Слепой жребий

– Ты здесь… я знаю, ты где-то здесь, – шепчу я, продолжая бессмысленно вглядываться в прохожих, когда за спиной раздается противный дребезжащий клаксон.

Я едва успеваю отскочить в сторону, и мимо меня проносится какой-то велосипедист. Он одет во все черное, и я делаю отчаянную попытку ухватить его за пальто, но пальцы смыкаются вокруг пустоты.

Глава 7

Сегодня кабинет медиума Джены снова открыл свои двери. И тому есть очевидная причина – деньги. За студию в Бруклине я плачу три тысячи долларов в месяц и почти столько же за квартиру в Гарлеме.

Когда за разговор с духами мертвых ты получаешь от ста до двухсот долларов в час, платить по счетам не составляет большого труда. Но когда ты все свое время тратишь на поиск ублюдка, искалечившего твою жизнь пять лет назад, или же на убийцу, который безнаказанно кромсает своих жертв на протяжении уже нескольких лет, и не получаешь за это ни копейки – каждый новый счет вызывает в тебе панику. Запись пока неполная, мне нужно время, чтобы снова прийти в форму: ловко тасовать карты, таинственно округлять глаза, прощупывать воздух пальцами, но главное, придавать своему голосу грудное, или, как я люблю называть, замогильное звучание. И все же Грета Фишер – женщина с выраженной тревожностью и гиперопекой по отношению к тридцативосьмилетнему сыну, а также любительница розового цвета – не заметила ни моей рассеянности, ни волнения. Когда в комнату «вошел» дух ее покойного мужа Карла, она, как и всегда, вытянулась в струну, и, поправив оттопырившиеся край пиджака на животе, тут же начала рассказывать ему о наболевшем:

– Карл, а ведь я сделала, как ты сказал. Я дала им больше свободы, чем хотела. Но она… эта девица… девушка… ох, она спит до обеда, ты представляешь? Она не думает о том, что Майку нужно гладить рубашки, он ведь работает в банке! Он сам, ты представляешь, он сам их гладит…

– А почему это так вас беспокоит? – спрашиваю я, украдкой поглядывая на часы. До конца сеанса десять минут. – Он взрослый мужчина, почему он не может сам погладить свои рубашки?

– Это же не мужское дело! Он мужчина, а не домработница. Карл, ты хоть раз гладил их? – продолжает возмущаться миссис Фишер, даже не замечая, что вопрос ей задала я – Джена, а не ее покойный супруг Карл. – Нет! А почему наш сын должен? Я хотела сделать сама, но он не дал… понимаешь? Я видела стыд и неловкость в его глазах, ему было неприятно, что я это заметила. А эта гадюка, мало того, что спит до обеда, так и работает всего три дня в неделю.

Вовремя успеваю опустить голову, чтобы не вытаращить на нее глаза в молчаливом изумлении. Она не просто мешает своему взрослому сыну самостоятельно жить, но еще и негодует, как он – мужчина! – может сам себе гладить рубашку?

А что в этом такого? У него что, руки не из того места растут?

– А чем занимаетесь вы? Как проходит ваш день? – интересуюсь я, справившись с эмоциями. – Вы прислушались к советам Карла?

– Ох, это… ну, я попробовала сходить на танцы… но сложно там… слишком много парфюма… у меня же астма… кулинарные курсы – тоже не мое… этот повар ничего не смыслит в приготовлении пастушьего пирога. Противный тип…

– Может быть, попробовать книжный клуб? Вы же любите читать?

– Не знаю…. А почему мы снова говорим обо мне? Карл, Майку плохо, это сейчас куда важнее меня!

– Для Карла вы, Грета, всегда были и остаетесь на первом месте. Он переживает за вас…

– А как же Майки? Как я могу читать книги и ходить в какой-то клуб, когда наш мальчик сам себе жарит картошку на ужин? Как? Карл, помнишь, как мы смотрели на то, как мучается сын твоей троюродной тетки, и ведь подумать тогда не могли, что у нас может случиться такое же…

Тот факт, что она уже попробовала себя как минимум в двух секциях, вселяет в меня надежду. Главное, подобрать нужный ключ, и миссис Фишер непременно найдет занятие по душе, способное ее не просто увлечь, но и прежде всего отвлечь от личной жизни ее взрослого сына.

– Джена, я же его не слышу… что он говорит? Что мне делать?

– Он предлагает вам записаться в книжный клуб.

– К черту этот клуб! Что мне делать с этой гадюкой? Я ведь только из-за тебя, Карл, не выставила ее за дверь. Я ведь послушала тебя, дала ей шанс, и что теперь?

– Мне очень жаль, но он ушел, – отвечаю я, фокусируя взгляд на специальной точке на стене. – Он устал…

– Что значит, устал? – Грета Фишер тяжело поднимается со стула, возмущенно озираясь по сторонам, точно пытается разглядеть его удаляющуюся фигуру. – Карл, вернись! Какого черта ты вытворяешь? Как это устал? Ты там только и знаешь, что отдыхаешь, и, кажется, совсем про нас забыл. Как ты можешь быть таким спокойным?!

Качаю головой. Мне больше нечего добавить.

Миссис Фишер ничего не остается, как положить на стол сто долларов, и, тяжело вздохнув, начать свой путь к выходу. Я помогаю ей надеть розовую шубу из искусственного меха, и, проводив за дверь, позволяю себе выдохнуть с облегчением.

– Хорошо, что сегодня у меня записана она одна, – говорю я, запирая дверь студии.

Захожу в комнату для спиритических сеансов и, включив напольную лампу, по очереди задуваю свечи, а также выключаю заунывную медитативную музыку, которой целый час мучила не столько миссис Фишер, сколько саму себя.

«Джена, соберись! Нужно снова войти в форму», – мысленно даю себе установку, окидывая пространство придирчивым взглядом.

Теперь, когда папки с досье надежно спрятаны под кушеткой, на столе снова стоит хрустальный шар, а по углам расставлены свечи и палочки благовоний, комната выглядит опрятной и таинственной, какой она и должна быть для моих пациентов. Но едва я успеваю испытать чувство удовлетворенности, как в ящике моего стола пищит телефон, оповещая о новом сообщении, а также явственно напоминая о том, как я была близка к провалу.

* * *

У меня два непрочитанных сообщений. Одно от мамы, которое я уже видела пару часов назад, а второе пришло только что, и оно от Кевина.

Открываю его и тут же впиваюсь взглядом:

«Проверил список. Дела давно закрыты и на серию не похожи. Увечья схожи, но почерк разный. Тебе нужно отдохнуть. Готов с этим помочь. Жду ответа. Время пошло».

Перечитываю сообщение, обращая внимание на смысл, скрытый между строк: «дела давно закрыты» – ты впустую тратишь мое и свое время; «увечья схожи, но почерк разный» – ничего примечательного и достойного твоего внимания; «тебе нужно отдохнуть» – держаться подальше от убийств и прочих опасных ситуаций; «время прошло» – я хочу знать, где ты и чем занимаешься, в противном случае брошусь тебя спасать, используя все ресурсы полиции.

Власть, контроль, подчинение…

Тяжело вздыхая, сообщаю ему, что у меня все в порядке, и только после этого открываю файл с именами, который составила несколько дней назад.

В этом списке шесть женщин, включая Линду Саммерс. Меньше всего на свете Кевин хотел мне давать хотя бы какую-то информацию, и все же фраза «увечья схожи, но почерк разный» – говорит о том, что я на верном пути.

Эми Милтон – жена и мать двоих детей, работала горничной в отеле, увлекалась фотографией, мечтала сделать персональную выставку. В день убийства в местном баре «Дринкери» выступала рок-группа «Мусорный мальчик», и, хотя тело женщины было найдено возле мусорных баков, связи с участниками музыкального коллектива установлено не было.

– … Были отрезаны половые органы, – читаю я подробности в статье.

С этими словами встаю со своего кресла и сдвигаю в сторону тяжелую портьеру, скрывающую мою рабочую доску.

Вписывая в верхний левый угол имя Эми Милтон, я понимаю, что она, возможно, была первой жертвой серийного убийцы.

Следом идут пятидесятивосьмилетняя Нэнси Оуэн, убитая осенью 2015-го, шестидесятилетняя Франческа Мессони – 2016, пятидесятилетняя Мелисса Фриск – 2017, шестидесятилетняя Бобби Джексон – 2018 и наконец, пятидесятидвухлетняя Линда Саммерс.

– Ты начал в две тысячи четырнадцатом, или это просто самая ранняя жертва, которую мне удалось найти? – спрашиваю я, кусая кончик ручки. – Одно убийство в год, почему? Или я кого-то упускаю?

Начинаю ходить от одной стенки к другой, попеременно бросая взгляд то на фотографию Линды Саммерс в верхнем правом углу доски, то на Эми Милтон в левом и всех остальных, которых разместила сразу под ней. Разный рост, вес, раса… Даже несмотря на схожий возраст, все они выглядят по-разному: кто-то молод и привлекателен, как Бобби Джексон, а кто-то, напротив, рыхлый и отечный, как Нэнси Оуэн.

Как именно ты отбираешь своих жертв? Оскопление – это попытка очистить тело от гендерного неравенства или… это какой-то ритуал… Что это значит для тебя?

Глава 8

После нового вторжения в мою квартиру, случившегося 25 октября, я будто снова проживала ужас пятилетней давности. С одной лишь разницей: в этот раз я не могла поговорить об этом ни с мамой, ни с Джесс, ни с кем-либо еще…

Тогда я просто включила свой лаптоп, и чистый лист, растянутый на весь экран, вобрал в себя всю мою боль и отчаяние. Это было письмо, которое я писала себе, но отправила… папе.

В тот день мне хотелось быть услышанной именно им. В тот день я, как никогда прежде, нуждалась в его поддержке.

И он дал мне то, чего я так желала, и даже больше… теперь мы с ним ведем тайную переписку. И то, что мы печатаем в письмах, словно навеки остается скрытым в нашей личной переписке и никогда не поднимается при личных встречах. Это моя исповедь, а он словно мой проводник в этой непростой беседе с самой собой…

Я читаю статью касаемо расследования смерти Линды Саммерс, когда на экране моего лаптопа всплывает уведомление: новое письмо от пользователя [e-mail]

Сворачиваю окно браузера и, облокотившись на спинку своего кресла, разминаю затекшую шею, пока загружается текст письма.

«Привет, мой Светлячок!

Мне тоже бывает грустно и одиноко… В такие моменты хочется убежать ото всех и, как в детстве, забраться на большой дуб, что рос в конце участка… в домик, который я там соорудил, в мою крепость. Я тебе никогда об этом не рассказывал, но… когда умер мой дедушка… мне было стыдно плакать при маме и бабушке… мне было уже пятнадцать лет, когда я потерял того, кто заменил мне отца. И вот я остался единственным мужчиной в семье и не мог распускать нюни. А мне хотелось выть от этой утраты вместе со всеми.

И ночью, когда никто меня не видел, я спрятался в домике на дереве и просидел там до самого утра… Я плакал, разговаривая с дедом, рассказывая ему свои яркие воспоминания… но, несмотря на то, что я был один, в ту ночь я был не одинок. Я знал, что дед рядом со мной, что он надежно укроет меня от злого ветра грядущих перемен. Его мудрость осталась во мне…

В ту ночь, несмотря ни на душевную пустоту, ни на беспомощность, я чувствовал себя в безопасности. Но мне тогда было только пятнадцать, а потому утром я, конечно, ругал себя за эту излишнюю сентиментальность. Домик на дереве показался мне местом слабости, а не крепостью. А потому в тот же день разломал это место.

Однако с годами я понял одну важную вещь: крепость – это не место, это состояние души. И стоит тебе ее единожды построить, она навсегда останется с тобой».

Мои губы растягиваются в смущенной улыбке, когда я читаю его подпись: «Твой папа-утка». Это прозвище я дала отцу, когда он впервые пришел домой в ярко-желтой строительной каске.

«Привет, папа-утка!

К счастью, у меня никогда не будет такой истории. Ведь мой отец всегда рядом со мной, хотя и без домика на дереве. Но я рада, что ты со мной поделился. Теперь у нас стало одним секретом больше.

Хотела бы и я найти свой замок… но, кажется, стоит мне к нему приблизиться, как он тут же рассыплется… от нахлынувших воспоминаний. Я снова остаюсь стоять одна на пустом и холодном морском берегу моей уже взрослой жизни.

До замка еще далеко, папа.

Пока я все еще пробираюсь через густую чащу, где за каждым раскидистым деревом мерещится мой враг… я точно знаю, он где-то здесь… наблюдает за мной, прислушивается, принюхивается… он что-то задумал, но я не могу понять, что… это сводит меня с ума. Он запутывает свои следы, и я хожу по кругу. Как будто это уже не мой лес, а его.

Я заблудилась в этом лесу, понимаешь? А мне так хочется снова выйти к морю. Жить свою жизнь, ту, какой она могла быть, если бы…

В моей жизни так много переменных…

Кажется, я окончательно запуталась. И он вновь вынуждает меня сделать выбор…»

Я дважды перечитываю свое письмо, после чего ставлю подпись – «Твой Светлячок» и только после этого нажимаю кнопку «отправить».

* * *

Вот уже больше двадцати минут, как экран моего лаптопа сохраняет свою статичность, и я невидящими глазами смотрю на текст, не пытаясь прочитать и строчки из этой криминальной заметки.

Я знаю ее наизусть, но сильнее прочих цепких слов и мыслей, которыми автор щедро наполнил свой небольшой текст, в голове у меня пульсирует только одно: «Нью-Йоркский скопец». А на столе исчерканный лист бумаги жестоко напоминает о тщетных попытках понять, кто же он такой, Нью-Йоркский скопец. Я все еще держу наготове карандаш, в надежде на внезапное озарение, но чуда не происходит. Очевидно одно, он существует, и уже порядка пяти лет безнаказанно убивает и оскверняет тела женщин, воплощая в жизнь неведомый мне замысел…

– Он убивает один раз в год… при условии, конечно, что я нашла всех, но их явно не много… – бубню я, тыча затупившийся стержень карандаша в бумажный лист. – Почему такой длинный период охлаждения? Может быть, это форма аккуратности? Попытка не засветиться? Значит, он не одержим какой-то идеей… не пытается воплотить в жизнь какой-то замысел… реализовать свою фантазию… это больше похоже на своеобразную месть, нежели на попытку подчинить… но почему оскопление?

От этих нескончаемых вопросов у меня звенит в голове. Закрываю уши руками, пытаясь сконцентрироваться на чем-то одном, но уже в следующий миг от бессилия хватаю телефон.

– Мерида, рад слышать! – отвечает Кевин, когда я уже собираюсь положить трубку. Голос у него запыхавшийся, точно он бежал марафон.

– У тебя все в порядке?

– Если ты позвонила сообщить о своем согласии, все станет просто чудесно!

– Даже так! Ну, тогда у меня к тебе встречное предложение, которое поможет мне быстрее принять решение относительно пятничного ужина.

– Все что угодно!

Хитро улыбаюсь, наконец отрывая взгляд от исчерканного листа.

Глаза тут же впиваются в статью, опубликованную 12 ноября в «Нью-Йорк пост», через два дня после убийства Линды Саммерс: «Тело стало холстом в руках убийцы».

– Тогда хочу знать все подробности о твоих успехах с мертвой художницей.

– Милая, с художницей все уже давно решено. Там не о чем говорить.

– И все же, дело до сих пор не закрыто…

– Виноват, но я работаю над этой оплошностью, постараюсь решить ее до конца этой недели.

– Даже так, – тяну я, поднимаясь со своего кресла.

Отдергиваю занавеску, и на меня, словно по команде, устремляют свой взор сразу шесть пар глаз. Поочередно смотрю в лицо каждой из них, точно здороваясь: Эми Милтон, Нэнси Оуэн, Франческа Мессони, Мелисса Фриск, Бобби Джексон и наконец, Линда Саммерс.

– То есть, это все-таки сделал ее брат?

– Это сделал убийца, и я отправлю его за решетку, чтобы одна очаровательная и любознательная красотка наконец перестала забивать свою голову всякой ерундой.

Качаю головой, закатывая глаза от этой приторно-слащавой речи. Он что-то говорит, продолжая упиваться своим превосходством, в то время как я веду нешуточную борьбу сама с собой. Часть меня отказывается признавать поражение, а потому, вновь встречаясь взглядом с женщинами на доске, я понимаю, что с таким подходом дело ему не закрыть ни на этой неделе, ни даже в этом месяце. Это серия, а не убийство в состоянии аффекта, каким он желает его видеть.

– … Я прочитал отзывы, там очень красиво, вкусно, и по вечерам играет живая музыка… – говорит Кевин, и я неожиданно осознаю, что он воспринял мое затянувшееся молчание как знак вынужденной капитуляции.

– А как насчет списка женщин, который я тебе давала с похожим почерком убийства за последние пять лет? Ты вообще его изучал, или тебе проще продолжить настаивать на том, что художницу убил слетевший с катушек брат?

Кевину требуется не меньше тридцати секунд, чтобы переварить полученную информацию, а, возможно, и подавить волну гнева, которую в нем каждый раз вызывает моя открытая непокорность.

– Ключевое слово – «похожим», – нарушает затянувшуюся паузу Кевин, все тем же раздражающим меня вкрадчивым голосом, точно разговаривает он не с равноправным зрелым собеседником, а нашкодившим несмышленым ребенком. – Все убийства в той или иной степени схожи, в конце концов, в каждом таком эпизоде есть убитый…

Тяжело вздыхаю, закатывая глаза. Если я продолжу слушать эту проповедь, у меня точно судорогой сведет челюсть.

– Я тебя услышала, – снова перебиваю его я. – Ко мне пришла пациентка…

– Что насчет пятницы?

– Давай поговорим об этом завтра, пока ничего не могу обещать.

Не дожидаясь его ответа, я вешаю трубку.

– Значит, переходим к плану «Б» – говорю я в пустоту. Сажусь за компьютер и прежде, чем меня охватит сомнение, пишу еще одно письмо.

В нем всего три предложения.

Шесть фотографий. Пять ссылок на публикации в СМИ. Без подписи, но есть адресат. [e-mail]

Глава 9

Еще месяц назад в моей жизни существовало правило, которого я придерживалась на протяжении нескольких лет: посещение родительского дома по воскресеньям строго по «своим дням», которые закономерно чередовались с воскресеньями Винсента.

Когда он придумал это жестокое и несправедливое расписание и внедрил его в нашу жизнь, я чувствовала себя настолько опустошенной и раздавленной, что у меня не было сил спорить и ругаться. Я молча согласилась и безоговорочно следовала ему. Теперь же, когда мы снова разговариваем, выходные в родительском доме стали похожи на какое-то театральное представление: тетя Джени носится с детьми по дому, пытаясь за несколько часов переиграть с ними во все мыслимые и немыслимые игры, Лия и мама хлопочут на кухне, участвуя в пассивной войне за звание лучшей хозяйки, и, разумеется, папа с Винсентом, сидя в кабинете, то молчаливо смотрящие куда-то вдаль, то активно обсуждающие новостную повестку. Но в момент кульминации мы всегда собираемся за обеденным столом, и в эти мгновения мое сердце наполняется таким теплом и счастьем, что я каждый раз незаметно щиплю себя, чтобы убедиться: это не сон.

– Не давай им печенье! – ругает отца Винсент, заметив, как тот украдкой угощает внука. – Дэни, Лео, пока не съедите индейку, никаких сладостей!

Мальчики на мгновение замирают на месте, точно два диких зверька, ошарашенных яркой вспышкой света, но не проходит и минуты, как они возобновляют свой бег по кругу, сопровождая его странными криками и улюлюканьем.

– Ну ты, конечно, стратег, милый, – подтрунивает Лия, тяжело поднимаясь со своего стула. Стула, который раньше был моим. Теперь же я сижу прямо напротив, рядом с мамой и по левую руку от отца.

– Ее сегодня снова стошнило, – бурчит мне в ухо мама. – Это плохой знак.

Лия выходит из гостиной, прихватив со стола тарелку сладкого батата. Поймав одного из мальчиков (сейчас, когда они одеты в одинаковые красные свитера с каким-то мультяшным героем, я даже не пытаюсь угадать, кто из них кто), я вижу, как она что-то говорит ему на ухо, после чего он берет дольку с тарелки и отправляет ее в рот.

– Вкусно, – озвучивает эту сцену мой папа, расплываясь в улыбке. – Сынок, а вы когда уезжаете в круиз? Не передумали?

– С чего бы? Лия, правда, уже обчистила все наши карты, но отпуску быть, правда, мы решили немного отодвинуть наше путешествие, чтобы снова собраться всей семьей у вас на Рождество.

– Ой, это же так здорово! – ахает мама, сияя от счастья.

– Ну, а в круиз выдвигаемся сразу после, двадцать шестого декабря самолет до Майами, там два дня, и грузимся на лайнер, – говорит Винсент, поливая кусок индейки клюквенным соусом.

– А что врач говорит? Противопоказаний нет?

– Мам, у нас все хорошо. Не волнуйся.

– Ты же знаешь, я не могу не волноваться. Вы все – мои дети. Вот станут мальчики постарше, поймешь меня, – ворчит мама, выпивая остатки вина из своего бокала. – Ну значит, двадцатого числа мы сможем все вместе пойти на премьеру мюзикла Джесс. Она обещала достать нам билеты. Прям как раньше, пойдем большой дружной семьей!

То ли от словосочетания «как раньше», то ли от «большой семьей» меня передергивает. Челюсти активно пережевывают мягкую запеканку из зеленой фасоли до тех пор, пока я не перестаю чувствовать вкус.

Интересно, она уже успела пригласить Ника?

Однако мои эмоциональные качели, похоже, остались без внимания мамы и Винсента, а потому я слышу, как они живо обсуждают сюжет «Вестсайдской истории».

– … Это очень похоже на сюжет «Ромео и Джульетты», но здесь уже вражда не между семьями, а уличными бандами. Джесс, разумеется, играет главную женскую роль – Марию, сестру лидера одной из банд, а вот кто будет играть ее возлюбленного – Тони, я так и не поняла. Она называла мне имена артистов, но связь в тот день была такой плохой…

Обычно связь становится плохой исключительно в тех случаях, когда разговор перестает двигаться в нужном направлении. Даже Джесс прекрасно поняла, что причиной маминого чрезмерного участия и заинтересованности в ее судьбе стала необходимость любой ценой добыть «плюс один билет» для меня, ее до сих пор неустроенной дочери.

– Джени, ты о чем задумалась? – Сквозь гул в ушах прорывается мамин голос, когда она заглядывает мне в лицо.

– Догнать, догнать! – кричит один из близнецов, пробегая мимо.

– Можно тебя на пару минут? – говорю я, решительно вставая со своего стула.

– Что-то случилось? – встревоженно вклинивается папа.

– Все хорошо, просто женские сплетни.

Я предлагаю маме пройти в кабинет и, прежде чем закрыться там, встречаюсь взглядом с Винсентом. Он коротко кивает мне – словно одобряя этот непростой разговор.

* * *

– Интересно, выпадет снег на Новый год? В прошлом году мальчики так этого ждали, а в этом году будут встречать его под пальмой в Мексике, – говорит она, задумчиво глядя в окно. При этом она вкладывает в свои слова столько чувств и эмоций, будто это единственное, что ее сейчас по-настоящему беспокоит.

На самом деле она оттягивает неизбежное, как, впрочем, и я, когда, вместо того чтобы начать разговор, подхожу к книжным шкафам, давая себе время не только прочитать корешки книг, но и вспомнить счастливые мгновения прошлого.

В детстве я любила здесь играть: прятаться под столом, листать толстые книги в поисках ярких сказочных иллюстраций, подниматься на лестницу, чтобы дотянуться до верхней полки, представляя себя пленницей в заколдованном замке чудовища.

Сейчас же, глядя на всю эту библиотеку, я испытываю только грусть и тоску по несбывшимся мечтам и ожиданиям.

– Что-то случилось? – осторожно спрашивает мама, точно прощупывая почву. Она поворачивается ко мне, взволнованно заглядывая в лицо. – У Джесс все хорошо?

– Да, все отлично. Но, возможно, будут проблемы с билетами, зал ведь не резиновый, а ты попросила на один больше запланированных.

Мама кусает губу, слегка тараща глаза в удивлении. Она не только хитрая, но и очень мудрая женщина, а потому в глубине души, я уверена, прекрасно понимала, что такое может случиться, и все же она в замешательстве. Как, впрочем, и я. Только сейчас, озвучив это, я осознала, что подставила Джесс, а ведь обещала этого не делать.

Похоже, теперь придется выкручиваться не только маме, но и мне.

– А что в этом такого? – очевидно, мама решила идти ва-банк. – Я буду с Гарри, Винсент с Лией, а ты? Опять одна?

– А меня спросить об этом ты не думала?

– Я много о чем думаю, но тебя разве это интересует. Джени, я устала тебе это повторять, но ты с каждым днем воздвигаешь между нами стену, и я не знаю, как через нее пробиться.

Разумеется, это полная чушь. Ничем подобным я не занимаюсь, но то, с какой болью и надрывом звучит мамин голос, заставляет меня отступить.

Прошлый раз все начиналось так же, а закончилось сердечным приступом и нашей с Винсентом разлукой.

Тревожный звонок.

– Вот именно, мама, ты всегда идешь напролом, – вяло протестую я. – Хоть раз попыталась бы найти входную дверь, что ли…

– У многих людей она не предусмотрена планом строительства, – парирует мама. – Вот твой брат – другое дело. Никогда не подводил.

– А я, значит, тебя подвела?

– Не передергивай. Не надо цепляться к словам!

– А за что мне еще цепляться?.. – куда-то в пустоту бормочу я.