Под прицелом твоей души

Поэтому я сбегала. Молча, медленно, почти вежливо, но сбегала.

– У меня пациент в двенадцать, тетя, – сказала я, чувствуя, как ложь даётся через силу. – Обычно я принимаю его по выходным, но в этот раз совсем забыла… И как я могла? Хорошо, что Дилара вовремя напомнила.

– Жаль, – только и сказала тетя Ада, едва слышно.

И снова что-то сжалось, сворачиваясь узлом прямо в груди.

– Может, вы приедете ко мне? Оба, – я перевела взгляд на дедушку, делая глаток апельсинового сока. – Посидим вместе, поужинаем. Я сама всё приготовлю. Никаких заказов, обещаю.

Дедуша улыбнулся, а в глазах тети мелькнула искорка радости.

– Уверена, что не отравишь нас? – рассмеялся он.

– Такого обещать не могу, но очень постараюсь. – Я позволила себе расслабиться, когда увидела, как на губах тети Ады заиграла тёплая улыбка.

Когда мы с дедушкой вышли из дома, прохладный утренний воздух сразу обдал лицо. Стоило ступить на веранду, как сердце внезапно ускорило ритм. Я застыла, почувствовав, что утро несёт с собой неизбежное, а я всё ещё была не готова.

– Решила остаться? – спросил дедушка, обернувшись ко мне, задержавшись у каменной лестнице. Голос его звучал спокойно, но в глазах была та же настойчивость. – Ирин?

– Просто вспоминала, всё ли положила в сумку, – пробормотала я. Прежде чем он успел задать ещё один вопрос, я сделала шаг вперёд, быстро отрывая ноги от земли, и двинулась за ним.

Дедушка шёл с прямой осанкой, уверенно ступая по каменным плитам. Его образ всегда вызывал уважение и невольное восхищение. Серый твидовый пиджак безукоризненного кроя сидел на нём так, будто был сшит прямо на месте, идеально подчёркивая его плечи. Под пиджаком виднелась тёмно-бордовая водолазка. Тёмные брюки, полированные коричневые туфли ручной работы, аккуратные часы на запястье и кольцо-печатка на правой руке. Всё в нём говорило о непререкаемом чувстве вкуса. Волосы, хоть и седые, были аккуратно подстрижены, он часто укладывал их назад. Густая борода седеющего золотистого оттенка завершала образ дедушки, придавая ему вид настоящего аристократа.

– Даже если забудешь что-то, ничего страшного, – сказал он, слегка улыбнувшись. – Мы отправим Салима или Ясина, они привезут тебе всё, что понадобится. К тому же и Николай сейчас часто бывает в Москве. Много дел в последнее время.

Много дел… Эти слова заставили меня задуматься. Ночной кошмар, который не отпускал меня под утро, снова дал о себе знать. Я должна поговорить с Ником. Мне нужно знать, что происходит.

– Дедушка, а кто такой Ясин? – спросила я, прерывая свои мысли.

Я знала почти всех, кто работал на нашу семью, особенно охранников. Они не менялись годами. Единственным исключением был Большой Анатолий, который работал на семью с тех пор как дядя Дима был ещё школьником. Однако он уволился, чтобы заботиться о своей больной матери. Её диагноз – лейкемия, был как удар молотом по нашей семье, и дядя Дима очень помог им тогда. Он не просто оплатил лечение, а нашёл лучших врачей, организовал перелёт в частную клинику за границей. Кажется, в Турции. Благодаря этому мать Большого Анатолия поправилась и сейчас находится в ремиссии. Но, несмотря на это, он всё же решил не возвращаться на работу. Сказал, что теперь хочет проводить как можно больше времени с ней, просто жить рядом, без расписаний и тревог. Я хорошо помню то утро, когда мы прощались. Я тогда почему-то расплакалась, хотя пыталась держаться. Анатолий обнял меня неловко, по-своему, и сказал, что переезжает в Турцию. И вот уже пять лет они живут там. Тихо, счастливо, вдали от всего этого.

– Вот и он! – воскликнул дедушка, когда мы дошли до задней части двора.

Территория открывался внушительным видом: идеально выложенная брусчатка, по краям которой в летний период росли ровно подстриженные кусты. Высокие деревья создавали плотную стену, защищая участок от посторонних взглядов. У ворот стояли припаркованные автомобили, сверкающие чистотой. Чёрные внедорожники с тонированными стёклами и мощные седаны выстроились в ряд под навесной крышей, ожидая своей очереди. Вдалеке слышались приглушённые разговоры людей, а по периметру стояли охранники в чёрных одеждах. Я насчитала пятерых. Со спины их было не различить, но в лицо я знала каждого. Это была их работа, защищать нас, и они делали её безупречно.

—Борис Фёдорович, – вежливо произнёс мужчина в чёрной стёганой куртке, подходя ближе. Его рост, крепкое телосложение и жёсткий взгляд чёрных глаз выдавали в нём опытного профессионала. – Ирина Марковна, – он еле заметно кивнул в мою сторону.

– Здравствуйте, – я ответила, не до конца понимая, что происходит.

– Отныне Ясин будет твоим личным телохранителем, – начал дедушка, хлопнув мужчину по плечу. – Вместе с ним в паре будет работать Мот, он сейчас в Санкт-Петербурге. Его ты, думаю, помнишь.

Ясин выглядел как человек, который не знает усталости. Ему было около тридцати пяти, и на первый взгляд он казался даже старше из-за его серьёзного взгляда и лёгких морщин на лбу. Кожа смуглая, слегка загорелая, а густые тёмные волосы были коротко подстрижены. Он носил простую, но функциональную одежду: чёрные брюки, высокие ботинки, плотно сидящую куртку. Его телосложение и высокий рост создавали впечатление непоколебимой силы.

– Полагаю, спорить бесполезно, пап? – с грустью заметила я, переводя взгляд с дедушки на Ясина, который, казалось, был сосредоточен на своих мыслях, смотря под ноги.

– Ты всегда была умной девочкой, – ответил дедушка, беря меня под локоть и увлекая чуть в сторону. Его голос стал тише. – Послушай, ты сама знаешь, какое сейчас время. Мы в сложном положении, моя девочка. Самое трудное в этом то, что мы не знаем, чего ждать дальше. Мы не можем предугадать, что произойдёт.

Я кивнула, чувствуя его беспокойство.

– Твои родители разрешили тебе продолжать работать, и я, как ни пытался возразить, в итоге уступил. Хотя далось мне это непросто. А вот Ада с Русланом были против с самого начала. Категорически. Но… – он замолчал, сжимая мой локоть пальцами, – как я уже сказал, ты умная девочка. Я знаю, что ты не сделаешь ничего глупого, поэтому и пошёл на этот шаг. Однако Ирин, я настаиваю: куда бы ты ни шла, что бы ни делала, ты должна быть с охраной. Ты меня понимаешь?

– Конечно, дедушка, – ответила я твёрдо, посмотрев в его глаза.

– Молодец, – он одобрительно улыбнулся. – И ещё одно. Пока всё не уляжется, ты будешь ездить только на заднем сиденье. Ясин или Салим отвезут тебя куда угодно, когда скажешь. Это важно, Ира. Очень важно.

Я снова кивнула, сознавая, что любые возражения лишены смысла.

Дедушка осторожно подтолкнул меня вперёд, всё так же держа ладонь на моём локте. Мы шли по задней части участка, между клумб и гравийных дорожек, где зимний воздух ощущался особенно отчётливо: свежий, прохладный, слегка влажный. Солнце в это утро едва поднималось, но его свет уже пробивался сквозь серое небо и отдавался в лакированной поверхности моей белой Audi Q8, припаркованной немного поодаль. Металлик кузова ловил слабое зимнее отражение, блеск которого казался почти неуместным на фоне предстоящего дня.

Когда мы остановились, Ясин уже стоял рядом с автомобилем. Он посмотрел на меня спокойно, без лишних эмоций, проверяя, готова ли я, а потом перевёл взгляд на дедушку. Наступила короткая, неуловимая пауза. И вдруг я поняла: они ждут. Открыв сумку, я нашарила ключи и, чуть помедлив, протянула их Ясину. Он взял их быстро и молча, словно между нами был негласный уговор, и сразу направился к машине. Но не к Audi, а к стоящему неподалёку чёрному Mercedes-Benz S-класса. Подойдя к задней двери, он открыл её для меня и отступил в сторону, оставляя пространство.

– Это необходимо, – сказал дедушка, заметив мой вопросительный взгляд. – Я позже всё объясню.

– Ну… мне пора, – выдохнула я, сжав пальцы в кулак, лишь бы голос не осёкся. Всё равно больше нечего было сказать.

– Ирин, – окликнул дедушка, когда я уже сделала шаг в сторону машины.

Я обернулась. Его взгляд изменился, с лица исчезло привычное спокойствие. Теперь дедушка смотрел пристально, немного сурово, но за этой сдержанностью ощущался страх, тщательно скрытый за маской достоинства.

– Я не могу потерять кого-то из вас снова. Ты ведь знаешь это?

Слова запутались внутри, и я знала, что стоит произнести хоть что-то, слёзы вырвутся сами. Всё сжалось: грудь, горло, дыхание. Глаза защипало от влаги. Вместо ответа я подошла к дедушке и просто обняла его, крепко, молча. Сейчас это могло сказать больше, чем что-либо.

Глава 7

Виктор

Я не знал, который сейчас час. Может быть, прошло пару часов, а возможно, несколько дней. Но казалось, что время в этом подвале остановилось.

Бетонный пол подо мной, серый и шероховатый, был густо покрыт пятнами засохшей крови. Мрак комнаты плотно окутывал зеленоватые стены, пропитанные сыростью. Единственным источником света была слабая лампочка под потолком, её тусклое мерцание то и дело угрожало погрузить нас в полную тьму. Воздух был затхлым и тяжёлым, будто я дышал сквозь мокрую ткань. Всё вокруг напоминало душную баню, где стены сочились влагой. Запахи плесени, железа, пота, крови и бензина впивались в ноздри густым комом, вызывая тошнотворное ощущения.

Облокотившись спиной о деревянный стеллаж и подтянув колени, я позволил рукам бессильно свисать, чувствуя, как пот насквозь пропитывает футболку. Спина горела от напряжения, а ладони ныли от открытых ран, пульсируя болью в такт сердцебиения. Порез на левой ладони, к которому едва начала было приживаться кожа, снова разошёлся. Швы лопнули, как натянутые нити, и из раны рвануло тёплой, густой кровью, оставляя размазанные алые пятна на полу. Я смотрел на свои руки, на костяшки, изодранные в кровь, на бордово-фиолетовые покраснения и не чувствовал ничего. Ни боли, ни сожаления. Все эмоции были исчерпаны, теперь только вакуум.

Сигареты давно закончились, и каждый раз, когда я вспоминал о табачном дыме, который мог бы прожечь лёгкие и хоть немного унять напряжение, внутри поднималась злость. Нехватка никотина смешивалась с жаждой, выжигала горло, оставляя глухое, мучительное чувство. Я провёл языком по потрескавшимся губам, без толку. Тело ныло, мышцы выжимало, слабость въелась в каждую клетку, тянулась изнутри, не отпуская ни на секунду.

– Чёрт… – выдохнул я в пустоту и машинально провёл рукой по лицу, только спустя секунду осознав, что размазал по щекам кровь.

Еле слышный стон вернул меня к реальности. Я поднял глаза и увидел Мирона, имя которого я всё же узнал, хотя это и было равно целому квесту. Его тело лежало на полу как сломанная игрушка, до которой никому не было дела. Брюнет пытался что-то промычать, но из разбитого рта вырывались только невнятные звуки. Лицо Мирона больше напоминало размытую картину, написанную грубыми мазками. Лоб рассечён, из-за чего глубокий разрез напоминал зловещую улыбку. Один глаз заплыл и почти полностью закрылся, другой залит кровью. Губы были в кровавых ссадинах, и настолько ободранные, что больше не напоминали человеческие. На скулах следы от ударов, кожа местами слезла клочьями, обнажая багровые пятна. Под носом тонкой струйкой стекала кровь, смешиваясь с его собственным потом.

Он слабо дёрнулся. Наверное, хотел перевернуться, но сил у него уже явно не было. Грудь брюнета еле заметно вздымалась, каждый вдох причинял ему невыносимую боль. Он выглядел не человеком, а живым напоминанием о том, насколько хрупким может быть тело.

Рядом с ним, не дальше чем в метре, лежал Виталий. Его лицо было менее изуродовано, но последствия моей работы с ним были заметны. Нос его был сломан и изогнут под неестественным углом, кровоточил даже теперь, когда он лежал почти неподвижно. Затылок был ободран до мяса, волосы слиплись от запёкшейся крови. Братец лежал на спине, глаза его были открыты, но взгляд отсутствовал. Я заметил, как по его щекам одна за другой катились слёзы. Они стекали на пол, смешиваясь с кровью, словно грязная вода в ливневке. Я мысленно прикинул, сколько времени потребуется, чтобы очистить полы. Наверняка несколько часов скобления, если не больше.

– Осмысляешь свою жизнь, да? – пробормотал я тихо, не рассчитывая, что Виталик услышит.

Вероятно, в его голове сейчас вихрем проносились обрывки прошлого. Неверные шаги, утраченные надежды, ошибочные выборы. Всё, что он мог бы исправить, но не сделал. И среди этого потока неизбежно всплывало имя: Гордей. Тот, кто лежал в гробу, но даже мёртвый продолжал вершить судьбы. Губы Виталика дёрнулись, он пытался что-то сказать, но только судорожно выдохнул.

– Не стоит, – хрипло сказал я. Мой голос прозвучал грубо. В этом подвале сам воздух подавлял любые проявления мягкости. – У тебя не осталось слов, которые что-то значат.

Окровавленные губы сомкнулись, но глаза остались прикованными ко мне. Я видел в них страх, смешанный с остатками какой-то непонятной решимости. Возможно, он пытался заглушить свою боль мыслями о том, что у него есть ещё шанс выбраться. Наивный.

– Думаешь, он бы тебя пожалел? – продолжил я, смотря прямо на него.

Внутри что-то зашевелилось. он не ответил, но я видел, как его руки, пусть и связанные за спиной, слегка дёрнулись.

Пересилив себя, я с трудом поднялся с пола, ощущая, как усталость тяжёлым грузом наливает ноги, и перешёл через их тела, как если были они были обычным мусором. В углу стояли канистры с бензином. Смотря на них, я почувствовал, как на моём лице появляется кривая усмешка.

– Вы когда-нибудь нюхали бензин? – бросил я через плечо. Ни Мирон, ни Виталий не ответили. Их молчание было громче любых слов. – Наверное, да.

Я провёл пальцами по канистре, ощущая под ладонью холодный металл. С запахом бензина у меня всегда были сложные отношения. Он одновременно раздражал и успокаивал, храня в себе отголоски чего-то далёкого и важного, чего я не мог вспомнить. Мы с Аликом держали их на всякий случай. Пару раз они уже выручали нас, когда бензин в машине падал до нуля, а ближайшая заправка была слишком далеко. Дом стоял на отшибе, ближе к лесу, и иногда без этих запасов мы бы попросту не уехали. Сейчас этот вечер вполне мог стать ещё одним таким случаем, только вот не для машины. Но я пока не спешил.

Виталий снова пошевелился. Его голова повернулась в мою сторону, а взгляд встретился с моим. Янтарные глаза были наполнены безнадёжностью: он уже смирился с тем, что никуда отсюда не уйдёт.

– Ты думаешь, что это конец, да? – я подошёл ближе и присел на корточки. Теперь наши лица были на одном уровне. Слишком близко. Я чувствовал запах страха и отчаяния, исходящий из его кожи. – Думаешь, достаточно пролить пару слёз, и я изменю своё решение?

Он, конечно, не ответил. Его взгляд не дрогнул, но я видел, как его руки, пусть и связанные за спиной, снова дёрнулись. Это было как инстинкт, мелкая попытка показать хоть какой-то протест.

– Я всегда задавался одним вопросом… – мой голос звучал тихо, почти нежно. – Когда люди осознают, что их время на исходе, о чем они думают? О семье? О друзьях? Или, может быть, о том, сколько дерьма они оставили после себя? – Виталий закрыл глаза, желая скрыться от моего взгляда, но я грубо схватил его за влажные от крови волосы и заставил снова смотреть на меня. – Не смей, блядь, закрывать глаза, – процедил я. – Ты мог бы избежать этого, дорогой братец. Всё, что тебе нужно было сделать, это рассказать правду, но ты выбрал другой путь, и думаешь я поверю? Что ты скрываешь? Отвечай!

Мои пальцы сильнее вцепились в его светло-русые волосы, и я ощутил, как он напрягся, весь, до последнего сухожилия. Вит не закричал. В его взгляде плескался не просто страх, там было нечто глубже, забытое, как старая рана: стыд, смешанный с отвращением к самому себе. И всё же он молчал, это сводило с ума. Я ждал от него чего угодно: чтобы он заорал, выругался, завыл, чтобы дал мне хоть что-то, за что можно уцепиться. Но он упрямо глотал боль, боясь даже звуком признать, что с ним происходит. И чем тише он был, тем сильнее во мне разрасталась злость.

Я резко оттолкнул его голову и выпрямился, с трудом удержав равновесие. Всё тело ныло, особенно спина и руки. Тяжесть последних суток въелась под кожу и не отпускала. Но я заставил себя стоять. Где-то рядом Мирон попытался что-то вымолвить. Его рот размыкался, но из горла вырывались только хриплые обрывки дыхания, от чего он захлёбывался в этом затишье, натянутом до предела.

– Что-то хочешь добавить?

Тела Мирона и Виталика сотрясал тихий плач. Они выглядели как загнанные в угол животные, у которых не осталось ни сил, ни надежды. В этот момент пальцы Мирона так крепко сжали плечо брата, что костяшки побелели. Он пытался удержаться за эту связь, как за последнюю соломинку. И в тот момент, глядя на них, я вдруг почувствовал, как в голову вонзили раскалённый штырь.

Какого хрена…

Боль накатила внезапно. Она выстрелила в виски с такой силой, что мои ноги подкосились. Пол подо мной стал мягким и зыбким, словно я стоял на болоте. В глазах всё поплыло, пространство передо мной стало размытым пятном. Я инстинктивно ухватился за стеллаж позади, но пальцы не слушались, их охватил мелкий, незаметный тремор. Доски под рукой оказались скользкими от пота и крови, и я с трудом удерживал равновесие. В голове громко стучало. На секунду перед глазами всё потемнело, и я почти потерял ориентацию. А в следующий миг в ушах взвился пронзительный свист, острый, как лезвие, длинный и нестерпимо звонкий. Он заполнил собой всё вокруг, вытеснил мысли, заглушил дыхание, и мир скатился в один бесконечный, режущий звук.

Внезапно передо мной появилась размытая фигура. Я знал, кто это, даже не вглядываясь: Алик. Его силуэт двигался неестественно, как если бы я смотрел на него через мутное стекло. Друг говорил, но я не слышал ни одного слова, только монотонный гул. Я пытался понять, что он говорит, но звуки были такими далёкими, будто он находился в другом мире. Всё, что я слышал, это оглушающий рёв, в голове зазвенели сотни сломанных телефонных аппаратов одновременно. Я почувствовал, как Захаров положил руки мне на плечи. Он тряс меня с силой, пытаясь вернуть в реальность, но это казалось бесполезным. Шум внутри начал нарастать, заполняя каждую клетку. Но теперь это был не просто звон, это была смесь боли и отчаяния. И вдруг… шум сменился на крики.

Они ворвались в тишину, разорвав её, как стекло под молотком. Резкие, яростные, невыносимо громкие. Ощущение, что кто-то орал прямо мне в ухо. Я дёрнулся всем телом, обернулся, как по команде, пытаясь вырваться из чужого голоса, но всё вокруг оставалось прежним. Пустота. Затхлый воздух, пыль бетона… Никто не кричал. Это было только во мне.

Я замер, прислушиваясь, как голоса нарастают, заливая уши. Голова гудела, а внутри завёлся осиный рой. И в этом сумбуре, среди слепого звона и боли, я узнал его. Голос. Он вспыхнул в памяти, как ожог, как спичка по чиркашу… Даже если бы прошло тысячу лет, я всё равно бы помнил.

Гордей.

Моё дыхание сбилось. Грудная клетка сжалась, её стянуло железным обручем. Я зажмурился, инстинктивно, надеясь, что это могло остановить происходящее, но стало только хуже. Из темноты под веками начали всплывать образы. Яркие, болезненно чёткие, вырванные из прошлого, как слайды, которые кто-то прокручивает прямо у меня в голове. Воскресное утро, крики, дверь, хлопок, шаги, его лицо. Всё вернулось. Не в воспоминаниях, в ощущениях. Это происходило здесь и сейчас.

Я вижу себя маленьким, сжавшимся в углу кухни. Линолеум под ладонями холодный, липкий, пропитанный запахом чего-то кислого и прогорклого. С маленького окна кухни пробивается рассветный свет, и всё вокруг кажется выцветшим, застывшим. В воздухе висит табачный запах сигаретного дыма, въевшийся в стены, одежду и кажется, даже кожу. Каждый звук отзывается во мне болезненным эхом. Отчим стоит над мамой. Он кажется огромным, заполняет собой всё пространство этой тесной комнаты. Лицо Гордея искажено гневом, и он больше не человек, а зловещая тень, нависшая над нами.

Голос у него хриплый, срывающийся, в нём почти не осталось слов, только грязный, низкий рык, пробирающийся прямо в вены. Мама лежит на полу, закрыв лицо руками, и тихо всхлипывает, стараясь не издавать ни звука. Она уже научилась: чем тише, тем меньше боли. Но это не помогает. Отчим всё равно поднимает руку. Он бьёт её снова и снова, а Кира всё ещё молчит. Ни звука. Кажется, именно это и злит его сильнее всего. Через какое-то время, может быть, минуту или две, я слышу, как ремень со свистом рассекает воздух, и этот звук режет по живому. Он впечатывается в память, словно удар пришёлся по мне. Я не забуду его никогда.

Сердце стучит так сильно, что кажется, этот звук слышно даже в соседней комнате. Дышать невозможно, тело сковано, ноги онемели, вросли в пол, а сам дом держит меня, не отпускает вперёд. Но тогда, в тот день, я сделал то, чего никогда раньше не осмеливался. Я поднялся. Медленно, неуверенно, как во сне, где невозможно пошевелиться. Меня трясло. Помню, как пальцы сами собой сжались в кулаки, а ладони оказались мокрыми от пота. Я подошёл ближе, наперекор каждой клетке, кричащей остановиться, и замер у обеденного стола, в двух метрах от матери. Маленький, худой, бледный, дрожащий от страха, но всё же стоящий.

Отчим не сразу обратил на меня внимание, не сразу понял, кто перед ним. А потом его взгляд изменился: глаза сузились, лицо стало жёстче. Только он приблизился, как меня захлестнуло одно-единственное чувство: сожаление. Захотелось исчезнуть, провалиться сквозь землю, выскользнуть из этой кухни, проспать из жизни. Но было уже поздно.

– А вот и наш герой… – тяжёлая ладонь Гордея с сильным шлепком опустилась мне на затылок, от чего в голове зазвенели тысяча колоколов. На губах у него расползлась мерзкая ухмылка. – Почти не опоздал, щенок. Сейчас начинается самое весёлое…

Я помню, как зажимаю уши руками, крепко, до боли в висках, но это не помогает. Крики всё равно прорываются сквозь пальцы. Я слышу её захлёбывающийся, надломленный голос, мать зовёт не на помощь, а только пытается остаться живой. Вижу, как кожаный ремень с хлёстким свистом снова обрушивается на её спину, на руки, на лицо. Один удар, второй, третий… С каждым движением отчима её тело содрогается, как от разряда тока. Мама лежит на полу, свернувшись, пытаясь прикрыться руками, но это уже ничего не меняет. Щека у неё разбита, по подбородку стекает кровь, капли падают на линолеум, оставляя пятна, точно следы от чернил. Пальцы матери дрожат, плечи вздрагивают от каждого удара, а Гордей, ослеплённый яростью, не останавливается. Его лицо искажено, он дышит тяжело, срывается в отвратный рык, а ремень в руке отчима, как продолжение самой злобы.

Моё горло сжато, я не могу даже пискнуть. А внутри всё выворачивает, будто меня самого бьют этим ремнём. Я всё ещё не могу пошевелиться. Мне кажется, если сделаю шаг, он ударит и меня. Но я делаю. Не понимаю, как, не помню, почему. Просто в какой-то момент я уже рядом с матерью, почти нависаю над ней, судорожно хватаюсь своей маленькой, трясущейся ладонью за её тонкие пальцы, ощущая кровавую влагу под пальцами. Мама не двигается, лишь губы едва заметно шевелятся. Я стою рядом, не в силах отвести взгляд от лица матери, всё, что могу, это просто быть здесь. Держать её руку. Хоть так.

– А вот это уже по-настоящему трогательно, – ласково произнёс Гордей, глядя, как я загораживаю её. В его голосе мужчины звучит развлечение, предвкушение, даже азарт. – Ну что ж… теперь я просто обязан подойти к делу более ответственно.

Он почти с нежностью переворачивает ремень в руке, не спеша, с диким удовольствием, так, чтобы металлическая пряжка оказалась снаружи. Делает шаг вперёд. Когда наши пальцы с матерью переплетаются, и я сжимаю её руку изо всех сил, а отчим без колебаний наносит удар. Пряжка рассекает воздух со свистом и хлещет по левой стороне моего лица. Боль мгновенная, жгучая, словно по щеке прошлись лезвием. Кожа рвётся, кровь моментально заливает скулу, и мир вокруг исчезает. На секунду, на вдох, на боль…

Вспышка. Мир возвращается. Сначала неуверенно, похожий на приглушённый рокот. Реальность неспешно проступает сквозь пелену, не сразу, а поднимаясь из глубины, где всё было смазанным и мутным.

Где-то рядом голос. Он тянется ко мне, упорно, цепляется за остатки сознания, возвращая обратно. Не сразу удаётся различить слова, но интонации становятся всё чётче, а звук обретает ясность. Постепенно я начинаю осознавать, что лежу на диване в гостиной, и подо мной не липкий линолеум, а мягкая обивка. Пространство вокруг оживает. Свет за окном резкий, насыщенный, он сочится через стекло, и даже сквозь закрытые веки чувствуется его навязчивая яркость. Воздух прохладный, пахнет мокрой одеждой и чем-то аптечным.