Слепой жребий

– Нет, была в картинной галерее, – отвечаю я. – Странно, но я только получила твои сообщения о пропущенных звонках. Аж пять раз звонил. Что-то случилось?

– А то. В общем, мы решили, что будет здорово всем вместе встретить не только День благодарения, но и Рождество. Что скажешь? Согласна?

– Конечно, – радостно выдыхаю я. – Это будет здорово, а как же ваш круиз?

– Я поменял билеты, но это пока секрет. Хочу обрадовать родителей в День благодарения.

– Это лучшая новость за весь день.

* * *

Профессор Лимерман, человек, который в студенческие годы стал для меня надежным проводником в мир поведенческого анализа, любил акцентировать внимание на том, что профайлер должен уметь опираться не только на почерк убийства, но и на жертву. Теперь, когда я лично увидела работы Линды, а также побывала на месте ее смерти, мне есть что выписать на магнитную доску, скрывающуюся за тяжелой гардиной в моем кабинете.

Линда Саммерс – художница, работающая в стиле экспрессионизма, скорее всего, была несчастна в любви, о чем свидетельствует как минимум пара картин ее выставки, вела замкнутый образ жизни; по словам хозяйки галереи, в вечер открытия поддержать художницу пришла лишь горстка людей.

Ее фотографию и эти характеристики я размещаю в верхнем правом углу доски. Это пока что моя главная жертва рук серийного убийцы. Кстати, его я уже, по традиции, определила в самый центр. В одной из статей, посвященных Линде Саммерс и заметно выделяющейся на фоне остальных, журналист провел параллель между посмертными увечьями жертвы с теми, которые наносили себе последователи мистической секты «духовных христиан»[1], а убийцу окрестил «Нью-Йоркским скопцом». Не помню, чтобы мы разбирали эти увечья в контексте какого-то религиозного учения во время учебы, и все же это сравнение показалось мне интересным, как, впрочем, и то, что журналист, писавший ту статью интуитивно, а может, и умышленно, одним только этим прозвищем повысил статус убийства до серии. Убийцам-одиночкам прозвищ не дают, а вот у серийников оно, как знамя, горит на первых полосах. У меня пока нет другого подходящего для него определения, а потому я с легкостью использую предложенное.

Так, по моим расчетам, «Нью-Йоркский скопец» – это мужчина в возрасте от 30–35 лет, крепкого телосложения, физически развит и имеет сильные пальцы. Возраст Линды пятьдесят два года, что говорит о том, что у него могли быть проблемы с матерью. Вероятно, он подвергался насилию с ее стороны и сейчас, убивая, он проживает какой-то травматичный опыт из детства.

Он душит жертву, доказывая свою силу и господство. Но вот что значит для него оскопление?

Глава 5

Кевин настоял на ужине в ресторане «Бальтазар», хотя я предлагала что-то проще и спокойнее. Но в контексте последних событий он использует любую возможность произвести на меня впечатление и доказать – я не такой, как другие, я не такой, как Ник – я буду тебя завоевывать, а не брать силой и угрозами.

Он продолжает подозревать Ника в проникновении в мою квартиру, хотя я уже привела ему все разумные доводы и суждения. Но когда он что-то решил и представил в своей голове, переубедить его сложно, если не сказать невозможно. И это касается всего, даже выбора ресторана.

Я уступила, во многом потому, что и сама люблю бывать в Сохо.

Теперь же, когда вхожу в переполненный зал ресторана, я понимаю, что есть у этого решения еще как минимум два очевидных плюса – в такой какофонии голосов Кевин не будет предпринимать бессмысленные попытки говорить о личном, при этом у меня возрастает шанс склонить его на мою сторону без лишнего сопротивления.

Официант провожает меня к столику в центральной части зала. Кевин поднимается со своего стула и, приобняв за талию, чмокает меня в щеку, после чего помогает снять пальто.

– Утром ты была такой таинственной, – неуклюже начинает Кевин, протягивая мне бокал вина, когда мы садимся за стол. – Я решил не нарушать традиций и взял твое любимое.

Натянуто улыбнувшись, делаю глоток вина, откидываясь на спинку своего стула. По обе стороны от нас сидят шумные компании, хотя сложно их винить в беседе на повышенных тонах, когда в зале нет ни одного свободного столика.

– Кажется, твой вариант был бы спокойнее и тише, – перехватив мой взгляд, замечает Кевин.

– По крайней мере, здесь должно быть божественно вкусно.

– Да, советуют попробовать луковый суп, ну и, разумеется, стейк тартар, если ты такая же голодная, как я.

– Звучит как хороший ужин.

Мы делаем заказ и снова остаемся наедине, насколько это вообще возможно в имеющихся условиях. Кевин смотрит на меня, точно мы не виделись вечность: с нежностью и неутолимой тоской. Это создает ненужное напряжение, а потому я отвожу взгляд в сторону, переключая свое внимание на компанию, что сидит за соседним столиком справа. По отдельным репликам, которые долетают до нашего стола, можно легко догадаться, что темой их жаркой дискуссии стала повальная мода на отказ родителей от вакцинации детей.

– … Я убеждена в том, что у меня нет права что-либо решать за моего ребенка… странно получается, сегодня я решаю за него, какие прививки ему ставить, а завтра могу ведь тогда и дальше пойти… повторить опыт этих обезумевших звезд и начать пичкать его гормонами, думали об этом? – долетают до меня обрывки пламенной речи пышногрудой блондинки в ярко-красном платье.

Никогда бы не подумала, что тема вакцинации может привезти к такой деформации восприятия мира. Надо будет при случае узнать у Винсента, делают ли они мальчикам вакцину и не считают ли они это нарушением их прав и свобод.

Чувствую, как от этой мысли у меня губы разъезжаются в слабой улыбке, и, прежде чем Кевин обратит на это внимание, успеваю натянуть на лицо серьезную маску.,

– Как прошел день рождения племянников?

– Волнительно. Еще пару месяцев назад я и мечтать о таком не могла.

– Ну вот видишь, как бывает. Все меняется, мы меняемся…

– Это верно, но кое-что остается неизменным, – перебиваю его я, и Кевин слегка приподнимает брови, продолжая нагло поедать меня глазами. – Мне снова нужна твоя помощь.

– Ну разумеется, – покашливая, отвечает он. Натянуто улыбнувшись, поднимает свой бокал и делает глоток. – Я начинаю всерьез задумываться о том, чтобы открыть кабинет с тобой по соседству. Сначала дело беременной Сяомин Цинь, потом не менее громкое и необычное убийство пианиста Морриса. Что на этот раз?

– Это ты мне скажи.

Кевин хмурит брови и, сделав еще один глоток вина, ставит бокал на стол. Он весь во внимании.

– Как дела на работе?

– Все как обычно: преступления совершаются, дела раскрываются. Все идет своим чередом. Скоро жду повышения.

– Ясно, а можно, о делах поподробнее?

– Ничего интересного: угоны, кражи, убийства.

– Убийства?

– Убийства, что за странные вопросы? Что тебя интересует? Рассказывай.

– Да так, ерунда. Не бери в голову. У меня просто была сложная неделя…

– То есть скучная неделя! Я знаю этот тон. Снова решила поиграть в Нэнси Дрю? Дай угадаю, дух троюродной тетки бедного родственника из Кентукки сообщил об убийце его внука?

– Очень смешно. Но ты прав, вопрос у меня имеется.

– Слушаю.

– Что у тебя с Линдой Саммерс?

– Мертвой художницей? Ничего, она не в моем вкусе, у тебя нет причин для ревности.

– Паяц, ты понял, о чем я говорю.

– А тебе она зачем? – спрашивает Кевин с серьезным лицом, но я замечаю опасный блеск в его глазах и следом слышу: – Понял, она тоже к тебе приходила?

– Если бы. Тогда бы я со стопроцентной уверенностью тебе сказала, кто ее убил.

– Да тут как бы двух мнений быть не может. Братец!

– А я бы поспорила.

– Марчело Попи, Роджер Филл, Мэтью Ройс. Дальше перечислять?

– Кто это?

– Психопаты, которые один в один подходят под описание братца убитой художницы.

– Не поняла. Они тут при чем?

– Мерида, я же тебя не первый день знаю. Сейчас ты начнешь мне рассказывать, что я не прав, что ее брат – не убийца. А такие, как он, поверь мне, могут не только убить, но и сделать что похуже. Правда, это не стоит твоего внимания, – говорит Кевин, встречаясь взглядом с официантом.

Молодой парень выкладывает на стол наш заказ: французский луковый суп для меня и стейк тартар для Кевина. После чего так же незаметно исчезает из вида, ловко маневрируя между столами.

– Круто, но раз ты так хорошо меня знаешь, то, очевидно, понимаешь, что выслушать меня тебе все-таки придется.

– Прям сейчас? – Я смотрю ему прямо в глаза.

Он сдается, откладывая в сторону вилку, готовую вонзиться в стейк.

– У тебя две минуты, иначе мой ужин будет окончательно испорчен.

– Мне хватит! – соглашаюсь я. – Я почти уверена, что это не первое его убийство. Этот человек убивал раньше. Хотелось бы взглянуть на экспертизу вскрытия, но в целом, думаю, все именно так. Что, если в городе появился серийный убийца?

– Хорошо, что не собака.

– Если ты снова пытаешься шутить, то сегодня явно не твой день.

– Когда уже он наступит, этот мой день, – сухо замечает Кевин, отводя взгляд в сторону молодой пары, что сидит за столиком слева от меня.

Он выждал паузу и справился со своими эмоциями. Черты его лица смягчились. Он снова смотрит мне в глаза и, кажется, даже улыбается.

– Мерида, я тебе это уже говорил и повторю снова, это сделал ее брат. Он психопат. То, что он сотворил со своей сестрой, – чудовищно, но дело, считай, закрыто.

Я снова слышу оживленную беседу противников вакцинации, где темнокожая женщина эмоционально рассказывает историю, в которой после вакцинации у ребенка начала отмечаться задержка в умственном развитии, и он за две недели полностью утратил способность выражать свои мысли. Парочка влюбленных слева, пожалуй, единственные в зале, кто держатся за руки и общаются тихим чириканьем, поочередно нависая над столом с красивыми и ароматными блюдами.

Мы же с Кевином молчим.

* * *

Час спустя, так и не наладив диалог, мы выходим из ресторана. Такая дистанция в наших отношениях явление нечастое, если не сказать небывалое.

Оказавшись на улице, я кутаюсь в пальто и, покачиваясь на пятках, смотрю по сторонам в поисках старенького, но очень колоритного «мустанга» Кевина, пока тот отвлекся на телефонный звонок. Я понятия не имею, с кем он разговаривает, и стараюсь не вникать в суть беседы, и все же до меня долетают некоторые странные обрывки: «я тебя предупреждал!», «я не отказываюсь помогать, но сейчас я не могу…», «все, у меня нет на это времени», «да, у меня есть своя жизнь!»

– Прости, достали, – виновато говорит Кевин, убирая телефон в карман куртки.

– Видимо, было что-то действительно срочное, раз звонили столько раз подряд.

– Если это твой способ узнать, кто это был, то это Мортимер. Помнишь нашего бравого комиссара? – Я невольно улыбаюсь, вспоминая полноватого коренастого мужчину с густыми рыжими усами, которые он любил подкручивать, прогуливаясь по коридорам полицейского участка. – Он навесил на меня стажера и решил, что я буду с ним нянчиться…

– Но вместо этого ты нянчишься со мной.

– Увы, но за тобой я пока только приглядываю, – Кевин берет меня под руку и тянет в сторону улицы Кросби. – Я бросил машину за углом.

– Я хочу прогуляться.

– Не в мою смену!

– Хорошо, тогда у меня к тебе есть просьба.

– Если ты снова про дело Саммерс…

– Две просьбы! Во-первых, я хочу взглянуть на материалы вскрытия.

– Пустая трата времени. А вторая?

– Проверь, пожалуйста, для меня эти имена. Если получится, я была бы рада ознакомиться с материалами следствия, – говорю я, протягивая ему заготовленный листок бумаги.

– Кто это? Они как-то связаны с твоим случаем?

– Нет. Но мне это очень нужно.

– У меня есть повод для беспокойства?

– Это просто мое маленькое расследование.

Кевин смотрит на меня с недоверием, но ему, как и всегда, хватает здравомыслия не совать голову в петлю и просто выждать время. Одна проблема за раз – этого правила придерживаюсь не только я, но и он. Может быть, мы не такие уж и разные…

Глава 6

Последний раз я виделась с Джесс в аэропорту, когда мы только вернулись из нашей поездки «во все тяжкие» в Новом Орлеане, а потому в эту субботу, почти месяц спустя, я рада, по традиции, собрать свою спортивную сумку и, прихватив ракетку для тенниса, отправиться на корт в Маккаррен-парке.

Представляя этот матч, я видела себя быстрой и уверенной, на деле же сегодня явно не мой день: подачи нет, удара тоже, а ноги так и вовсе как будто вросли в пол.

– Джен, ну ты чего такая вялая, я же тебя всухую обыгрываю! – кричит Джесс, когда ее резаный мяч ударяется о покрытие корта и тут же отскакивает в сторону, лишая меня шансов размочить счет. – Соберись давай, а то так и азарта никакого нет!

– Я стараюсь, – говорю я, растягивая руки так, точно собираюсь стрелять из лука, подбрасываю мяч и тут же бью по нему ракеткой. Вытягиваюсь в струну, кажется, мяч попал в аут, но Джесс показывает мне большой палец вверх, одновременно подбегая к мячу.

– Ну вот, это же совсем другое дело, – кричит она, но, вопреки ее ожиданиям, розыгрыш заканчивается уже после четвертого удара по мячу. – Перерыв!

Я вынужденно соглашаюсь, удрученно шагая к лавке. Справа от нашего корта занимается регулярная секция детей младших классов. Незаметно наблюдаю за тем, как двигаются их ноги, как четко они бьют по мячу, невольно ловлю себя на мысли, что надо будет предложить Винсенту отдать мальчиков на теннис.

– Ты чего в облаках витаешь? Я что-то пропустила? – спрашивает Джесс, делая большой глоток из своей бутылки с водой.

– Берем конус и держим его в неударной руке, задача – тянуться конусом вверх к мячику, чтобы ваше неударное плечо было выше ударного, – громким звонким голосом объясняет тренер условия нового упражнения своим подопечным, и я вижу, как дети вытягивают над головой яркие оранжевые конусы, зажатые в их маленькие ладошки.

– Такие малыши, а лупят по мячику так, как мы с тобой уже никогда не сможем, – говорю я, аккуратно меняя фокус ее внимания.

Я решила сохранить в тайне тот факт, что ублюдок вновь вторгся в мою жизнь. Это касается только меня и его. Достаточно того, что об этом знает Кевин.

– Да, они монстры, – соглашается Джесс. – Но тут как бы каждому свое, кто-то рожден быть Вильямс или Агасси, а кто-то скромно двадцатого декабря поет премьеру на Бродвее.

Я таращу глаза, растягивая губы в счастливой улыбке.

– Ну, официальная премьера состоится только в феврале, но, сама понимаешь, этот шедевр можно смотреть вечно.

– Я так за тебя рада! – ахаю я, обнимая подругу.

Карьера Джесс не всегда складывалась так удачно, а потому каждый раз, когда она получает новый спектакль, мы радуемся этому, как в тот далекий и желанный первый раз.

– Я так тобой горжусь! Уверена, он станет настоящей сенсацией сезона!

– Очень на это надеюсь! Все-таки последний раз «Вестсайдскую историю» на Бродвее ставили десять лет назад, и тогда это действительно был прорыв. В общем, я, конечно, очень волнуюсь, но это того стоит.

– Шикарный подарок всем нам к Рождеству! – резюмирую я, салютуя ей своей бутылкой с водой.

– Да уж, – тянет Джесс, вращая в руках ракетку. – Но, кажется, Скотт пропустит мой триумф.

– Он до сих пор в клинике или ты планируешь отправить его туда снова?

– Не надо так. Джен, я знаю, ты злишься и не понимаешь ни меня, ни его, но…

– Ошибаешься, я отлично понимаю и тебя, и его, а главное, я понимаю, к чему все это идет.

– Ну разумеется, ты же у нас всезнающий медиум! – щетинится Джесс, ударяя ракеткой об корт. – Знаешь, мне больше нравилось, когда ты была просто мозгоправом на Манхеттене, по крайней мере, тогда ты не лезла ко мне в душу.

Она резко вскакивает, точно ей стало дико некомфортно находиться рядом со мной. Но это она, а не я нанесла решающий удар по ее «внутреннему ребенку». Если бы глубоко внутри она не была согласна со мной, ее бы не ранили ни мои слова, ни, тем более, то, что я могу обо всем этом думать. А ей больно, и я это вижу. Она стоит в нескольких шагах от меня, бессознательно прокручивая в руке ракетку. У нее всегда безупречная красивая осанка, но сейчас в линиях идеально сложенной фигуры я вижу напряжение и скованность

Как верно заметила Джесс, это уже далеко не первая моя попытка протянуть ей руку помощи, хотя она, конечно, трактует мои действия иначе. Ей кажется, что я несправедлива, и каждый оступившийся имеет право на второй шанс, беда в том, что Скотт уже потерял счет тем самым шансам, которые так бездумно раздает ему Джесс.

– Сегодня какой-то совершенно идиотский день, – слышу я сдавленный голос подруги.

Она продолжает стоять ко мне спиной, слегка задрав голову вверх. В холодное время года над открытыми кортами Маккаррен-парка натягивают огромный резиновый тент, с купола которого свисают небольшие блинчики освещения, на один из которых сейчас как раз так напряженно смотрит Джесс.

– Прости, я психанула.

Мы обе понимаем, что она не просто психанула, а потому я продолжаю молча выжидать продолжения.

– Он обещал, что все изменится, сказал, что этого не повторится, но три дня назад я не нашла свое кольцо, – говорит Джесс, наконец поворачиваясь ко мне. – Представляешь, он начал таскать мои вещи.

Я представляю. Падение Скотта происходит настолько хрестоматийно, что я была уверена, ценные вещи он начнет тащить еще год назад. Но либо он действительно держался, либо Джесс поздновато заглянула в шкатулку.

– Мне очень жаль, – говорю я, вставая со скамейки и обнимая ее напряженное тело.

– Джен, он заложил мое обручальное кольцо, – почти рыдая, выдыхает Джесс.

– Разворачиваем корпус, отбегаем приставным шагом, и – удар! – осипшим басом продолжает муштровать детей тренер на соседнем корте. – Не забываем про касание сетки!

– Слушай, игра у нас сегодня не задалась, пойдем-ка лучше сразу в «Гибсон», – предлагаю я.

* * *

Как бы мне ни хотелось продолжить разговор про Скотта, я прекрасно понимала, что Джесс этого не допустит. Тот факт, что она рассказала мне про кольцо, уже можно считать небывалым прорывом. Но не все сразу. Стоит нам занять один из свободных столиков у окна, и я отчетливо вижу, как Джесс меняется в лице: на смену растерянной и опустошенной женщине, какой она была на корте и по дороге сюда, приходит яркая, живая кокетка и хохотунья. А это означает только одно – тема Скотта снова закрыта. Снова на неопределенный срок.

По традиции мы заказали напиток дня, как только вошли в «Гибсон», и пару минут спустя официант ставит на наш стол две клубничные «Маргариты». Джесс тут же притягивает к себе свой бокал и, покрутив трубочкой, делает пробный глоток.

– Недурно, – сообщает она, задумчиво шагая кончиками пальцев по тонкой стеклянной ножке. – Но самая вкусная – это та, которую я заполучила обманом, помнишь?

Благо у нас не так много было постыдных эпизодов в юности, а потому мне не нужно напрягаться, чтобы на мгновение вновь провалиться в тот памятный предрождественский вечер. Нам было не больше семнадцати, но, по ощущениям и взглядам на жизнь, мы казались себе уже такими взрослыми и опытными. Общение с тупоголовыми сверстниками тяготило, ведь у них на уме были только секс и алкоголь. Другое дело – студенты колледжа, без пяти минут банкир и архитектор. Кажется, их звали Дилан и Боб, хотя, возможно, это просто попытка моего мозга романтизировать события тех лет и наделить их хоть каким-то смыслом. Единственное, в чем я уверена, так это то, что в тот вечер мы с Джесс попали на дискотеку по поддельным документам и головокружительно танцевали и до хрипоты в горле орали с новыми знакомыми «Достучаться до небес»[2]. А после они дерзко рассуждали о будущем, критиковали Буша-младшего и угощали нас арбузной «Маргаритой». Правда, из нас двоих это Джесс успела сделать пару глотков, а наказание и запрет на дискотеки заработала я.

– Ты помнишь лицо Винса, когда он нас увидел?

– Удивительно, что его запомнила ты, на тебя-то он смотрел так только единожды, а вот я терпела его нападки и нравоучения еще месяца три, не меньше.

– Ну и что, зато нам было весело, и теперь есть что вспомнить и есть, с чем сравнить, – говорит Джесс, делая еще один глоток «Маргариты». – Кстати, как вы? Закопали топор войны?

– Мы и не воевали, просто не общались.

– Это все лирика, рассказывай, как у вас дела?

– Вроде неплохо, во всяком случае мы оба стараемся восполнить пробелы, – отвечаю я, глядя в окно.

Светит яркое солнце, но тепла его совсем не чувствую. Слегка поежившись, набрасываю на плечи пальто.

– Я недавно сходила на день рождения племянников. Было здорово.

– Клаудия, наверное, счастлива.

– Не то слово.

– Она звонила мне на прошлой неделе.

– Мама? – спрашиваю я, испытывая неприятное чувство тревоги.

– Я тоже удивилась. Сначала даже испугалась, думала, может, что-то у тебя стряслось, но она быстро меня успокоила.

– Что она хотела?

– Вот так прям сразу в лоб? Не хочешь послушать про ее пожелания о том, как мне было бы лучше жить и как я впустую трачу свою жизнь?

– Джесс, мне очень жаль. Она иногда бывает невыносима, – мямлю я, пытаясь подобрать нужные слова, но их нет. У этой выходки нет оправдания. – Я с ней поговорю…

– Знаешь, сначала я разозлилась, даже прокручивала в голове парочку колких ответов, но вовремя поняла, что она звонила ведь явно не ради ценных советов мне, – играя трубочкой, хмыкает Джесс. – Она попросила достать на премьеру один дополнительный билет для тебя.

– В смысле, дополнительный билет?

– Для Ника. Твоя мама хочет, чтобы он непременно составил тебе пару, – улыбаясь, сообщает мне Джесс. – Полагаю, это должен быть сюрприз, поэтому не выдавай меня, пожалуйста.

От бессильного возмущения я закатываю глаза, испуская странный мучительный стон.

* * *

Я выхожу из вагона метро на станции «Юнион-сквер», чтобы пересесть на зеленую ветку и продолжить свой путь домой, но, едва оказавшись на перроне, будто попадаю на импровизационное выступление. Высокая темнокожая женщина с роскошной копной волос и пышными формами, ритмично покачивая бедрами, заводит уставшую после рабочего дня толпу, приглашая присоединиться к ней и прожить известный хит Уитни Хьюстон «Я хочу танцевать с кем-то»[3]. В ней столько энергии и страсти, что я вижу, как люди замедляют шаг, образуя вокруг нее живое кольцо, частью которого неожиданно для себя становлюсь и я.

«О, я хочу танцевать с кем-то. Я хочу ощутить чей-то жар», – поет она с призывом, не обращаясь ни к кому конкретно, но при этом, очевидно, рассчитывая на поддержку собравшихся. Молодой парень снимает и бросает свою куртку к стене и тут же присоединяется к ней. Они вместе танцуют и поют в один микрофон, а толпа зевак начинает хлопать в такт. Я охотно присоединяюсь к ним, мне нравится хотя бы на мгновение отвлечься от своих тягостных дум и просто насладиться красивой песней и ярким зажигательным исполнением.

«Мне нужен мужчина, который решится на любовь, что, сильно пылая, не будет заканчиваться», – пою я одними губами, когда кто-то хватает меня за талию, с силой притягивая к себе.

От этого прикосновения я вздрагиваю, пытаюсь обернуться, но незнакомец бьет меня по плечу, зарабатывая себе дополнительное время. Я едва не падаю на женщину, что стоит передо мной. Резко оборачиваюсь, замечая высокую черную фигуру, пробирающуюся сквозь толпу зевак. У меня перехватывает дыхание, будто окружающая меня реальность перестает существовать. Нет звуков проезжающего вагона метро, ни музыки, ни ритмичных хлопков, только гулкий стук сердца в груди.

Тух-тух-тух.

Меня трясет, я будто снова оказываюсь на пороге своей квартиры, в тот самый момент, когда он меня резко притягивает к себе, так сильно, что я чувствую каждый позвоночник, каждое ребро.

Звуки внешнего мира обрушиваются на меня так же внезапно, как и исчезли несколько секунд назад.

Я снова начинаю дышать. Глаза тут же выхватывают в толпе фигуру в черном пальто. Он стоит на ступенях и, хотя на глаза у него натянута кепка, я точно знаю, что он смотрит на меня. Меня пробирает мороз, но, откинув страх в сторону, я начинаю распихивать людей локтями.

«Не хочешь потанцевать? Скажи, что хочешь потанцевать», – поет девушка, когда я замечаю тонкую улыбку на его губах, прежде чем он резко разворачивается и стремительно взбегает вверх по лестнице. Тяжело дыша и продолжая бороться с любителями бесплатных концертов в подземке, я не оставляю надежды догнать его.

Перепрыгивая через ступеньки, я бегу наверх. Голова гудит. На площади, как и всегда, полно людей. Я будто из одного улья тут же угодила в другой, такой же шумный, музыкальный, живой… и душный.

Я часто дышу, выпуская в воздух морозный воздух, но при этом задыхаюсь. Кручусь на месте, пытаясь найти в сгущающихся сумерках одинокий черный силуэт.