скачать книгу бесплатно
Время тянется клейкой резиной, запрещая колдовать. Не знаю, кто все эти люди, черпающие вдохновение в затворничестве, но я уж точно не отношусь к их числу.
Вечерами я разбираю семплы на ноуте, продумывая новые вариации для синесцен, а Юджин создает видимость заботы о домашнем очаге. Забавно, что из нас двоих только у меня хватает честности признать, что ведение хозяйства не вызывает никаких эмоций, кроме раздражения.
Зато… В производимом уюте чувствуется чуть ли не физическая целостность. Мне кажется, еще чуть-чуть, и его можно будет измерить.
Юджин ставит чайник. Потом выдает мне миску с засохшим еще до нашего приезда овсяным печеньем и садится напротив.
– Нож заворачиваю в полотенце, чтобы тебя не пугал, – говорит мой друг и показывает мне, что опасный сверкающий подлец отправляется подальше в темный ящик.
Иногда мне кажется, что я люблю Юджина, но на самом деле это не более чем попытка выдать желаемое за действительное. Мы с детства знакомы. Многое повидали вместе. И пускай я не таю на него зла за отказ принять мой отказ, ведь с тех пор уже пять лет прошло, нет. Только не любовь.
– Однажды давно, – говорю я. – Человек по имени… ну скажем, Заводной Барабан подсмотрел в Сети одну интересную технологию. Он не искал этот клад намеренно, но как часто бывает с увлеченными персонажами, им чаще других улыбается удача. Заводной Барабан обнаружил способ фиксировать поток неких… скажем так… частиц, излучаемых… в ответ на изменение твоего эмоционального состояния. Статья описывала способ захватить и удержать на физическом носителе ткань любого существующего чувства.
– Чувства — это химическая реакция.
– Меня поражает то, что даже через полгода работы с этой самой «материей чувств» ты продолжаешь повторять подобные глупости, – вздохнула я.
– А тебе лишь бы поумничать.
Иногда мне кажется, что Юджин безнадежен (впрочем, наверняка он то же самое думает обо мне).
– Заводной Барабан попытался собрать катушку, как было предписано в инструкции, но ему недоставало знаний. Тогда он прибег к помощи двух друзей — весьма амбициозных и талантливых технарей. Разобравшись в том, как записать собственную радость на катушку, Барабан попытался записать грусть, а потом похоть, сожаление, страх и восторг. Раз за разом ему это удавалось.
Но тут всплыла небольшая проблемка. Эмоции можно было записать, но при этом невозможно воспроизвести. Аппарат имел устройство вывода по типу вольтметра: чем «мощнее» записанная эмоция, тем ярче светилась лампочка.
Путем нехитрых рассуждений Барабан пришел к выводу, что раз записанные эмоции воспроизвести нельзя, но при этом включается свет, значит…
Я молчу, ожидая, что Юджин закончит фразу.
– Э-э-э…
– Значит, их можно использовать как источник энергии!
– Ты эту историю сама придумала или вычитала где-то? – Юджин хмуро приподнимает бровь.
– Это еще не конец. Дальше Заводной Барабан начал думать, как лучше всего применить полученный «двигатель». Разумеется, легче всего было бы продать его какой-нибудь ведущей корпорации, но наш герой мыслил несколько шире. Сам он не был ни ученым, ни программистом, ни даже технарем. Но он был умен и умел убеждать.
Вскоре команда настоящих специалистов плотно исследовала технологию, обнаруживая все более и более необычные следствия.
– Ты мне так и не ответила, – перебил Юджин. – Это выдумка или нет?
– Первым из них стало открытие необычного «поля» вокруг катушки. Эмоции, а точнее — частицы, которые генерировало их появление, формировали некое атипичное поле. По типу электромагнитного поля, присущего электронам. Поле эмоций не только существенно повышало пластичность ткани нашего мира, но и выплескивало на его поверхность неуместные артефакты. Знаешь, что это такое?
– Типа автомобильного колеса в раскопках древних египтян?
– Диск Сабу — это не автомобильное колесо, если ты о нем.
– Я просто наугад сказал. Вещь, которой не может быть там, где она есть.
– Да. Но поскольку мама Заводного Барабана с детства заставляла его убираться в комнате, он прекрасно знал: у каждой вещи есть свое место. И раз неуместные артефакты попали к нам сквозь загадочное поле катушки, то и мы можем попасть через это поле к ним на родину.
– Путешествия по мирам? Старо как… мир. Кек.
– Это лишь декорации, Юджин. И спектакль мы уже видели. Но разве не интересно тебе заглянуть за кулисы? Увидеть механизмы, поднимающие занавес и управляющие движениями кукол? Для подобных путешествий требуется ресурс, не говоря уже о необходимости этот ресурс содержать. Так и появился странствующий город-театр.
– Слыхал о странствующей коммунальной квартире. Это из той же оперы?
– Кто знает? Я никогда не видела ни того ни другого, но что касается театра… если он еще не существует, то рано или поздно обязательно появится.
– С чего ты взяла?
– Я много рассуждала о том, что будет, если нашу технологию вытащить из Сети. Сейчас мы пользуемся ею исключительно в музыке. Записываем эмоции и воспроизводим для публики. Что если производной нашего искусства является обычная физическая энергия, которую можно измерить?
– Ее и сейчас можно измерить, – фыркнул Юджин. – Количеством просмотров на Ютубе и покупок в Айтюнс.
– Я про то, как мы можем использовать это в дальнейшем!
– Я тоже!
– Ты так и не дослушал.
– Измерить энергию эмоций? Будущее, безусловно, наступило, но еще не настолько.
– Что такое искусство, Паш? Искусство, которым мы занимаемся. Которым дышит человечество.
– Ну… У искусства есть критерии. Автор, зритель и вроде как… эм… ну типа ты встретился с искусством лицом к лицу и после этого прежним больше не будешь, так?
– Да, и это самое важное. Это ключ! Когда мы начинаем думать, можно ли измерить искусство, все потуги в конечном счете сводятся именно к этому. Новая память — новая жизнь, это и есть та пресловутая «материя чувств», о которой я говорю. Мы умеем воспринимать. Все живые существа умеют. И когда мы воспринимаем, мы меняемся. Независимо от того, кто мы — бактерии или живой океан с планеты Солярис. Мы меняемся, а значит, рождается новая память. Которую можно измерить.
– При чем здесь искусство?
– Мир так или иначе заточен под то, чтобы мы сталкивались с переменчивыми условиями. Иначе не было бы смысла в открытости живых систем. Не было бы смысла в дискретности живых единиц и в преемственности «живой» памяти. Все, что способно вызвать новые эмоции, полезно миру.
– Опять ты об этом! У меня твои теории скоро из ушей полезут.
– Поэтому нам хочется любить и путешествовать! Менять обстановку. Изучать. Познавать. И созидать. Искусство — это мощнейший рычаг в создании эмоционального потока. Того, который Заводной Барабан однажды смог зафиксировать и удержать на своей удивительной катушке.
– Допустим. Хочешь сказать, вся суть эволюции сводится к поиску вечного двигателя? – спрашивает Юджин.
– Даже если мы его найдем, эволюции будет плевать, – говорю я. – Заводной Барабан просто пополнил кулинарную книгу человечества. Я говорю о том, что именно восприятие и чувства являются фундаментальной базой жизни как таковой. Бактерии чувствуют тепло и совершают двигательные колебания к нему. Человек, стоящий на карнизе, делает шаг назад, движимый инстинктом самосохранения. Даже когда ты уже обзавелся потомством, твое существование еще нужно миру, потому что каждую секунду ты способен воспринимать. Способен генерировать память. А память — это компьютерный код бытия.
– Мы до сих пор не знаем, что такое память, Кира, – вдохнул Юджин. – Ты любишь строить гипотезы на основе научных фактов, но уходишь от них слишком далеко. Память за пределами Сети никто не видел. А внутри Сети бОльшая часть людей попросту не умеет находиться.
– Я вижу ее своими глазами каждый раз, когда там оказываюсь. И чувствую себя рыбкой, выпрыгнувшей из аквариума. Мы не знаем, что делать с этой информацией. Странствующий город-театр еще не готов родиться. Так же как человечество не готово к Сети.
Юджин устало отставил чашку и посмотрел на меня с сочувствием. Иногда у меня возникает неприятное ощущение, будто я нахожусь в кабинете психиатра, которому пытаюсь доказать, что видела летающих единорогов. Паша умеет делать такое лицо.
– Не человечество, – говорит он. – А ты. Никогда не понимал, по какому принципу работают зеркала. Почему одни проходят и прекрасно себя чувствуют, а другие сосут пинас.
– Я уже объясняла тебе.
– Да-да, эмпатия и все такое. Это херь собачья. Наверняка все намного сложнее, как это всегда и бывает. Человек думает, что гениальное устройство мира сводится к чему-то простому, а по факту выясняется, что склонность упрощать, наоборот, мешает работе.
– Я и не говорю, что мы должны стремиться к упрощению. Но раз уж нам приходится вращаться в таких сложных сферах, нужны какие-то аксиомы. Система универсальных знаков. Или по крайней мере то, что в перспективе может ими стать.
– Лучше не иметь никаких аксиом, чем иметь неверные.
– По-твоему, сетевая эмпатия — чушь?
– Упрятать объяснение рационального мира в сферу интуитивных догадок — это все равно что лечить зубную боль шаманскими песнопениями.
– Эмпатия и интуиция — разные вещи. У Ткача, например, великолепная интуиция на тренды. PANDA, считай, за полгода поднялась до нынешнего уровня от крошечной ноунейм-группы ВК. Благодаря ему. Ты видел хоть раз в жизни, чтобы кто-то настолько чутко чувствовал настроение общества? Предугадывал веяния моды? Такие люди встречаются реже Чеширских Котов, а спрос на них растет с каждым годом.
– И что? – с показным безразличием фыркнул Юджин.
– А то, что все эти бонусы не отменяют того факта, что в Сети Ткач не может продержаться и трех минут. Еле-еле вывозит преддверие второго уровня. Интуиция есть, эмпатии нет.
– Ты меня окончательно запутала. Давай лучше ешь!
В вечернее время наш кое-как обжитый маяк преображается. Здесь появляется какой-то таинственный уют. Понятия не имею, чем это объяснить — может, шелковым теплом светильников или обилием дерева, а может — нашими клетчатыми покрывалами и мелкой утварью. Гость никогда не угадал бы, сколько мы здесь живем. Складывается впечатление, что пару-тройку жизней как минимум.
***
Мы утопаем в грушевых полях.
Груши растут прямыми рядами по старому укладу тех, кто их высаживал. И кто давным-давно покинул эти скалистые утесы. Узловатые ветви причудливо вплетаются в лазурное небо, когда я глажу их листья ладонями. Весной, пробуждаясь после коматозного состояния, природа орошает брызгами цветения безжизненный камень. Листья на деревьях не успели появиться, розовый цветок распустился и ждет пчелу. А я — весточки с континента.
Поля, на которых еще недавно высаживали рядами лаванду и подсолнух, теперь по горло заросли сорняком. Теперь здесь настоящая хиппи-община, прибежище любого заплутавшего пилигрима.
Только в оглушительной тишине голоса кажутся ненастоящими, словно мистер Ветер записал их на пленку и теперь воспроизводит.
Меж грушевых рядов кто-то бросил ванну — некогда белоснежную, а теперь изрядно проржавевшую в точке слива. Наверное, во время дождя ванна до краев наполняется водой, и потом эту воду можно использовать для полива сада. Я читала о том, что в этих краях с пресной водой напряженка.
Когда я лежу в нагретой солнцем ванне, провожая взглядом молчаливые облака, меня не покидает ощущение, что память, затопившая эту территорию, настойчиво пытается мне что-то рассказать. Я лежу босиком, бросив шлепки снаружи. Пупырчатая тень грушевой листвы изучает карту моих веснушек.
За пределами добра и зла, правды и лжи, любви и ненависти, зависимости и свободы простирается бесконечное пространство незнания. Пока весь мир движется вверх и умножает полученные знания о самом себе, я каждый раз выбираю право ступить в неизвестность, не имея никаких догадок о том, что меня там ждет.
Неистовая солнечная радиация топит бледную паутинку снега на горных вершинах, и облака путаются в ней как…
Кто прислал нам письмо?
Что вам нужно в этом одичавшем, скалистом, забытом всеми краю?
Когда я прокручиваю в уме эти вопросы, в голову невольно просится отрывок из «Левой руки тьмы» Урсулы Ле Гуин. Этот отрывок всегда мне нравился, потому что он как нельзя нагляднее иллюстрирует то, что с нами происходит. Там говорится о таком важном навыке, как умение задавать правильные вопросы.
Шаманская община где-то глубоко в горах, например, владеет неким тайным знанием: они умеют задавать вопросы и получать ответы. Гонимый жаждой узнать день своей смерти, король приходит к ним за тайным знанием. Но не получив ответа, сходит с ума и погибает в темнице.
Правильные вопросы. Когда мы научимся спрашивать, ответы сами перед нами раскроются. Эта прописная с виду истина слишком часто прячется в шелухе обыденности, а мы, поколение за поколением, продолжаем спотыкаться на тех же граблях.
Я лежу в пустой, нагретой солнышком ванне среди цветущих груш. У меня есть чистая вода, сытная качественная еда и свободное время. Это идеальный стартовый пакет, чтобы ощущать перманентный стыд — за всеобъемлющую гиперинфляцию мироощущения, захлестнувшую наш возраст с головой.
С самого детства меня не покидало ощущение, что где-то, безнадежно и всецело охватывая нашу жизнь, существует некая великая Тотальность. Некий абсолют, не ограниченный нашими знаниями о нем. Не ограниченный ни бедностью языка, ни отсутствием механизмов его познания. И как бы дискретен ни был мир вокруг, я всегда пыталась ухватить эту Тотальность. Реализовать ее через творчество, книги, компьютерные игры, общение с прекрасными людьми…
А потом обнаружила Сеть.
***
Однажды, когда зловещая таинственность вокруг бесхозного письма улеглась, а абстрактные споры изрядно утомили нас обоих, мы с Пашей вновь сидели на кухне за столом. Несмотря на то что днем мы зачастую даже не здороваемся, так как встаем в разное время, совместный ужин давно стал чем-то вроде традиции.
– Я почти собрал батарею, – с гордостью сказал Юджин. – Не хватает красных носков. У тебя нет случайно?
Я ждала этого дня. Дня, когда Юджин созреет для очередной авантюры.
– Пара нужна? – я пока не ем, жду, когда остынет. – У меня есть один с полосочкой.
На этот раз готовил Паша. Получилось неплохо, но с солью он явно перестарался.
– А второй где?
– Второй носок? Над этим ломают головы поколения ученых.
– Серьезно, Кира. Нужна именно пара. Так написано в инструкции. И желательно без этих твоих импровизаций. В прошлый раз мы взяли миску не того объема, и системник сгорел быстрее, чем прошла загрузка.
– Ткач в курсе?
– В курсе чего?
Смотрю на Юджина, сдвинув брови.
– Ткач в курсе, что ты хочешь взломать очередное зеркало?
– А ты? Разве не хочешь?
– Ткач запретил это делать. По крайней мере без него.
– Без него мы и не сможем. Пока нет Интернета, сама знаешь, в Сеть не выйти даже с компа. Не то что через зеркало. Но нам ведь никто не мешает подготовить батарею к приезду ребят.
Молчу.
– Ну так что? – не уступает Юджин. – Что там по носкам?
– Я поищу, но ничего не обещаю. Можно сгонять в Фанагорею. Там наверняка есть магазины, из которых еще не все успели растащить.
– В идеале бы и Сеть провести… Но с этим я точно один не справлюсь. Тарелка в сарае. Починить не могу. Не хватает кое-каких деталей, лучше не бери в голову.
– Значит, будем ждать приезда Ткача, – я категорично накалываю аппетитный мясной кусочек на вилку. – Считай, что у тебя отпуск. Классно же. Отпуск у моря – и никакой работы.
Юджина явно не радует такой расклад. Он вообще был против переезда — Ткач настоял. Наши манипуляции с Сетью принесли Пашке немало крутых ништяков: деньги, славу, доступ к модельным девкам, ну и конечно, наркотикам всех сортов. Юджин не хочет верить, что вся его роскошная жизнь безвозвратно перетекла в хибарку на маяке по моей милости.
