СЕНАТОР М

– Мастер, Лентяй и Зануда, – прочитал Марулл. Очень вежливо! – пробормотал он, чувствуя, однако, что его губы растягиваются в улыбке. – Вам не кажется, друг мой – обратился он к Лиону – что нужно слегка подправить имена?

– Несомненно надо подправить, – приблизился к ним Лион, – а то, помилуйте, какой же я Мастер? Он прищурился и надписи сменились на: Хвастун, Философ и Новичок.

– Вот так будет лучше, – сказал он, – а главное, сразу понятно, кто есть кто.

– Что ж, я, похоже, Новичок, – это справедливо, – сказал сенатор, – изволите начинать, джентельмены?

– Давайте Вы первый, сенатор, – сказал дЭглиз, – должна же быть у вас хоть какая-то тень надежды на победу. И он передал Маруллу три серебристых дротика. Сенатор взвесил их в руке, – хм.. то, что надо. Тяжёленькие, идеально сбалансированные. Что ж… Марулл неплохо играл в дартс при жизни, и пару раз ему даже удавалось закончить раунд пятнадцатью дротиками, что было весьма неплохо для компаний, в которых ему доводилось играть. Марулл прищурился, прицелился в тройную двадцатку и лёгко размахнувшись пустил дротик. Точно в цель! Сенатор улыбнулся, взвесил в руке второй и запустил в мишень. Дротик опять попал в точности туда, куда Марулл целился… У сенатора всего пару раз в жизни получалось попасть дважды подряд в тройную двадцатку и его начали одолевать некоторые подозрения. Впрочем, третий дротик уже был готов к броску и сенатор, почти не целясь, пустил его в мишень. Тот вонзился рядом с первыми двумя с лёгким щелчком ударив оперением об оперение.

– Нда… – разочарованно протянул дЭглиз, уперев руки в бока – вот уж не думал, что вы совершенно не умеете играть!

– В каком смысле? – удивился сенатор, – тройная двадцатка, граф! – Не уверен, что многие смогут это повторить…

– Смогут, смогут, – проворчал дЭглиз, – подойдя к мишени и выдёргивая из неё дротики, – сможет каждый первый, господин зануда! Лион, вы что, не научили сенатора играть? У вас было две недели, боже мой, чем вы занимались? Неужели из-за Вашей душеспасительной трепотни у вас не хватило времени ни на что толковое?

– Да, каюсь, мы ещё не дошли до игр, – сокрушённо проговорил Лион и взял сенатора за плечо, – однако это дело поправимое, дЭглиз, уверяю Вас, мы сегодня же составим вам достойную партию! – и обратившись к ничего не понимающему сенатору он со своей неизменной улыбкой сказал, – Марулл, друг мой! Не забывайте, где мы находимся и по каким законам существуем.

– Поясните, Лион, я Вас не понимаю. Но с радостью готов выслушать. Что Вы имеете в виду.

– Друг мой, Вы обладаете абсолютным всемогуществом и Ваши желания имеют свойство исполняться моментально.

– Да, разумеется. Это я уже понял. И что? – спросил сенатор, начиная, впрочем, догадываться к чему клонит Лион.

– Ну, думаю, вы и сами сможете ответить на вопрос, что произойдёт, если Вы, взяв три дротика, захотите, чтобы они попали точно туда, куда Вам хочется.

– Хм.. Ну.. Разумеется, они туда и попадут.

– Разумеется, – грустно сказал Лион, пожимая плечами. Вам дано всемогущество без подвоха, дорогой друг. Ваша воля исполняется именно так как вы и в самом деле хотите. Как, впрочем, и наша, – с чуть заметным оттенком печали вздохнул он, заложив руки в карманы.

– Момент, момент, – нахмурился сенатор, попеременно глядя то на Лиона, то на дЭглиза, – в чём же тогда вообще смысл играть в дартс? Если сталкиваются три всемогущества, мы же все трое можем пожелать всегда попадать точно в цель, верно? Какой же тогда интерес?

– Абсолютно никакого, – сказал дЭглиз, – честно говоря я ожидал, что вы это сообразите до того, как столь виртуозно выбьете три тройных двадцатки!

– Так а как же тогда? – вскричал сенатор. – Получается, Вы меня разыграли? Соревноваться вообще не имеет никакого смысла?

– Имеет, друг мой, имеет, – улыбнулся Лион и, подняв палец, продолжил – если Вы намеренно ограничите своё всемогущество!

– Это как? Что же мне, нарочно бить мимо цели, чтобы игра стала интереснее?

– Нет, дружище, это тоже убило бы всякий интерес, – терпеливо сказал Лион, взяв сенатора под локоть, – специально бить мимо цели – не нужно, да и имеет столько же смысла, сколько и бить всегда точно в цель, – если попадание зависит только от Вашего желания – грош цена такой игре. Чтобы игра получилось интересной, мы все трое должны сознательно уменьшить свои способности.

– А разве это не одно и то же, что и поддаваться? – спросил сенатор.

– Мы очень хотим верить, что нет, – вздохнул Лион.

– Совершенно точно – нет, – подал голос дЭглиз, – не слушайте этого старого нытика, – смотрите, всё просто, – на время нашей с вами игры мы принимаем решение играть на том уровне, который у нас был при жизни. Полагаю, он у нас примерно равный. Ясно?

– Ну… – пробормотал Марулл, – вроде ясно.. Что ж, давайте попытаемся.

– Он вновь взял дротики в руку, выбрал один из них, размахнулся, прицелился и выпустил его в мишень. На этот раз дротик воткнулся на сантиметр выше намеченной цели. Сенатор сосредоточился и искренне попытался как мог хорошо прицелится, при этом сознательно проговорив в мыслях, что хочет пользоваться исключительно умением, которое у него было на Земле. Второй дротик ушёл ещё выше чем первый.

– Ну, ну, дружище, поддаваться тоже не нужно, – услышал он насмешливый голос дЭглиза над ухом, – или Вы и впрямь так отвратительно играете?

В сенаторе заиграла гордыня, однако он подавил в себе низменное желание всё же воспользоваться “читингом” при третьем броске и вновь бросил дротик исключительно с отпущенным ему дарованием и приобретенным при жизни умением. Третий дротик вошёл существенно ниже цели, однако тоже попал в двадцатку, хоть и не в тройную.

– Три по двадцать, – не так уж плохо, – проговорил Лион, похлопывая сенатора по плечу.

– Так-с, ну давайте-ка я, – с азартом сказал дЭглиз, расстёгивая верхнюю пуговицу рубашки. Добавим-ка немного света, – светлячки вокруг мишени замерцали чуть ярче, и дЭглиз, прищурившись замахнулся дротиком.

– Постойте-ка, – сказал сенатор, – простите, друг мой, дЭглиз, я ни в коей мере не сомневаюсь в вашей порядочности, но… так сказать для общего развития и понимания правил, по которым нам тут приходится жить, – как я могу быть уверен, что…

– Что я играю честно? – перебил его дЭглиз, не переставая целиться – это очень просто, дружище! Ради этого вопроса не стоило сбивать мне так хорошо взятый прицел, – и он выпустил дротик, со свистом вонзившийся в поле с цифрой “18”. Ну вот, – огорчённо сказал он. – Господа, не болтайте под руку! Или это ваша тактика, Марулл? Если так, то я на вас обижусь.

– Нет, нет, что Вы, ни в коей мере! – поспешил оправдаться сенатор, слишком поздно сообразив, что дЭглиз явно говорит невсерьёз. – Цельтесь на здоровье, я буду нем как рыба, обещаю Вам.

– Ну вот ещё, – ворчливо сказал Лион, – учитесь, граф, целиться под давлением, – а я пока обьясню сенатору главное правило, по которому мы тут, собственно, существуем. Это не займёт много времени, так как мы его уже не раз с Вами упоминали.

– Свобода воли? – спросил сенатор.

– Совершенно верно, свобода воли каждого из нас, – торжественно провозгласил Лион, поглядывая на дЭглиза, целившегося вторым дротиком. Иначе говоря наше всемогущество абсолютно и безгранично до тех пор, пока не вступает в конфликт с волей другого человека. Вы не можете предпринять по отношению к нему ничего, чего он не хотел бы. – Иначе говоря, если Вы хотите кого-то обмануть, а тот этого не желает, то у Вас это не выйдет.

– Интересно, – протянул сенатор, – а если я захочу, скажем, стукнуть кого-нибудь по голове?

– То у вас это получится исключительно, если этот самый другой не будет возражать. А если он захочет, то может навсегда оградить себя от общения с Вами. И Вы не сможете абсолютно ничего с этим сделать, – развёл руками Лион. – Впрочем и Вы сами имеете всю власть не позволить никому сделать против Вашей воли что-либо по отношению к Вам!

Вот Вы, например, хотите, чтобы дЭглиз играл с Вами честно?

– Конечно, – сказал сенатор, – и я его обыграю абсолютно честно! Иначе какой интерес?

– Ну это ещё бабушка надвое сказала, – сказал дЭглиз и всадил дротик в тройную двадцатку? Видали, сенатор? Это Вам не мелочь по карманам тырить?

– Что? – удивился Марулл

– Не обращайте внимания, – засмеялся дЭглиз, – это такая присказка из одного старого азиатского фильма.

– Ну так вот, – продолжил Лион, – при всём своём всемогуществе дЭглиз не может пожелать обмануть Вас. Вернее, пожелать-то он может, но так как это влияние напрямую на вас, то Вы можете его заблокировать. И сразу узнаете, если граф обманывает и использует читинг.

– Хм.. нда… Немного же радости в таком всемогуществе, – протянул сенатор, призадумавшись.

– Ага, вы, кажется, начинаете понимать, как нас развели, дружище, – весело проговорил дЭглиз, целясь третьим дротиком, – ценность всемогущества существенно падает с ростом количества обладающих им дураков вокруг вас, не так ли? Если все вокруг всемогущи – получается, никто не всемогущ, а, сенатор?

Мысль сенатору совершенно не понравилась, и он помрачнел..

– Какое-то фальшивое всемогущество, – сказал он через пару секунд, тряхнув головой, – неполноценное!

– Ну, как сказать, – улыбнулся Лион, подойдя к мишени и вытаскивая дротики, – полагаю, оно точно такое же, какое и у самого Бога.

– Эта мысль показалась сенатору очень важной, кроме того он вспомнил, что как раз и собирался спросить у Лиона насчёт Бога.

– Поясните, Лион, – попросил он, подходя к другу поближе.

– Извольте, – философ встал на линию перед мишенью, долго смотрел на неё, а потом внезапно выпустил все три дротика один за другим, почти без паузы. 20, 20, 60, – ого! – сказал сенатор, невольно приподняв брови.

– Так вот, – продолжил Лион, подходя к мишени и вновь вытаскивая дротики чтобы передать их сенатору, – абсолютно всемогущий Бог оградил своё всемогущество волей человека на земле. И не может заставить человека сделать ничего, что человек ему не позволяет. Это же основа христианской веры, Марулл, вы что, не читали Священное Писание?

– Ну как…– смутился сенатор, – что-то читал, конечно… Евангелие.. Псалтирь.

– Ну так там эта мысль вполне чётко прослеживается, друг мой. Да и если чисто логически представить себе, что вся та ерунда, которая творится на Земле происходит по воле Бога, и он в состоянии моментально всё исправить, но не делает этого, – большой вопрос, захочется ли верить в такого странного Бога, столь жестокого по отношению к своим творениям..

– Так и почему же происходит эта самая “ерунда”? – спросил сенатор, беря дротики из руки Лиона.

– Видите ли, друг мой… – начал Лион, но его прервал весёлый голос дЭглиза, подошедшего к философу сзади и приобнявшего его за плечи – Сенатор, прежде чем наш дорогой Лион закатит вам лекцию на полчаса, из которой Вы всё равно ничего не поймёте – слушайте историю:

– Приходят люди к Богу и говорят: Господи, отчего всё так ужасно? Отчего в мире войны, убийства, насилие?

Бог удивлённо говорит: А вам что, это всё не нравится?

– Ну конечно нет, Господи!

– Ну так не делайте этого!

И дЭглиз громко расхохотался. Лион тоже улыбнулся, однако сквозь эту улыбку сенатор вновь уловил грусть: Что ж, сенатор, приходится признать, что эта притча частично передаёт суть..

Великий Бог творит небо, землю, всё на земле, а затем – человека, по образу и подобию своему. Человека, способного вместить невместимое, обьять необьятное.. По образу и подобию.. – повторил Лион задумчиво. И дальше – Бог даёт человеку свободу – выбрать жизнь с Богом, в послушании и благословении, либо – жить, самостоятельно решая, что хорошо, а что – плохо.

– Это вы откуда знаете, Лион? – спросил сенатор. Диалог настолько захватил его, что он забыл о зажатых в кулаке дротиках и взволнованно продлолжил: это Вы узнали тут?

– Ну что Вы, друг мой, – протянул Лион, – это всё написано в первой же главе Библии, – Бог посадил в райском саду дерево познания добра и зла, но запретил человеку есть с этого дерева.

– Ага, запретил, значит? – воскликнул Д´Эглиз, отошедший к небольшой розовой клумбе в середине сада и с неудовольствием оглядывая идеально симметричный розовый куст – то бишь, всемогуществом-то, выходит, воспользовался по полной? И указал человеку на его место!

– Запретил, но дерево-то посадил, – веско сказал Лион. Дерево оставил в зоне досягаемости и никак и ничем не оградил. То есть, у человека был свободный выбор – есть с этого дерева или нет. В этом и есть глубочайший смысл, – Бог знал, как для человека будет лучше. Он не скрывал этого от человека, предостерёг его… Но выбор пойти другой дорогой ему был дан с самого начала. Выбор честный, без подвоха. Когда человек этот выбор сделал, Бог не стал пользоваться всемогуществом, чтобы вернуть его. Он бесконечно уважает наш выбор, сенатор.

– Хм.. я готов с вами согласиться, что данное нам всемогущество примерно такое же, – задумчиво сказал сенатор.

– Да, Марулл, Вы можете делать абсолютно всё, что Вам вздумается, однако не можете принудить другого даже в малости.

– Но ведь Бог-то может? – возразил сенатор. Он же может создать обстоятельства, которые иначе как принуждением не назовешь?

– Ой ли? – прищурился Лион, – видите ли…

– Это всё очень хорошо, господа, раздался из глубины сада голос дЭглиза – вас дико интересно слушать и всё такое, но позвольте напомнить, что мы играем. Или вы сдаётесь, команда зануд?

Сенатор вздохнул и подошёл к линии для броска.

ГЛАВА 3. РОСИНАНТ И БУЦЕФАЛ

Марулл стоял перед зеркалом в ванной комнате и чистил зубы, периодически поглядывая на большие часы, стоящие на полке. Ровно через две с половиной минуты он закончил, прополоскал рот и вытер его белым вафельным полотенцем.

Сенатор упрямо продолжал поддерживать иллюзию прежней жизни хотя бы даже и исключительно распорядком дня. Он продолжал считать часы, заставлял себя спать, просыпался в определённое время по будильнику, брился и чистил зубы, прежде чем выпить кофе и войти в новый день. Говоря откровенно, он периодически нарушал собственные правила, заставляя время то идти быстрее, то напротив, замедляя его бег.

Вчерашний вечер, к примеру, сенатор существенно удлиннил, так как искренне наслаждался общением с Лионом и новообретённым другом, графом дЭглизом.

Никаких срочных дел у Марулла теперь, само собой, не было, его не подгоняли никакие обязанности, срочные дела, физиологические потребности, так отчего же не сделать вечер немного продолжительнее?

Сенатор хмыкнул, чувствуя, что находится на грани проигрыша десяти долларов.

Именно на эту сумму дЭглиз вчера заключил с ним пари, о том, что не пройдёт и месяца, как сенатор оставит “эту фигню” и будет жить без всякого времени “как все нормальные люди”.

– Ну уж нет, дЭглиз, – упрямо сказал сенатор и погрозил пальцем своему отражению в зеркале,– порядок должен быть! Иначе мы тут совсем погрязнем в хаосе.

Сенатор щёлкнул выключателем, гася свет в ванной и прошёл в кухню, чтобы сварить себе кофе и обдумать планы на сегодня. Первые дни своего пребывания здесь, он подумывал о том, чтобы завести прислугу, какую-нибудь леди средних лет, которая бы вставала за час до него, варила кофе и готовила ему завтрак, но что-то удерживало его от того, чтобы сотворить живого человека. Теперь же сенатора коробило от самой мысли – создать служанку для разыгрывания спектакля, когда он может сотворить и кофе и завтрак мановением руки. Да даже и вовсе без мановения. Вовсе отказываться от условностей сенатор, однако, был отказываться не намерен, а вернее – пока не готов. Он прополоскал джезву, которую не помыл вчера, наполнил её водой из крана, насыпал кофе из пакета и поставил на огонь. Взгляд его упал на холодильник, где магнитиком с изображением Тауэра – точно таком как в его лондонском доме – были прикреплены две картонные полоски.

Сенатор хлопнул себя по лбу! Как же он мог забыть о подарке дЭглиза! Вопрос с планами на сегодня моментально прояснился. Он должен заехать за дЭглизом и они вместе поедут на футбол!

Что за футбол может быть в месте, где Марулл находился, сенатор представления не имел, однако он намедни обещал дЭглизу не пользоваться возможностью всезнания и не лишать его удовольствия самому всё ему рассказать по дороге на стадион.

Будучи с детства поклонником “Арсенала”, сенатор в молодости совершил страшный грех, перейдя в стан болельщиков “Челси”, исключительно из-за того, что не пристало британскому сенатору болеть за грубых и шумных “Канониров”. Это предательство мучило сенатора всю жизнь и, попади он сейчас назад, в Лондон, со своими новыми знаниями и обретённой свободой от условностей и людских мнений, он бы без раздумий сорвал синюю футболку с фамилией ненавистного Лэмпарда, носимую им последние годы при посещении “Стэмфорд Бридж” , и с гордостью надел бы трико Бергкампа, Анри или Иана Райта и вернулся бы в родные пенаты “Хайбери”.

Сенатор обожал футбол, гул стадиона, толпы болельщиков, таинство, происходящее на поле, и потому весьма опасался разочарования от сегодняшнего дня. Что за радость смотреть футбол, где играют всемогущие игроки? Кстати, кто вообще играет? дЭглиз лишь напустил туману, заявив “вам понравится, дружище, не сомневайтесь, не будь я граф дЭглиз! Впрочем, если откровенно, я на самом-то деле не граф и вовсе не дЭглиз, но вы всё равно не сомневайтесь!”.

Сенатор повертел в руках подаренные дЭглизом билеты, на которых был нарисован красиво переливающийся футбольный мяч, но не было никакой информации, что обычно стоит на билетах. Весь текст дЭглиз с билетов убрал, заявив, что иначе не будет сюрприза, а он хочет полюбоваться на лицо сенатора, когда тот окажется на стадионе и увидит, кто же будет участвовать в игре.

Марулл бросил ещё один взгляд на часы и отправился собираться, с лёгким раздражением вспомнив вчерашний насмешливый ответ дЭглиза на вопрос, во сколько и куда за ним заехать,

– Дружище, Вы всё время забываете, где мы находимся и какими способностями обладаем, – сказал он тогда, покровительственно похлопав сенатора по плечу. – Вы заезжаете ко мне, когда захотите, а я приму вас, когда захочу я. И это чудесным образом получится совершенно одновременно!

Сенатор, однако, упёрся и настоял на том, чтобы договориться о точном времени и дЭглизу пришлось, пожав плечами, уступить. – Ладно, сенатор, пусть будет шесть вечера! Что ни сделаешь для друга. Всё равно у меня будет шесть вечера, когда я сам захочу.

То, что вчера сенатор записал себе в маленькие победы, сегодня показалось ему явной глупостью и он мрачно посмотрел на будильник, показывающий восемь утра.

– Ну и что теперь делать до вечера? – спросил он сам себя. Досадливо крякнув, он залпом выпил кофе, снял с холодильника два билета и сунул в карман брюк. Затем вздохнул, на секунду прикрыл глаза и, глянув на часы, на которых было без пяти минут пять, сказал сам себе: Ну, пора!

Марулл вышел из дома и подошёл к гаражу, в котором стоял его пятилетний “Вольво xc30”. Он и здесь упрямился и чуть серьёзно не поссорился с дЭглизом, который вчера вечером, сгибаясь от хохота, обсуждал с Лионом его автомобиль. Чуткий Лион смеяться, разумеется, не стал, напротив, укорил графа, напомнив, что сенатор находится здесь совсем недавно, а привычные, земные вещи помогают легче привыкнуть к новым реалиям.

– Пройдёт совсем немного времени и наш сенатор будет ездить на нормальной машине, дЭглиз, – сказал он, вогнав сенатора в ещё большую краску сочувствующим тоном, которым он произнёс эти слова.

– Это и есть НОРМАЛЬНАЯ МАШИНА, – отчеканил сенатор, – я вполне в состоянии создать любую другую, поверьте, и я выбрал эту, потому что она мне НРАВИТСЯ. Уж поверьте, граф, я и на Земле мог себе позволить любую машину, и раз у меня в гараже эта – на то есть свои причины!

– Ну, да, ну да, дружище, – весело отвечал дЭглиз, – не бейте только. Надеюсь, Вы не собираетесь заезжать за мной завтра на этом позорище?

– Собираюсь именно на нём, – возразил сенатор, – это прекрасный автомобиль, и если Вас что-то не устраивает, Вы можете себе выбрать иного спутника на завтрашний матч.

– Что вы, что вы, сенатор, – иного спутника мне на матч не нужно, – замахал руками дЭглиз, – Лион на футболе будет как обычно засыпать, а больше у меня друзей тут и нет, – вздохнул он.

– Да, это и впрямь необьяснимый факт, – едко сказал сенатор, – в общем, граф, тем более, Вам придётся ехать на этом автомобиле. Поверьте, он очень хорош!

– Верю, верю, – ответил дЭглиз зевая, – только учтите, я надену солнечные очки, чтобы меня никто не узнал, когда я буду выходить из вашего антикварного ведра.

Сенатор слегка улыбнулся, вспомнив вчерашний диалог. Конечно, дЭглиз – нахал.. Но, может быть, не стоило так яро отстаивать своё право на выбор транспорта? В конце концов, они ведь действительно едут вдвоём.. Эх, была не была.. Сенатор старался всегда избегать вычурности, но… Только ради дЭглиза, – сказал он про себя и нажал кнопку, открывающую дверь гаража. Дверь медленно поползла вверх, открывая взору сенатора белый Роллс-Ройс Фантом – кабриолет. В точности такую машину сенатор видел вроде бы у какого-то футболиста, кажется, у Криштиану… Ну, пусть теперь дЭглиз посмеет пикнуть, – подумал он, садясь в автомобиль и выруливая на тихую пустую дорогу, – долг дружбе уплачен, надеюсь граф оценит мою жертву.. Марулл втопил педаль газа и с блаженством ощутил, как мягко и мощно автомобиль рванул с места.

– О, Боже, я три недели как последний идиот ездил на антикварном ведре, – прошептал он, с восторгом вцепившись в руль.

…

К дому дЭглиза – на удивление скромному бунгало, утопающему в зелени, Марулл подъехал без четверти шесть, точно так, как он и планировал. Сенатор намеревался провести пятнадцать минут в автомобиле, разглядывая и ощупывая кнопки, рычажки и тумблеры. Салон был выдержан в столь любимом сенатором стиле – смеси благородной старины, классики автомобильного жанра снаружи и новейших технологий внутри. Марулл начал с удовольствием крутить регулятор громкости радио, однако насладиться ощущениями не успел. Почти одновременно с ним к дому подъехал красный Феррари, из которого выскочил дЭглиз в шортах и майке, а также вышла женщина средних лет, одетая в спортивный костюм и кроссовки.

– Эй, дорогая, – закричал граф, поднимая солнечные очки на лоб при виде припарковавшегося возле дома сенатора. – Смотри, какая машина! Марулл, что за прелесть! Вы делаете гигантские успехи! Зацени, Бесс, – свершилось чудо! Я исцелил убогого! Пересесть со старого Росинанта сразу на горячего красавца Буцефала – это ли не подвиг духа!

– Уже начинаю об этом понемногу жалеть, – сказал сенатор, спеша выйти из машины. При виде дамы он выпрямил осанку, его рука дёрнулась поправить галстук, однако сенатор успел вспомнить, что одет в простую льняную рубашку и лёгкие брюки, без всяких галстуков.

– Машина очаровательна, как и джентельмен, приехавший на ней, – женщина полной достоинства походкой подошла к сенатору вслед за дЭглизом и протянула руку, всем своим обликом вызвав у Марулла необъяснимое почтение: добрый вечер, сенатор. Я – Беатрикс, добавила она после чуть заметной паузы.

Засмущавшийся Марулл чуть покраснел, заметив, что нарушил все правила этикета, не представившись первым, и с лёгким поклоном бережно пожал протянутую руку.

– Марулл,– сказал он, – к Вашим услугам, леди Беатрикс.

– Леди Беатрикс, – засмеялась его собеседница лёгким мелодичным смехом, – благодарю вас, Марулл, – и обернувшись к дЭглизу проговорила: вот, мой милый! Бери пример! Леди Беатрикс! А не: “Эй, дорогая!” или “Зацени, Бесс!”

– Да, Марулл знатный позёр, – заявил дЭглиз, улыбаясь до ушей и загребая сенатора в объятия, – не сомневался, что он вам понравится. По крайней мере, до той поры пока вы не начнёте с ним диалог.

– Уже начала, как видите, – заметила Бесс, улыбаясь, – и пока не вижу причин менять своё мнение. Она вновь обратилась к сенатору: – Я бы сказала вам: простите моего мужа за его бесцеремонность, но раз уж вы до сих пор с ним не в ссоре, то, полагаю, уже смирились и полюбили его таким какой он есть.

– Человеку со вкусом это вовсе не сложно, – сказал дЭглиз, – в конце концов, тут утверждают, что меня создал Бог, а Он вроде как барахла не делает и то, что я прекрасен – это не бахвальство, а теологический факт! Более совершенным созданием является лишь моя любимая жена, да и то, только потому, что Творец создал её позже чем меня.

Она, соответственно, более поздняя модель! – добавил он.

– Тебе стоило остановиться на предпоследнем предложении, тогда получился бы неплохой комплимент, а не выписка из техпаспорта, мой дорогой, – Бесс поглядела на графа, и во взгляде её читалась любовь и нежность.

– Вы как всегда правы, леди Беатрикс, – признал дЭглиз, беря жену под руку, другой рукой обняв сенатора за плечо и легонько направил обоих в сторону дома. – Марулл, дайте мне двадцать минут – видите, я тоже из уважения говорю вашим языком и пользуюсь дурацким измерением времени! – так вот, дайте мне двадцать минут на душ и сборы, и мы рванём!