хорошее настроение моего подсознания, готового язвить и портить мой день своими шуточками.

– Боже мой! – прячу лицо в ладонях, испуская протяжный стон.

Алкоголь на меня плохо влияет, но и придает храбрости. Если бы не бутылка дешевого пойла, я не смогла бы достойно вынести игру, раскрыв темные секреты своего детства. Самое приятное, что никто не проявил ни сочувствия, ни жалости. Подобная забота со стороны незнакомцев сломала бы меня, пошатнув хрупкое душевное состояние и я обязательно пустилась бы рассказывать историю о несчастной, бедной девушке, которую отец бил за плохие оценки. И именно поэтому она помешана на учебе и у неё пунктик на хорошей успеваемости.

Как там говорят психологи, все идет из детства?

Поэтому бутылка алкоголя и компания незаинтересованных подонков спасли меня от публичного унижения. В их глазах я теперь не только заумная студентка, но девушка с несгибаемым внутренним стержнем, которая не жалуется и не требует жалости к себе.

«Хорошая тема для нашего клуба».

– Господи, я в полной заднице!

Контрастный душ помогает взбодриться и привести мысли в порядок. Сонливость и напряжение освобождают тело и смываются вместе с мыльной водой.

Мои секреты стали достоянием общественности – не самые страшные и грязные, но сугубо личные и травмирующие.

Студенческая жизнь такова, что любое откровение и любая правда могут трансформироваться в насмешки и слухи. И помимо негласной девушки Харда, отдавшей свою девственность в споре, превращусь в девушку с тяжелой жизненной судьбой.

Британец ещё в первый день нашей встречи у меня дома что-то заподозрил, рассматривал мои шрамы, а вчерашняя игра всё подтвердила. Надеюсь только, что врожденное безразличие, отсутствие сострадания убережет меня от расспросов Томаса. Учитывая его бестактное поведение прошлой ночью, проблем возникнуть не должно.

Харду не нужны мои печальные истории, а мне эмоциональная привязанность к человеку, которому взбредет в голову проникнуться моими проблемами.

Первое занятие на факультативе по живописи должно помочь мне забыться и абстрагироваться от всего того дерьма, в котором я оказалась по собственной глупости.

Решаю не тратить время на завтрак. От еды меня воротит, а во рту стоит жуткий сушняк. Бутылка воды с похмелья и таблетка аспирина – поистине целебные вещества.

***

Занятия по живописи мистера Ральфа проходят на территории университета, но в отдельно стоящем здании. Не встретишь любопытных зевак-студентов, слоняющихся без дел по коридорам, впитывающих новые слухи для обсуждения. Пристальное внимание мне не к чему. Одно из преимуществ в арсенале гениальной студентки – освобождение от лекций по субботам. Лучше сосредоточиться на белоснежном полотне и придумать миллион и один способ как убедить всех, что выдающаяся студентка Майя Льюис также блистательна и в живописи, не опозорившись при этом на весь университет.

Студия живописи – небольшое светлое помещение, заставленное мольбертами, этюдами и громоздкими масляными картинами как достойный пример к которому должен стремиться каждый начинающий художник. Тюбики с красками хранятся в небольших деревянных комодах, в выдвижных ящиках обитают картины прошлых лет, а кисточки разных размеров, плотно прижатые друг к другу, стоят в подставах ворсом вверх.

Высокие окна освещают маленькую обитель искусства. Дневной свет – важный инструмент для художника.

Около моего мольберта с белым полотном стоит небольшой столик, на котором разложены кисти разной толщины, масляные краски, стаканчик с водой и палитра для создания новых цветовых гамм.

На спинке стула висит фартук и подражая своим товарищам по искусству, надеваю спец-халатик, чтобы великий недохудожник не испачкал краской свою очаровательную мордашку.

Наша группа одаренных творцов прекрасного маленькая и довольно уютная. Живопись – это действительно дар, которым обладают единицы, поэтому спрос на факультатив небольшой. Господи, ну что я здесь забыла?

Грациозно занимая свои места за мольбертами, на первом плане сидят три девушки, одна из которых – Кэт.

Три мольберта стоят позади, один из которых занимаю я. Небеса уберегли меня быть выдающимся лидером очередного факультатива. Возможно, никто и не увидит мои жалкие попытки нарисовать что-то стоящее.

Пепельные волосы Кэт собраны в высокий пучок, чтобы не мешать творческому процессу и не отвлекаться на непослушные пряди. Она несколько раз оборачивается и подбадривающе мне улыбается, но во взгляде её изумрудных глаз сквозит замешательство. После вчерашнего ей неловко также, как и мне. Узнать чужие тайны – очень интимный момент, а мы с Кэт еще не такие подруги, чтобы изливать друг другу душу. Хотя если признаться честно, я ждала от нее поддержки, желая увидеть бойкий нрав этой девушки в действии. Но Кэт предпочла молчаливо наблюдать и слушать, не ввязываясь в конфликт. Нельзя её винить, но неприятный осадок на душе остался.

– Наше первое занятие, господа художники, – столько пафоса, что я непроизвольно прыскаю от смеха, скрываясь за мольбертом, – знакомство с вами и вашим внутренним миром. Хочу, чтобы вы отразили состояние своей души на чистом холсте бумаги, взглянув на которой я сразу же понял, что творится у вас внутри, – мистер Ральф прикладывает ладони к сердцу, мечтательно устремив свой взор в пространство.

Мне бы сейчас похмелиться, а не вытаскивать печаль и тоску из души, облачаю их в картину.

– Хочу узнать в… – прекрасные, высокие речи мастера прерываются наглым и нетерпеливым стуком в дверь и незваный гость даже не дожидается разрешения, чтобы войти. Только один человек способен на такое хамское поведение…

Дверь судорожно открывается и когда на пороге появляется его высочество Надменная Задница сердце уходит в пятки от страха.

– Мистер Хард? – британец широко улыбается профессору и бесшумно прикрывает дверь, извиняясь за вторжение.

Не позволяйте ему остаться! Умоляю.

Устремляю просящий взгляд на мистера Ральфа, но тонкая, впечатлительная натура художника полностью поглощена таким интересным и ярким объектом, как Томас Хард.

– Вы разве записаны на факультатив?

– Мистер Ральф, это же искусство, – медленно плывет к свободному мольберту, – разве можно предугадать, когда вдохновение снизойдет на тебя и заставит творить? – от чарующего и тягучего голоса Томаса, похожего на приторную карамель, меня передергивает. Не выдерживаю и оборачиваюсь, пуская в Харда холостые убийственные молнии. Кареглазому черту абсолютно плевать! Натренированный безразличием и развивший чувство абсолютного превосходства, Том не обращает внимания на мое возмущение.

– Позвольте остаться и понаблюдать за творческим процессом? – любезность британца хлещет через край, как дешевое вино. Хард ослепительно улыбается и обращает взор своих полыхающих омутов на меня, приковывая взглядом к месту.

Замечательно! Новый способ развлечения для кареглазого дьявола – издеваться над моими художественными навыками.

– Оставайтесь, мистер Хард, оставайтесь, – тревожно смотрю на мастера, уповая на чудо и изменчивость решения художника, но мистер Ральф ослеплен харизмой этого подонка и слишком впечатлен разыгранным спектаклем. Его даже не волнует возмутительный факт того, что Хард занял свободное место за мольбертом до того, как получил разрешение остаться.

Как любой итальянский художник Бернард Ральф – очень чувственная, тонкая и эмоциональная натура, живущая мечтами в воображаемом нарисованном мире. Красивые речи об искусстве зажигают его сердце, до краев наполняя любовью. В свойственной манере для многих художников мистер Ральф всегда носит яркие береты и обладает завивающимися усами, кончики которых смешно подрагивают, когда мастер улыбается.

Напеть дифирамб и получить одобрение художника для Харда не составило труда.

Умеет подлизывать задницу ради достижения своих целей!

– У вас есть несколько часов, чтобы подумать об образах вашей картины, – Томас насмешливо усмехается, развалившись на стуле как гребаный завоеватель мира. – Представить их. Ярко и красочно. – Меня бросает в пот. Чем больше мистер Ральф говорит, тем страшнее начинать. Один вид красок и кисточек меня пугает. Я не умею обращаться с художественными инструментами. Живопись – вообще не моё! А еще Хард сидит запредельно близко и дышит мне в спину, подготавливая язвительные шуточки.

Это всё последствия похмелья.

– Не теряйте драгоценных минут, – голос мистера Ральфа выводит меня из ступора, и я несколько раз моргаю. Разглядываю тюбики с красками, касаюсь кончиками пальцев мягких кисточек. Я в ужасе от того, что со всем этим делать! С чего начать?

– Ты выглядишь так, словно тебя завели в секс-шоп и бросили, заставив самостоятельно выбирать игрушки… – возмущенная таким заявлением, вспыхиваю негодованием и оборачиваюсь, тараня Харда взглядом. Мои щеки пылают от стыда, а злость желает вырваться наружу и поразить этого несносного подлеца, нарушающего моё спокойствие.

– Это всего лишь краски, Льюис.

Кареглазый черт прав. Это курсы живописи, а не игра на выживание. Попробовать что-то новое – это опыт.

Дрожащей рукой беру тюбик с черной краской и откручиваю колпачок и всё это под пристальным вниманием шоколадных глаз. Нахожу палитру овальной формы с небольшим отверстием для большого пальца и выдавливаю каплю краски на деревянную поверхность, временно отложив инструмент художника в сторону.

Теперь кисть.

Нужно четко представлять, что именно ты хочешь нарисовать: изящные и тонкие линии или размашистые и большие; чувственные или грубые образы.

Я даже не знаю, как правильно держать кисточку в руке, поэтому выбираю с ворсом средней толщины. Руки так нещадно трясутся – нужно было похмелиться, хоть немного – что я роняю кисть на пол и в творческой тишине студии кажется, что рухнул небоскреб.

Хард довольно фыркает и только опасение, что его выставят за дверь как нарушителя тишины и покоя, удерживает эту скотину от припадочного смеха. Тоненькая кисточка лежит возле ног британца.

От несправедливости готова завопить в голос или разрыдаться. Поджимаю губы и наклоняюсь, чтобы подобрать утерянный инструмент, но непроизвольно скольжу взглядом наверх, бесстыдно разглядывая Томаса. Как назло, задерживаю взгляд в области паха Харда, которым эта скотина ради смеха и развлечения, намеренно подмахивает. Я подпрыгиваю на стуле, не зная куда деться от стыда.

– Вдохновляешься, Майя, – обворожительная улыбка подонка пленит моё сердце и заставляет поднять взгляд.

Хард обладает особой властью и силой, когда я так низко опустилась перед ним.

Резко выпрямляюсь, отбрасывая растрепавшиеся волосы в стороны и крепко сжимаю проклятую кисточку в ладони.

– Искусство – это спокойствие, а ты вся напряжена, – Томас привстает и вместе со стулом почти вплотную подсаживается ко мне со спины. Резкий и острый запах ментольной свежести проникает в легкие. Я судорожно сглатываю, сильнее сжимая кисточку. Близость Харда меня волнует. И совершенно не трогает этого подонка.

Британец расслабленно сидит за моей спиной, осматривая студию и всматриваясь в образы и линии на мольбертах девушек. Безупречный и холеный мерзавец рядом с которым мне трудно дышать и четко мыслить. Маленький образ настоящего и губительного совершенства за моей спиной облачен в привычную для себя одежду: белоснежная футболка и темно-синие джинсы.

– Давно ты перестала носить лифчик? – Хард заглядывает мне за плечо, откровенно разглядывая грудь под тонкой тканью футболки. Горячее дыхание британца приятно ложится на кожу и струится по плечам, забираясь под футболку и легко касаясь упругой груди. Соски твердеют и возмущенно торчат – маленькие предатели.

Ведёт себя как ни в чем не бывало. Словно и не было вчерашних обидных слов и его низкого поведения. И куда делась моя злость на Харда?