СЕНАТОР М

Ну, во-первых,– моментально вскипая заговорил сенатор, – я неоднократно просил вас, Леон, не подглядывать в мой дом! А во вторых, если вам небезразличны наши отношения, имейте снисхождение к моим привычкам, а так же сознательным решениям, которые я, будучи хоть…

Ах, полноте, полноте сенатор, – как всегда обезоруживающе добродушно прервал Марулла Лион. – Уговор есть уговор, – я никуда не подглядываю, просто я тоже установил себе часы, идущие синхронно с вашими, и знаю, что в это время вы, будучи человеком привычки, всегда варите себе кофе. По моим рассчётам вы как раз должны были его сварить и сидеть с чашечкой в саду, – вот я и позвонил. Так что, без обид, друг мой. Кроме того вы в любой момент можете и сами сделать так, чтобы я не мог, как вы выразились, “подглядывать в ваш дом”, так как наше всемогущество – как мы уже выяснили – заканчивается, когда речь заходит о воле другого человека.

Да, хххммхррр – сенатор моментально остыл и неопределённо хмыкнул в трубку. – Чем обязан звонку, Лион?

Да вот, хочу спросить, могу ли я сегодня прийти с другом? Весьма интересная и колоритная личность, уверяю вас!

Что за личность? – подозрительно спросил Марулл и, зажав трубку ухом, бросил тоскливый вгзгляд сквозь открытую кухонную дверь на остывающую джезву, – Эээ, Лион, вы не возражаете, если я перезвоню через пять минут? – Вы всё-таки ошиблись в ваших подсчётах и кофе я ещё не доварил.

Да бросьте, Марулл, – в голосе Лиона вдруг прорезалась так раздражающая сенатора снисходительность – возьмите телефон с собой на кухню, а ещё лучше, перенеситесь прямо в сад с горячей чашкой. Мне бы так не хотелось прерывать нашу беседу – это то немногое, что имеет смысл в этом месте. Как говорил Уистен Хью Оден: “Если два человека встречаются и беседуют, то цель этой беседы – не обменяться информацией или вызвать эмоции, а скрыть за словами ту пустоту, то молчание и одиночество, в которых человек существует.” Как точно, а? Только тут начинаешь осознавать, как он был прав!

Ну, с этим можно поспорить, – ворчливо возразил сенатор

Давайте, давайте поспорим, – оживился в трубке Лион.

Поспорим после того, как я сварю себе кофе. Сам! – отрезал сенатор. – А потом вам перезвоню. Всего хорошего!

Сенатор положил трубку и, почувствовав себя победителем, отправился на кухню. Кофе, конечно, уже наполовину остыл. Сенатор вздохнул и воровато оглянувшись, на секунду зажмурился и, подхватив моментально задымившуюся джезву и свою любимую чашку, отправился в сад.

Сад, разумеется, был именно таким, о котором сенатор мечтал последние лет двадцать своей жизни. А если точнее – точной копией его собственного сада в особняке близ Лондона, выполненный, однако, с безупречностью, которой он не мог добиться от своих садовников. Идеально ровная живая изгородь, прямые как стрелы дорожки, засыпанные белым песком и выложенные желтоватыми, абсолютно одинаковыми камнями по сторонам. Цветы росли именно там где им положено, в том количестве, которое соответствовало настроению сенатора на данный момент. Сегодня начали распускаться гладиолусы. Марулл подошёл к ним и задумчиво любовался их стройными стеблями, из которых пробивались алые, розовые и оранжевые лепестки. Сенатор любил цветы, однако никогда не позволял себе долго смотреть на них. Он считал это несолидным. Однако тут… Что теперь? Сенатор даже позволил себе улыбнутся и ещё какое-то время разглядывал гладиолусы, прихлёбывая неостывающий кофе из большой голубой чашки.

Затем глубоко вздохнул и направился к развесистому клёну в южном углу сада. Ну как – южному… Сенатор решил считать его южным. Старый клён был в саду на особом положении – ему единственному не было предписано, как расти, куда пускать свои ветви и где вспучивать землю мощными корнями. На Земле клён было строго запрещено трогать садовникам, да и тут, хотя сад выглядел сообразно желаниям Марулла без всяких садовников, – клён был предоставлен сам себе и рос как хотел. Может быть, именно поэтому, сенатора тянуло чаще всего именно сюда, в его развесистую тень?

Сенатор прислонился спиной к тёплому от солнца шершавому стволу и задумчиво тянул кофе, размышляя о том, что делать и как жить – ну, в смысле – существовать, дальше. Он поймал себя на мысли, что думы о покинутой Земле посещают его всё реже. Чего уж там, если честно, то и вообще не посещают. Как-то прочно и, кажется, насовсем в нём утвердилось осознание того, насколько неважными, пустыми и смешными были в сущности вещи, ради которых он жил, боролся, переживал, к которым стремился.. Беспокойства за родных отчего-то тоже не было. Может быть, просто потому, что теперь стало ясно, что концом их пути станет то же, что и с ним теперь? Так зачем же за них переживать? А зачем вообще это всё было? Зачем эти пятьдесят шесть лет мучений, соблазнов, сражений, болезней, переживаний, если финал будет вот таким? Почему бы Творцу было сразу не создать его прямо тут? Кстати… о Творце… Сенатор вдруг сообразил, что пообщавшись с Люцифером, он до сих пор не встречался, собственно, с Создателем. И никаких попыток увидеться с сенатором со стороны Бога тоже пока не наблюдалось. Хм…

Сенатор задумчиво пожевал губами.

Собственно, кто может ответить на его вопросы лучше Бога? Как он сразу не сообразил. Только вот как с Ним связаться? Вспомнив о своём всемогуществе, сенатор уже почти что принял решение просто пожелать встречу с Создателем, но в последний момент что-то остановило его. – Хмм, – сказал он сам себе. Если Творцу по каким-то причинам пока было недосуг общаться со мной, вероятно у Него на это есть основания… Спрошу у Лиона, – решил он, отгоняя назойливую мысль, что желанию встречи с Творцом помешало странноватое ощущение уж очень смахивающее на боязнь. Кстати… Лион!.. Я же обещал ему перезвонить, – подавив в себе невольную радость от того, что можно переключиться с некомфортных мыслей на дружескую беседу, он поднёс к уху трубку радиотелефона – некий компромиссный вариант, на который он скрепя сердце уговорил сам себя, – и в трубке сразу же загудел добродушный басок Лиона:

– Друууг мой, я невероятно рад Вас слышать. Вы не забыли обо мне и это наполняет меня искренней радостью!

– Да, Лион, я… Я тоже очень рад, – сдержанно сказал сенатор, с удивлением отмечая и в себе некий всплеск радости.

– Так вот, я навещу Вас сегодня вечером с другом. Замечательная личность, поверьте старику! Довольно давно тут находится, похоже, уже нашёл себя в полной мере. Разгадал, так сказать, смысл жизни, взял его за рога и наслаждается процессом.

– Очень интересно, – протянул сенатор. – Похоже, Вы говорите о философе, мечтателе, и, кажется, практике. Не сомневаюсь, что это очень приятная личность!

– Отвратительная! – тут же ответил Леон. – Нахал, бездельник и самодур. В общем, однозначно вам понравится! – закончил он, и, не дав задохнувшемуся от возмущения сенатору вставить ни слова, оборвал разговор. – До вечера, мой дорогой, до вечера!… И в трубке послышались гудки отбоя.

– Вообще-то, уважаемый Лион, я ещё не счёл разговор оконченым, – раздражённо проговорил Марулл, глядя на гудящую трубку. – Вот тебе и всемогущество! Каждый первый творит что хочет а ты – терпи!

Впрочем, вспомнив, что и он сам может творить что хочет, сенатор слегка успокоился. Кроме того, он сообразил, что при первом телефонном разговоре именно он бросил трубку, не дослушав Леона и тот, кажется, вовсе не был обиженным. Впрочем, не потому ли он поступил с сенатором также в этот раз? Марулл вновь подозрительно уставился на телефон, а затем со вздохом опустил его в карман халата и от души приложился к чашке.

Делать было совершенно нечего. И зачем только сенатор назначил встречу на вечер? Опять ходить по саду, выравнивать дорожки или делать бессмысленные фокусы, проверяя свои способности? Убедившись, что он может создать себе абсолютно всё, что только можно представить, оказаться в любом месте, которое можно пожелать, ему на удивление быстро это наскучило, и главным развлечением для него стало вечернее общение с новым другом. Но вот беда, чем теперь заниматься до вечера?

Сенатор поглядел на часы. Четверть девятого утра… Вот ведь незадача. У него накопилось столько вопросов, да и новым гостем, что ни говори, Лион его заинтриговал.

Может предложить Лиону прийти пораньше? А вдруг у него дела? А вдруг дела у его друга?

Сенатор поморщился, вспомнив, что это по сути не имеет никакого значения, и ход времени на земной манер он организовал себе сам. А местные старожилы каким-то образом прекрасно обходятся без счёта часов и минут, и удивительным образом умудряются повсюду появляться когда нужно и успевать всё, что хочется.

А какого чёрта, собственно? – сказал себе сенатор решительно. Он щёлкнул пальцами, и, на мгновение задумавшись, устремил взгляд на появившийся перед ним на садовом столе смокинг. Идти в спальню, снимать халат и облачаться в в вечернюю одежду решительно не хотелось и сенатор, вновь на всякий случай оглянувшись, щёлкнул пальцами ещё раз. Через мгновение, поправив бабочку, и оглядев себя с головы до ног в появившемся перед его взором зеркале, он откинул фалды смокинга, уселся на садовую скамейку и, прикрыв глаза, проговорил: А теперь… Теперь да будет вечер!

И стал вечер.

…

Были сумерки, и в свете почти зашедшего солнца сенатор увидел, как в конце сада открылась калитка и две неясных фигуры, войдя, направились к сенатору. Впрочем, оказалось достаточным лишь мимолётного пожелания, чтобы сенатор смог прекрасно разглядеть обоих вошедших. Пухлого невысокого Лиона сложно было не узнать и без этого, а вот на его спутнике сенатор остановил свой взгляд более пристально, пользуясь секундами, пока оба гостя продвигались к нему, неспешно шагая по идеально ровной дорожке. Оба были одеты в строгие костюмы, на шее Лиона красовалась чёрная бабочка с небольшим алмазом посередине, а его спутник – высокий, прекрасно сложенный, с загорелым лицом, казался ещё выше из-за надетого на голову громоздкого цилиндра, в котором его силуэт напомнил Марулу Авраама Линкольна с классических американских изображений. Издалека, из-за гибкой походки и стремительности движений ему показалось, что спутник Лиона очень молод, однако, когда тот подошёл ближе и Марулл смог разглядеть его лицо, он увидел, что тому на вид ему не менее пятидесяти, а скорее около шестидесяти лет. В руке он держал трость, на которую, впрочем, не опирался, а указывал ею Лиону то на клумбу гладиолусов, то на грядку земляники, говоря ему что-то вполголоса.

Сенатор с удовольствием отметил, что и Лион сегодня снизошёл до того, чтобы одеться подобным образом, зная, как сенатор чтит классические правила традиционного этикета. Марулл уже несколько раз намекал другу, приходящему на встречи то в простых черных брюках и рубашке, а то и вовсе в джинсах и свитере, что строгий костюм или смокинг демонстрируют по его мнению уважение к собеседнику. Лион обычно только посмеивался, однако сегодня не только облачился в костюм сам, но и, очевидно, попросил об этом своего спутника.

Гости приблизились и сенатор, встав, направился им навстречу.

– Добрый вечер, господа, – негромко произнёс он, протягивая руку Лиону.

– Друг мой, здравствуйте, – с теплотой и явной радостью ответил тот, широко улыбаясь и, ответив на рукопожатие, сдавил другой рукой плечо сенатора. На объятия он, секунду поколебавшись, не решился, видимо, увидев торжественно-официальное выражение лица сенатора, – знакомьтесь, – это мой друг, о котором я Вам говорил, – граф дЭглиз.

– Очень рад, сенатор Марулл – сказал сенатор, высвобождаясь от рукопожатия Лиона и стараясь придать своему лицу выражение сдержанного радушия, достоинства и лёгкой снисходительности. Впрочем, заряд хлопнул вхолостую, так как собеседник лишь мельком взглянул на Марулла, сунул ему крепкую ладонь и продолжил оглядывать сад.

– ДЭглиз. – представился он просто, – Слушайте, а что это у вас за хрень посреди сада?

– Вы о клёне?– удивлённо поднял брови сенатор.

– Да, это дерево. Клён, значит? Хм…

– Чем оно Вас заинтересовало, – спросил сенатор, слегка напрягшись.

– Ну как же… дЭглиз приблизился к дереву и, задрав голову, с интересом стал его осматривать, – у Вас тут всё такое правильное, ровненькое, прям тошнит, – а дерево – корявое и несимметричное. Неаккуратненько! – заключил он после небольшой паузы и, переглянувшись с Лионом внезапно громко рассмеялся. Лион тоже улыбнулся, видимо какой-то, лишь им обоим понятной шутке.

Сенатора, само собой, покоробило бесцеремонное начало разговора, он недовольно засопел, однако решил не позволить раздражению счесть его негостеприимным и протянув руку в направлении трёх плетёных кресел, стоящих вокруг небольшого столика, сказал: – Присаживайтесь, господа, Лион, друг мой, спасибо, что нашли… ммм… время для визита, граф дЭглиз, чувствуйте себя как дома, очень рад знакомству! Лион рассказывал о вас лишь хорошее, хоть и немного.

– Хорошее? Обо мне? Лион? – я себе представляю, – засмеялся дЭглиз, пружинисто садясь в одно из кресел и закидывая длинную ногу за ногу, – интересно…– Он бросил взгляд на Лиона и на мгновение, казалось, задумался. – Нахал, бездельник и самодур! – процитировал он. – Что ж, лестная рекомендация, спасибо, дружище, – и он вновь заразительно засмеялся. – Впрочем, нельзя не отметить – весьма точная. Так и есть! Нахал, самодур – это определённо мои главные достоинства, ну и бездельник – само собой, тоже, как, впрочем и все остальные здесь находящиеся.

– Я смотрю, – сказал сенатор, степенно опускаясь в соседнее кресло, – читать мысли друг друга между вами моветоном не считается?

– Ха! Об чём вы говорите! Конечно не считается, – весело ответил дЭглиз, – так гораздо проще общаться, поверьте!

– Я уже пытался убедить в этом нашего дорогого Марулла, – вступил в разговор Лион, в свою очередь садясь в кресло и раскуривая взявшуюся из воздуха трубку. По саду поплыл сладковатый запах табака смешанного с кусочками сухого чернослива – любимой смеси Лиона. – Но он пока ещё в тисках мирских предубеждений.

– Не предубеждений, – возразил сенатор, – а элементарных правил вежливости и порядочности!

– Было очень вежливо и порядочно с вашей стороны, дружище, – ухмыльнулся дЭглиз, – только что втирать мне, что этот пройдоха Лион говорил обо мне что-то хорошее!

Сенатор слегка покраснел.. А ведь верно, – пронеслась у него мысль, – я слукавил просто по привычке, ради соблюдения каких-то правил вежливости, а по-сути просто соврал, и тут это моментально раскрывается. Хм.. Надо быть осторожнее…

– Не осторожнее, а просто наплевать на все условности и на то, что там кто про Вас подумает, – я так считаю, – сказал дЭглиз, мановением руки превративший свой садовый стул в кресло качалку и немедленно начавший раскачиваться взад-вперёд.

– Мои мысли попрошу не читать!, – взвился Марулл, – я в состоянии сам решить, какую информацию я желаю дать моим собеседникам, а какую-нет!

– Дружище, да какие проблемы? Закройтесь, да и всё. Вы тут устанете обьяснять всем и каждому, какая Вы мимоза.

– Я попрошу вас воздержаться от подобных эпитетов, – проговорил сенатор, чувствуя, что вновь начинает раздражаться, – мы не настолько близко знакомы, чтобы Ваше обращение “дружище” или уж тем более “мимоза”…

– О, Боже, – простонал дЭглиз, бессильно обвиснув в кресле, и устремляя глаза в небо, – Марулл, какой Вы зануда! Лион, как вы ещё не окочурились с ним от тоски? Мы общаемся всего пару минут и уже чувствую, что заражаюсь вирусом добропорядочности. Тут работать и работать.

– Ну, знаете! – Марулл приподнялся в кресле, гневно глядя на дЭглиза. – Вы, сударь… Вы…

– Хам и самодур, – Вам же Лион уже сообщил.

– Вот именно! – возмущённо проговорил сенатор!

– За это его и любим, – посмеиваясь отозвался со своего кресла Лион.

– Марулл, – вдруг посерьёзнев сказал дЭглиз, сев прямо и уперев локти в колени, устремил доброжелательный взгляд на сенатора, – не сердитесь, прошу Вас. Я думаю, Вы очень скоро придёте к осознанию того, что тут каждый из нас может быть таким какой он есть, совершенно не опасаясь молвы, мнения окружающих, последствий и тому подобных условностей, – Вы мне весьма симпатичны, хотя и внушаете безусловную… хм… жалость Вашей зажатостью. Думаю, мы подружимся! Примите первый совет как от Вашего нового друга, – и дЭглиз чуть пододвинув кресло к Маруллу, положил руку ему на плечо, – будьте таким какой Вы есть и плевать на то, что про вас подумают. Вам теперь абсолютно нечего терять, дружище!

– Что ж, извольте, – сенатор совершенно неожиданно для самого себя решил принять вызов, – должен признаться, Вы мне тоже отчего-то симпатичны. Как это не удивительно, учитывая ваши манеры. Однако я уже почти готов вышвырнуть Вас отсюда за Ваше панибратство и не удивлюсь, если Вас регулярно исключают из разных приличных компаний!

– Ну вот! Вот! – дЭглиз явно обрадовался откровенности сенатора, – согласитесь, что говорить то, что думаешь несказанно лучше чем занудствовать! – Он откинулся на спинку кресла и проговорил: – Что-то тут становится темновато, вы не находите, друзья?

В саду и впрямь окончательно стемнело и были видны лишь силуэты трёх сидящих в креслах собеседников.

– Я открыл хороший способ, – решил похвастаться Марулл, – достаточно лишь пожелать видеть в темноте и вы…

– Способов куча, – прервал его дЭглиз, – и вы, старина, разумеется, выбрали самый скучный из них, – подумайте же, умоляю, как можно решить этот вопрос поинтереснее!

Сенатор принял твёрдое решение не обижаться, тем более, что, к его удивлению, ему весьма понравилось следовать совету дЭглиза и говорить то, что лежит на сердце, а не пропускать всё через фильтры того, как что воспримут, какое мнение о нём сложится, какие последствия для его статуса это повлечёт и так далее. Марулл прислушивался к этому незнакомому или, скорее, давно забытому ощущению детской непосредственности, искренности. Граф, казалось, за минуту смог поколебать в сенаторе то, что годами сковывало, связывало и заставляло его быть вовсе не тем, кем ему хотелось. Марулл прямо высказал графу то, что он думает, и вместо натянутости между ними напротив возникло что-то тёплое, доброе, дружеское.. Поразительно, – подумал сенатор. Почему я не попробовал этого раньше?…

– Сенатор, Вы с нами? – с лёгким беспокойством спросил Лион.

– Да, простите, я немного задумался, – ответил сенатор. Он слегка потряс головой, – что ж, – сказал он, – вы просите избрать менее скучный способ разогнать темноту? Извольте!

Он на секунду закрыл глаза, замер… И сквозь сомкнутые веки увидел, что вокруг стало гораздо светлее. Он открыл глаза и улыбнулся… Да, точно так как он хотел! Сад наполнили медленно порхающие, похожие на медуз, огоньки. Он видел подобных в каком-то фантастическом фильме, – и теперь решил осветить сад таким образом, – розовые, сиреневые, белые и ярко-зелёные, они кружились в чарующем танце, пролетая меж ветвей клёна, между засыпающими гладиолусами и переливались разными оттенками, однако сад при этом непостижимым образом оставался освещён ровным розоватым светом.

– Красота, – одобрительно прищёлкнул языком дЭглиз, – Марулл, да Вы – романтик

– Я говорил, – с улыбкой сказал Лион, – в этом ржавом сундуке запрятано много сокровищ, граф!

– Хм… – хмыкнул сенатор.. – Слова собеседников были ему приятны, несмотря на сомнительную комплиментарность в метафоре Лиона. – Этот сундук и сам не такой уж и ржавый, – сказал он. На себя посмотрите, господа, – добавил он неожиданно для самого себя.

– Да, мы ужасны, – самокритично признал дЭглиз, любуясь полётом светлячков у себя над головой, – а особенно этот дурацкий маскарад, в который нас втиснул гостеприимный Марулл. – Лион, дружище, я больше не выдержу, – он хлопнул в ладоши и моментально оказался в потёртых джинсах, красной клетчатой рубахе и ковбойской шляпе. – Уффф, – выдохнул он и с явным удовольствием потянулся в кресле. – Неужели Вам доставляет удовольствие запихивать себя в эту консервную банку, Марулл?

Сенатор уже хотел по привычке холодно возразить, сказав что-то вроде того, что существуют правила приличия и уважения к хозяину дома, который имеет право выражать пожелания о дресс-коде на своём приёме, однако заставил себя промолчать и, сделав глубокий вдох, решил опробовать свою новообретённую способность и сказать то, что думает на самом деле… А что он собственно думает на самом деле? Марулл вдруг с удивлением обнаружил, что на самом деле он никогда и не задавал себе этот вопрос – а нравится ли ему носить смокинг? Это настолько его поразило, что он зажмурился и медленно проговорил: погодите, граф, прошу Вас.. Я сейчас попытаюсь сказать Вам правду..

В саду повисла неожиданная тишина. Лион внимательно смотрел на сенатора исподлобья, дЭглиз сидел совершенно неподвижно…

– Нет… – наконец нерешительно проговорил сенатор… Нет.. Чёрт возьми, мне не нравится носить смокинг! И видят небеса, – продолжил он всё более крепнущим голосом, – я его по-правде говоря, вообще, ненавижу не меньше Вас, граф…

Сенатор замолк и тишина, казалось, стала осязаемой. Он почти ощущал кожей, что с ним происходит что-то чрезвычайно важное и его собеседники тоже этим прониклись и почтительно отдают дань этой тишине, не оскорбляя важность момента ни малейшим звуком.

– Браво, – наконец проговорил Лион глухо.. – Браво, друг мой.. Две недели! Вам понадобилось две недели на то, чего многие не достигают и за годы.

– Что ж, осталось приодеть нашего модника, – раздался весёлый голос дЭглиза и напряжение моментально спало,

– Ну уж нет, – проговорил сенатор, – я сам!

– Конечно, конечно сам, – вскинул руки дЭглиз, – глядя на созданных Вами светлячков я не сомневаюсь, что Вы справитесь!

– Сенатор на мгновение задумался и постарался, углубившись в себя понять, во что он на самом деле хочет быть одет. Это оказалось не так просто, – он настолько привык думать, какое впечатление должен произвести а не о том, чего в действительности хочется ему, что у него совсем не сразу получилось на этом сосредоточиться. Ощущение было непривычным, невероятным, – он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО может одеться так, как ему удобно и приятно! И никто не будет вправе его осудить, сделать какие-то выводы о нём, а если и сделает, сенатор вправе не обращать на это никакого внимание. Это ощущение свободы было столь опьяняющим, что сенатора захлестнула волна необьяснимой радости. Свобода! – думал он, – Боже мой! Какой потрясающий вкус у свободы! И я кажется начинаю понимать, что это вообще такое!

Я хочу.. Я хочу… Да… Кажется так.. Именно так…

– Ну вот, раздался над его ухом голос дЭглиза, – стал типа человек. Браво ещё раз! За это надо выпить!

Марулл открыл глаза и оглядел себя. Поношеная, потёртая рубаха в клетку, простые хлопковые штаны и.. Да! Подтяжки! – Боже, как я люблю подтяжки, – прошептал сенатор, слегка оттянув их большими пальцами и со щелчком отпустив. Вот так! Свободно и легко!

И он улыбнулся.

…

После довольно продолжительной паузы, во время который каждый из троих собеседников пребывал в своих мыслях, дЭглиз наконец прервал молчание, встал с кресла, громко, с хрустом потянулся и сказал: – Ну что ж, господа, давайте немного пройдёмся, у меня уже ноги затекли.

У Марулла ничего не затекло, напротив, он ощущал необыкновенный уют и с радостью провёл бы в кресле хоть весь вечер, однако ему не хотелось портить гармонию, напротив, он обнаружил в себе искреннее желание сделать дЭглизу приятное и он с готовностью поднялся с кресла.

– Ах, граф, – с деланным страданием в голосе простонал Лион, – вот ведь непоседливый человек. Так хорошо сидели… Беседовали…

– Спокойствие, Лион, – беседовать мы можем и дальше, – давайте, дружище, давайте, поднимайтесь, растрясёте немного ваш драгоценный жирок, – от вас не убудет. Не принуждайте меня заставить кресло исчезнуть из-под Вас как в прошлый раз!

– О, нет, Вы себе этого больше не позволите, – возразил ему Лион с наигранным гневом..

– Да, не позволю, – с сожалением вздохнул дЭглиз, – Вы, негодник, черезчур злоупотребляете Вашим всемогуществом. – Но прошу Вас по дружбе, давайте прогуляемся по этому чудесному саду или, знаете что? Давайте сыграем партию в дартс!

– В дартс? – удивился сенатор.

– Ну да. В дартс. Такая игра, – нужно кидать дротики в круглую мишень и…

– Разумеется, я знаю, что такое дартс! – Я – англичанин, – чопорно проговорил сенатор, – только вот у меня… Сенатор чуть не брякнул “у меня нет дартса”, – но вовремя сообразил, что скажет глупость и попытался более осмысленно закончить фразу, – у меня… ммм… давно не было практики. Вышло не сильно лучше, но собеседники, похоже, вежливо не заметили неуклюжести слов сенатора.

– Что ж, позвольте, – дЭглиз взмахнул рукой, перед друзьями появилась большая круглая мишень и электронное табло рядом, на котором зажглись строки с цифрами- три раза по 501. – Нужно указать имена игроков, – сказал граф и рядом с каждой строкой возникли имена.